Док вернулся с промысла в половине пятого. Более сотни хитонов были привязаны нитями к стеклянным пластинкам; в дорожных деревянных ведерках с морской водой копошились сотни змеехвосток.
Умерщвление морских организмов – дело весьма тонкое и сложное. Морской зоолог стремится к тому, чтобы животное сохранило свой прижизненный облик, – но в полной мере этого достичь не удается. После смерти у животных, так же как и у нас, изменяется цвет. Кроме того, если умерщвлять с помощью грубых средств, сокращаются мышцы; змеехвостки, в яростной борьбе за жизнь, могут отторгать лучи…
В комнате, выходившей окнами на улицу, Док отцедил из деревянного ведерка часть воды. Пересадил змеехвосток в стеклянную плоскодонную ванночку, влил им немного морской воды. Маленькие животные забились, зашевелили змейками лучей. А когда утихомирились, легли спокойно на дно. Док добавил в морскую воду чуточку пресной. Лучи беспокойно дернулись. Док подождал, потом подлил еще толику пресной воды. Пресная вода – яд для морских животных; если вводить ее постепенно, она действует вкрадчиво, словно морфий. Животное расслабляется, погружается в сон и умирает ненасильственной смертью.
Док уселся ждать, пока подействует яд. И вдруг ощутил какое‑то смутное беспокойство. Что‑то неладно. Что? Вроде ничего такого не случилось. Самочувствие нормальное, утренняя мнительность прошла. Ах, ну конечно! Подсознание напоминает: ящик богемского пива, подарок, остался у Патрона. Док посмотрел в окно на лавку. Стоп, здесь тоже что‑то не так. И вдруг он понял, что: окна – чистые! Док обернулся, оглядел лабораторию. Пластинки не валяются где попало, а аккуратно стоят на полу. Пол блещет чистотой. И запах… в комнате пахнет мылом.
Док отправился на кухню. Тарелки вымыты. Сковородки отдраены, блестят. Из чугунка на газовой плите вкусный дух. Док приподнял крышку. Тихо побулькивал коричневый мясной навар с луковками и морковками. Белый корешок сельдерея плавает, как рыбешка…
Док вернулся к рабочему столу, снова огляделся. Койка застлана прилежно, без единой морщинки; подвернутая под матрас простыня – чистая. Из‑под койки, как по ниточке, торчат острые мыски старых штиблет… Дока вдруг охватило чувство сиротства – и странная теплая грусть.
Бедная, подумал он, бедная девочка. Неужели она хочет меня отблагодарить; надеюсь, я не сделал ей ничего дурного. Господи, уж не подумала ли она?.. Что я ей так вчера спьяну наговорил? Плохого‑то ничего не сделал а вот не ляпнул ли чего? Ни за что на свете не хотел я обидеть Сюзи, ни словом, ни делом. Док опять оглянулся по сторонам. Да, чистоту она наводить умеет. И мясо тушеное, наверное, на славу… Док подлил пресной воды в стеклянную ванночку: от новой порции яда змеехвостки едва шевельнулись. Лучи их уже начинали завиваться в мелкую спираль.
Чистота в лаборатории будоражила Дока, вместе с тем он ощущал в себе непривычную тишь: нижний голос молчал, убаюканный где‑то в потаенных глубинах. Док подошел к полке с пластинками: так, Бах… не то, Букстехуде – не то, Палестрина – опять не то. Но вот рука его набрела на альбом, который он не заводил уже давно. Еще не поняв толком, что это, Док раскрыл альбом. Усмехнулся, поставил первую пластинку. Зазвучала увертюра «Дон Жуана» Моцарта. Док, улыбаясь, пошел на кухню, помешал в чугунке. «Ишь ты, – сказал он вслух. – Выходит, я воображаю себя Дон Жуаном? Да нет, какой из меня Дон Жуан. Тогда отчего же я чувствую себя таким счастливым и гадким?» Док бросил взгляд на стол, где лежали аккуратной стопкой желтые блокноты и рядком – желтые карандаши. «Что ж, попробуем что‑нибудь сотворить…» Но в этот миг суетливо скрипнули доски крыльца – и в лабораторию ворвался Брехуня.
Писать о Брехуне – чистое сумасшествие, но коль скоро он появился, у меня нет другого выхода… Люди, которым случалось с ним общаться хоть сколько‑нибудь продолжительное время, потом долго не могли опомниться. Кто поумнее, для своего же спокойствия старался себе внушить, что этот человек им попросту приснился. Назвать настоящее имя Брехуни я не могу по той причине, что оно встречается слишком уж на многих бронзовых дощечках, которые гласят: «Создано на пожертвования такого‑то».
Брехуня был с рождения богат, причем настолько, что просто не сознавал своего богатства. Ему казалось, что все люди таковы. Он считался ученым, однако талант он был или бездарь – никто не ведал; поинтересоваться этим открыто не осмеливались: ведь он учредил столько научных фондов, финансировал столько разработок, заседал в стольких попечительских советах! Он шутя отваливал миллионы, но при этом был не прочь поесть‑попить за счет друзей… Он имел множество ученых регалий, однако некоторые люди втихомолку не без ехидства думали, что регалии ему присуждают лишь в расчете на пожертвования, что он как студент‑футболист, которому платят стипендию отнюдь не за успеваемость…
Брехуня был коренастый, как пенек; волосы цыплячьего цвета росли кружком вокруг лысого темени. Глаза у него были блестящие, птичьи. Брехуня интересовался всем на свете. Он изучал окружающую действительность так рьяно, что совершенно разучился судить о ней здраво. Порой Док находил Брехуню забавным, но чаще впадал в отчаяние от его неуемной, близорукой восторженности.
Брехуня имел привычку разговаривать ором, ибо считал, что от этого речь яснее.
– Получил мою телеграмму? – проорал Брехуня с порога.
– Нет.
– Я к тебе на день рождения приехал! Всегда помню. Ведь сегодня сожгли Джордано Бруно!
– У меня день рождения не сегодня.
– Правда? Какой же у нас сегодня день?
– Пятница.
– Да? Ну ничего, я подожду.
– Долго ждать придется. День рождения в декабре. И койка у меня всего одна.
– Не беда. Посплю на полу. – Брехуня протопал на кухню, снял с чугунка крышку и принялся поедать тушеное мясо, отчаянно на него дуя.
– Стой, еще не готово! – Док с раздражением понял, что и сам кричит.
– Еще как готово! – громогласно заверил Брехуня, продолжая чавкать.
Док сказал:
– Тут ко мне заезжал Хитцлер. Рассказывает, тебя видели на газоне в университете Беркли, будто ты стоял на карачках, тащил зубами из земли червяка. Что это еще за глупость?
– Это не глупость… Слушай, почему у тебя мясо не готово?
– Я ж тебе говорил!..
– В самом деле?.. Так вот, дорогой мой, это не глупость! Я, видишь ли, изучал, как малиновки добывают червей, так сказать, свой хлеб насущный. И стало мне интересно, какое же усилие они при этом прилагают. Я установил у себя во рту маленький силомер. Вытащил из земли сорок восемь экземпляров. И представляешь, что получается? Получается, что птаха весом в три унции выжимает двадцать две унции – в семь раз больше собственного веса. Неудивительно, что они такие прожорливые. Пока еду добудешь – проголодаешься… Любишь малиновок?
– Не знаю, не особенно, – отвечал Док. – Ты что, так весь мой обед и слопаешь?
– Угу, слопаю, – подтвердил Брехуня. – Только он еще не готов. А выпить, часом, у тебя не найдется?
– Сейчас пива принесу.
– Отлично! Тащи побольше.
– А у тебя случайно не найдется пары монет?
– Не найдется. Ни гроша.
– Что?! Ведь у тебя денег куры не клюют!
– Скажешь тоже…
– Нет, правда, подкинь немного деньжат.
– Не могу, поиздержался.
– Врешь! – сердито сказал Док. – Все знают, что ты денежный мешок!.. И хоть бы раз за выпивку заплатил… Я уж молчу, что я из‑за тебя чуть по миру не пошел. Кто хозяйничал у меня в лаборатории, пока я был в армии? Где банки с препаратами? Я, конечно, не утверждаю, что ты их стянул, но сомнение невольно возникает. Где они? Говори, брал?
– В общем‑то, да, – признался Брехуня. Потом прибавил задумчиво: – Эх, жалко, что ты не какое‑нибудь заведение…
– Я? Заведение?
– Ну да, учебное или благотворительное… Я бы тебе денег пожертвовал…
– Если бы да кабы… Пожертвуй хотя бы пару долларов на пиво, если хочешь сделать доброе дело… – Док вдруг устало расхохотался: все же смешного здесь больше. – Господи, разве бывают на свете такие люди. Это же сама несуразность в человечьем обличье!..
– А у тебя мясо горит, – заметил Брехуня.
Док подскочил к плите, сдернул чугунок.
– Ну еще бы не горело! – промолвил он с горечью. – Ты же выхлебал весь соус!
– А что, было очень вкусно.
В лавке Док сказал Патрону:
– Мне дюжину пива, баночного.
– А почему свое «богемское» не забираешь?
– Целей будет, – отвечал Док. – У меня в гостях… – Тут ему в голову пришла злая мысль, – у меня в гостях один очень интересный человек! Пойдем ко мне, посидим, выпьем по стаканчику. Бреху… в смысле, мой гость, про шахматы лучше меня растолкует.
– А что, пойдем, – согласился Патрон.
– Может, мне захватить бутылочку?
– Захвати.
Переходя улицу, Патрон спросил Дока:
– Будешь завтра на вечеринке?
– Буду.
Патрон сказал:
– Слушай, Док, ты мне очень нравишься. Только я тебя не понимаю. Разве бывают на свете такие люди, как ты?
– А что во мне, собственно, странного?
– Ты… как бы это сказать… ты вроде своих шахмат. Я совсем не могу тебя понять.
– Ничего удивительного, ведь ни один человек не воспринимает другого как реальное существо. Это еще что. Я вот тебя сейчас познакомлю с человеком, факт существования которого вообще противоречит объективной реальности…
– Ты это… не надо такими словами, – сказал Патрон с беспокойством.
Они поднялись на крыльцо. Брехуня встретил их громкими криками:
– Слушайте, внимайте – благая весть! Род людской скоро исчезнет!
– Позвольте, я вас познакомлю, – сказал Док. – Джозеф‑Мария Ривас – Брехуня.
– Почему нельзя сжульничать в шахматах? – с ходу спросил Патрон.
– Как нельзя? Можно! По крайней мере, можно расстроить планы противника. А это почти то же самое… Так о чем бишь я? А‑а, вот! Мы скоро вымрем подобно гигантским рептилиям!
– Интересная новость, – сказал Док,
– Это что ж, никаких людей больше не будет? – спросил Патрон.
– Совершенно верно, молодой человек. Люди долго шутили – и дошутились. Открывайте пиво! Человечество, спасая себя, самое себя уничтожило.
– Кого‑кого уничтожило? – не понял Патрон.
– То‑то, наверное, боги на Олимпе над нами потешаются, – продолжал Брехуня. – Грядет не Армагеддон, а газовая камера. И мы сами этот газ производим…
– Я, между прочим, собирался сегодня поработать над своей монографией… – сказал Док.
– Отлично! Я тебе помогу, – живо отозвался Брехуня.
– Нет уж, спасибо!
Брехуня повел речь дальше;
– Господа, человек разрешил свои проблемы. Он истребил с лица земли всех хищников, научился защищаться от жары и холода, победил почти все инфекционные заболевания. Старики доживают до глубоких лет, молодые и подавно умирать не торопятся. Войны, даже самые кровопролитные, не в силах помешать бурному росту народонаселения. А ведь было время, когда маленькая армия за какой‑нибудь год могла уполовинить население страны! Голод, тиф, чума, туберкулез тоже действовали на славу… Маленькая царапина от копья – и пожалуйста вам: заражение и смерть. А сейчас? Знаете, сколько раненых в наше время не выживает? Всего один процент! А лет сто назад не выживало восемьдесят процентов!.. Население растет, плодородие земель падает. Так что в обозримом будущем мы просто‑напросто погибнем от обилия себе подобных. Если что‑то и могло бы нас спасти, так это регулирование рождаемости, однако человечество эту меру явно не приемлет!
– Жуткое дело, – сказал Патрон. – Какого же черта ты радуешься?
– Как тут не радоваться! Ведь это самая удачная шутка творца! Поглощенные выживанием сами себе готовят почву для вымирания!
– Во загнул! – сказал Патрон. – Ни фига не понимаю.
Док держал в одной руке стакан виски, в другой – жестянку пива. Делал маленький глоток виски и тут же запивал пивом.
– Так, – сказал он, – разум подсказывает не ввязываться с тобой в спор, а чувства зовут в бой.
– Вот и прекрасно, – сказал Брехуня. – Что там, кстати, у вас? Виски?
– Да, «Старая тенисовка», – ответил Патрон. – Налить тебе?
– Если можно, чуть позже. Еще не пора, – сказал Брехуня.
– Твое дело.
– А вот теперь уже пора, – сказал Брехуня.
– Я смотрю, ты не промах, – одобрительно сказал Патрон.
– Итак, чувства победили, – сообщил Док. – Держись, Брехуня! Ибо ты забыл об одном важном обстоятельстве. Да, действительно, существовали виды, которые вымерли из‑за своих изъянов, но все это были виды с малой степенью изменчивости! Теперь возьмем леммингов…
– Но это же совершенно особый случай! – поспешно возразил Брехуня.
– А почем ты знаешь, что мы тоже не какой‑нибудь особый случай?.. Что делают лемминги, когда размеры популяции превышают размеры кормовой базы? Плывут целыми стаями в море и тонут, тонут, пока количества животных и кормов не уравновесятся…
– Я протестую против примера с леммингами!.. Дай ка мне, пожалуйста, бутылку.
– Плевать я хотел на твой протест… Так что же такое миграция леммингов? Болезнь? Коллективный инстинкт? А может, это психическое явление, которое у одной части животных затем и возникает, чтобы другая часть выжила?
– Все равно, это мошеннический аргумент! – завопил Брехуня. – Моя теория вымирания абсолютно правильна! Не слушайте его, – обратился Брехуня к Джозефу‑Марии, – он шарлатан!
– Это я и без тебя знаю, – сказал Джозеф‑Мария с восхищением.
Сжимая в руке стакан, Док прицелился указательным пальцем Брехуне между глаз, как из пистолета:
– Что ты там болтал? Болезни перевелись? Нет инфекций? Тишь да гладь? А скажи‑ка, разве не растет число нервных расстройств? Поддаются они излечению? А может, наоборот, лечение только способствует их росту? Нет уж, теперь молчи! Довольно тебя слушали. Дальше, не станешь же ты отрицать, что склонность к гомосексуализму растет в геометрической прогрессии? Так не есть ли это новое решение извечной проблемы?
– Не верю, где доказательства? – вскричал Брехуня. – Без доказательств это все болтовня, субъективизм. Может, ты еще скажешь, что у меня того психическое расстройство? Эх, ты… – В глазах Брехуни блеснули слезы. – А еще друг… Мой самый заветный, самый преданный друг…
– Кто? Я? Твой друг?!
– А разве нет?
– Еще чего не хватало.
– Ну и бог с тобой. Лучше скажи, ты думаешь сегодня готовить обед?
– Обед? Ты ведь его уже съел.
– Значит, так. Сейчас ты будешь готовить, – распорядился Брехуня, – а наш друг Уильям‑Мария сходит еще за одной бутылочкой виски, а потом мы с ним сыграем в шахматы.
– Он не Уильям‑Мария, а Джозеф‑Мария!
– Кто? Ах да! Итак, друг мой, я научу тебя величайшей из игр. Шахматы! Бесплотное творение разума! Может, сыграем на деньги?
– Постыдился бы, старый мошенник, – крикнул Док из кухни.
– Ну так как, Мария, поставим долларов по десять?
Патрон пожал плечами, как бы извиняясь перед Доком:
– Что делать, за науку приходится платить.
– Тогда давай уж по двадцать пять, – обрадовался Брехуня. – Чего скряжничать? Один ведь раз живем!
Док тем временем открыл банку лосося и банку спагетти, вытряхнул на сковородку, перемешал. Посыпал сверху тертым мускатным орехом. Потом грустно поставил пригоревший чугунок в раковину, отмокать…
Когда уже почти стемнело, Патрон вернулся в магазин и отправил с Какахуэте третью бутылку виски в лабораторию Дока. А сам поднялся наверх и влился в танец «мокрых спин». Танец этот назывался «Тихий океан»: плавные, колышущиеся волны; печально‑величавые движения. «Сандунга, – пели „мокрые спины“, – сандунга мама миа…»
В полумраке лаборатории Док и Брехуня тихо окунулись в третью бутылку «Старой тенисовки».
– Слезай с кровати! – сказал Док. – Я хочу полежать.
– Пожалуйста… Чем старше я становлюсь, тем меньше я жду от жизни. Особенно от моих так называемых друзей…
– Уж чья бы мычала!.. Выхлебал соус – погубил обед. Приготовили другой – ты и его слопал. Выпил все пиво, две бутылки виски… Выжил меня с моей кровати, раздавил две пластинки; а еще – не отпирайся, я видел! – прибрал в карман мою авторучку! Я уже молчу про то, что ты нагрел Патрона на двадцать пять долларов. Разве ты имел право врать, что конь в определенных позициях может скакать на три клеточки по прямой? Это, по‑твоему, честно?
– Да, ты прав… – сказал Брехуня, любовно обнимая подушку. – Ладно, не грусти, ложись на пол, располагайся как дома. На вот, выпей, станет лучше. Ну как, полегчало?
– Полегчало, полегчало, отвяжись…
– Слушай, а вон то заведение через дорогу, с красным фонарем, оно еще работает?
– Что?! – Док так и подскочил от ярости. – Ах ты старый козел! Чего удумал! Ну‑ка ложись спать!
– А в чем, собственно, дело? Почему я должен отказывать себе в женских ласках? Если к тому же цена сходная… О, я уже слышу, как звенят их голоса, вижу, как зыблется их белая плоть…
– Ты заткнешься или нет?
– Что с тобой, дорогой мой? Что‑то я не припомню, чтоб ты сам чурался любовных утех. Ты, бывало, не только через дорогу, ты на край света побежишь…
– Слушай, пошел ты к чертовой матери! – сказал Док. – Только, чур, за порог – ни шагу.
Дата добавления: 2015-09-09; просмотров: 25 | Поможем написать вашу работу | Нарушение авторских прав |