Читайте также:
|
Смотри также статью в журнале:
БОГОСЛОВСКИЙ ВЕСТНИК, издаваемый Московскою Духовною Академиею. Номер первый, выпуск первый. 1993 год., стр.7.
А. И. Осипов, профессор МДА
БОГОСЛОВИЕ
И
“БОГОСЛОВСКИЙ ВЕСТНИК”
Возрождение своего печатного органа - событие, значительное для Московской духовной академии. И не потому лишь, что это необходимо и естественно для высшей школы, но и как знак Промысла Божия, вновь обращенный к званым сказать в наше скудное духом и растерявшееся в мировоззренческих сомнениях время простое и действенное слово о Христе распятом и воскресшем. Долго, 70 лет, не было этого знака. Но осознана ли причина столь продолжительного молчания голоса Призывающего? И если “о временах и сроках” всегда говорить трудно, то осмыслить истоки умолкания “Вестника” совершенно необходимо. Ибо без понимания их кратковременным и бесполезным может оказаться и его возобновление. Не оценив правильно прошлого, невозможно правильно ориентировать и наше настоящее в будущее.
Закрытие “Богословского вестника”, произошло, конечно, не просто в силу политических событий, по злой воле определенной темной силы. В мире на всех уровнях бытия действуют незыблемые законы Творца, отражающие Его первосущное Бытие. И если Им утверждается вся вселенная и всякое бытие (Деян. 17, 28), то, естественно, отступление от Него грозит распадением, смертью, тлением. Это - самый фундаментальный, первичный закон и жизни человеческой. Поэтому, когда видим мы господство “зверей полевых” и “хищных птиц” (Иез. 39, 4), мерзость запустения, стоящую на месте святом (Мф. 24, 15), то ясно: произошла духовная катастрофа. Звери и птицы бывают разного порядка: где тирания и рабство, где плутократия и свобода все страстям и мерзостям человеческим - по болезням и хищники. И непобедимы они до тех пор, пока не исцелены сами болезни. “Ибо, где будет труп, там соберутся орлы” (Мф. 24, 28). Закон духовный состоит не в “ветхой” формуле: “Око за око, зуб за зуб” (Лев. 24, 20), но в Откровении первичности закона любви, осуществленного в полной мере на Кресте. Бог никому не мстит (наказывает), но подает средства исцеления тому, кто еще способен к жизни. Мертвых (часто “благоденствующих”) Он не касается, они сами по закону смерти погребут друг друга (Мф. 8, 22) в свое время. И то, что происходило с Церковью Русской, подтверждает незыблемость этого духовного закона.
Мысль эта, являясь одной из аксиом религиозного опыта и Откровения, оказывается, однако, часто слишком тяжелой и неприемлемой для сознания, оценивающего предреволюционную эпоху в русском богословии и религиозно-философской мысли (и не только в них) едва ли не как высочайший взлет в их истории. В этом неприятии есть своя логика, своя правда, но только не церковная. И основная причина несовпадений двух правд и двух логик состоит в том, что Церковь и “мир” имеют совершенно различные и, по существу, взаимоисключающие критерии в оценке всех явлений жизни.
Чем характеризуется так называемый “мирской” критерий? Апостол Иоанн Богослов дает исчерпывающий ответ на этот вопрос в своем первом Послании. Он пишет: “Не любите мира, ни того, что в мире: кто любит мир, в том нет любви Отчей. Ибо все, что в мире: похоть плоти, похоть очей и гордость житейская, не есть от Отца, но от мира сего” (1 Ин. 2, 15-16). Под “миром” апостол подразумевает не человечество, не общество и государство, но дух и направление жизни человека и общества, противоположные евангельским. Мирской критерий, таким образом, вполне очевиден: хорошо для человека то, что удовлетворяет его похоть плоти, что приносит материальные блага, что питает его гордость (власть, слава).
В чем заключается неправда этого критерия? В том, что он совершенно не видит перспективы вечного существования человека, первичности для него духовных благ и потому замыкает смысл его жизни и всю его деятельность в круг ценностей исключительно биологического существования, “выживания”, ограниченного рамками мгновения земного бытия. Мирской критерий, естественно, столь же близорук как и сам “мир”, призывающий человека не к спасению, а к наилучшему устройству на тонущем корабле его жизни. Отсюда и восхищение “мира” творчеством и идеями, которые подчас действительно гениальны в своей посюсторонней области и в силу этого особенно способны создать иллюзию вечности смертного бытия и возможности бесконечного им наслаждения, но которые быстропреходящи и конечны для каждого человека, как и сама его жизнь, а потому и оставляют открытым главный вопрос - о их вечном смысле для него.
Для Церкви мирской критерий совершенно неприемлем. Она оценивает любую человеческую деятельность не с точки зрения приносимых ею земных быстропреходящих наслаждений, выгод и преимуществ, но с точки зрения вечности. “Душа не больше ли пищи, и тело - одежды?” - говорит Господь. “Какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит? или какой выкуп даст человек за душу свою?” “ Ищите же прежде Царствия Божия и правды Его, и это все приложится вам” (Мф. 6, 25; 16, 26; 6, 33).
Критерий церковный прост и разумен: ценно и имеет на земле смысл для человека только то, что способствует приобретению им вечных ценностей, открытых Евангелием Господа Иисуса Христа. И данный критерий приложим ко всем без исключения сторонам человеческой деятельности: к науке и культуре, экономике и политике, философии и богословию, государственным делам и повседневным житейским заботам. Каковы эти ценности? чтобы не говорить о них в отдельности, достаточно указать на то, что все они сосредоточены в высшей духовной Реальности, именуемой Богом, Который, по христианскому Откровению, есть любовь. Апостол Иоанн Богослов передает великую истину: “Бог есть любовь, и пребывающий в любви пребывает в Боге, и Бог в нем” (1 Ин. 4, 16). Откровение, таким образом, говорит, что наиболее совершенной и адекватной формой познания человеком Бога является познание Его внутри себя (Лк. 17, 21): “Бог есть любовь”! Бог, следовательно, есть не Объект, подающий человеку Свое “объективное” благо, как это представляется всеми нехристианскими политеистическими и монотеистическими религиями. Он и не Субъект, осознающий себя в личности человека (или “блаженно” растворяющий ее), как это понимают религии пантеистические (например, в веданте: “я - Брахман”). Он - Объект-Субъект, являющийся полнотой искомой “объективной” истины и, нераздельно, совершенной красотой, светом, радостью внутренней жизни человека в его беспредельном богоуподоблении. И в этом осуществляется предельная доступность Бога человеку: не через “бессердечное” рассуждение познается Он, а через чистое любо-зрение (любовь-зрение [1]) или цельное любомудрие, в котором, кстати, заключается и существо православной философии в отличие от философии западной, рациональной.
Итак, величайшей и конечной ценностью, составляющей совершенный смысл жизни христианина, является любовь. Только совершаемое по любви, а не по исканию наслаждений, богатства, власти, славы является безусловно ценным, прекрасным и доставляет человеку полноценное, вечное, неотъемлемое благо. Но какова эта любовь и как она приобретается человеком?
Кратко отвечая на эти вопросы, можно указать лишь на самое главное. Во-первых, существо истинной любви открыто нам во Христе, в Его полагании души Своей за друзей, за человечество (Ин. 15, 13). Именно эта жертвенная, агапическая любовь, явленная миру на Кресте и составляющая для нас существо всеблагого Бога, делает и человека, богоподобного в ней, совершенным. Во-вторых, любовь эта не спонтанно возникающее чувство и так же исчезающее, но приобретаемое свойство души человека, ведущего правильную духовную жизнь. Точнее сказать, эта любовь есть действие Духа Святого в душе (Рим. 5, 5), предочищенной от страстей деланием заповедей Евангелия и покаянием и стяжавшей истинное смирение. Основной задачей духовной жизни человека и должно быть, по словам преподобного Серафима Саровского, “стяжание Духа Святого Божиего”. Об это стяжании учит “наука из наук”, “ художество из художеств”, “истинная философия” - аскетика. Стяжавшие Духа Святого, как, например, преподобные Сергий Радонежский, Серафим Саровский, праведный Иоанн Кронштадтский, то есть приобретшие любовь в своем сердце, могли уже безошибочно оценивать и самые различные деяния человеческие, могли точно излагать и изъяснять истины христианские. Они становились своего рода живыми носителями совершенного критерия истины. Преподобный Симеон Новый Богослов произнес о них замечательные слова: “Если Он умно воссияет в твоем сердце или в уме, как молния или как великое солнце, то что Он может сделать душе озаренной? Не просветит ли ее и не даст ли ей точно познать Того, Кто Он есть? Ей, воистину так бывает и так совершается, так открывается благодать Духа, и через Него и в Нем - и Сын со Отцом. И (таковой человек) видит Их, насколько возможно ему видеть, и тогда от Них тому, что касается Их, он неизреченно научается и вещает, и всем другим то описывает, излагая богоприличные догматы, как все предшествовавшие святые отцы учат. Ибо таким образом они божественный символ сложили” [2].
Преподобный Исаак Сирин говорит, что “душа видит Истину Божию по силе жития” [3]. Эту силу жития великие святые засвидетельствовали с полной очевидностью в многоразличных дарах Духа Святого, явленных через их деяния, научения, многие чудеса. Их опыт богопознания остается поэтому наиболее достоверным и детально описанным критерием в оценке всех явлений духовной жизни, и особенно в различении истинной любви от ложной.
Вне этого основополагающего критерия Священного Предания Церкви, сознание впадает в хаос и жизнь полностью дезориентируется, поскольку субъективные и волюнтаристские оценки становятся господствующими и истина начинает подменяться мнением, добро - полезностью, красота - эстетизмом, любовь - эгоизмом.
В результате происходит полное стирание граней между истиной и заблуждением, добром и злом, красотой и безобразием, правдой и ложью... между Христом и Антихристом.
Подобное смешение света со тьмой (2 Кор. 6, 14-15) является самым опасным для сознания и совести человеческой, поскольку способно незаметно, тонко погубить душу. Смешение же критериев церковного и мирского всегда приводило к самым негативным последствиям в жизни и Церкви, и общества.
По “мирским” стандартам Русская Православная Церковь в XIX-XX столетиях была мощной и процветающей. За это говорит как великое число храмов и монастырей, духовных школ, верующих и духовенства, огромное материальное богатство, великолепие богослужений и церковных мероприятий, так и бурное развитие научно-богословской и религиозно-философской мысли, церковно-издательской деятельности, активизация связей с инославными и т.д. Соответственно оценивается и общий духовный уровень в России. Начало XX века называют не иначе, как эпохой “русского религиозного возрождения” [4].
Иная оценка дореволюционного состояния Русской Церкви дается с точки зрения духовной: в Поместной Русской Православной Церкви есть отдельные островки духовной жизни. Находятся редкие подвижники, но в основной массе верующих - почти одно внешнее благочестие. Один из лучших знатоков монашества в России святитель Игнатий (Брянчанинов) (+1867) следующим образом характеризует духовный уровень этого цвета Церкви в свое время: “Состарившееся, изветшавшее древо нередко бывает покрыто и украшено густым покровом зеленых листьев, еще выражает объемистым стволом крепость и здравие; но внутренность его уже истлела: первая буря сломит его” [5]. Игумену Антонию (Бочкову) он прямо пишет: “О монашестве я писал Вам, что оно доживает в России, да и повсюду, данный ему срок. Отживает оно век своей вместе с христианством. Восстановления не ожидаю. Восстановить некому... В современном монашеском обществе потеряно правильное понятие об умном делании. Прежде умное делание было очень распространено и между народом, еще не подвергшимся влиянию Запада. Теперь все искоренилось” [6]. В другом письме он пишет: “Мнение Ваше о монастырях вполне разделяю. Положение их подобно весеннему снегу... снаружи снег как снег, а под низом его повсюду едкая весенняя вода; она съест этот снег при первой вспомогательной атмосферической перемене. Важная примета кончины монашества - повсеместное оставление внутренного делания и удовлетворение себя наружностью напоказ... За такое жительство, чуждое внутреннего делания, сего единого средства к общению с Богом, человеки делаются непотребными для Бога, как Бог объявил допотопным прогрессистам. Однако Он даровал им 120 лет на покаяние” [7]. (Письмо это было написано в 1863 году, то есть времени на покаяние новым “прогрессистам” оставалось полстолетия. Но теперь уже очевидно, они им не воспользовались, и наступил “потоп”. Учтут ли этот урок их потомки?) Своему брату Петру Александровичу святитель Игнатий пишет с полной откровенностью: “Судя по духу времени и по брожению умов, должно полагать, что здание Церкви, которое колеблется уже давно, колеблется страшно и быстро. Некому остановить и противостать... Что посеяли, то и жнут! Последнее можно сказать о духовных журналах и о преподавании закона Божия...” [8].
Святитель Феофан Вышенский в одном из своих писем утверждал с не меньшей определенностью: “Руководителя подходящего трудно найти. Сразу положиться ни на кого нельзя. Остается, все искушающе, добрая держать” [9].
Очень показательна оценка святителем Игнатием духовного уровня современных ему академий. “Сбывается, - писал он, - слово Христово: в последние времена обрящет ли Сын Божий веру на земле! Науки есть, академии есть, есть кандидаты, магистры, доктора богословия (право - смех! да и только); эти степени даются людям... Случись с этим богословом какая напасть - и оказывается, что у него даже веры нет, не только богословия. Я встречал таких - доктор богословия, а сомневается, был ли на земле Христос, не выдумка ли это, не быль ли, подобно мифологической! Какого света ожидать от этой тьмы!” [10]
Несколько ранее, но фактически то же самое говорил преподобный старец Серафим Саровский Н. А. Мотовилову: “Мы в настоящее время по нашей почти всеобщей холодности к вере святой в Господа нашего Иисуса Христа и по невнимательности нашей к действиям Его Божественного о нас промысла до того дошли, что почти не понимаем слов Священного Писания. Некоторые говорят: это место непонятно, потому (что) неужели апостолы так очевидно при себе Духа Святого чувствовать могли? Тут нет ли де ошибки?... Не было и нет никакой... Это все произошло оттого, что мало-помалу, удаляясь от простоты христианского ведения, мы под предлогом просвещения зашли в такую тьму неведения, что нам то кажется неудобопонятным, о чем древнейшие христиане до того ясно разумели, что в самых обыкновенных разговорах понятие о явлении Бога между людьми никому из собеседующих не казалось странным” [11].
Приведенные авторитетные высказывания наших святых отцов свидетельствуют, что они оценивали состояние Церкви, и в частности уровень богословской науки своего времени, не с позиции внешних успехов и формальных достижений, но лишь с одной точки зрения - того, что дается ими человеку в достижении цели его жизни - спасения. Успехи внешние и свет религиозного просвещения, уводящие при этом христианина от цели, есть, по их решительному заключению, тьма. И под богословием они вместе со всеми древними отцами понимают в первую очередь не сумму определенных знаний и “умовую”, по выражению святителя Феофана, веру, доступную, по слову апостола, и бесам (Иак. 2, 19), но науку опытного богопознания, проистекающего из правильной христианской жизни, очищающей и преображающей душу человека, делающей ее жилищем Духа Святого. Богослов не тот, кто говорит о Боге уже известные истины, а тем более изобретает новые, но тот, кто таинственно и реально видит Бога. Таковым является, по слову Христову, чистый сердцем (Мф. 5, 8). Преподобный Иоанн Лествичник выразил подобное понимание богословия Церковью кратко и ясно: “Совершенство чистоты есть начало богословия” [12]. Эта мысль повторяется всеми святыми отцами.
Что характеризует писания действительных богословов-боговидцев? Замечательная их верность Священному Преданию Церкви, то есть пути и опыту богопознания, осуществляемому изначала в Церкви, хранимому в ней и передаваемому из поколения в поколение. Творения этих богословов-подвижников потому представляют собой наиболее совершенный, даже в формальном отношении, критерий в оценке многоразличных идей и мнений, возникающих в изобилии в истории человеческой мысли и культуры в целом. По этому критерию должно оцениваться и так называемое научное богословие, которое может быть богословием лишь в том случае, когда строится на началах Священного Предания, а не по стихиям мира сего (Кол. 2, 8). Иной аскетический опыт, пренебрегший чистотой исходных принципов богопознания, приводит, естественно, к иным результатам и построению иной богословской науки. Но Бог - один, и духовные законы жизни, как и законы мира эмпирического, едины, поэтому расхождения в принципах духовной жизни и результатах духовного опыта (например, между православными подвижниками всех времен и такими католическими аскетами, как Франциск Ассизский, блаженная Анджела, Игнатий Лойола, и др.) свидетельствуют об отступлении новых аскетов от этих законов, от истины. Плюрализм в данном случае невозможен: истина интолерантна. Неудивительно отсюда, что этот мистический [13] опыт западных аскетов и оценен православными подвижниками, и в частности русскими (св. Игнатий Брянчанинов, Феофан Говоров, преп. Амвросий Оптинский и др), как путь прелести, заблуждения. Этот ложный путь и явился источником и основанием для развития того схоластического, рационалистического богословия, которое привело к фактически полной потере живого Христа в научном богословии, и стало скорее инструментом охлаждения и часто гибели души, нежели средством укрепления в ней веры и решимости жить по Евангелию [14].
Проникновение схоластического, оторванного от корней древней христианской аскетики богословия в русскую мысль активно началось с открытием духовных школ: Киевской, Московской и других академий, семинарий и т.д. Русские же монастыри, бывшие с самого начала мощными источниками просвещения народа и указывавшие путь действительного образования (воссоздания “прежде падшего образа”) человека, постепенно были вытесняемы из жизни и, по удачному выражению И. В. Кириевского, так и остались нашими “несбывшимися университетами”. Наступившая эпоха Петра I, продолжающаяся и по сей день, - эпоха господства сил, упорно борющихся с христианским пониманием жизни, явилась эпохой все большего отступления русской мысли во всех ее направлениях, включая и религиозное, от начал православного мировоззрения, все большего умаления церковного начала в нашей Церкви [15].
Отступление это к концу бытия государства Российского приобрело масштабный характер. Этому особенно способствовала пропаганда западной концепции свободы, которая захватила все слои русского общества, все сферы мысли, не исключая богословия и философии. И поскольку острие этой свободы составляет духовный и моральный произвол, не имеющий, естественно, ничего общего с христианской свободой, в стране начался бурный процесс разрушения “всех и вся”, разрушения и того смысла в философии, и той цели в богословии, которые только и делают оправданным их существование, - это поиск и указание вечного смысла жизни. К сожалению, наши многие талантливые и могучие мыслители той эпохи внесли свой вклад, и часто большой, в разрушение святоотеческого критерия жизни [16], на фундаменте которого лишь мог сотять и строиться дом богословия, могла развиваться здоровая, самобытная русская мысль, как это прекрасно показали А. С. Хомяков, И. В. Киреевский и их сподвижники. Однако этот камень был отвергнут новыми строителями. Наступила эпоха русского религиозного вырождения [17].
Многие хорошо видели это. Вдумчивый и проницательный протоиерей Георгий Флоровский очень точно охарактеризовал духовное существо нашего “ренессанса”. В своих “Путях...” он писал: “О современной русской религиозной философии привыкают говорить, как о каком-то очень своеобразном творческом порождении русского духа. Это совсем неверно. Напротив, замена богословия “религиозной философией” характерна для всего западного романтизма, в особенности же для немецкой романтики. Это сказывалось и в католическом спекулятивном богословии романтической эпохи. И в русском развитии это один из самых западнических эпизодов ” [18] (выделено нами. - А.О.). Он указал и на причину этого срыва в русском духовном развитии. “Умственный отрыв от патристики и византивизма был, я уверен, главной причиной всех перебоев и духовных неудач в русском развитии”, - пишет он во вступлении к своей книге и тут же говорит о пути возрождения: “И только через возвращение к отцам может восстановиться в нашем церковном обществе та здоровая богословская чуткость, без которой не наступит искомое православное возрождение” [19].
Ректор Московской духовной академии епископ Феодор (Поздеевский) в том же духе выражает убеждение всех тех, кто видел, от чего все дальше уходит и куда идет русская богословская наука. Оценивая появление серии книг религиозно-философской библиотеки, издававшейся М. А. Новоселовым, он писал: “Впечатление получается у прочитавшего все эти выпуски, особенно если он знаком с духом и направлением нашей современной, так называемой ученой богословско-философской мысли, такое, как будто в мутную воду вдруг пущена струя чистой ключевой воды или в душную атмосферу - струя светлого, чистого воздуха....Несомненно, благодаря тому, что нами забыты сокровища богословствования святых отцов, и замечается теперь такой упадок продуктивности богословской мысли. Куда зайдет по этой дороге наша богословская мысль - угадать нетрудно. Когда утерян критерий истины и нет уже руководства святоотеческого, блуждание возможно и широкое, и свободное...” [20].
Если обратиться непосредственно к “Богословскому вестнику”, то нужно отметить, что он не явился, к сожалению, исключением, среди многих других источников нашего просвещения, в общем процессе духовной девальвации основополагающих христианских ценностей жизни. Отец Павел Флоренский, самый одаренный и яркий редактор этого журнала (1912-1917 годы), вспоминал в 20-е года о богословских журналах: “О русском Православии писали мало... В журналах писалось небрежно и иногда невесть что” [21]. В “Богословском вестнике” он и сам, по его словам, вынужден был нередко помещать то, что было чуждо Православию и не соответствовало его убеждениям [22]; хотя и его мировоззренческая платформа, основным ядром которой являлась идея христианско-платонического синтеза, была очень широка, что не могло не отразиться на общем направлении журнала в те годы.
Последний же редактор “Вестника” профессор М. М. Тараеев уже не только порывает со святоотеческим наследием в богословии, но и прямо обвиняет отцов в “сплошном гностицизме” и их резко отрицательном влиянии на богословие и жизнь нашей Церкви [23]. Для журнала наступила окончательная духовная смерть, за которой, естественно, последовала и смерть физическая.
Какие задачи в первую очередь ставятся перед возрождаемым “Богословским вестником”? Основная цель - быть органом богословия в изначальном, святоотеческом смысле этого слова; богословия, открывающего искренне ищущему человеку - христианину существо Православия. Другими словами, цель журнала - напомнить современному верующем “забытый путь опытного богопознания”. Отсюда вытекают и его главные задачи:
Во-первых, публикации переводов святых отцов; творений русских святых и подвижников благочестия, в основном не издававшихся у нас ранее; агиографических архивных материалов.
Затем, публикации работ, исследований и статей по наиболее актуальным проблемам научно-богословского, церковно-практического, исторического, религиеведческого, религиозно-философского характера и др., отвечающих основному направлению журнала.
И, естественно, будут рецензии, критика, библиография.
Основная же методологическая установка журнала, говоря словами С. Н. Трубецкого, “состоит не в том, чтобы плодить возможно большее количество вопросов... но, скорее, в том, чтобы по возможности способствовать к уменьшению их” [24].
Дата добавления: 2014-12-18; просмотров: 50 | Поможем написать вашу работу | Нарушение авторских прав |
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |
| Примечание | | | Св. Максима Исповедника |