Студопедия  
Главная страница | Контакты | Случайная страница

АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатика
ИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханика
ОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторика
СоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансы
ХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника

Письма к Евгении или Предупреждение против предрассудков.

Поль Анри Гольбах.

 

Содержание.

  1. Атеизм Гольбаха. С татья Ю. Я. Когана.

Письма к Евгении, или Предупреждение против предрассудков.

  1. ПРЕДУВЕДОМЛЕНИЕ.
  2. ПИСЬМО ПЕРВОЕ. (Об источниках веры. Причины, побуждающие к критике религии).
  3. ПИСЬМО ВТОРОЕ. (Представления о божестве, которые дает нам религия).
  4. ПИСЬМО ТРЕТЬЕ. (Разбор священного писания; о политике христианской церкви и о доказательствах, на которых основывается христианство).
  5. ПИСЬМО ЧЕТВЕРТОЕ. (Об основных догмах христианской религии).
  6. ПИСЬМО ПЯТОЕ. (О бессмертии души и о догме загробной жизни).
  7. ПИСЬМО ШЕСТОЕ. (О христианских таинствах, религиозных обрядах и церемониях).
  8. ПИСЬМО СЕДЬМОЕ. (О правилах благочестия; о молитвах и об умерщвлении плоти).
  9. ПИСЬМО ВОСЬМОЕ. (О евангельских добродетелях и о христианском совершенствовании).
  10. ПИСЬМО ДЕВЯТОЕ. (О преимуществах, которые может почерпнуть в религии правительство).
  11. ПИСЬМО ДЕСЯТОЕ. (О преимуществах, доставляемых религией тем, кто ее исповедует).
  12. ПИСЬМО ОДИННАДЦАТОЕ. (О человеческой, или естественной, морали).
  13. ПИСЬМО ДВЕНАДЦАТОЕ. (О терпимости к различным воззрениям людей).
  14. Примечания.

 

 

АТЕИЗМ ГОЛЬБАХА.

Атеистические произведения Поля Гольбаха, одного из выдающихся французских просветителей-материалистов XVIII века, принадлежат к лучшим достижениям атеизма прошлого. Созданные почти два столетия назад, они не отошли в разряд тех литературно-философских памятников, которые интересуют уже лишь узкий круг специалистов. Несмотря на то, что научная критика религии с тех пор продвинулась далеко вперед, произведения эти, исполненные страстной ненависти к суевериям, могут еще и в наши дни успешно служить благородному делу, которому отдал свой незаурядный талант их автор, — освобождению человеческого сознания от мертвящих религиозных идей.

Известно, что сочинения французских атеистов XVIII века, в особенности воинствующие антирелигиозные памфлеты Гольбаха, высоко ценились основоположниками марксизма-ленинизма как средство атеистического просвещения трудящихся. Энгельс считал необходимым «позаботиться о массовом распространении среди рабочих превосходной французской материалистической литературы прошлого века, той литературы, которая до сих пор как по форме, так и по содержанию является высшим достижением французского духа и которая — учитывая тогдашний уровень науки — по содержанию еще и сейчас стоит бесконечно высоко, а по форме все еще остается недосягаемым образцом». Мы знаем, с какой резкостью В. И. Ленин уже в годы советской власти писал о том, что забыт совет Энгельса «переводить для массового распространения в народе боевую атеистическую литературу конца XVIII века». «Бойкая, живая, талантливая, остроумно и открыто нападающая на господствующую поповщину публицистика старых атеистов XVIII века», указывал В. И. Ленин, способна еще принести немалую пользу в идейной борьбе за полное освобождение трудящихся от влияния религиозных предрассудков. И можно предположить, что В. И. Ленин имел здесь в виду в первую очередь атеистическую публицистику Гольбаха, специально и более всех других энциклопедистов потрудившегося на этом поприще.

Но что же именно привлекает к ней наше внимание? Каковы ее сильные стороны и недостатки? Чем был обусловлен ее поистине боевой и бескомпромиссный характер?

 

1.

Замечательная атеистическая литература, созданная энциклопедистами, отображала крайнее обострение социальных противоречий во Франции, которое завершилось в конце XVIII века революционным штурмом феодальных порядков.

На протяжении всего столетия, по мере вызревания в недрах феодального строя Франции капиталистического способа производства, все глубже становилась пропасть между производительными силами и господствовавшими, но уже отжившими старыми производственными отношениями. На страже этих отношений с упорством обреченных стояли опиравшиеся на королевскую власть привилегированные сословия — дворяне и духовенство, ничтожные численно, но обладавшие всеми правами и всей полнотой политической власти и паразитировавшие на теле народа.

Несмотря на преобладание цеховой организации, французская промышленность шла в XVIII веке по капиталистическому пути и стала, по словам Маркса, «образцом мануфактуры в собственном смысле слова». Число предприятий мануфактурного типа доходило в дореволюционной Франции до 600, а число наемных рабочих — до. 600 тысяч, что составляло более 5 процентов ее населения. Характеризуя французскую буржуазию, Вольтер отмечал в своем труде «Век Людовика XIV»: «Промышленность увеличивается с каждым днем… Средний класс обогатился промышленностью. Выгоды и прибыли торговли увеличились… В прежнее время весь доход меньшой братии заключался в службе вельможам, теперь промышленность открыла тысячу путей, неизвестных сто лет тому назад». (А. Шахов, «Вольтер и его время»). Однако широкая реализация этих многочисленных путей обогащения буржуазии сковывалась всей системой феодальных порядков, не дававших свободы предпринимательству и торговле. Ощутив свою силу, утвердив себя экономически, французская буржуазия особенно остро чувствовала свое политическое бесправие.

Именно буржуазия, носительница наиболее прогрессивного в то время способа производства, оказалась в XVIII веке во Франции той социальной силой, которая возглавила борьбу против феодального строя и сумела повести за собой угнетенные дворянством и церковью массы тружеников. Руками этих масс и была совершена революция, плоды которой достались, однако, не этим ее истинным творцам. Антагонизм между трудом и капиталом уже сказывался, но отходил на второй план перед основным противоречием той эпохи — противоречием между аристократией и крупным духовенством, с одной стороны, а с другой — «третьим сословием», куда входили и буржуазия, и ремесленники, и нарождавшийся рабочий класс, и многомиллионное крестьянство. Борьба против общего врага — феодалов — соединяла до поры до времени в одном социальном лагере эти весьма различные по имущественному положению слои французского общества. Революционная в то время буржуазия устами своих наиболее радикальных идеологов, прежде всего — просветителей, объединявшихся вокруг Гольбаха и Дидро, — подвергла уничтожающей критике весь насквозь прогнивший старый порядок. Эта критика отвечала чаяниям подавляющего большинства нации.

«Третье сословие», как видим, не было однородно по социальному составу. Не была однородной и французская буржуазия с ее небольшим слоем крупных собственников и массой людей среднего достатка. Также и французские просветители, идеологи «третьего сословия», распадались на различные течения — от Вольтера и Монтескье, выражавших интересы крупной буржуазии, до глашатаев крестьянской демократии во главе с Жан-Жаком Руссо. Различна была их положительная общественно-политическая программа, по-разному определилась роль их учений в ходе революции; но все они так или иначе служили делу ее идейной подготовки, все они горели священной ненавистью к насквозь разложившейся светской и духовной аристократии, тянувшей страну к гибели.

Перед глазами просветителей была полная противоречий картина жизни, с ее вопиющими социальными контрастами, с жестокостью власть, имущих, с бессмысленными пережитками средневековья, — картина, непрерывно озаряемая то там, то здесь вспышками стихийного народного гнева, приближавшими час неизбежного краха «старого порядка».

Два привилегированных в дореволюционной Франции сословия — дворянство и духовенство — составляли лишь ничтожную (всего только сотую!) часть ее двадцатипятимиллиоиного населения; но им принадлежало около двух третей всех земельных угодий. Владельцы крупных поместий, придворная знать, чиновная и военная аристократия, церковные иерархи всех рангов утопали в роскоши, вели паразитический, разгульный образ жизни, грабили народ и прежде всего крестьян — тем больше, чем скорее дворянство теряло свои позиции в экономике страны. Формально «свободное», но по существу совершенно бесправное, опутанное бесчисленными налогами и поборами, отнимавшими до 70 процентов дохода, вынужденное гнуть спину от зари до зари крестьянство стояло на грани полного разорения. Многочисленные факты говорят о крайнем цинизме, до которого доходили при удовлетворении своих прихотей обладатели «голубой крови». Известно, например, что в некоторых местах крестьяне были обязаны в интересах господ, забавлявшихся охотой, сеять по преимуществу культуры, излюбленные дичью. Были и еще более вопиющие факты. Так, во владениях принца Конде разводили волчат и зимой выпускали на волю, чтобы сеньер мог устраивать волчьи облавы. «Истощенные лошади, издыхающие под ударами; жалкие крестьяне, изнуренные голодом, надломленные усталостью и одетые в лохмотья, развалившаяся деревушка — все это представляет глазам печальное зрелище», — писал Руссо о французской деревне.

Частые неурожаи тяжким бедствием обрушивались на эксплуатируемые народные массы. Нищие толпами бродили по стране в поисках пропитания. В одном только Париже накануне революции среди 650 тысяч жителей было около 120 тысяч бедняков, живших подаянием. Во всей Франции число нищих доходило в 1777 г. до внушительной цифры в 1200 тысяч — иными словами, один нищий приходился на каждые 20 жителей страны. Д. И. Фонвизин, посетивший Францию в эти годы, писал, что нищие встречаются там буквально на каждом шагу.

Доведенные до отчаяния французские крестьяне и городская беднота не раз выступали против угнетателей. На всем протяжении XVIII века не прекращались стихийные народные волнения, зачастую происходили «хлебные бунты»; жестокие голодовки порой охватывали большие территории. Волнения подавлялись с помощью военной силы, так что некоторые деревни превращались в дымящие пепелища. Взрывы народного гнева были направлены не только против светских, но и против церковных феодалов, которых уже все реже спасали толстые стены замков и монастырей и угрозы «небесной карой» тем, кто смеет поднимать руку на «богом установленные» порядки. Так, в 1752 г. в Руане во время волнений, вызванных вздорожанием хлеба, нападению подверглись и дома аристократов и богатые житницы монастырей. (Ф. Рокэн, «Движение общественной мысли во Франции в XVIII в.»). И такие факты не были чем-то из ряда вон выходящим.

Не следует удивляться тому, что народные массы Франции (в подавляющем большинстве это были верующие люди) питали глубокую ненависть ко многим высокопоставленным «духовным пастырям», стяжавшим немалые земные богатства. Эти массы, прежде всего крестьянство, испытывали на каждом шагу гнет католической церкви, которая в предреволюционной Франции была верным оплотом королевской власти и аристократии. Церкви принадлежала пятая часть земельных богатств в стране. Дворяне занимали доходные места епископов, архиепископов, аббатов, каждый из которых имел в среднем более 100 тысяч ливров годового дохода. Десятую часть всех добываемых продуктов крестьяне обязаны были отдавать церкви натурой или в форме денежного оброка. Это был один из самых разорительных налогов. С помощью «десятины» церковь выколачивала до 125 миллионов ливров в год; общая же годовая сумма ее доходов составляла до 350 миллионов ливров. При всех своих громадных доходах церковь подобно дворянству была освобождена от обязательных налогов и ограничивалась тем, что изредка вносила в казну «добровольный дар» — сколько хотела, причем в последние предреволюционные годы она тратила на это часть правительственных субсидий, которые вымогала для себя «на бедность».

Сильная в экономическом и политическом отношениях католическая церковь была в дореволюционной Франции основным носителем и пропагандистом феодальной идеологии. Именем бога она оправдывала господство дворян и духовенства, сословный строй, королевскую власть, освящала бесправие и нищету народа, самые изощренные фермы феодальной эксплуатации — все порядки, тормозившие движение страны к новым, более прогрессивным общественным отношениям. Почти стопятидесятитысячная армия белого и черного духовенства, сосредоточенная в многочисленных приходах и 983 монастырях, изо дня в день отравляла сознание тружеников призывами покоряться угнетателям. Именем бога церковь заставляла паству неукоснительно платить установленные властями налоги. В 1777 г. путешествовавший Д. И. Фонвизин сообщал в письме на родину из Монлелье, что в местной соборной церкви «пет был благодарный молебен всевышнему за сохранение в жителях единодушия к добровольному платежу того, что в противном случае взяли бы с них насильно». (Д. И. Фонвизин, «Избранные сочинения и письма»).

Насквозь проникнутая духом обскурантизма и нетерпимости официальная церковь всячески разжигала религиозный фанатизм, преследовала инаковерующих, свирепо пресекала даже малейшие проявления вольнодумства, а тем более — атеизма. Она стремилась уничтожить всякое свободное печатное слово, направленное против светского и духовного деспотизма и против религиозного мракобесия. В ее руках или под ее контролем находились все школы и университеты. Распространяя враждебное науке религиозное мировоззрение, церковь препятствовала развитию научной мысли, прогрессу науки и техники, в котором была так заинтересована революционная в то время французская буржуазия. Церковь в дореволюционной Франции была, как везде и всегда в предшествовавшие столетия западноевропейской истории, «наиболее общим синтезом и наиболее общей санкцией существующего феодального строя». Окружая этот строй, как писал Энгельс, «священным сиянием божественной благодати», церковь была, таким образом, главной силой, стремившейся увековечить «старый порядок». «Прежде чем вступить в борьбу со светским феодализмом в каждой стране в отдельности,— писал Энгельс,— необходимо было разрушить эту его центральную, священную организацию». Необходимо было, следовательно, самым радикальным образом подорвать влияние религиозной идеологии, которая служила господствующим сословиям средством сохранения их власти. В области философской эту задачу идейного разоружения «старого порядка» наиболее последовательно выполнили французские материалисты XVIII века; воинствующие атеисты, они сумели своей острой критикой нанести по религии и церкви удары поистине сокрушительной силы.

Таковы были в самых общих чертах социальные предпосылки того «штурма неба», который предприняли и с громадным для того времени успехом вели просветители из круга Гольбаха и Дидро. Как и всякое другое явление в сфере умственной жизни, их атеизм имел свои идейные предпосылки, прежде всего в творчестве вольнодумцев французского Возрождения — Франсуа Рабле, Бонавентюра Деперье, Мишеля Монтеля и казненного инквизицией Этьена Доле.

В знаменитом романе «Гаргантюа и Пантагрюэль» Рабле дал глубокое критическое изображение феодального общества, с оружием сатиры обрушился на религиозно-схоластические воззрения, создавал идеал нового человека, преодолевающего тесные рамки церковной и феодальной ограниченности и на каждом шагу обнаруживающего свое превосходство в столкновении с мрачными силами средневековья. Правда, в творении Рабле мы находим лишь отдельные нападки на библейские легенды и на христианскую догматику; зато аллегорический «Кимвал мира» его идейного единомышленника Деперье был уже прямым приговором над христианской религией, от которой может ожидать пользу только «самое глупое и несчастное существо в мире». Что же касается лионского издателя-гуманиста Доле, то это был поистине «рыцарь свободомыслия», безбоязненный обличитель церковного обскурантизма, не таивший своего убеждения в ложности догмата бессмертия души. Наряду с другими французскими типографами XVI века Доле издал немало запрещенных вольнодумных книг, в том числе, вероятно, и особенно ненавистную церкви старинную книгу «О трех обманщиках». По-видимому, именно во Франции она подверглась тогда настолько радикальной атеистической переработке, что читатели уже находили в ней прямое отрицание бытия бога. Овеянные духом скепсиса последние части романа Рабле были как бы предвестием «Опытов» (1580) Монтеня, этого, по выражению Ламеттри, «очаровательного эпикурейца», чей обычный вопрос «что я знаю?» («que saisje?»), когда он относился к религии, означал сомнение во всех ее «истинах». Вместе с тем Монтень нисколько не сомневался в справедливости того атеистического положения, что «наша великая и могущественная мать-природа» есть единственный «приятный, и столь приятный, сколь благоразумный и верный, путеводитель».

Атеистически направленный философский скептицизм Монтеня не доходил, однако, до открытого атеизма. Тем не менее в эпоху жестоких гонений на свободную от церковной опеки мысль скептицизм был удобной формой критики религии и церкви. Недаром вслед за Монтенем им охотно пользовались передовые французские мыслители и в последующем, XVII веке — Ламот Левайе, Сент-Эвремон и Пьер Бейль, на которого нередко ссылались Гольбах и другие энциклопедисты.

Бейля, очищавшего, по словам Маркса, «почву для усвоения материализма и философии здравого смысла во Франции», не случайно считают предшественником французского просвещения XVIII века. В «Историческом и критическом словаре» («Dictionnaire historique et critique», 1694), этом его главном труде, нет, правда, прямолинейно выраженных атеистических мнений. Однако всеми своими проникнутыми скепсисом размышлениями на религиозные темы Бейль глубоко подкапывал прогнившее здание теологии. Особенно важно было решительное размежевание религии и морали, которое после Бейля блестяще продолжали Гольбах и Дидро. Вопреки богословам не религией, а природой людей и окружающей их обстановкой определяются, согласно Бейлю, их нормы поведения. Вера, писал он, не предотвращает от дурных поступков; более того, именно с религией и ее защитой связаны многочисленные преступления. В то же время атеисты, способные с помощью здравого смысла трезво судить о добродетели, как правило, вполне нравственны. Бросая вызов католической церкви, которая проповедует человеконенавистническую религиозную нетерпимость и проклинает атеистов, Бейль выступил как поборник свободы вероисповедания и даже свободы совести, то есть права держаться любой веры, или не верить в бога совсем. Именно это в этических воззрениях Бейля привлекло особенное внимание просветителей-атеистов XVIII века. Эти его глубоко гуманистические, передовые взгляды получили высокую оценку у Маркса, который писал, что Бейль «возвестил появление атеистического общества… посредством доказательства того, что возможно существование общества, состоящего из одних только атеистов, что атеист может быть почтенным человеком, что человека унижает не атеизм, а суеверие и идолопоклонство».

Ничего подобного и в мыслях не имел другой видный представитель передовой французской философии XVII века — Пьер Гассенди; однако и ему принадлежит видное место в истории атеистических идей. Главная заслуга Гассенди — восстановление атомистического учения великого материалиста и атеиста древности Эпикура; он освободил Эпикура, по словам Маркса, «от интердикта, наложенного на него отцами церкви и всем средневековьем». Развивая в своем «Своде философии» (1658) и в других работах мысли об атомном строении материи, Пьер Гассенди в движении атомов видел ключ к объяснению всего многообразия вещей и явлений природы, совершающихся в пространстве и времени. Эти его взгляды имели большое значение для подготовки воззрений французских материалистов XVIII века, хотя сам он верил в божественное происхождение атомов и вообще обставлял свой материализм множеством оговорок и уловок, чтобы избежать открытого разрыва с церковью.

Из ближайших французских предшественников атеизма Гольбаха необходимо назвать по крайней мере двух — Николя Фрере и Жана Мелье.

Историк, пытливый исследователь древностей Фрере отверг традиционный церковный взгляд на новозаветные книги; он доказывал, что «канонические» евангелия появились лишь во второй половине первого и в начале второго века нашей эры. Большое значение имело его «Письмо Трасибула к Левкиппе» (впервые издано в 1758 г., после смерти автора) — произведение атеистическое, наметившее, по сути дела, все основные линии противорелигиозной критики энциклопедистов. В этой книге, между прочим, мы видим плодотворные попытки сравнительно-исторического изучения религий, попытки найти общие черты между христианской мифологией и религиозными представлениями древневосточного и античного мира. Фрере доказывал, что, с точки зрения здравого смысла, нет никакой надобности объяснять вселенную с помощью идеи бога. В любой религии он видел лишь серьезную помеху свободе разума, благополучию людей. Он считал, что всякий благоразумный человек должен бороться за сохранение тех драгоценных благ, которых религия пытается его лишить. «Чем глубже мы будем размышлять,— писал Фрере в «Письме Трасибула к Левкиппе»,— чем больше мы будем обращаться к данным опыта, тем скорее мы убедимся в том, что религиозные идеи так же гибельны для государств, как и для составляющих их индивидов».

Те же мысли — гораздо подробнее изложенные и социально заостренные — содержатся в «Завещании» Мелье, знаменитом литературном памятнике атеизма прошлого и утопического коммунизма. Автор этого произведения был сельским священником, вынужденным вопреки своим убеждениям проповедовать религию; но втайне он писал эту книгу, надеясь, что после его смерти прихожане найдут и прочтут ее.

Большая заслуга Мелье в истории атеистической мысли заключается в том, что он выступил не только с последовательной, воинствующей, но и с глубоко демократической критикой религии; он первый соединил эту критику с требованием бороться за интересы трудящихся и с утопическим коммунистическим идеалом.

Гольбах, как и другие энциклопедисты, был чужд коммунистических устремлений Мелье, но известное влияние противорелигиозных идей «Завещания» он все же испытал.

Идейные предпосылки атеизма Гольбаха не ограничивались достижениями французского материализма и французской атеистической мысли. Творчество энциклопедистов, объединявшихся вокруг Гольбаха и Дидро, было высшим в то время этапом европейской материалистической философии, самым прогрессивным выводом из успехов, достигнутых в прошлом в критике религии и церкви, в области развивавшихся естественных наук, обогащенных к середине XVIII века и во Франции и в других странах многими важными открытиями и наблюдениями. Идеи итальянских натурфилософов-вольнодумцев эпохи Возрождения во главе с Джордано Бруно, труды великого голландского материалиста и атеиста Спинозы, родоначальника английского материализма нового времени Френсиса Бэкона и его соотечественников Гоббса, Локка и Толанда — все это прокладывало путь к Гольбаху, Дидро и Гельвецию, к монументальной гольбаховской «Системе природы», этому, можно сказать, итогу западноевропейской материалистической философии и критики религии почти за три века.

Французский атеизм XVIII века был бы немыслим без нового естествознания, вызванного к жизни потребностями развивавшейся промышленности и постепенно освобождавшего от оков теологии представления о природе.

Обоснованное Коперником гелиоцентрическое учение опрокидывало освященные церковью антинаучные воззрения на вселенную. Открытие основных законов движения тел (Кеплер, Галилей, Ньютон), успехи в познании строения вещества, в области физики и химии привели в середине XVIII века к открытию законов сохранения материи и движения, важность которых для обоснования материализма и атеизма трудно переоценить. Такое же значение имели работы Везалия по анатомии человека, исследования Фабриция по эмбриологии, обнаружение микроорганизмов, открытие Гарвеем кровообращения, издание группой французских ученых во главе с Бюффоном фундаментальной «Естественной истории», где речь шла уже о единстве органического мира и непостоянстве видов. Постепенно раздвигались границы подлинно научного понимания природы, укреплялась вера в безграничную силу человеческого разума, дерзающего все дальше вторгаться в «непостижимые» тайны мироздания.

Говоря об идейных предпосылках атеизма Гольбаха, нельзя забывать и о благоприятной идейной среде, в которой создавались его боевые атеистические памфлеты 60—70-х годов. Эти произведения были, бесспорно, самыми радикальными и яркими, но не единственными образцами антирелигиозной литературы французских просветителей, бурным потоком обрушившейся на твердыни господствовавшей идеологии. Среди этих книг выделялись антихристианские диалоги Вольтера, его знаменитый «Философский словарь» и сочинения других, зачастую — малоизвестных авторов. Правда, критический пафос Вольтера никогда не поднимался до открытого атеизма; и все же в отношении всех так называемых «исторических» религий эта критика была предельно острой, беспощадной, и она, несомненно, сказалась на атеизме

Гольбаха.

Французский атеизм XVIII века был существенной стороной просветительной идеологии и содействовал поэтому переходу общества к более прогрессивному капиталистическому строю, шедшему на смену феодализму. Он унаследовал и развивал в новых условиях весь накопленный многообразный материал в области критики религии и церкви. В лице французских просветителей-материалистов и прежде всего Гольбаха атеистическая мысль достигла такой высоты и зрелости, каких не знала никогда за всю свою долгую предыдущую историю.

 

2.

Поль-Анри (Пауль-Генрих-Дитрих) Гольбах родился в Германии в 1723 г. в семье состоятельного, однако не родовитого немецкого барона. Юность он провел на родине, затем учился в Нидерландах, в Лейденском университете, и в конце 40-х годов поселился в Париже. Там и прошла вся его дальнейшая жизнь.

Свои литературные занятия Гольбах начал с переводов на французский язык книг по физике, химии, минералогии, геологии, физиологии, металлургии. Всестороннее знакомство с естествознанием помогло выработке его материалистических взглядов и толкнуло на путь антирелигиозной критики, в которой он проявил себя самым блестящим образом. Большое влияние на Гольбаха оказала многолетняя сердечная дружба с Дидро, который был на десять лет старше и по праву считается его учителем в области философии; сохранилось известие, что именно под прямым воздействием Дидро Гольбах — вначале деист — перешел к атеизму.

К просветителям Гольбах примкнул вскоре после своего появления в Париже. Тогда же он стал активным сотрудником знаменитой «Энциклопедии, или Толкового словаря наук, искусств и ремесел», душой которой был Дидро — ее инициатор, главный редактор и один из основных авторов; к этому делу поистине исторического значения Дидро привлек весь цвет тогдашней передовой французской культуры, в том числе Вольтера, Руссо, Даламбера, Рейналя и многих других. Главным образом с «Энциклопедией» были связаны первые пятнадцать лет литературной и общественной деятельности Гольбаха — примерно, до середины 60-х годов. В этом издании он вел некоторые естественнонаучные разделы, прежде всего химический раздел, составленный из его же статей и заметок. Но этим его участие в «Энциклопедии» далеко еще не исчерпывалось. Вместе с Дидро он делил все невзгоды, в которых не было недостатка на тернистом пути этого великого труда,— ведь там совершалась решительная переоценка всех материальных и идейных устоев феодального общества; недаром «Энциклопедия» вызвала ненависть церковных и светских защитников «старого порядка».

Своего рода идейной лабораторией энциклопедистов, местом, где оттачивались и коллективно проверялись теоретические предпосылки их философии, был знаменитый гольбаховский салон.

Философские салоны сыграли крупнейшую роль в истории французского просвещения. Не в пример аристократическим салонам XVII века, участники которых проводили время в светских развлечениях и пустой болтовне, парижские салоны следующего столетия во многих случаях были культурными центрами, объединявшими людей интеллектуального труда — ученых, философов, публицистов. В страстных спорах вокруг животрепещущих вопросов жизни, в столкновениях мнений здесь возникали и развивались прогрессивные мысли, которые затем воплощались в литературных произведениях, направленных против «старого порядка». Среди этих философских салонов гольбаховский был самым выдающимся, можно сказать — единственным в своем роде по составу, радикализму и культурно-историческому значению.

Обладатель значительного состояния Гольбах, отличавшийся бескорыстной, широкой натурой, не жалел средств для благородного дела, которому посвятил свою жизнь. Ему очень многим была обязана появившаяся в 60-х годах XVIII века обильная просветительная и антирелигиозная литература, среди которой видное место занимали не только его собственные сочинения, но и то, что готовили к печати его друзья и помощники — Лагранж и Нежон. В гостеприимном доме Гольбаха — зимой в Париже, на улице Сен-Рош, летом и до поздней осени в парижском пригороде Гранвале — можно было встретить едва ли не всех видных представителей «литературной республики»— передовых французских писателей, ученых, мыслителей, людей искусства. Посетить гольбаховский салон считали своим долгом и многие выдающиеся деятели культуры, приезжавшие из Англии и Италии, а также дипломаты разных стран. Естествоиспытатели Ру, Дарсе и Бюффон, экономист Тюрго, знаток литературы Мармонтель, автор широко известной «Философской и политической истории колоний и торговли европейцев в обеих Индиях» Рейналь, философ Кондильяк, Даламбер, ближайшие единомышленники Гольбаха — Гельвеции, Гримм и, разумеется, Дидро, который был, можно сказать, душой общества, самым блестящим и талантливым его участником,— таков далеко не полный перечень наиболее частых посетителей салона. В числе иностранных гостей были такие ученые знаменитости, как Бенжамен Франклин, Адам Смит, Чезаре Беккариа, Давид Юм, Джозеф Пристли, писатель Лоренс Стерн, актер Давид Гаррик.

В непринужденной беседе и жарких спорах в кружке Гольбаха обсуждались самые разнообразные вопросы философии и этики, литературы и искусства, экономики, политики, религии. В спорах о религии страсти особенно разгорались; они-то больше всего и привлекали хозяина салона, который внимательно прислушивался к аргументам спорщиков и сам участвовал в беседах, искусно их направляя. В кружке не было полного единства взглядов: наряду с убежденными атеистами Дидро, Гельвецием, Ру, Лагранжем и Нежоном здесь подвизались деисты и агностики; быть может, это и соответствовало видам Гольбаха, всесторонне проверявшего в спорах доводы своей антирелигиозной критики. На улице Сен-Рош и в Гранвале находился, можно сказать, главный штаб того «штурма неба», который был предпринят энциклопедистами — в первую очередь самим Гольбахом и его ближайшими друзьями.

Дом Гольбаха был не только местом философских чтений и бесед. Здесь велась напряженная литературная работа. И сам барон и его сотрудники неутомимо писали, переводили, редактировали, готовили к печати книги, из которых многие затем приобрели громкую славу и вошли в сокровищницу материалистической, атеистической мысли. Большую помощь в этих занятиях оказывала великолепно подобранная и весьма обширная библиотека Гольбаха. (О содержании этой библиотеки дает полное представление ее каталог, изданный вскоре после смерти Гольбаха: Dе1иге, «Catalogue des livres de la bibliotheque du feu M. Le baron d'Holbach», Paris, 1789). Вот как в одном из писем к Софи Воллан описывает жизнь в Гранвале Дидро, неделями гостивший у своего друга: «Меня поместили в отдельной комнатке, весьма покойной, приветливой и теплой. Здесь, в обществе Горация и Гомера, перед портретом моей подруги, я провожу время в чтении, мечтаниях, писании и воздыхании. Это мое занятие с шести часов утра до часу дня. В половине второго я одет и спускаюсь в гостиную, где нахожу все общество в сборе… Обедаем мы вкусно и долго. Стол сервирован здесь, как в городе, пожалуй, даже пышнее, и как нельзя более умерен и полезен для здоровья… Между тремя и четырьмя часами мы берем трости и отправляемся гулять; дамы идут своей дорогой, барон и я — своей. Мы делаем весьма обширные прогулки… Зрелище природы приятно нам обоим. По дороге мы говорим либо об истории, либо о политике, о химии или о литературе, о вопросах физических или моральных. Заход солнца и вечерняя прохлада гонят нас домой, куда мы возвращаемся, однако, не ранее семи часов… На одном из столов приготовлены свечи и карты… Обычно ужин прерывает игру… До одиннадцати беседуем, в половине двенадцатого все спят или должны, по крайней мере, спать. На следующий день повторяется то же самое».

Мы уже говорили о первом этапе творчества Гольбаха. На следующий период — примерно с 1766 до 1772 г.— пришелся расцвет его творческих сил. Работая с неиссякаемой энергией, он за эти годы написал и издал почти все свои антирелигиозные произведения, свой главный труд — знаменитую «Систему природы». В эти же годы Гольбах отчасти самостоятельно, отчасти в содружестве с Нежоном опубликовал ряд переделок и переводов сочинений более ранних французских и английских материалистов и деистов: Фрере, Толанда, Гоббса, Коллинза и других. Гольбаху же принадлежит издание в 1768 г. французского перевода замечательного памятника материализма и атеизма древности — поэмы Лукреция «О природе вещей». Все эти книги образовали наиболее мощную струю в том потоке атеистической, антихристианской и противоцерковной литературы, который обрушился в 60-х годах XVIII века на католицизм и всю феодальную идеологию.

Это было незаурядное событие в культурной жизни Франции, одними встреченное с интересом и одобрением, другими же — с ненавистью и злобой. По поводу этой атаки на твердыни религии Дидро шутливо писал Софи Воллан в 1767 г.: «Не знаю, что случится с нашей бедной церковью христовой и пророчеством, которое гласит, что врата адовы не одолеют ее». И еще, год спустя: «Бомбы градом сыплются на божий дом, я всегда боюсь, как бы кому из этих храбрых артиллеристов не стало от них дурно… Это тысяча выпущенных на свободу дьяволов».

Первой такой «бомбой», сброшенной Гольбахом на «божий дом», был напечатанный в 1761 г. памфлет «Разоблаченное христианство, или Рассмотрение начал христианской религии и ее последствий» («Le christianisme devoile, ou Examen des principes et des effets de la religion chretienne») — одно из самых талантливых его произведений этого рода, содержащее сокрушительную и остроумную критику церковных «источников» христианской религии и самой мифологии христианства, его догматики и культа. За «Разоблаченным христианством» последовали изданное Гольбахом и Нежоном в 1765 г. атеистическое «Письмо Трасибула к Левкиппе» («Lettre de Thrasubule a Leucippe») Николя Фрере а также приписываемое этому автору «Критическое рассмотрение апологетов христианства» («Examen critique des apologistes de la religion chretienne»).

В следующем году Гольбах дал читающей публике составленное в содружестве с Нежоном и другими участниками кружка «Карманное богословие» («Theologie portative») —острую сатиру на богословскую премудрость. Тогда же они издали «Солдата-философа» («Le mi-litaire philosophe») — антихристианский памфлет, в котором Гольбаху принадлежит последняя глава. В 1768 г., кроме нескольких переводов и переделок, появились сразу две его самостоятельные антирелигиозные работы: «Священная зараза, или Естественная история суеверия» («La contagion sacree, ou Histoire naturelle de la superstition») и «Письма к Евгении, или Предупреждение против предрассудков» («Lettres a Eugenie, ou Preservatif centre les prejuges»), В первой из них в отличие от предыдущих памфлетов атеизм приобретает уже сильное политическое звучание как орудие борьбы против всей абсолютистоко-феодальной системы; вторая является образцом популяризации атеизма, страстно обличает нетерпимость и религиозную мораль.

Из антирелигиозных произведений Гольбаха следует еще назвать опубликованные одновременно с «Системой природы» в 1770 г. «Дух иудаизма, или Систематическое рассмотрение моисеева закона и его влияния на христианскую религию» («L'esprit du Juda'isme, ou Examen raisonne de la loi de Moise et de son influence sur la religion chretienne»), «Критическое рассмотрение жизни и писаний святого Павла» («Examen critique de la vie et des ecrits de Saint-Paul»), «Критическую историю Иисуса Христа, или Аргументированный анализ евангелий» («Hi-stoire critique de Jesus-Christ, ou Analyse raisonnee des evangiles») и «Галерею святых, или Рассмотрение образа мыслей, поведения, правил и заслуг тех лиц, которых христианство предлагает в качестве образцов» («Tableau des saints, ou Examen de 1'esprit, de la conduite, des maxi-mes et du merite des personnages que le christianisme revere et propose pour modeles»). Последняя работа содержит подробную критику ветхозаветных и новозаветных книг, заключающую немало соображений и выводов, и по сей день представляющих интерес.

Завершил эту кипучую, далеко не полностью здесь охарактеризованную литературную деятельность Гольбаха, направленную против религии и церкви, труд «Здравый смысл, или Идеи естественные, противопоставленные идеям сверхъестественным» («Le bon sens, ou Lee idees naturelles opposees aux idees surnaturelles»), впервые вышедший в 1772 г. в нескольких изданиях. На долю этого атеистического памфлета, общедоступного по форме и отличающегося неуязвимой логикой доказательств, выпал наибольший успех. «Здравый смысл» — один из лучших образцов боевой антирелигиозной литературы прошлого. Как и в монументальной «Системе природы», здесь отразился наивысший уровень критики религии, до которого поднялись французские материалисты XVIII века.

Пропаганда атеизма увлекала Гольбаха. Можно смело сказать, что ее он считал и своим главным призванием и своим общественным долгом. Он был наиболее страстным богоборцем среди своих единомышленников-энциклопедистов, «личным врагом бога», как его иногда называли. Его антирелигиозные памфлеты — это целая глава в истории домарксистского атеизма, особенно — атеистического просвещения, притом, пожалуй, одна из наиболее ярких глав. Однако не этими памфлетами, а прежде всего «Системой природы» определяется историческое место Гольбаха. Передовая философская мысль XVIII века нашла в этой книге свое всестороннее воплощение. Подобно лучам в фокусе линзы здесь сосредоточились все положения, доказательства и выводы, достигнутые к тому времени материализмом; под пером Гольбаха он предстал в виде стройной, цельной и единственно достоверной философской системы.

Гольбах в этой книге подверг уничтожающей критике все возражения врагов материализма и атеизма, все их пресловутые «доказательства» бытия бога и жалкие попытки изобразить религию источником «истинной» морали; он открыто указывал на связь религии с деспотизмом. Как ни одно из других произведений той эпохи, «Система природы» уничтожала ореол «божественной благодати», которым веками окружали свое господство светские и духовные феодалы. Великий гольбаховский труд был вершиной идейной философской революции, которая предварила начавшийся двадцать лет спустя штурм старых порядков.

«Система природы, или О законах мира физического и мира духовного»: («Systeme de la Nature, ou Des lois du monde physique et du monde morale») —таково полное название книги появилась в 1770 г. Вокруг нее сразу же разгорелась ожесточенная борьба, оставившая глубокий отпечаток и на самом лагере просветителей. Последовательный атеизм «Системы природы» послужил поводом для самого резкого отмежевания сторонников воинствующей проповеди атеизма от тех, кто предпочитал довольствоваться трусливым, половинчатым деизмом. Дидро, написавший для «Системы природы» заключительную главу, отметил главное, за что, по его мнению, следует ценить эту книгу. «Я предпочитаю, — писал он,— ясную, свободную философию, как она изложена, например, в «Системе природы» и еще более в «Здравом смысле»… Автор «Системы природы» не является атеистом на одной странице, а деистом на другой: его философия монолитна». Иначе отнесся к «Системе природы» Вольтер. Многие ее положения, конечно, были для него вполне приемлемы и вполне соответствовали его собственным воззрениям — особенно в отношении христианства и церкви. Но с воинствующим атеизмом этой книги деист Вольтер примириться не мог, считая, что она «сделала неисправимое зло». Резко отрицательно встретил «Систему природы» и Руссо. Настороженное отношение к ней части просветителей объяснялось еще опасением, что она вызовет репрессии, губительные для всего движения. И опасения эти не были напрасны.

В августе 1770 г., тотчас же после своего появления, «Система природы» вместе с некоторыми другими книгами была приговорена парижским парламентом к публичному сожжению. В пространной речи королевский прокурор Сегье выразил всю ненависть господствовавшей верхушки общества перед этими «мятежными» сочинениями и прежде всего перед «Системой природы», автор которой оставался неизвестным.

Подробно изложив содержание «Системы природы», прокурор заявлял, что ее сочинитель «превосходит своей дерзостью Эпикура, Спинозу и всех философов, или, вернее, всех атеистов прошлых веков», что «в глазах этого святотатца» вера в бога — «вредный предрассудок, порожденный страхом, возвещенный обманщиками, распространившийся благодаря невежеству и трусости, укрепившийся при помощи деспотизма». «По его мнению, — неистовствовал Сегье, вполне разгадавший революционную суть материализма и атеизма, — лица, стоящие во главе нации, — не что иное как узурпаторы, присвоившие себе пышный титул представителей бога только для того, чтобы безнаказанно и деспотически распоряжаться страной. Согласие между духовенством и монархической властью в его глазах не более как союз против рода человеческого». ««Система природы» и подобные ей сочинения,— продолжал этот страж трона и алтаря,— имеют в виду не только подорвать христианскую религию, но и разрушить до основания всякую веру, всякий страх божий…»; проповедуемое ими учение стремится не только посеять семена атеизма, но и передать «всю исполнительную и законодательную власть в руки большинства», уничтожить «неравенство между общественными группами и сословиями». Прокурор призывал к «спасительной строгости» и прямому походу против «дерзкой» книги. (Выдержки даны по переводу речи прокурора Сегье, опубликованному в кн.: К. Н. Беркова, «П. Гольбах», М., 1923, стр. 67—71). Следом за светской властью ее осудили власти духовные. В ноябре того же года специальным декретом инквизиции «Система природы» была внесена в «Индекс запрещенных книг», в котором значится и по сей день.

И во Франции и за ее пределами обскуранты охотно вняли призыву королевского прокурора и папскому запрету; не жалея ни времени, ни бумаги, они принялись за критику гольбаховского труда. Особенное усердие в этом безнадежном деле проявил доктор теологии парижский каноник Бертье, уже год спустя издавший два тома своего «Рассмотрения материализма, или Опровержения «Системы природы»». В Германии наряду с другими «Систему природы» взялся опровергать «философ на троне» Фридрих II. Против нее были обращены и многочисленные брошюры, в которых убогие аргументы, призванные удалить «язву неверия», перемешались с бранью и пасквилянтством. Однако все эти писания успеха не имели — разве что способствовали большей славе «Системы природы», вышедшей в предреволюционные годы в девяти изданиях на французском языке, а позже неоднократно появлявшейся на немецком, английском, испанском языках и — в отрывках — на русском, несмотря на жесточайший цензурный режим в конце XVIII века.

Все эти факты, связанные с появлением «Системы природы», показывают, в каких условиях приходилось Гольбаху и его друзьям совершать свое благородное дело борьбы против феодальной, религиозной идеологии, против обскурантизма, мракобесия дворянско-церковных кругов, стремившихся увековечить ненавистный народу «старый порядок». Изданный в апреле 1757 г. правительственный декрет под страхом смертной казни воспрещал «сочинять, печатать и распространять в публике сочинения, направленные против религии, королевской власти и общественного спокойствия». (Цит. По кн.: П. Ардашев, «Администрация и общественное мнение во Франции перед революцией», Киев, 1905. Десять лет спустя, в марте 1767 г., королевская декларация вновь предписывала «полное молчание касательно всего, что относится к религии» (Ардашев), имея, конечно, в виду не писания церковных ортодоксов, а выступления вольнодумцев и атеистов.

Хотя законы эти и не всегда применялись по всей форме, а в ряде случаев просветители-энциклопедисты ограждались от них влиятельными покровителями, вроде, например, полицейского чиновника по делам печати Мальзерба, Гольбах и его друзья, тем не менее, имели все основания для строгой конспирации в своей литературно-атеистической деятельности. К этому вынуждали их и пример Дидро, которому уже довелось испытать заключение в Венсенском замке, и длинный список запрещенных и сожженных вольнодумных книг, и обыски, которым подвергались они сами в качестве издателей «Энциклопедии», наконец — строжайшая цензура государственного совета, парижского парламента, Сорбонны, католической церкви и лично короля.

Ни одно прижизненное издание Гольбаха не вышло под его собственным именем и не печаталось во Франции. С соблюдением всяких предосторожностей рукописи отправлялись Нежоном в Амстердам, в типографию Марка-Михаила Рея, которая главным образом и обслуживала энциклопедистов гольбаховского круга. На титульных листах местом издания значился обычно Лондон, да и год не всегда соответствовал действительности. Авторство зачастую приписывалось кому-либо из умерших ученых или вовсе не указывалось, причем в «Предуведомлении» ради маскировки давалась какая-нибудь выдуманная история происхождения книги. Имея в виду Гольбаха и его друзей, философ Гримм остроумно писал, что для них «покойный г. Фрере и покойный г. Буланже являются двумя добрыми душами, позволяющими находить у себя в бумагах все то, что им не хотелось бы, чтобы было обнаружено в их собственных».

За именем умершего в 1759 г. участника «Энциклопедии» философа Буланже Гольбах скрыл «Разоблаченное христианство» и «Критическое рассмотрение жизни и писаний святого Павла». Свою «Священную заразу» он приписал английским деистам XVII века Тренчерду и Гордону. «Карманное богословие» было объявлено сочинением аббата Бернье. Автором «Системы природы» был показан скончавшийся за десять лет до того секретарь академии Мирабо, отец известного деятеля французской революции. Лишь в 1821 г. этот основной труд Гольбаха впервые вышел в свет под именем автора, вообще же тайна его авторства — причем не полностью и не во всем точно — раскрылась только в 1798 г., когда Нежон опубликовал перечень гольбаховских работ. При жизни Гольбаха в эту тайну были посвящены даже далеко не все завсегдатаи салона на улице Сен-Рош,— вернее, знали ее лишь несколько самых близких к нему людей: Дидро, Нежон, Лагранж, Гельвеции, быть может, доктор Ру и Гримм. Неудивительно, что все это повело ко множеству разногласий о принадлежности Гольбаху тех или иных произведений и об участии в их создании его ближайших друзей. И по сей день не разрешены окончательно некоторые сомнения в этих вопросах.

Приняв указанные меры предосторожности, Гольбах и его сотрудники могли более или менее спокойно продолжать свой поход против религиозного мракобесия и поповщины. Несмотря на все старания обнаружить главного виновника опасных сочинений, королевским и церковным властям приходилось довольствоваться репрессиями против самих книг. Упомянутый приговор парижского парламента касался не только «Системы природы», но и двух других гольбаховских произведений — «Священной заразы» и «Разоблаченного христианства». Последнее подвергалось сожжению еще раньше — в 1768 г. В 1774 г. та же участь постигла «Здравый смысл», а два года спустя — «Карманное богословие». Наряду с «Системой природы» антирелигиозные памфлеты Гольбаха были в разное время включены в папский «Индекс». Но если сам Гольбах тем или иным способом ускользал от полицейских ищеек, далеко не всегда это удавалось читателям и распространителям его книг. В письме к Софи Воллан Дидро с горечью рассказывал об одном юноше, который получил у разносчика книг два экземпляра запретного «Разоблаченного христианства» и имел неосторожность продать один из них своему хозяину. «Последний,— сообщал Дидро,— донес на него начальнику полиции; и вот книгоноша, его жена и ученик арестованы; их поставили к позорному столбу, наказали плетьми и клеймили. Ученика приговорили к каторжным работам на девять лет, книгоношу — на пять, а жену его — к пожизненному заключению».

После «Системы природы» и «Здравого смысла» интерес Гольбаха к критике религии значительно ослаб, и его суждения по религиозному вопросу уже не отличались прежней воинственностью. Возможно, что здесь отчасти сказалось размежевание сил, наметившееся в гольбаховском кружке и вообще в лагере просветителей в начале 70-х годов; поводом к этому послужила «Система природы», а причиной — дальнейшее обострение классовых противоречий в стране, уже приближавшейся к революции. Да и кроме того Гольбах и его друзья едва ли могли, оставаясь на уровне материализма своей эпохи, добавить еще что-либо существенное к той критике религии и церкви, которая содержалась в их прежних произведениях.

Последние работы Гольбаха посвящены главным образом нравственным проблемам. И если его «Социальная система» («Le systeme sociale»), вышедшая в 1773 г., по духу еще примыкает к «Системе природы», то на следующих сочинениях — «Естественной политике» (1773), «Универсальной нравственности» (1776), «Этократии» (1776) и посмертных «Элементах всеобщей морали» (1790) —лежит печать абстрактного Морализирования, преподанного в виде педантичных наставлений.

Скончался Гольбах 21- января 1789 г., не дожив лишь нескольких месяцев до революции, в идейной подготовке которой он принимал столь деятельное участие. Похоронили его рядом с Дидро. Их могилы не сохранились. 9 февраля в «Journal de Paris» появился некролог, написанный Нежоном, который дал яркий образ своего учителя и друга.

Нет такой клеветы, какую на протяжении веков не возводила бы церковь на вольнодумцев и атеистов, проклиная их, обвиняя во всех грехах и прежде всего в аморализме, якобы свойственном людям, отвергнувшим религию. История атеизма начисто опровергает эти измышления обскурантов. Образ Гольбаха — страстного богоборца, беспощадного обличителя всех и всяческих суеверий — вызывает в нас чувство глубокого уважения. Пытливая мысль сочеталась у него с большим, любящим сердцем, в котором, по словам Дидро, звучали «струны, способные иногда перевернуть душу» 1.

Друзья в один голос отмечали в Гольбахе мягкость, душевное спокойствие, необычайную простоту и обходительность, непринужденную веселость, омрачавшуюся всякий раз, когда речь заходила о тирании и церкви. «Никто,— писал Нежон в некрологе о Гольбахе,— не был столь общительным, как барон Гольбах; никто не проявлял более живого и искреннего интереса к прогрессу разума, не трудился так усердно и деятельно над способами его ускорения». Его эрудиция и память поражали всех.

«Какую бы систему ни придумало мое воображение, — шутливо говорил Дидро, — я уверен, что мой друг Гольбах подыщет мне факты и авторитетные мнения для ее обоснования». В том же духе высказывался о Гольбахе соредактор гриммовских «Корреспонденции» Мейстер, который писал: «Никогда не встречал человека, более ученого и разносторонне образованного» и к тому же «никогда не видел, чтобы он выказывал хоть немного гордости или желания обратить на себя внимание».

Гольбаху, не напечатавшему ни одного сочинения под собственным именем, было чуждо авторское честолюбие. Он на идейной почве сталкивался со многими противниками, в том числе и из лагеря просветителей, но не имел среди них ни одного личного врага. Несогласие с атеистическими воззрениями Гольбаха не мешало Руссо признавать его моральное превосходство над многими защитниками идеи бога. Отсутствие тесных отношений и полного единомыслия в вопросах философии и религии не помешало Гольбаху и Вольтеру отнестись с высоким уважением друг к другу при свидании в 1778 г., когда «фернейский патриарх» вернулся в Париж и Гольбах, как передает Нежон, пожелал «увидеть этого замечательного человека, создавшего столько шедевров всякого рода». «Как только Вольтеру доложили о нем,— продолжает Нежон,— он поспешил к нему навстречу и сказал с той живостью, какую вкладывал во все, что интересовало его: «Я рад вас видеть, сударь, я давно знаю вас по вашей репутации; вы один из тех людей, чьей дружбы и уважения я очень желал»» (1).

Гуманизм был отличительной чертой Гольбаха-человека и Гольбаха-философа, видевшего в религии величайший бич человечества, главную преграду на пути к человеческому счастью, и страстно желавшего освобождения людей от религиозных предрассудков.

Произведения Гольбаха, как и других виднейших французских просветителей XVIII века, получили мировую известность и переведены на многие языки. Его «Систему природы» и атеистические памфлеты высоко ценили и брали на вооружение многие позднейшие прогрессивные мыслители. Еще при жизни Гольбаха его сочинения проникли в Россию, читались и изучались передовыми русскими людьми. Отдельные главы «Системы природы» — правда, в искаженном цензурою виде — были напечатаны просветителем И. П. Пниным в его «Санкт-петербургском журнале» (1798). Есть сведения и о подпольном распространении в рукописных переводах гольбаховской атеистической публицистики, например «Разоблаченного христианства»; наряду с антихристианскими памфлетами Вольтера оно фигурирует в одном из процессов о «богохульстве», которые вершила Тайная экспедиция. Сюда относится дело С. Б. Струговщикова и Е. В. Разнотовского 1771 г. (Центральный государственный архив древних актов, разряд VII, дело 2320). Гольбахом живо интересовались декабристы, его изучали в кружках петрашевцев.

Весьма высокую оценку Гольбаху давали русские революционные демократы. «Лично для меня, — писал Н. Г. Чернышевский, — важно лишь то, что прав Левкипп, или — чтобы говорить о современной Лапласу науке, что прав Гольбах». В ярких словах охарактеризовал вождей французскою просвещения и их роль в борьбе за торжество передовых идей Д. И. Писарев: «В мыслях, в чувствах, желаниях Вольтера, Дидро, Гольбаха не было ничего похожего на раздвоенность и нерешительность. Эти люди не знали никаких колебаний и не чувствовали ни малейшей жалости или нежности к тому, что они отрицали и разрушали».

Но самую широкую известность приобрел Гольбах в нашей стране только после Октябрьской революции, когда во исполнение ленинских указаний впервые были изданы на русском языке его «Система природы» и главные атеистические памфлеты.

 

3.

Атеистические памфлеты Гольбаха имели, как мы видели, свою идейную предысторию. Они были бы немыслимы без той предварительной работы, которую шаг за шагом совершили в области критики религии и церкви целые поколения вольнодумцев во Франции и вне ее пределов. Но вместе с тем гольбаховские памфлеты резко отличались от всех до того увидевших свет произведений атеистической мысли. Атеизм уже не выступал в них ни под оболочкой пантеизма, ни под прикрытием скептицизма, ни в каком-либо ином завуалированном виде. В них атеизм впервые предстал в поистине воинствующей и поистине бескомпромиссной форме. Критика идеи бога велась здесь последовательно и открыто. И что весьма примечательно — свое убежденное слово атеиста Гольбах впервые обращал не к узкому кругу посвященных, не к тем, кто постиг все тонкости философской науки, но к возможно более широкой аудитории, к верующим людям, переубедить которых было самой страстной его мечтой. Все это вместе взятое определяет и историческое значение антирелигиозных произведений Гольбаха и глубокое уважение воинствующих атеистов наших дней к этому человеку, отдавшему свое перо ученого и публициста делу освобождения человеческого сознания от религии.

В своих атеистических произведениях Гольбах особенно сосредоточил внимание на доказательствах несостоятельности идеи бога, на рационалистической критике религиозной догматики и культа. Здесь талант Гольбаха выступает перед нами в полном блеске. Вероятно, в первую очередь именно Гольбаха имел в виду Г. В. Плеханов, когда писал, что французские материалисты XVIII века «задолго еще до изобретения доброго доктора Гильотена… гильотинировали бога». (Г. В. Плеханов, «Очерки по истории материализма»). Более того, можно даже сказать, что Гольбах заставил бога гильотинировать самого себя, ибо, как остроумно рассуждал этот философ, если бог наделил людей разумом и руководит всеми без исключения их поступками, то его, Гольбаха, опровержение идеи бога — тоже дело божье.

Нет никакой необходимости подробно прослеживать здесь весь ход рассуждений, все аргументы, приводящие Гольбаха к отрицанию бога и показывающие полную несостоятельность богословских стараний доказать обратное. В произведениях замечательного богоборца легко увидеть всю силу его рассуждений, его находчивость и остроумие в полемике, шаг за шагом приводящие и читателя к атеистическим выводам. Читатель заметит, что Гольбах предельно строг к себе, что он не приписывает богословам ничего такого, чего нет в их писаниях, что он отлично умеет бить теологию ее же оружием, раскрывая свойственные ей бесчисленные противоречия. Не внять доводам атеистических памфлетов Гольбаха могут только упорно не желающие мыслить и уныло твердящие спасительную формулу: «Тайна сия велика есть» — формулу, которою защитники идеи бога обычно прикрывают свое отступление перед аргументами атеистов.

Здесь же необходимо подчеркнуть, что Гольбах отвергал не только человекоподобного бога христиан, но и вообще всякую идею бога, в том числе бога «естественной религии», безличного бога деистов, якобы давшего материи «первый толчок», а затем ушедшего на покой, чтобы более уже не вмешиваться в дела мира.

Доказывая несостоятельность идеи бога, Гольбах опирался на положения философского материализма, особенно развитые им в «Системе природы». Он не только отстаивал основы материалистического понимания природы, но прямо формулировал атеистические выводы, в этом и видя главную цель.

Материалистически решая основной вопрос философии — об отношении бытия и мышления, Гольбах учил, что материя — это извечная, единственная, объективно существующая субстанция и что сознание есть свойство особым образом организованной материи. Реально существует лишь то, что может прямо или косвенно воздействовать на наши чувства и восприниматься сознанием. Это и есть природа во всем ее многообразии — природа, не имеющая начала ни в пространстве, ни во времени, постоянно находящаяся в движении и не знающая абсолютного покоя ни в малейшей своей частице.

«Природа,— говорит Гольбах,— есть причина всего; она существует сама собою; она будет существовать и будет действовать вечно; она — своя собственная причина; ее движение есть необходимое следствие ее необходимого существования; без движения мы не можем представлять себе природу, причем под этим собирательным названием природы мы понимаем совокупность веществ, действующих в силу своих собственных энергий». (П. Гольбах, «Система природы…»). В природе, утверждает Гольбах, всецело господствует принцип необходимости, согласно которому все явления совершаются в силу их причинно-следственных связей. Явление может совершаться только естественным путем и только в одном, заранее обусловленном направлении. Никакие нарушения принципа причинности совершенно немыслимы.

Атеистические выводы Гольбаха из всех этих положений материализма неопровержимы. Существует только материальная субстанция, значит, не может быть обособленных от материи духовных существ и отличной от тела души. Природа бесконечна и вечна — значит, нельзя представить себе что-либо вне ее и до нее. Она — причина самой себя; значит, чтобы ее объяснить, Нет надобности верить в какую-либо внешнюю причину, то есть в бога — ни в бога-творца, ни в бога-перводвигателя; ведь движение, как доказывает Гольбах, есть «способ существования» материи, оно присуще ей и немыслимо без нее. Подходя к природе без предрассудков, надо признать, что материя «не нуждается ни в каком внешнем толчке, чтобы быть приведенной в движение». (П. Гольбах, «Система природы…»).

Представитель метафизического и механистического материализма Гольбах отвергал объективный характер случайности и в своем детерминизме доходил до прямого фатализма. Однако учение о необходимом характере явлений природы, в том числе и поступков человека, которого он рассматривал как часть природы, было сильнейшим доводом против измышлений теологов о «божьем промысле» и чудесах. Гольбах не знал, что сущность движения, внутренний импульс, в силу которого оно совершается, это борьба противоположностей; но даже просто логически выведенное признание внутренней активности материи позволило Гольбаху вытеснить идею бога из ее последнего, деистического убежища. Воинствующий атеист Гольбах видел порочность деизма, неспособного окончательно порвать с идеей бога: «Деизм — это мировоззрение, на котором не сможет задержаться долго человеческая мысль; так как он строится на иллюзии, то рано или поздно он выродится в нелепое и пагубное суеверие». (П. Гольбах, «Система природы…»). Гольбах вел последовательную борьбу против деизма, посвятив ей немало страниц и в «Системе природы», и в некоторых других сочинениях. Замечательна его прозорливость: в XVIII веке деизм был еще относительно прогрессивным учением — с позиций деизма Вольтер и некоторые другие просветители успешно атаковали ортодоксальную веру, в дальнейшем же он действительно стал одной из форм подновления религии идеологами реакционной буржуазии.

Признание психических явлений свойством материи имело громадное значение для теоретического обоснования атеизма, для положительных суждений о нормах поведения человека, согласных с «естественным законом», с признанием того, что нет другого существования, кроме земного, и что именно оно должно быть единственным предметом человеческих забот и попечений. «Те, кто предположили наличие в человеке нематериальной, отличной от тела субстанции,— говорит Гольбах,— сами не поняли своего утверждения и придумали лишь некоторое отрицательное качество, о котором они не имели настоящего представления… То, что называют нашей душой, движется вместе с нами, но движение есть свойство материи». (П. Гольбах, «Система природы…»).

Но если «душа» — не более чем свойство материи, не может быть и речи о ее бессмертии: свойство неизбежно исчезает с разрушением его материального носителя. «Элементарнейшее размышление о природе нашей души, — утверждал Гольбах, — должно было бы убедить нас, что мысль о ее бессмертии является простой иллюзией». (П. Гольбах, «Система природы…»).

Однако какие же поистине пагубные последствия имела эта иллюзия, с древнейших времен отравляющая сознание людей! Без нее не было бы веры в загробную жизнь и в воздаяние, а эта вера, как не уставал подчеркивать Гольбах, дает лишь мнимое утешение, она стала источником действительных страданий миллионов людей и средством обогащения касты жрецов, которым «небесное царство помогло… овладеть земными царствами». «Ожидание будущего блаженства и страх будущих мучений,— заключает Гольбах, — лишь помешали людям думать о том, чтоб стать счастливыми здесь, на земле». (П. Гольбах, «Система природы…»).

Так из положения философского материализма о единой материальной субстанции Гольбах делает важнейший, революционный атеистический вывод, характерный для всей его критики религии и церкви.

Отдавая должное воинствующему атеизму Гольбаха, мы не можем пройти мимо того, что за двести лет, отделяющие нас от его времени, научная критика религии сделала огромные успехи. В атеистическом наследии французских материалистов XVIII века приходится отделять то, что выдержало испытание временем, от уже устаревшего.

Произведениям Гольбаха и его друзей была свойственна ограниченность, обусловленная механическим характером их материализма и идеалистическим пониманием общественной жизни. Правда, некоторые из них, в первую очередь Дидро и Гельвеции, подчас проявляли известную неудовлетворенность механистической точкой зрения и даже формулировали отдельные диалектические положения. Были у них, особенно у Гельвеция, попытки, хотя и не последовательные, переступать через порог идеализма в области истории. Однако при решении основных проблем социальной жизни идеализм владел ими целиком, и это сказалось, в частности, на их определении источников религии, ее роли в обществе и путей ее преодоления.




Дата добавления: 2015-09-12; просмотров: 10 | Поможем написать вашу работу | Нарушение авторских прав

<== предыдущая лекция | следующая лекция ==>
Exeter Reception Corp. Stocker Road Exeter EX4 4PY| КОНВЕРТ

lektsii.net - Лекции.Нет - 2014-2024 год. (0.025 сек.) Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав