Студопедия  
Главная страница | Контакты | Случайная страница

АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатика
ИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханика
ОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторика
СоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансы
ХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника

ПСИХИАТРИЯ И УГОЛОВНОЕ ПРАВО.

Читайте также:
  1. VI. Налоговое право.
  2. Административное право. Субъекты
  3. Административное процессуально-исполнительное право.
  4. Андай ауру науқасты шұғыл түрде психиатриялық стационарға жатқызуды талап етеді?
  5. Афинское право.
  6. Влияние канонического права на уголовное и процессуальное право.
  7. ВОПРОС 37. Выборы и избирательное право.
  8. Вопрос 65. Публичное и частное право.
  9. Вопрос 77. Внутригосударственное и международное право.
  10. Вопрос 9. Корпоративное право. Предпринимательская деятельность хозяйственных товариществ и обществ, их сравнительная характеристика.

ПСИХИАТРИЯ И УГОЛОВНОЕ ПРАВО.

Перевод с немецкого.

Прив.доц. Л.И. Айхенвальд

ПРЕДИСЛОВИЕ.

В последнее время немецкими психиатрами проявляется заметный интерес к проблемам криминальной психопатоло­гии. По-видимому, это отчасти связано с широким обсу­ждением в печати (и дискуссией) проекта нового уголовного уложения. Достаточно указать на работы Wi1mаnns'а (так наз. уменьшенная вменяемость"), Rittershaus'a, Alexander'a, Monakow'a (Право, преступление и вменяемость"), Strasser'a, Schultzen др.

 

«Психиатрия и Уголовное право» — такова тема пред­лагаемой вниманию читателей статьи популярного немецкого психиатра и знатока криминологии проф. Aschaffenburg'a; автор устанавливает разницу в изучении личности право­нарушителя психиатром и социологом или криминалистом. Работы Кремера как бы возродили учение Ломброзо. Пра­вовое благополучие зависит в значительной мере от струк­туры законодательства. Автор — противник принципа воз­мездия и искупления. Крайне жизненна, по его мнению, необходимость в исправлении правонарушителей в местах заключения, в перевоспитании их. Подлежащие перевоспи­танию должны изучаться.

 

Признавая так наз. уменьшенную вменяемость Aschaffenburg высказывается не за более снисходительную санкцию для уменьшено вменяемых, а за другой вид меры соци­альной защиты. Краткосрочное лишение свободы не дости­гает своей цели — как мера не актуальная.

 

Надо отметить, что этот взгляд Aschaffenburg'a разде­ляется и советскими криминалистами. До 1940 года всех заклю­ченных приговаривается у нас на краткие сроки, в течение которых не приобретаются трудовые навыки. Вот почему комиссариат юстиции рекомендует заменять краткие сроки лишения свободы принудительными работами или другими мерами.

 

В заключение автор энергично требует уширения де­ятельности кабинетов по изучению личности преступников, где имеется обширное поле для работы психиатра и упо­минает об образцовой постановке дела в русских институ­тах по изучению преступности и преступника. Целью это­го изучения должно быть установление плана исправления правонарушителя.

 

Статья Aschaffenburg'a представляет несомненный интерес для психиатров и юристов — причина, побудившая нас ознакомить с ней русских товарищей.

 

Л. Айхенвальд.

 

 

ПСИХИАТРИЯ И УГОЛОВНОЕ ПРАВО.

В аудитории Парижского „Salpetriere", где Charcot чи­тал свои знаменитые lecons du mardi, висит большая кар­тина. Она изображает, как Pinel, один из выдающихся французских психиатров, в 1789 году (по другим данным в 1793 г.) освобождает от цепей и оков душевнобольных Bicetre. Событие изображено, пожалуй, исторически неверно: то, что на самом деле имело место, явилось ре­зультатом не упоения революционными идеями свободы, но было шаг за шагом назревавшим последствием убеждения в том, что психически больные нуждаются в лечении, а не в оковах.

 

В 1839 г. английский психиатр Conolly в заведуемой им лечебнице Hanwall отменил применено смирительных рубах, которые были введены спустя год после выступле­ния Pinel’я. Этим ознаменовалось начало победоносного ше­ствия так наз. «системы не стеснения» (no - restraint) притом, пожалуй, скорым темпом и наиболее основательно в Германии, где уже за несколько лет до того запрещено было применение смирительной рубахи.

 

Вскоре последовали другие успехи. Кто в настоящее время осматривает наши большие психиатрические боль­ницы, с изумлением узнает, что почти совершенно исчезли высокие стены, решетчатые окна, изоляторы. Больницы по­ходят отчасти на благоустроенные вотчины, где выполня­ется всяческий труд, начиная с хлебопечения и слесарной работы и кончая фермой, где молотят, сеют, разводят цветы и готовят пищу силами больных.

 

Уже эти немногие и случайные вехи из истории при­зрения душевнобольных рисуют развитие и прогресс в по­знании и уразумении сущности психических заболеваний и форм их проявления, поколебавши в относительно корот­кое время вековые предпосылки и устои. Но с другой сто­роны только тогда стало возможным правильно постигать личность, когда она, освободившись от излишних и вред­ных ограничений, смогла подвергаться наблюдению в есте­ственных условиях. Тогда лишь расчищен был путь к пси­хиатрии, к науке о психически анормальной личности.

 

Анормальностью мы считаем отклонение от средней пси­хики, под которой понимают лишь широкую область мы­шления и аффектов, отвечающих общему уровню, но по времени, месту, окружению и целям не единообразную, если можно так выразиться, не стандартную. Таким образом, задача психиатра, как исследователя всяческих ненормаль­ных психических механизмов, охватывает не только вред­ные для общества или отдельного индивида минус варианты, но и необычную одаренность и гениальность. Из этого сле­дует, что не всякое отклонение от нормы мы можем и дол­жны оценивать как болезнь. К сожалению — необходимо об этом определенно упомянуть, ибо против психиатра име­ется предубеждение в том смысле, будто он, признав то или иное явление ошибочным, препятствует всякой этиче­ской, эстетической, или социальной оценке. В интересах кол­лектива мы добиваемся одного: уразумения сущности или бытия каждой личности. На этом основании мы стремимся к изучению болезненных уклонов и к предотвращению их последствий. Из этого вытекает для психиатра обязатель­ство иметь в фокусе своего зрения и правонарушителей. Наша задача пред уголовным судом обычно ограничивается тем, что, соответственно требованиям судьи, мы определяем, нет ли в том или ином случае, в связи с наличием серьезно­го психического заболевания, показаний к исключению ответ­ственности или, выражаясь технически, вменяемости. Но эта роль эксперта, к которой мы сами не стремимся, но которую мы берем на себя скорее по вынуждению, далеко не исчерпывает того, что нам надлежит выполнять. Чело­век, вступивший в конфликт с законом, ставит нас, иссле­дующих его, пред проблемой определения его поведения и в связи с правонарушением и — неразрывно с этим — пред вопросом, как предупредить повторение таких дей­ствий (это также наша задача).

 

Конечно, это не легкая проблема, какую наша наука призвана разрешить в большей мере, чем какая-либо иная. Этим, конечно, не умаляется участие криминалистов и соци­ологов в способствовании нашим знаниям. Мы ценим пло­дотворную очень важную работу, которую они проявили и проявляют, но точки зрения их научных дисциплин отли­чаются от наших. Судья оценивает преступление в отноше­нии к закону и праву, социолог рассматривает связь престу­пления с общественным укладом жизни — короче говоря: для них самое главное — преступление, для психиатра — пре­ступник.

 

Никто не живет в безвоздушном пространстве. То, что мы наблюдаем и из чего мы выводим свои заключения — есть проявление реакции человека на среду. Таким образом, становится понятным, что мы обращаем внимание и на среду, где проходит жизнь — хотя бы потому, что в теневых сто­ронах социальных взаимоотношений следует искать почву, на которой развивается минус вариант. В выявлении причин преступности и связи ее с социальными условиями — с точ­ки зрения психиатра — на первом плане стоит человек с его физической и психической структурой.

 

Наше теперешнее поколение мало знакомо с тем сильным брожением умов, которое породило за последнюю четверть прошлого столетия учение Lombroso. В 1876 г. появилась в свет его известная книга: «Trattato antropologico sperimentale dell'uomo delinquente». Главным пунктом этой монографии было утверждение, что имеется тип врожден­ного преступника reo или delinquente nato, представляю­щего особый антропологический тип человечества, узна­ваемый по телесным и психическим уклонениям; эта по­рода людей с фатальной необходимостью, совершенно не­зависимо от всех социальных жизненных условий, должна стать преступной. С упорной, непреклонной твердостью пы­тался Lombroso пропагандировать свое учение вплоть до последних дней жизни (1909).

 

Не составляло больших трудностей доказать его неправоту, напр., в утверждении, будто врожденный преступник, уча­стие которого в преступности Lombroso допускал впрочем в 13 всех случаев, является типом атавистическим; вспомо­гательные гипотезы Lombroso: психическая жизнь delinqu­ente nato идентична таковой у детей, первобытных наро­дов и эпилептиков; многие соматические и психические от­клонения являются точными признаками преступных тен­денций — все это давало возможность противникам велико­го ученого одержать победу в научном споре путем дока­зательства ошибочности предпосылок.

 

Дочь Lombroso — Gina Lombroso — Ferrero в произведении, трактующем о том, что, хотя отец ее был научным исследователем, все же был поэтом, — рисует его личность наиболее правильно: работал он как истый мате­матик, придерживающийся строгой логики и систематики; он был эмпириком с широким кругозором, восторженный наблюдатель, не замечавший иногда отдельных деталей. Но, как заметил Gaupp, полезное ядро учения Lombroso пере­живет научные труды некоторых его упорных противников. Это предсказание Gauрр'а (которое провозглашено было 25 лет назад) оправдалось: как раз в последние годы, когда появились и работы Кречмера, напр., «Строение тела и характер» равно и наследственно-биологические ис­следования, они сызнова заставили считаться с конституциальной основой всякой личности, приблизив нас неза­метно к тезисам учения Lombroso.

 

Одним из сильных аргументов против доктрин Lombroso было, безусловно, опасение, как бы учение его, проникнув в основание уголовного права, не поколебало последнее, ибо в наказании видели право общества на возмездие за деяние.

 

Ясно, что Lombroso, значение, которого от этого не умаляется, не был первым, обратившим внимание на роль конституции в возникновении преступных наклонностей. Так­же точно италианский криминолог Ferri не открыл новых горизонтов (хотя бы по примеру Lombroso), поставив­ши в основу своей работы: «Преступление как социальное явление» — зависимость преступности от времени года и особенно от общественных и экономических условий.

 

Это учение было настолько веско (его сторонники в Германии — Franz von Liszt, ученики и друзья его), что не встретило противников в такой мере, как школа Lom­broso, хотя оно в большей степени способно было поко­лебать устои теории возмездия, ибо если экономическая нужда в периоды кризисов, социальные дурные обычаи как алкоголизм и азартная игра, неблагоприятные условия ро­ждения и воспитания являются существенными причинами преступности, то виной последней являются в тех либо иных случаях наряду с правонарушителем или еще до него и общество, мы все, каждый из нас, кто со своей стороны не принимает участия в устранении этих причин.

 

Много бы времени отняло у нас желание представить здесь все то, что с точки зрения Lombroso и социологи­ческой школы может быть принят как положительные на­учные тезисы, равным образом мы не думаем здесь пере­числять заслуги отдельных исследователей, разработавших те или иные затронутые проблемы. Широкий поток живой работы оставил свои следы во всех законоположениях и новейших проектах. Почти во всех культурных государствах Европы разрабатываются новые уголовные уложения и ко­дексы (отчасти уже в продолжение многих лет, напр., в Швейцарии, Германии, не считая предварительной научной подготовки к этому). Заслуживает внимание то обстоятель­ство, что, в общем, Германия и другие страны мало прини­мают участие в этой борьбе за основы уголовного законо­дательства. А между тем война эта заслуживает всяческого внимания, вовлекая пытливую мысль в глубины проблем мировоззрения, и общественное правовое благополучие зави­сит от целесообразной структуры законодательства и его применения. Только проект италианского уголовного зако­нодательства 1921 г. (Ferris), где лишь в заголовке «Codice penale» упоминается слово «кара», проект, над которым одержал верх фашизм, осмелился увязать санкции исключительно с социальной опасностью правонарушителя.

 

Все другие проекты представляют неизбежный компро­мисс между принципом воздействия, когда имеется в виду искупление вины, стремлением оправдать преступника и не­обходимостью гарантии охраны закона и правовых норм.

 

Приблизительно 40 л. тому назад крупный криминалист von Holtzendorf высказал такое положение: надо уста­новить, что не существует универсальной пенитенциарной теории для всех народов и времен; к тому же, по его мне­нию, вряд ли в Германии найдется более трех криминологов, мыслящих одинаково. Я полагаю, что так дело обстоит и сейчас. Так наз. «спор школ» берет свое давнишнее начало от Гуго Гротиус'а, речь идет о том, надо ли карать quia peccatum est, за то, что преступление было совершено или же ne peccetur, дабы преступление не совершалось - об этом говорил даже греческий философ Протагор {480-111 г. н.э.). Еще и поныне спор не разрешен.

 

Наш действующий около 50 лет свод уголовных законов базируется, в сущности, на теории искупления.

 

Если рассматривать с этой точки зрения проблему справедливого возмездия, то, прежде всего, следует упомя­нуть о том, что именно заслуживает возмездия, деяние или преступный умысел. И то и другое не имеют места без грубого насилия по отношению к социальным навыкам. Де­яние, короче говоря, отражает лишь внешние последствия, зависящие от тысячи случайностей. Например, справедливо ли карать вора, переживающего разочарование по поводу того, что с трудом вскрытая им касса оказалась пустой менее строго, чем если бы он захватил обильную добычу? Справедливо ли более мягкое отношение к нему потому, что ему не удался взлом или стерегущая собака обратила его в бегство? Благоприятствует ли положению подкалывателя то обстоятельство, что опытный хирург, прожива­ющий вблизи места преступления, останавливает опасное для жизни кровотечение у потерпевшего или же положению убийцы, что револьвер дал осечку, наконец, поджигателя, что поливший обильный дождь затушил пожар? И наоборот, должны ли мы признать деятеля ответственным за фаталь­ный исход, когда причинил кому-либо поверхностную ран­ку, царапину, но потерпевший погиб из-за врожденной ге­мофилии или когда неосторожно брошенная спичка при­водит к пожару леса или селения? Имеющаяся в этих при­мерах проблема переоценки деяния привела к неисчислимым противоречиям не только в литературе, но и в повседневной практике определения санкции, вопрос этот недостаточно разрешен и в проектах уголовных норм.

 

Но приверженцы идеи возмездия желают считаться наряду с объективной виной также и с субъективной. Их вид­ный представитель Birkmeyer говорит так: «если нака­зание должно быть пропорционально проступку, то надо более углубленно, чем это делается теперь, увязать санк­цию с виной не только в объективном ее преломлении, но и в субъективных источниках, в концепции деятеля, в мо­тивации, в его поведении до и после деяния». Как бы нас ни удовлетворяло это требование основательного анализа личности, но что же делать тогда, когда этим путем в изрядной мере охвачена субъективная вина?

 

В объяснениях к предварительному проекту 1909 г. Гер­манского уложения указывалось, что общественному мне­нию отвечала та точка зрения, что компонентами преступ­ления являются как объективный ущерб закону, так и субъ­ективная вина, причем оба фактора приблизительно рав­ноценны. Равноценны ли? К сожалению, это не так про­сто. Как я уже указывал, часто незначительная субъектив­ная вина соответствует тяжелому деянию, еще чаще опас­ному злодейскому умыслу совершенно безвредные послед­ствия. Обе точки зрения, тяжесть деяния, измеренная по роду и степени понесенного урона и тяжесть вины, опреде­ляемая по преступной воле правонарушителя, не позволяют безболезненного сведения результатов к одному наимено­ванию.

 

Но этим еще не заканчиваются все затруднения. Birkmeyer требует еще дальнейшего. Судья должен знать больше о персональных отношениях подсудимого, чтобы правильно определить степень виновности. Он обязан знать, не подвергались ли наказанию за тяжкое преступление по­мимо обвиняемого его родители и ближайшие родственники, не были ли они алкоголиками, не страдали ли наследствен­ным душевным расстройством, далее, как проходило воспи­тание обвиняемого, его биографию хотя бы в общих и главных чертах, его личную и семейную жизнь, профессию и социальный облик. Наше новейшее законодательство да­леко не соответствует этим крайним положениям Birkmeyer'a, одного из страстных поборников теории воз­мездия. Судьи часто мало осведомлены обо всем этом. В последнее время призвана к жизни так наз. «социальная судебная помощь», институция, предоставляющая в распоря­жение судьи исчерпывающий материал о социальной фи­зиономии правонарушителя, что гарантирует более правиль­ный приговор. Сейчас эта помощь еще широко не попу­ляризована, и даже, если б она применялась с скрупулез­ным совершенством надежды на это мало — перегруженному судье, имеющему ежедневно дело со многими право­нарушителями и различными личностями, некогда было бы входить в разбор влияния этих сложных социальных усло­вий на возникновение преступления. И даже если б наш­лось для этого время, все же задача невыполнима. Разве мы в состоянии учесть значение наследственного отягоще­ния в том либо ином случае, преступность предков, влия­ние неблагоприятной и, может быть, преступной среды, пе­чать полной нужды и лишений жизни и дурных примеров и т. п.; сплошь да рядом ко всему этому присоединяется слабый интеллект, аффективная тупость или импульсивность — и вот можно ли в этих случаях отметить степень субъективной вины? И если б даже это удавалось сделать, то все же остается трудность слияния в одну общую фор­мулу объективного влияния самого деяния с субъективной виной и преднамеренностью, а также в связи со всем вы­шеуказанным — со структурой личности для того, чтобы впо­следствии за эту вину определить «справедливое» возмездие. Сообразно, каким точкам зрения следует изыскать санкцию действительно соответствующую вине? Для индивида не испорченного в корне краткосрочное лишение свободы дей­ствует иногда пагубно, а для «привычного» преступника пребывание в местах лишения свободы особенно зимой даже желательно, он временно освобождается от большой доро­ги и притонов. Один и тот же срок наказания у иного парализует и убивает подчас навсегда энергию, другого делает непримиримым врагом общества, третьего выпускает на свободу еще более социально-опасным (сказывается вли­яние преступной среды), наконец, четвертого исправляет.

 

Никто не в состоянии заблаговременно учесть влияние кары: может быть, она отталкивает заключенного (в смысле так наз. специальной превенции) или же окончательно гу­бит его? Я при этом не вхожу в рассуждение того, что решительное значение в отношении действия кары имеет форма наказания, и что, не смотря на все старания, да­леко еще не достигнута равномерность в различных местах заключения. Тоже важный противовес по отношению к фик­ции справедливого возмездия.

 

Если санкция является, лишь исполнением приговора безотносительно к «восприимчивости» наказания деятелем (von Henitg), то этим надо довольствоваться. Но бы­ло бы нелегко найти неприспособленных чиновников, го­товых к такой бессмысленной и механической работе. Ли­тература и отчеты научных заседаний, а особенно деятель­ность сотрудников домов лишения свободы, выявляют, на­сколько жизненна необходимость в исправлении правона­рушителей в местах заключения. Этого требовал уже 100 лет тому назад знаменитый Obermeyer, директор испра­вительного дома, мотивируя свое предложение ссылкой на поразительные последствия. Причина достижения им успе­хов во многих случаях объясняется его необычным тактом в обращении с узниками и большой добротой. Но очень ведь заманчива перспектива устраивать судьбы, образовы­вать характеры это нелегко дается людям, если даже Obermeyer'y это удавалось с трудом. А это необходимо и правильно, ибо центр тяжести борьбы с преступностью зиждется, безусловно, в приведении в исполнение наказания только в исправительном заведении, вне сферы влияния неизбежного и вредного для объективной оценки положе­ния; там лишь возможно получить верную картину и про­следить, какое влияние оказывает наказание, каковы виды на будущее. Но для такой плодотворной деятельности не­обходимо, чтобы судебные работники держались более чет­кого, однозначного направления, в чем до сего времени им отказывает теория уголовного права. Таковыми путями мо­гут быть: перевоспитание исправимых, интернирование не­исправимых.

 

Идеями исправления проникнут весь новый проект уго­ловного уложения 1926 г. Даже заядлый фанатик идеи возмездия убедится в том, что построенная в таком духе (исправления) санкция в конечном итоге является благо­деянием для преступника, изучающего ремесло и грамоту, приучаемого к порядку, ибо в лучшем случае «пользова­телем» является не один только заключенный, а мы все, коллективная охрана права. Исправленный узник исчезает с поля нашего зрения в мировом водовороте, не исправлен­ный остается опасным. В борьбе за основы наказания и цель его — это легко забывается.

 

Упомянутая борьба замедлила быстрое осуществление нового уложения. В это время возросла преступность в сильной степени и все попытки прикрывания обманывают наши надежды. Неисчислимые жертвы противозаконных де­яний, каждое новое правонарушение рецидивиста, расту­щее множество привычных и врожденных преступников, за­метное участие подростков и юношей в преступлениях - вопиющее обвинение в недостаточности нынешних каратель­ных мер, серьезное напоминание о помощи. Попытка уло­жить в судебном зале совершенное преступление в выме­ренный срок наказания, живое деяние измерить сроками или числами должна терпеть крушение: она идентична стремлению решить уравнение со многими неизвестными. Не будем злоупотреблять выражением «справедливость - символ справедливости, творящей труд, невзирая на лич­ность, повязка Фемиды, служит печальным знаком для того, кто с открытым взором следит за всеми этими особенно­стями». С чувством грусти должен был до сих нор взирать тюремный работник на медленную деградацию иной раз благонравного узника, коего неустойчивость не возросла из-за общения с совершившим тяжкие преступления. И с яз­вительной улыбкой ежедневно покидают исправительные дома и тюрьмы многочисленные привычные преступники, которых закон заставляет выпускать на минуту -другую, поскольку срок их наказания отбыт. Государство дает им право заслужить себе новое наказание. Тюрьма отпускает такого индивида на все четыре стороны, чтоб он мог разыскать себе новую жертву. Она не может его оставить у себя, хотя и известно, что с его выходом на волю, об­щество подвергается опасности.

 

Неумолимое принуждение таких фактов открыло до­рогу новым идеям. Поэтому, все новые уложения полны мероприятий превентивного характера. Ни один кримина­лист не возражает против этой необходимости, в крайнем случае, речь может быть лишь о том, чтоб предписания об охране закона были перенесены из уложения в особый раздел - предложение, относительно которого я не вижу за­метных опасений. Наряду с этим напрашивается мысль об исправлении, перевоспитании.

 

Как повелительно гласит закон о несовершеннолетних 1923 г.: если суд находит достаточными меры воспита­тельного характера, то наказание не применяется. Стало быть, — где возможно: воспитание, как главное мероприя­тие вместо наказания, т.е. имеется градация мер: предо­стережение, надзор и попечительство. Почему то, что опре­делено для юноши, не применить к взрослому, даже труд­но исправимому?

 

Действительно ли это может привести, как опасались, к ослаблению чувства права, к мягкости? Я не думаю, так как вместе с этим пред нами властно встает серьезное тре­бование неумолимого применения мер охраны, но отноше­нию к тем, которые не поддаются мерам воспитания.

 

Все воспитательные мероприятия предъявляют важные требования. И предпосылкой всяческого воспитания явля­ется изучение подлежащих воспитанию. Само собой разу­меется, что психиатр играет не малую роль при этом тща­тельном исследовании. Я снова должен коснуться эндоген­ного преступника, который, если Lombroso прав, дол­жен быть причислен к категории неисправимых. Ясно, что наличие врожденных преступников еще не оправдывается тем фактом, что соматические и психические аномалии не достаточны для диагноза - врожденный преступник. Не­сомненно, мы наталкиваемся на людей, коих черты заста­вляют безусловно считать их врагами общества. Даже, если особенно благоприятные внешние условия удерживают их от конфликтов с законом, они все же являются антисо­циальными: их криминальные наклонности только облека­ются в такие формы, при которых наш закон дает «осечку».

 

Я вместе со своими коллегами полагаю, что эти слу­чаи встречаются редко. За то много таких, где в борьбе за существование переходят границы дозволенного. Подоб­но тому, как при эпидемиях больше всего угрожаемые люди с пониженной сопротивляемостью, так само в жизненной борьбе, прежде всего, надают неполноценные. Многие из них, невзирая на недостаточную их конституцию, могли бы жить безупречно, если б их поставить вне искушений, охранить их путем бдительного и умелого страхования от импульсивных проявлений и наркоманий. Но так как невоз­можно устроить жизнь каждого из неполноценных безбо­лезненной и беззаботной и защитить от ударов среды, то мы не должны удивляться тому, что многие из них тер­пят крушение.

 

Проблема, таким образом, заостряется в следующем на­правлении: каково количество тех, которых я считаю соци­ально более или менее непригодными?

 

Условием целесообразной криминальной политики явля­ется полная ясность относительно того, служат ли причи­ной преступности вообще и насколько в каждом отдель­ном случае внешние толчки или биологические моменты. В ответ на это я позволяю себе привести следующий при­мер. Мне по должности тюремного врача пришлось иссле­довать однажды 200 правонарушителей заключенных в тюрь­ме в Галле, причем я не имел в своем распоряжении су­дебных приговоров. Я мог из этих 200 правонарушителей только 99 признать, безусловно вменяемыми, среди них 12 слабоумных, 17 эпилептиков, 7 алкоголиков. Даже из 45, признанных вполне здоровыми (12 во время учиненного де­яния были пьяны) было 2, которые не могли сосчитать пять стран света. Печальное явление: 22,5% здоровых (да­же очень здоровых) — я нашел в столь ужасном состоянии, что высказал надежду, что может быть при исследовании других форм криминальности количество неполноценных не будет так велико. Эта надежда не оправдалась. Какую бы группу правонарушителей я ни исследовал, не исключая беспризорных, требующих попечительства - всюду я нахо­дил много субъектов, у которых распознавались в большей или меньшей мере тяжелые поражения интеллекта, аффек­тивной сферы или всего уклада. Гейдельбергский психиатр Wilmanns в своей прекрасной критической монографии: «Так называемая «уменьшенная вменяемость» как централь­ная проблема в проекте Германского уголовного законода­тельства» отмечает по поводу этого, что «в государстве, где процветает образцовая экономика, сбивается с пути только лишь «неполноценный». Можно возразить, что Wil­manns чрезмерно заострил свое убеждение на том, что среди преступных преобладают анормальные индивиды; пра­вильность тщательно проработанных им данных не вызы­вает сомнений. Я долгое время хотел (сознаюсь в этом) присоединиться к этой же концепции. Ибо она признает, как причину преступности на первом плане биологические моменты, а не социальные условия, лишая нас, таким обра­зом, той надежды, что с улучшением экономического по­ложения и при условии социальной охраны в широком смы­сле слова будет ослаблена криминальность. Таким образом, наше внимание фиксируется на влиянии опасных или уже ставших криминальными личностей. Но как раз потому, что эту именно задачу: влиять на не поддающиеся учету от­дельные личности я считаю на много труднее и хлопот­ливее, чем криминально-политически установленное попечи­тельство, - как ни необходимо и оно - обнаруживается по­требность объективно считаться с этими фактами. Поэтому я не могу согласиться с Wilmanns'oм, высказывающимся против признания уменьшенной вменяемости, мотивирую­щим это между прочим и теми соображениями, что коли­чество тех или иных минус вариантов чрезмерно велико.

 

Уменьшенная вменяемость с точки зрения теории ис­купления бесполезна. Но только с точки зрения этой те­ории. Ибо она считает, что уменьшенная вменяемость со­ответствует уменьшенной вине, а последняя — более слабой санкции. Но именно этого мы не добиваемся. В процессе борьбы за признание уменьшенной вменяемости все пси­хиатры высказываются в том смысле, что при этом тре­буется не более снисходительное наказание, а другой вид наказания. Но если неустойчивый, им­пульсивный или аффективный узнает, что за преступления совершенные им, он, в связи с своей психической непол­ноценностью, подлежит слабой каре, то это еще более дол­жно отразиться на его задерживающих механизмах. Это было бы очень рискованной уступкой. Уменьшенная вме­няемость приводит только к повышенной социальной опас­ности. Поэтому возникает вопрос: не следует ли предпо­честь в таких случаях более длительное лишение свободы в видах пробуждения у уменьшенно-вменяемых мутуалистических мотивов.

 

Еще и потому не имеет большого значения кратко­срочное лишение свободы, что необходимо время для по­лучения известного влияния на человека независимо от его полноценности или неполноценности. Сомнительное значе­ние кратких тюремных заключений никем больше не оспа­ривается, отсюда стремление к замене их по мере возмож­ности денежными штрафами, надзором, условными приго­ворами — меры эти, конечно, должны вылиться в тщательно выработанную систему с соблюдением интересов потерпев­ших. Если же меры социальной защиты судебно-исправительного характера должны быть приведены в исполнение, то необходимо, чтоб они были актуальны. Эта значимость, наряду с персональными качествами обслуживающих ме­ста лишения свободы работников, зависит, главным обра­зом, от личности заключенных.

 

Но как наилучшим образом охватить эту личность? По­становкой такого вопроса мы предрешаем участие психиат­ра. Чрезмерно большой процент психически неполноценных и многогранность индивидуальностей всех заключенных про­тиворечат всякому схематическому наказанию. То, что в каждом отдельном случае должно осуществиться, чтобы по­мочь, как правонарушителю, так и коллективу может слу­жить лишь приспособлением правового противодействия к личности деятеля, последний должен быть охвачен во всем пестром многообразии таковой.

 

На международном тюремном конгрессе в Лондоне (1925 г.), на котором собрались выдающиеся представители более чем 50 государств всего мира, одной из обсуждав­шихся тем был вопрос, желательна ли организация науч­ных исследователей всех подследственных и срочных. Все ответили утвердительно, причем предложена была интерес­ная поправка в резолюции: вместо слова «желательна» при­нято: «необходима». Союз работников немецких тюрем (1927) признал нужным учреждение исследовательских институтов, которые бы изучали личность каждого правона­рушителя через врачей специалистов по вопросам психо­патологии и биологии. На Лондонском конгрессе настоль­ко единодушно и настойчиво призывали психиатров, что я счел себя вынужденным предостеречь от слишком спеш­ной организации подобного рода наблюдений хотя бы по той причине, что еще мало есть специалистов психиатров, знакомых с этим вопросом.

 

С тяжелым чувством высказал я это мнение, так как­ие малую часть своей работы я посвятил изучению причин преступности и личности правонарушителя с целью при­близиться к разрешению проблем социальной безопасности. Это предупреждение может иметь значение только для на­стоящего времени, но не для близкого будущего. Наука имеет право на самое живое заступничество за то, что она признает правильным. Но не в обычае научного исследо­вателя срывать несозревшие плоды. И здесь требуется дол­гая предварительная работа. Вне всякого сомнения, образ­цово все то, что делается в этом направлении в отдель­ных местах Америки, в Брюсселе, в Риге и в русских ка­бинетах по изучению преступности. И в некоторых немец­ких государствах, в Баварии, Саксонии, Вюртемберге и Тю­рингии имеются почти аналогичные учреждения. Но у нас, повторяю, размах этого рода исследований не велик. Толь­ко институт по изучению криминальной биологии (удачное выражение von Hentig'a, изучение охватывает совокуп­ность жизненных явлений преступного человека и по­лучило в последнее время, так сказать, права гражданства) будет в состоянии настолько систематически и всесторонне проводить подготовительную работу, что для практическо­го ее применения никаких затруднений не представится. В Российском Союзе уже существует государственный ин­ститут по исследованию преступности, будем надеяться, что и у нас в Германии в близком будущем народится ана­логичное учреждение. Перед нами задачи крупного значе­ния, разрешение которых сулит блага для человечества.

 

Когда в достаточной мере выяснится методика и най­дутся в необходимом количестве вполне подготовленные для работы специалисты, можно будет добиться, как пра­вила, что каждый заключенный подвергнется исследованию со стороны его психической сферы: не для того, чтоб во всяком отдельном случае находить психические уклоны; мы психиатры стремимся лишь к одному: изучить особенности каждого правонарушителя в отдельности и установить план его исправления и использования пребывания в месте ли­шения свободы с целью добиться полезных результатов. Мы психиатры, хотим быть не диктаторами, а советниками в деле пенитенциарии.

 

К своим заданиям мы присоединяем также «психологи­ческое» совершенствование судей и сотрудников мест за­ключения; ведь каждый знает, что в этом вопросе не все обстоит благополучно. Если мы, благодаря лучшим зна­ниям психиатров, судей и тюремных работников, сумеем улучшить положение каждого правонарушителя и углубить проблемы современной пенитенциарии, то существенные тре­бования со стороны последней должны быть сведены к сле­дующему: снисходительность к случайным правонарушите­лям, достаточное перевоспитание неустойчивых, опасных и слабо рецидивирующих и строгое выделение неисправимых.

 

Уважение к авторитету государства и закона может только выиграть, если общество знает, что необходимо серьезно считаться с тем или иным поведением преступ­ника в будущем. Цель всеобщего устрашения или превен­ции при этой программе велика, дело не в слишком твер­дом курсе, а в целесообразности этой программы.

 

Как печальная сказка звучит повествование из не очень отдаленного былого, как еще звери приговаривались к смер­ти и даже незначительное преступление влекло за собой казнь «преступника». От Codex Corolinensis и суро­вых судов (1532 г.), жестокость которых для нас кажется теперь бессмысленной, — до нынешних детских судов и, как надо надеяться, до нашего нового уложения — проходит путь, напоминая таковой от освобожденного от оков душевнобольного до теперешнего попечения о психически-ненормальных. Социально опасного мы призваны лечить, избавить от его опасных черт и вернуть обществу. Где это не достижимо, там правонарушитель должен быть вы­делен из коллектива. Государство считает своим долгом изоляцию носителей заразы при эпидемиях, интернирует в лепрозории на острова прокаженных, госпитализирует в психиатрические больницы социально-опасных душевно­больных. Определенные меры не могут не применяться и в случаях опасности, представляемой с точки зрения права.

 

Franz von Ziszt однажды заявил, что уголовное законодательство должно быть magna charta право­нарушителя, который с ее помощью, ограждается от про­извола судебных органов. Я полагаю, что еще более не­обходимо, чтоб законодательство было magna charta мир­ного гражданина, жизнь которого, здоровье и честь были бы ограждены от атак преступника. И если при этом интере­сы отдельных правонарушителей более страдают, чем до сего времени в силу теперь не признаваемого понятия об искуплении, то мы должны утешаться сознанием, что благо коллектива стоит выше интересов отдельной личности.

 




Дата добавления: 2015-02-22; просмотров: 20 | Поможем написать вашу работу | Нарушение авторских прав

<== предыдущая лекция | следующая лекция ==>
Патологическая анатомия| Лечение по лоренцу

lektsii.net - Лекции.Нет - 2014-2024 год. (0.016 сек.) Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав