Студопедия  
Главная страница | Контакты | Случайная страница

АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатика
ИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханика
ОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторика
СоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансы
ХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника

I. ГРАММАТИЧЕСКИЙ ПАРАЛЛЕЛИЗМ

Читайте также:
  1. Грамматический материал для выполнения контрольной работы
  2. Грамматический строй речи.
  3. Параллелизм на уровне команд
  4. Параллелизм на уровне процессоров
  5. Управляющая конструкция для указания параллелизма.

 

При пальпации можно выявить болезненность грудной клетки. Необходи­мо различать поверхностную болезненность, связанную с поверхностными тканями (поражение мышц, нервов, костей), и глубокую — плевральную.

Первого рода болезненность встречается:

1) при воспалительных процес­сах в мягких тканях;

2) при поражениях межреберных мышц (для последних характерна связь с дыхательными движениями и локализация в межреберьях обычно на всем протяжении);

3) при поражении ребер и грудины (при перело­ме, ощупыванием можно дополнительно обнаружить хруст-крепитацию); при воспалении надкостницы — припухание и неровности соответствующего участ­ка ребра или грудины. Надо помнить, что болезненность при пальпации этих участков встречается при болезнях системы крови (лейкозы и т. д.);

4) при за­болеваниях межреберных нервов (при этом характерны 3 болевые точки: у по­звоночника, по подмышечной линии и у грудины; в этих местах межреберные нервы подходят к поверхности).

Плевральные боли обычно усиливаются при вдохе и выдохе, часто от­дают в подложечную и подреберные области, ослабевают, если сдавить груд­ную клетку (уменьшается подвижность легких). В отличие от невралгические плевральные боли при сгибании тела в больную сторону уменьшаются (при невралгических — усиливаются).

Методом пальпации определяется толщина кожной складки на симме­трично расположенных участках грудной клетки. Для этого берут кожную складку указательным и большим пальцами обеих рук одновременно. Утол­щение кожной складки наблюдается при экссудативном плеврите, особенно гнойном; меньше оно выражено при туберкулезном бронхоадените на сторо­не поражения. Утолщение кожной складки объясняется нарушением иннерва­ции кожной зоны проекции внутреннего органа (легкого), что вызывает изме­нение трофики этого участка поверхности с развитием реактивного отека лимфо- и гемостаза, с вовлечением венозной сети при перипроцессе.

Усиление голосового дрожания связано с уплотнением легочной ткани (плотные тела проводят звук лучше), при наличии полостей в легких (укороче­но расстояние от голосовой щели).

Голосовое дрожание ослабляется при закупорке бронха (ателектаз легко­го), при оттеснении бронхов от стенки грудной клетки (экссудат, пневмото­ракс, опухоль плевры).

При заболеваниях, границы легких могут изменяться.

Нижние границы легких опускаются вследствие увеличения объема легких (эмфизема, острое вздутие легких) либо низкого стояния диафрагмы — при резком опущении брюшных органов и понижении внутрибрюшного давле­ния, а также при параличе диафрагмы.

 

Признаки рестрикции и обструкции

 

 

Признак Рестрикция Обструкция
        Вне грудной клетки В грудной клетке
Частота дыхания Норма, ↑
Длительность вдоха Норма
Длительность выдоха Норма
Участие дыхательных мышц На вдохе На вдохе На вдохе и выдохе (мышцы живота)
Втяжения грудной клетки ++ ++ Часто +
Глубина дыхания Норма, ↓ Норма, ↓.
Аускультативные симптомы Стонущее дыхание, мелкопузыр. хрипы Шумный вдох, стридор Свистящий выдох, сухие хрипы
Рентгенологические дан­ные Снижение воздуш­ности, затемнения Норма Увеличение воз­душности

 

Список литературы:

 

  1. Мазурин А.В., Воронцов И.М., Пропедевтика детских болезней. – М.: Медицина, 1985.
  2. Заболевания органов дыхания у детей. // Руководство для врачей под редакцией В.Таточенко, М.: Медицина, 1987 г.
  3. Руководство по педиатрии // под редакцией Ю.Ф.Домбровской, М.: МедГИЗ, 1960, т.1.
  4. Ройтберг Г.Е., Струтынский А.В. Внутренние болезни. Система органов дыхания. – М.: Бином. – 2005.
  5. Практическая пульмонология детского возраста (справочник). Под редакцией В.К.Таточенко. М., 2006.

 

Метод. рекомендации подготовлены доц. кафедры педиатрии, А.П.Черданцевым

 

 

Рецензент, доцент И.Л.Соловьева

 

 

 

I. ГРАММАТИЧЕСКИЙ ПАРАЛЛЕЛИЗМ

 

На склоне тридцатых годов редакторская работа над сочинениями Пушкина в чешском переводе наглядно показала мне, как стихи, думалось бы, тесно приближающиеся к тексту русского подлинника, к его образам и звуковому ладу, зачастую производят сокрушающее впечатление глубокого разрыва с оригиналом в силу неумения или же невозможности воспроизвести грамматический строй переводимого стихотворения. Становилось все ясней: в поэзии Пушкина путеводная значимость морфологической и синтаксической ткани сплетается и соперничает с художественной ролью словесных тропов, нередко овладевая стихами и превращаясь в главного, даже единственного носителя их сокровенной символики. Соответственно в послесловии к чешскому тому пушкинской лирики нами было отмечено, что «с обостренным вниманием к значению связана яркая актуализация грамматических противопоставлений, особенно четко сказавшаяся в пушкинских глагольных и местоименных формах. Контрасты, сходства и смежности различных времен и чисел, глагольных видов и залогов приобретают впрямь руководящую роль в композиции отдельных стихотворений; выдвинутые путем взаимного противопоставления грамматические категории действуют подобно поэтическим образам; в частности, искусное чередование грамматических лиц становится средством напряженного драматизма. Едва ли возможно сыскать пример более изощренного поэтического использования флективных средств» [1, с. 263].

В частности, опыт семинария по «Медному всаднику» и его инославянским переводам позволил нам охарактеризовать последовательное противопоставление несовершенного вида - совершенному в «Петербургской повести», как выразительную грамматическую проекцию трагического конфликта между беспредельной мощью, навеки данной «державцу полумира», и роковой ограниченностью всех деяний безличного Евгения, дерзнувшего заклинательным «Ужо тебе!» объявить предел чудотворному строителю [2, с. 20; 3, с. 15-18]. Вопросы соотношения между грамматикой и поэзией настоятельно требуют систематического освещения.

Сопоставляя такие примеры, как мать обижает дочь и кошка ловит мышь, мы, согласно Эдуарду Сепиру, «инстинктивно, без малейшего поползновения к сознательному анализу, чувствуем, что оба предложения в точности следуют одинаковой модели: в действительности перед нами одно и то же основное предложение с различием в одной лишь материальной утвари. Иначе говоря, тождественные реляционные понятия выражены в обоих случаях тождественным образом» [4, гл. V]. Обратно, мы можем изменить предложение или его отдельные слова «в чисто реляционном, нематериальном плане», не задевая «материальных аксессуаров». Изменениям могут быть подвергнуты синтаксические отношения (ср. мать обижает дочь и дочь обижает мать) или же одни только морфологические отношения (мать обидела дочерей с модификацией времени и вида в глаголе и числа во втором имени).

Несмотря на существование пограничных, переходных образований, язык отчетливо различает материальные и реляционные понятия, находящие себе выражение одни в лексикальном, а другие в грамматическом плане речи. Научное языкознание переводит действительно наличные в речи грамматические понятия на свой технический «метаязык», не навязывая наблюдаемой языковой системе произвольных или иноязычных категорий.

Нередко разница грамматических значений не находит себе соответствия в реальных явлениях, о которых трактует речь. Если один говорит, что мать обидела дочь, a другой одновременно утверждает, что дочь была обижена матерью, нельзя обвинить обоих свидетелей в разноречивых показаниях, несмотря на противоположность грамматических значений, связанную с залоговым и падежным различием. Одну и ту же фактическую подоплеку отображают предложения: ложь (или лганье) - грех, ложь греховна, лганье греховно, лгать грех (или грешно), лгать - грешить (или солгать - согрешить), лжецы (или лживые или лгущие) - грешники (или грешны или грешат), лжец (и т.д.) - грешник (и т.д.).

Различна только форма подачи. Суждение, тожественное по сути дела, может оперировать названиями либо действующих лишь во множественном или обобщенном единственном числе (лжецы, грешники или лжец, грешник), либо самих действий (лгать, грешить), и действия могут быть изображены как бы независимыми, отвлеченными (лганье, прегрешенье), даже овеществленными (ложь, грех); наконец, они могут выступать в роли свойств, приписываемых субъекту (грешен и т.п.). Части речи, наряду с другими грамматическими категориями, отражают, согласно Сепиру, прежде всего нашу способность укладывать действительность в разновидные формальные образцы.

Бентам впервые вскрыл многообразие «языковых фикций», лежащих в основе грамматического строя и находящих себе в языке широкое и обязательное применение. Эти фикции не следует приписывать ни окружающей действительности, ни творческому воображению лингвистов, и Бентам прав в своем утверждении, что «именно языку, и только языку они обязаны своим невероятным и в то же время неизбежным существованием» [5, с. 15].

Необходимая, принудительная роль, принадлежащая в речи грамматическим значениям и служащая их характерной отличительной чертой, была обстоятельно показана языковедами, особенно Боасом [6, с. 139-145], Сепиром (гл. V) и Уорфом [7]. Если дискуссия о познавательной роли и ценности грамматических значений и о степени отпора научной мысли против давления грамматических шаблонов все еще остается открытой, одно несомненно: из всех областей речевой деятельности именно поэтическое творчество наделяет «языковые фикции» наибольшей значимостью.

Когда в заключении поэмы «Хорошо!» Маяковский пишет - и жизнь | хороша, || и жить | хорошо ||, то едва ли следует искать какое-либо познавательное различие между обоими сочиненными предложениями, однако в поэтической мифологии языковая функция субстантивированной и тем самым опредмеченной деятельности вырастает в образ процесса самого по себе, жизни как таковой, деятельности, метонимически обособленной от деятелей, «абстрактное взамен конкретного», как в тринадцатом веке определил такую разновидность метонимии англичанин Гальфред в замечательном латинском трактате о поэзии [8]. В отличие от первого предложения с его именем существительным и согласованным именем прилагательным женского рода, легко поддающегося персонификации, второе из двух сочиненных предложений с инфинитивом несовершенного вида и сказуемостной формой безличного, среднего рода дает протекающий процесс без всяких намеков на ограничение или овеществление и с навязчивой возможностью предположить или подставить «дательный деятеля».

Повторная «грамматическая фигура», которую, наряду с «звуковой фигурой», Джеральд Гопкинс, гениальный новатор не только в поэзии, но и в поэтике, рассматривал как основоположный принцип стиха [9, с. 84-85, 105-109, 267], особенно наглядно проявляется в тех стихотворных формах, где грамматический параллелизм, объединяющий смежные строки в двустишия, а факультативно в группы большего охвата, близок к метрической константе. Вышеприведенное сепировское определение всецело применимо к таким параллельным рядам: «в действительности перед нами одно и то же основное предложение с различием в одной лишь материальной утвари».

Среди монографий, посвященных литературным примерам регулярного параллелизма, например, вопросу парных словосочетаний в древнеиндийской поэзии [10], в китайском [11] и в библейском стихе [12], ближе всего подошли к лингвистической проблематике параллелизма труды Штейница [13; ср. 212, с. 10] и Аустерлица [14] по финно-угорскому фольклору, а также новейшая работа Поппе о параллелизме в монгольской устной поэзии [15, с. 195-228], тесно связанная с подходом Вольфганга Штейница. Книга последнего, полная новых наблюдений и выводов, поставила наблюдателям ряд новых принципиальных вопросов. Подвергая анализу те фольклорные системы, которые с большей или меньшей последовательностью пользуются параллелизмом как основным средством вязки стихов, мы узнаем, какие грамматические классы и категории способны друг другу соответствовать в параллельных строках и, следовательно, расцениваются данным языковым коллективом как близкие или эквивалентные. Изучение поэтических вольностей в технике параллелизма, подобно разбору правил приблизительной рифмовки, дает объективные показания о структурных особенностях данного языка (ср., напр., замечания Штейница о нередких сопоставлениях аллатива с иллативом и претерита с презенсом в парных карельских строках и, обратно, о несопоставимых падежах и глагольных категориях). Взаимоотношение синтаксических, морфологических и лексических соответствий и расхождений, различные виды семантических сходств и смежностей, синонимических и антонимических построений, наконец, типы и функции «холостых строк» - все эти явления требуют систематического обследования.

Многообразно семантическое обоснование параллелизма и его роль в композиции художественного целого. Простейший пример: в бесконечных путевых и рыболовных песнях Кольских лопарей два смежных лица совершают одинаковые действия и служат как бы стержнем для автоматического, бессюжетного нанизывания таких самодовлеющих парных формул:

Я Катерина Васильевна, ты Катерина Семеновна;

У меня кошелек с деньгами, у тебя кошелек с деньгами;

У меня сорока узорчатая, у тебя сорока узорчатая;

У меня сарафан с хазами, у тебя сарафан с хазами и т.д.

[16, с. 393]

В русской повести и песне о Фоме и Ереме оба злополучных брата служат юмористической мотивировкой для цепи парных фраз, пародирующих параллелизм, типичный для русской народной поэзии, обнажающих его плеоназмы и дающих мнимо различительную, а в действительности тавтологическую характеристику двух горе-богатырей путем сопоставления синонимичных выражений или же параллельных ссылок на тесно смежные и близко схожие явления (ср. обзор вариантов у Аристова) [17, с. 359-368]:

Ерему в шею, а Фому в толчки!

Ерема ушел, а Фома убежал,

Ерема в овин, а Фома под овин,

Ерему сыскали, а Фому нашли,

Ерему били, а Фоме не спустили,

Ерема ушел в березник, а Фома в дубник.

Различия между сопоставляемыми выступлениями обоих братьев лишены значимости, эллиптическая фраза «Фома в дубник» вторит полной фразе «Ерема ушел в березник», оба героя одинаково бежали в лес, и если один из них предпочел березовую рощу, а другой - дубовую, то только потому, что Ерема и березник - равно амфибрахии, а Фома и дубник - оба ямбы. Такие сказуемые, как «Ерема не докинул, Фома через перекинул», в свою очередь оказываются, по сути дела, синонимами, сводясь к общему знаменателю - «не попал». В терминах синонимического параллелизма описаны не только братья, но и все, что их окружает: «Одна уточка белешенька, а другая-то что снег». Наконец, там, где синонимия спадает, вторгаются паронимические рифмы: «Сели они в сани, да поехали сани».

В великолепной севернорусской балладе «Василий и Софья» (ср. ряд вариантов у Соболевского [18, Н. 82-88] и Астаховой, а также ее перечень прочих записей [19, с. 708-711]) бинарный грамматический параллелизм становится пружиной драматического действия. Церковная сцена в завязке этой сжатой былины сопоставляет в терминах антитетического параллелизма молитвенное воззвание всех прихожан «Господи Боже!» с кровосмесительной обмолвкой героини - «Васильюшко, братец мой!» Вмешательство матери-лиходейки открывает цепь двустиший, которые связывают обоих любовников строгим соответствием между каждой строкой о брате и последующей строкой о сестре: мать «на гривенку купила зелена вина» (для Василия), «на другую купила зелья лютого» (для Софьи). Сцепление судеб брата и сестры закреплено повторным хиазмом:

«Ты, Васильюшко, пей да Софеи не давай,

А Софеюшка, пей, Василью не давай»,

А Васильюшко пил и Софеи подносил,

А Софеюшка пила и Василью поднесла.

Тесно смежные образы парных стихов внешне приближаются к стереотипным конструкциям лопарского плеонастического словоплетения»:

Васильюшко говорит, что головушка болит,

а Софея говорит: ретиво сердце щемит.

Они оба вдруг переставились

и оба вдруг переславились.

Василья несут на буйных головах,

А Софею несут на белых руках.

Василья хоронили по праву руку,

А Софею хоронили по леву руку.

В отдельных вариантах былины возвращается крестообразное построение - два дерева выросли на могилах: верба (женского рода) - на могиле брата, кипарис (мужского рода) - на сестриной могиле: тема связи героев и их судеб переходит по смежности и сходству на оба дерева:

На Васильи выростала золота верба,

На Софеи выростало кипарис-древо.

Они вместо вершочками свивались

и вместе листочками слипались.

В других вариантах хиазм отсутствует: мужское дерево растет на братниной могиле, а женское на сестриной. Та же мать, что «Софею извела да Василья извела», -

Кипарично деревцо она повырубила,

золотую вербу она повырвала.

Заключительное сочетание парных предложений, таким образом, метафорически и метонимически вторит мотиву гибели любовников. Ученые усилия провести точную границу между метафорикой и фактической обстановкой в поэзии [ср., напр., 20] едва ли применимы к этой балладе, да и вообще весьма и весьма ограничен круг поэтических произведений и школ, для которых такая граница действительно существует.

В диалоге «О происхождении красоты» (1865), ценнейшем вкладе в теорию поэзии, Гопкинс отмечает, что при всем нашем знакомстве с каноническим параллелизмом библейского образца, мы в то же время не отдаем себе отчета в той важной роли, которую играет параллелизм и в нашем поэтическом творчестве: «Когда она будет впервые показана, мне думается, каждый будет поражен» [9, с. 106]. Несмотря на единичные рекогносцировочные рейды в область поэтической грамматики [см., напр., 21; 22; 23], роль «грамматической фигуры» в мировой поэзии всех времен по-прежнему остается сюрпризом для литературоведов, хотя первое указание было сделано Гопкинсом без малого сто лет тому назад. В античных и средневековых опытах различения между лексическими тропами и грамматическими фигурами, правда, есть намеки на вопрос поэтической грамматики, но и эти робкие начатки оказались в дальнейшем забыты. Между тем словесный параллелизм, сопоставляющий мать, наказывающую дочь, либо в порядке изоколона (парисосиса) - с кошкой, ловящей мышь, или же с машиной, моющей белье, либо в форме полиптотона - с матерью, наказавшей дочерей, продолжает в утонченных и прихотливых обликах владеть стихами.

Согласно формулировке, предложенной в наших недавних разысканиях о поэтике в свете лингвистики [24, с. 431-473; 25, с. 350-377], поэзия, налагая сходство на смежность, возводит эквивалентность в принцип построения сочетаний. Симметричная повторность и контраст грамматических значений становятся здесь художественными приемами.

В связи с настоящим докладом было подвергнуто подробному анализу несколько характерных и ярких образцов поэзии различных эпох и народов: знаменитый гуситский хорал, сложенный в начале двадцатых годов XV века, стихи замечательных английских лириков Филипа Сидни (XVI в.) и Эндрю Марвелла (XVII в.), два классических примера пушкинской лирики 1829 г., одно из вершинных достижений славянской поэзии на склоне XIX столетия - «Прошлое» (1865) Норвида, последнее стихотворение (1875) величайшего болгарского поэта Христо Ботева, а из творчества первых десятилетий нынешнего века - «Девушка пела в церковном хоре» (1906) Александра Блока и «Возьми на радость из моих ладоней» (1920) Осипа Мандельштама1. Когда непредвзятое, внимательное, подробное, целостное описание вскрывает грамматическую структуру отдельного стихотворения, картина отбора, распределения и соотношения различных морфологических классов и синтаксических конструкций способна изумить наблюдателя нежданными, разительно симметричными расположениями, соразмерными построениями, искусными скоплениями эквивалентных форм и броскими контрастами. Характерны также радикальные ограничения в репертуаре использованных грамматических категорий: с изъятием одних остальные выигрывают в поэтической доходчивости. Действенность подобных приемов не подлежит сомнению, и любой чуткий читатель, как сказал бы Сепир, инстинктивно ощущает художественный эффект этих грамматических ходов, «без малейшего поползновения к сознательному анализу», и в этом отношении поэт нередко оказывается схож с таким читателем. Привычный слушатель или исполнитель народной поэзии, основанной на более или менее константном параллелизме, соответственно улавливает отклонения от этой нормы, хотя и неспособен подвергнуть их анализу, точно так же, как сербские гусляры и их среда замечают и нередко осуждают всякий уклон от силлабической схемы эпических песен и от постоянного места так называемой цезуры, отнюдь не будучи в состоянии определить, в чем же состоит ошибка.

Часто контрасты в грамматическом составе оттеняют строфическое членение стихотворения, как в вышеупомянутом гуситском хорале «Кто вы, божьи воины...», или же они самостоятельно расчленяют произведение на композиционные части; например, послание Марвела «То His Coy Mistress» состоит из трех грамматически несходных частей, в свою очередь подразделяющихся на три характерных единицы, и каждая из таких составных единиц - зачин, основа и концовка - наделена на протяжении всего стихотворения своими отличительными грамматическими чертами.

В числе грамматических категорий, используемых для соответствий по сходству или контрасту, в поэзии выступают все разряды изменяемых и неизменяемых частей речи, числа, роды, падежи, времена, виды, наклонения, залоги, классы отвлеченных и конкретных слов, отрицания, финитные и неличные глагольные формы, определенные и неопределенные местоимения или члены и, наконец, различные синтаксические единицы и конструкции.

 




Дата добавления: 2014-12-18; просмотров: 53 | Поможем написать вашу работу | Нарушение авторских прав




lektsii.net - Лекции.Нет - 2014-2024 год. (0.015 сек.) Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав