|
Читайте также: |
Оливер Бэрретт IV Ипсвич, Массачусетс. Возраст – 20 лет.
Специальность – общественные науки.
Предполагаемая карьера – юриспруденция.
Студент последнего курса.
Рост – 5 футов 11 дюймов.
Вес – 185 фунтов.
Деканский список:
1961, 1962, 1963.
Член хоккейной команды – победителя чемпионатов Плющевой Лиги[5]: 1962, 1963.
К этому времени Дженни уже наверняка прочитала мои биографические данные в программке. Я трижды удостоверился, что Вик Клейман, наш менеджер, снабдил ее программкой.
– Боже мой, Бэрретт, это что, твое первое свидание?
– Заткнись, Вик, а то будешь жевать свои зубы.
Разминаясь на льду, я ни разу не помахал ей (верный признак неравнодушия) и даже не взглянул в ее сторону. Но убежден, что она была убеждена, будто я на нее все‑таки смотрю. Я также думаю, что во время исполнения Национального Гимна она сняла очки отнюдь не из уважения к государственному флагу…
В середине второго периода мы побеждали Дартмут со счетом 0:0. Иными словами, Дейви Джонстон и я уже несколько раз были готовы продырявить сетку их ворот. Зеленые ублюдки почувствовали это и начали грубить.
…Обычно я придерживаюсь определенной тактики: луплю все, что одето в форму противника. Где‑то под ногами болталась шайба, но в эту минуту мы сосредоточили все свои усилия на том, чтобы как можно качественнее отдубасить друг друга.
И тут засвистал судья:
– Удаление на две минуты.
Я оглянулся. Он показывал на меня. На меня? Но ведь я еще ничего не сделал, чтобы заслужить удаление?!
– Но послушайте, что я такого сделал? Странно, но судья не заинтересовался продолжением диалога.
– Номер седьмой – удаление на две минуты, – крикнул он в сторону судейского столика и подтвердил это соответствующей жестикуляцией…
Зрители неодобрительно зароптали; некоторые гарвардцы выразили сомнение по поводу остроты зрения и неподкупности судей. Я сидел, стараясь восстановить дыхание и не глядя на лед, где Дартмут теперь имел численное преимущество.
– Почему ты сидишь здесь, когда все твои друзья играют там?
Это был голос Дженни. Я проигнорировал ее и принялся громко подбадривать своих товарищей по команде.
– Жми, Гарвард! Шайбу! Шайбу!
– Что ты натворил?
Мне пришлось повернуться и ответить – в конце концов, я же пригласил ее сюда.
– Я перестарался…
– Наверное, это большой позор?
– Ну, Дженни, пожалуйста, не мешай – я хочу сосредоточиться.
– На чем?
– На том, как бы мне урыть этого подонка Эла Реддинга!
Я не отрывал глаз ото льда, оказывая моральную поддержку моим соратникам.
– Значит, ты любишь грязную игру? – Дженни продолжала занудствовать. – А меня бы ты мог «урыть»?
Я ответил, не поворачивая головы:
– Я это сделаю прямо сейчас, если ты не заткнешься.
– Я ухожу. До свидания.
Когда я оглянулся, ее уже не было. Я встал, чтобы лучше видеть игру, и в эту минуту сообщили, что мое штрафное время истекло. Мне оставалось только перемахнуть через барьер.
Толпа приветствовала мое возвращение. Если Бэрретт «в игре», все будет о'кэй. Где бы ни пряталась Дженни, она должна была слышать, какой взрыв энтузиазма вызвало мое явление на лед, И потому не все ли равно, где она?
А где она?
…Ринувшись к шайбе, я успел подумать, что у меня есть доля секунды, чтобы взглянуть вверх на трибуны и найти глазами Дженни. И я увидел ее. Она была там.
В следующий момент я сообразил, что еду на собственной заднице. Оказывается, в меня врезались сразу два зеленых ублюдка, в результате чего я сел прямо на лед и, как следствие, невероятно смутился. Бэрретт повержен! Верные гарвардские фанаты даже застонали, когда я поскользнулся. И было слышно, как кровожадные болельщики Дартмута скандируют: «Бей их! Бей их!»
Что подумает Дженни?
Дартмутцы снова атаковали наши ворота, и снова наш вратарь парировал их удар… Зрители совершенно озверели. Надо было забивать гол. Я завладел шайбой и повел ее через все поле – за синюю линию Дартмута.
– Вперед, Оливер, вперед! Оторви им головы!
Среди рева толпы я различил пронзительный визг Дженни. Он был изысканно яростен. Я обманул одного защитника и с такой силой влепился в другого, что тот отключился. Но потом – вместо того чтобы бить по воротам самому – я переадресовал шайбу Дейви Джонстону, неожиданно появившемуся справа. И Дейви послал ее точно в сетку ворот. Гарвард открыл счет!
В следующий миг мы обнимались и целовались. Толпа бесновалась… А тот парень, которого я вырубил, все еще не мог оторвать ото льда свою задницу.
Болельщики швыряли программки на лед. Это окончательно сломало хребет Дартмуту!.. Мы уделали их со счетом 7:0.
Будь я сентиментален и люби Гарвард достаточно горячо, чтобы вешать на стенки какие‑нибудь фотографии, то на снимках был бы запечатлен Диллон. Стадион Диллон… Каждый день, ближе к вечеру, я шел туда, приветствовал моих товарищей дружеской руганью, сбрасывал с себя сбрую цивилизации и превращался в спортсмена. Как это чудесно – надеть на себя хоккейные доспехи и майку с доброй старой цифрой "7" (мне даже грезилось, что никто больше не получит моего номера, когда я уйду из команды, но, увы, этого не произошло), взять коньки и направиться на каток Уотсон.
Но еще приятнее возвращаться в раздевалку. Стянуть с себя потную форму и нагишом важно направиться к стойке за полотенцем.
– Ну, как поработал сегодня, Олли?
– Отлично, Ричи. Отлично, Джимми.
Потом пройти в душевую, слушать о том, кто, что, с кем и сколько раз сделал в ночь с субботы на воскресенье. «Мы имели этих свиноматок из Маунт Ида, понимаешь…?» К счастью, у меня было персональное место для медитаций. Господь Бог наградил меня больным коленом (да, именно наградил – можете заглянуть в мою призывную карточку!). Поэтому после игры мне был необходим небольшой гидромассаж. Сидя в воде и разглядывая кипение струй вокруг моего колена, я любовно пересчитывал свои ссадины и синяки и размышлял обо всем и ни о чем конкретно. В тот вечер я думал о забитой мной шайбе и еще об одной, заброшенной с моей подачи, а также о том, что наша команда уже почти обеспечила себе очередной титул чемпиона Плющевой Лиги – в третий раз на моей памяти…
Боже мой! Да ведь Дженни ждет меня на улице. Я надеюсь! Надеюсь, что еще ждет! Господи Иисусе! Сколько же времени я прокайфовал в этом уютном местечке, пока она торчала снаружи, на кембриджском холоде? Я поставил рекорд по скоростному одеванию и, не успев просохнуть, выскочил из дверей Диллона.
Морозный воздух был как удар. Бог ты мой, ну и холод! И темнота! У входа все еще толпилась небольшая кучка болельщиков, в основном старые верные фанаты – наши выпускники, которые в душе так и не сняли с себя хоккейные доспехи…
Отойдя на несколько шагов в сторону от болельщиков, я принялся отчаянно высматривать Дженни. И вдруг она выскочила откуда‑то из‑за кустов – лицо ее было замотано шарфом, и виднелись только глаза.
– Эй, Преппи, здесь чертовски холодно. Я ужасно был рад ее видеть!
– Дженни! – И я, будто бы инстинктивно, слегка поцеловал ее в лоб.
– Разве я тебе разрешила это сделать?
– Что?
– Разве я сказала тебе, что ты можешь меня поцеловать?
– Извини, я увлекся.
– А я нет.
Почти все уже разошлись, было темно, холодно и очень поздно. Я снова поцеловал ее. Но уже не в лоб и не слегка. Поцелуй длился восхитительно долго. Когда же он закончился, она все еще держалась за мой рукав.
– Мне что‑то это не нравится, – произнесла она.
– Что именно?
– Мне не нравится то, что мне это нравится. Назад мы шли пешком (машину пришлось оставить, потому что Дженни хотела прогуляться), и она держала меня за рукав. Не за руку, а именно за рукав. Только не спрашивайте меня, почему. На пороге Бриггс Холла я не стал ее целовать и желать доброй ночи.
– Послушай, Джен, возможно, я не буду тебе звонить несколько месяцев.
Она на секунду замолчала. На несколько секунд. И наконец спросила:
– Почему?
– А может быть, позвоню тебе, как только доберусь до своей комнаты. Я зашагал прочь.
– Недоносок! – прошептала она. Я круто повернулся и влепил шайбу с расстояния двадцати футов.
– Вот видишь, Дженни, тебе так нравится щелкать по носу других, а сама ты этого не любишь.
О, как мне хотелось рассмотреть выражение ее лица, но я воздержался – по стратегическим соображениям.
Когда я вошел, мой сосед по комнате Рэй Стрэттон играл в покер с двумя своими приятелями‑футболистами.
– Привет, животные!
Они ответили подобающим в таких случаях хрюканьем.
– Ну, что у тебя сегодня, Олли? – спросил Рэй.
– Шайбу засадили с моей подачи, и еще шайбу – я сам.
– С подачи Кавиллери?
– Не твое дело, – отрезал я.
– А это еще кто? – спросил один из бегемотов.
– Дженни Кавиллери – ответил ему Рэй. – Дохлая музыкантша.
– Я ее знаю, – сообщил второй из бегемотов. – У нее очень аккуратная попка.
Я проигнорировал реплики этих сексуально озабоченных грубиянов, взял телефон и понес его в свою спальню.
– Она играет в Обществе друзей Иоганна Себастьяна Баха, – сказал Стрэттон.
– А во что она играет с Бэрреттом?
– В «А ну‑ка, отними!»
Хмыканья, хрюканье и гогот. Животные веселились.
– Джентльмены, – объявил я, выходя из комнаты, – а не пойти ли вам…
И я заслонился дверью от новой волны нечеловеческих воплей. Потом снял ботинки, завалился на кровать и набрал номер Дженни.
Мы разговаривали шепотом.
– Эй, Дженни…
– Да?
– Джен, что бы ты ответила, если бы я тебе сказал…
Я запнулся. Она ждала.
– Мне кажется, я в тебя влюбился. Наступило молчание. Потом, очень тихо, она произнесла:
– Я бы ответила… что ты мешок с дерьмом.
И повесила трубку.
Я не был ни расстроен, ни удивлен.
Дата добавления: 2014-12-15; просмотров: 32 | Поможем написать вашу работу | Нарушение авторских прав |