Главный герой романа — мальчик Омон Кривомазов, названный так отцом, бывшим милиционером. Он с детства мечтает о космосе и, пытаясь осуществить свою мечту, вместе с другом Митей поступает в летное училище имени А. Мересьева, где будущих пилотов учат не только полетам, но и «подвигам» — всецело и безотказно отдаваться воле родины, порой даже жертвуя своей жизнью.
По мнению В. Губанова, роман «вобрал в себя все достоинства, присущие произведениям Пелевина: непредсказуемый сюжет, глубокий смысл и оригинальность символики» [4]. Сюжетная линия построена на взрослении Омона, познавании им окружающего мира; но на первый план выступает тоталитарная реальность, от давления которой главный герой по мере взросления пытается освободится. Автор разрушает миф о героической советской космонавтике, обвиняет тоталитарный режим в откровенной симуляции полетов в космос: «Единственным пространством, где летали звездолеты коммунистического будущего... было сознание советского человека» [16;31].
Государство в «Омоне Ра» — это колоссальная всепоглощающая конструкция, создающая миф о социалистических подвигах путем тотального обмана и мистификации, эксплуатирующая живых людей в качестве автоматики, где растворяется все личное, превращаясь в единицу всеобщего. Произведение поражает многообразием символов вездесущего режима. Центральным образом романа является космос, олицетворяющий собой коммунизм. И действительно, детство главного героя окрашено космической тематикой: «Из своего детства я запомнил только то, что было связано, так сказать, с мечтой о небе... Я жил недалеко от кинотеатра «Космос». Над нашим районом господствовала металлическая ракета, стоящая на сужающемся столбе титанового дыма, похожем на воткнутый в землю огромный ятаган... Я очень любил фильмы про летчиков, с одним из таких фильмов и было связано сильнейшее переживание моего детства... Первым проблеском своей настоящей личности я считаю ту секунду, когда я понял, что кроме тонкой голубой пленки неба можно стремиться еще и в бездонную черноту космоса... Передо мной была просто освещенная прожектором мозаика на стене павильона, изображавшая космонавта в открытом космосе, но она за один миг сказала мне больше, чем десятки книг, которые я прочел к этому дню» [16]. Все это очень похоже на вездесущие шедевры советского агитпропа, сулящие светлое будущее.
В пионерлагере «Ракета», в который ребят отправляют родители Митька, происходит эпизод с картонным звездолетом:
«Сзади долетели быстрые шаги — я обернулся и увидел Митька.
— Точно, — сказал он, подходя.
— Что точно?
— Смотри, — он протянул мне ладонь, на которой было что-то темное. Я разглядел небольшую пластилиновую фигурку, голова которой была облеплена фольгой.
— Там внутри было маленькое картонное кресло, на котором он сидел, — сказал Митек.
— Ты что, ракету из столовой разобрал? — спросил я.
Он кивнул.
— Когда?
— А только что. Минут десять назад. Самое странное, что там все...— он скрестил ладони, образовав из пальцев решетку.
— В столовой?
— Нет, в ракете. Когда ее делали, начали с этого человечка. Слепили, посадили на стул и наглухо обклеили со всех сторон картоном.
Митек протянул мне обрывок картонки. Я взял его и увидел очень тщательно и мелко нарисованные приборы, ручки, кнопки, даже картину на стене.
— Но самое интересное, — задумчиво и как-то подавленно сказал Митек, — что там не было двери. Снаружи люк нарисован, а изнутри на его месте — стена с какими-то циферблатами» [16;33].
Этот эпизод невольно вызывает ассоциации с тоталитарным режимом, лишавшим человека свободы.
Другой эпизод, описывающий советскую реальность, происходит также в пионерлагере «Ракета», когда «эхо... странного открытия» [16;34] настигает ребят на следующий день. Омон, вынужденный по воле вожатого лагеря ползти в противогазе по длинному коридору корпуса, неожиданно осознает: «Еще через несколько метров мои слезы иссякли, и я стал лихорадочно искать какую-нибудь мысль, которая дала бы мне силы ползти дальше, потому что одного страха перед вожатым было уже мало» [16;37]. «Мысль, дающая силы ползти, — коммунизм, придуманный для советских людей, живущих в ужасных условиях (ползущих в противогазе), на тот случай, если карательная система (вожатый) перестанет их пугать» — так комментирует этот эпизод В. Губанов [4].
Тоталитарная система преследует Омона и в более поздние этапы его жизни. Роман можно разделить на четыре части, конец каждой из которых отмечен появлением незамысловатой еды: «Обед был довольно невкусный: суп с макаронными звездочками, курица с рисом и компот» [16]. Эти детали очерчивают запрограммированную системой жизнь героя. Шаблонное меню отображает определенный режимом образ жизни, кажущийся единственно правильным и вероятным. Сначала Омон спокойно относится к происходящему с ним — «съедает» все предложенное; но, чувствуя давление режима, он противится ему, протестует: «Обычно, допив компот, я съедал все разваренные сухофрукты, но в этот раз съел почему-то только сморщенную горькую грушу, а дальше почувствовал тошноту и даже отпихнул тарелку» [16; 105]. В итоге, в самом конце произведения Омон отказывается от мечты о коммунизме, поняв всю сущность тоталитарной системы; теперь он смотрит на нее со стороны, а не изнутри: «Я уселся на лавку, сидевшая рядом женщина рефлекторно сжала ноги, отодвинулась и поставила в освободившееся между нами пространство сетку с продуктами — там было несколько пачек риса, упаковка макаронных звездочек и мороженая курица в целлофановом мешке» [16;152].
Параллельно тоталитарной реальности, в произведении присутствует и мир, созданный сознанием самого героя. С детства он начинает создавать его, усвоив, что «можно глядеть из самого себя, как из самолета, и вообще неважно, откуда глядишь — важно, что при этом видишь» [16;27]. Примечательно то, что Омон является единственным очеловеченным персонажем во всем произведении, а другие персонажи — лишь функции и вспомогательные средства для строительства этого самого «второго» мира. Омон все воспринимает по-своему, и очень часто его впечатления отличаются от изначальной реальности: «И вот что я унес с предвечерней Красной площади — потемневшую брусчатку и худенькую фигуру в старом кителе, сидящую в инвалидном кресле и раскрывающую непослушный черный зонт» [16;105] — так он говорит о человеке, отправляющем его на смерть. Кульминация в существовании этой реальности происходит, когда Омон осознает, что действительность, навязанная ему системой, существует только в его воображении, и очищает от нее свое сознание.
Двойная сущность героя явственно видна в его прозвище — вступив в ряды космонавтов, Омон получает позывной Ра. Это еще одно подтверждение двум мирам, которые он в себе совмещает: Омон — человек, преданный и подчиненный системе, человек-функция, действия которого — написанная заранее программа; Ра — составляющая божества, свободного от посягательств со стороны режима, самостоятельно создающего мир вокруг себя. Две ипостаси героя вынесены в название романа.
1.2. «Принц Госплана»
Символично и название повести «Принц Госплана». Главный герой Cаша Лапин работает программистом Госснаба, выполняет поручения своего шефа Бориса Григорьевича, обедает в госплановской столовой, стоит в очереди за портвейном, но все его существование, как, впрочем, и существование его сослуживцев, проходит в границах компьютерной игры. Его мир — трехмерное графическое пространство монитора, заполненное игровыми атрибутами и командами на различных языках программирования. Он мыслит и изъясняется компьютерными терминами, что можно проиллюстрировать на примере его диалога с коллегой Эммой Николаевной:
«Саша, прикури мне, а?
— А вы что, сами не можете? — довольно холодно спросил Саша.
— Так я же не в «Принце», — ответила Эмма Николаевна, — у меня факелов на стенах нету.
— А что, раньше играли? — подобрев, спросил Саша.
— Приходилось, только вот эти стражники... Что хотели, то со мной и делали... В общем, дальше второго яруса я так и не попала.
— А там шифтом надо, — сказал Саша, взял у нее сигарету и шагнул к зыбкому факелу, горящему на стене. — И курсорными» [14;103].
Как и в «Омоне Ра», в повести «Принц Госплана» доминирует одна реальность, из-за чего другая кажется иллюзорной. Преобладающая реальность аналогична советской — она давно навязала людям свои правила игры. Но проблема опять же в сознании самих героев — они не видят выхода и принимают эти правила, как единственно возможные. Саша Лапин не понимает, кто он на самом деле; он настолько поглощен виртуальным миром, что его истинная сущность растворяется в небытие. Цель игры превратилась в смысл его жизни, и он изо дня в день бежит по коридорам лабиринта, отыскивая нарисованную принцессу и думая, что она настоящая. В конце концов, он находит ее: «Сделанная из сухой тыквы голова с наклеенными глазами и ртом... картонные руки... в рукавах дрянного ситцевого халата» [14;135]. Не понимая, что происходит, он отправляется за советом к старому другу Пете Итакину, который и открывает Саше глаза:
«Эта игра так устроена, что дойти до принцессы может только нарисованный принц.
— Почему?
— Потому что принцесса тоже нарисована. А нарисовано может быть все что угодно.
— Но куда деваются те, кто играет? Те, кто управляет принцем?
— Помнишь, как ты вышел на двенадцатый уровень? — спросил Итакин и кивнул на экран.
— Помню.
— Ты можешь сказать, кто бился головой о стену и прыгал вверх? Ты или принц?
— Конечно принц, — сказал Саша. — Я и прыгать-то так не умею.
— А где в это время был ты?
Саша открыл было рот, чтобы ответить, и замер» [14;137].
Итог очевиден: «фигурка», осознав зацикленность своего компьютерного существования, высвобождается — выходит из игры, разрушая рамки программы:
«Have a nice DOS!
B >>» [14;144].
Как видим, аналогично роману «Омон Ра», повесть «Принц Госплана» отображает состояние загубленного сознания. Сценарий жизни героев этой повести давно контролируется невидимым программистом.
1.3. «Миттельшпиль»
Герои рассказа — две девушки «легкого поведения», Люся и Нелли, работающие за валюту и прячущие ее в журнале «Молодая Гвардия». Они попадают в странную ситуацию, очутившись в автобусе двух морячков, пытающихся их убить, но, оказавшись в какой-то момент сильнее, благополучно избегают смерти и скрываются дома у Нелли.
Пелевин играет с читателем, подчиняя себе ход его мыслей, заставляя его воспринимать содержимое текста абсолютно иначе. Он конструирует пространственно-временные границы и стыки не только в своих произведениях, но и успешно насыщает ими сознание читающего эти произведения. Здесь и проявляется эта самая игра: девушки оказываются бывшими партийными работниками, причем мужчинами. Нелли рассказывает свою историю: «Читаю в «Литгазете», что есть такой мужик, профессор Вишневский, который операцию делает... гормоны разные колет, и психика изменяется, а мне как раз психику старую трудно было иметь» [17]. Но, несмотря на то, что герои претерпели изменения и внешние, и внутренние, суть этих изменений только физическая; психика, образ мышления, мировоззрение — все осталось «старым», советским, о чем Нелли вскользь упоминает в разговоре с Люсей: «Иногда, знаешь, кажется, что я так и иду по партийной линии» [17]. Да и Люся прекрасно понимает, что она — советский человек, и любое напоминание о прошлой жизни вызывает у нее ностальгию и даже слабую судорогу по спине, будь то «старая песня «Аббы» — что-то про трубача, луну и так далее...» [17] или, например, фреска на потолке валютного ресторана: «Люся задержалась на секунду у мраморного ограждения, чтобы поглядеть на расписной потолок — в его центре была огромная фреска, изображавшая, как Люся смутно догадывалась, сотворение мира, в котором она родилась и выросла, и который за последние несколько лет уже успел куда-то исчезнуть: в центре огромными букетами расплывались огни салюта, а по углам стояли титаны — не то лыжники в тренировочных, не то студенты с тетрадями под мышкой, — Люся никогда не разглядывала их, потому что все ее внимание притягивали стрелы и звезды салюта, нарисованные какими-то давно забытыми цветами, теми самыми, которыми утро красит еще иногда стены старого Кремля: сиреневыми, розовыми и нежно-лиловыми, напоминающими о давно канувших в Лету жестяных карамельных коробках, зубном порошке и ветхих настенных календариках, оставшихся вместе с пачкой облигаций от забытой уже бабушки» [17].
То же самое происходит и с «морячками» с подводной лодки. Они оказываются бывшими советскими девушками — точно такими же фальшивыми манекенами старого пошиба с устаревшей системой ценностей.
Название рассказа можно перевести с немецкого «Mittelspiel» как «средняя игра», «игра на середине»: герои не живут, а играют в жизнь, проходящую на сломе эпох, и уже не принадлежат ни одной из них.
В сознании таких людей происходит непримиримая борьба между советским и постсоветским мирами: их жизненные стереотипы разломаны, правила нарушены, они брошены на произвол судьбы. Пытаясь приспособиться к сложившейся ситуации, они хотят уничтожить в себе все старое, атрофированное, но, не умея этого, терзают себя еще сильнее.
1.4. «Вести из Непала»
Это еще одни рассказ на «советскую» тему. Страшный и мрачный по своей сути, он начинается с описания обыкновенного рабочего дня простой советской женщины Любочки, которая в очередной раз опаздывает на работу в троллейбусный парк и получает выговор от директора. Он велит ей обойти все цеха и на следующий день сообщить ему об успехах, и она, накинув на плечи ватник, отправляется к рабочим. По пути ей встречаются довольно странные люди в длинных ночных рубашках, один из которых отвечает на Любочкин вопрос о том не холодно ли им, что им все это снится. Иногда в тексте также мелькают фантастические «перепончатокрылые твари» и «небесные всадники, выныривающие из низких туч». Непонятные разговоры Любочкиных сослуживцев, таких же обыкновенных советских людей, сбивают с толку:
«— Ток ведь не может по воздуху течь, верно?
— Верно.
— А если провод под током разорвать, что будет?
— Искра. Или дуга. Это от индуктивности зависит.
— Вот. Значит, все-таки течет по воздуху.
— Ну и что? — терпеливо спросил Толик.
— А то, что для тока сначала ничего не меняется. Он так и думает, что течет по проводу — ведь в воздухе нет... нет...
— Носителей заряда, — подсказал Толик» [14;175].
Опять пелевинские игры, — решит читатель. Но нет, фабула рассказа поражает и даже ошеломляет. Рассказ превращается в ужасную «Книгу Мертвых». Истина доходит до сознания рабочих как бы невзначай, через репродуктор, и оказывается, что ток действительно течет по воздуху, но только этот ток и есть потерявшиеся в пространстве смерти советские души, совершающие воздушные мытарства. Сначала для них ничего не меняется, и они так и думают, что «текут по проводу». Советский быт, по мнению Пелевина, настолько страшен, трагичен, безысходен, что люди, прожившие так всю свою жизнь, просто не замечают, что уже умерли: «О ужас советской смерти! В такие странные игры играют, погибая, люди! Не знавшие ничего, кроме жизни, они принимают за жизнь смерть» [14;188]. И даже осознав, что с ними произошло, они все равно пытаются уверить себя, что все в порядке и жизнь продолжается; ведь так утешительна мысль, что это всего лишь идиотский рассказ по радио: «В зале кто-то тихо закричал. Кто-то другой завыл. Любочка повернулась, чтобы посмотреть, кто это, и вдруг все вспомнила — и завыла сама. Чтобы не закричать в полный голос, надо было сдерживаться изо всех сил, а для этого необходимо было занять себя хоть чем-то, и она стала обеими руками оттирать след протектора с обвисшей на раздавленной груди белой кофточки. По-видимому, со всеми присходило тоже самое — Шушпанов пытался заткнуть колпачком от авторучки пулевую дырку в виске, Каряев — вправить кости своего проломленного черепа, Шувалов зачесывал чуб на зубастый синий след молнии, и даже Костя, вспомнив, видимо, какие-то сведения из брошюры о спасении утопающих, делал сам себе искусственное дыхание» [14;188].
Советский человек — собирательный прототип героев Виктора Пелевина. Поколение, прожившее большую часть своей жизни «под диктовку», уже не может вернуться к истинной реальности; оно «выпало из своей социально-психической ниши» и теперь не может существовать без контроля. Люди, не умеющие желать, не управляют собственным порабощенным сознанием.
Дата добавления: 2014-12-18; просмотров: 50 | Поможем написать вашу работу | Нарушение авторских прав |