Читайте также:
|
Цена: 200 руб.
Состояние: очень хорошее
Джордж Р.Р. Мартин. Битва королей. М АСТ 2013г. 800с. твердый переплет, обычный формат. Цена: 300 руб.
Состояние: отличное
Джордж Р.Р. Мартин. Буря мечей. М АСТ 2013г. 958с. твердый переплет, обычный формат. Цена: 300 руб.
Состояние: отличное
Джордж Р.Р. Мартин. Пир стервятников. М АСТ 2013г. 758с. твердый переплет, обычный формат.
Цена: 300 руб.
Состояние: отличное
Эзотерика (магия, оккультизм, парапсихология), астрология, уфология и др.
Учение Храма. Наставления Учителя Белого Братства В 2 томах. Том 1. Золотой фонд эзотерики М Эксмо 2011г. 814с. твердый переплет, обычный формат.
Цена: 450 руб.
Состояние: очень хорошее.близко к отличное
Зеланд В. Взлом техногенной системы. СПб Весь 2012г. 480с. твердый переплет, немного увеличенный формат.
Цена: 450 руб.
Состояние: очень хорошее
Кестлер Ю. Полный курс хиромантии. (По изданию 1911 года). Журнал *Студенческий меридиан*. Спецвыпуск. М. Молодая гвардия 1992г. 80с.ил. мягкий переплет, увеличенный формат.
Цена: 150 руб.
Состояние: блок очень хорошее, небольшой надрыв на корешке, переплет с небольшими надрывами и немного помята
Степанова Н.И. Заговоры сибирской целительницы. Книга 2. М. Рипол классик 1997г. 240с. мягкий переплет, обычный формат.
Цена: 50 руб.
Состояние: очень хорошее
Степанова Н.И. Заговоры сибирской целительницы. Книга 4. М. Рипол классик 1997г. 192с. мягкий переплет, обычный формат.
Цена: 50 руб.
Состояние: очень хорошее
Экономика, политэкономия
История и экономика стран Арабского Востока и Северной Африки. М. Наука 1975г. 395с. твердый переплет, увеличенный формат.
Цена: 350 руб.
Состояние: блок очень хорошее, потерты края переплета
С уважением, команда Книжного царства
www.regnum-book.ru
г. Социология науки (Роберт Мертон)
В силу установившихся в буржуазной философии и социологии первой трети XX в. представлений наука понималась в основном как точное знание, основанное на беспристрастном наблюдении реальности. Его рассматривали как знание, проверенное по универсальным, неизменным и безличным критериям, и соответственно никоим образом не зависящее от социальной позиции познающего субъекта. Как сказал Галилей: «в науках о природе выводы истинны и необходимы, и... человеческий произвол ни при чем». Эта точка зрения казалась очевидной и не подвергалась сомнению: «Содержание научного развития не определяется социальным развитием просто потому, что им не определяются факты природы». Естественно, что такая позиция исключала возможность распространения социологического анализа на естественные науки, а их знание считалось идеалом и образцом для научного знания вообще. Таким образом, традиционная социология знания[1] не могла стать социологией научного знания, более того, в теоретической схеме первой вторая была невозможна. Все это подтолкнуло социологию науки к формированию собственного проблемного поля, исключавшего на первых порах исследование содержательной стороны знания. Социология науки как специальность социологии возникла в связи с усилением роли науки как социальной силы. Первыми исследовали ее в этом качестве Маркс и Энгельс. Их анализ заложил основу для последующего изучения науки, но, хотя дальнейшее развитие науки выдвигало много проблем, в том числе и социологических, тогда еще не появилось настоятельной необходимости вести их систематическое исследование. В то же время разные причины побуждают ученых, в основном естественнонаучных специальностей, обратиться к анализу науки. Начиная с 1873 г. появляется ряд таких работ, которые, безусловно, внесли вклад в развитие социологии науки. Но ни в последних десятилетиях прошлого века, ни в первых десятилетиях нашего века наука еще не стала социальной проблемой и потому не превратилась в устойчивый предмет изучения. Такой предмет складывается лишь в 20-х годах в Польше и СССР, в 30-х годах – в Англии. И хотя, конечно, нельзя указать некоторую определенную дату «появления» социологии науки, ибо становление специальности есть процесс, все же большинство авторов связывают возникновение устойчивого интереса к социологическим проблемам науки с 30-ми годами.
Первым крупным западным социологом, который с 30-х годов постоянно уделял внимание исследованию науки, оказался Роберт Мертон. Собственно, в начале 30-х годов он еще заканчивал свое образование в Гарвардском университете, но уже первые его самостоятельные исследования были так или иначе связаны с проблемами науки. Видя его успехи, Питирим Сорокин привлек его к своей работе «Социальная и культурная динамика», поручив ему разработать тему, касающуюся развития науки. Вообще, в это время основные интересы Мертона были связаны с социологией знания. В 1935 г. он опубликовал обзор новых работ Макса Шелера, Карла Маннгейма по социологии знания; в следующем году – статью «Цивилизация и культура», в которой сделал знание предметом социологического анализа в соответствии с концепциями Альфреда Вебера и Роберта Моррисона Макивера. Здесь он впервые сопоставил теоретическое и прикладное знание с социологически понимаемыми ценностями и нормативными принципами.
Начало научного пути Мертона упомянуто не случайно. Во-первых, по современной литературе складывается впечатление, что представление о нормативном базисе науки было «введено» Мертоном по методологическим соображениям в связи с его намерением «сформировать» социологию науки. Но знакомство с ранними работами Мертона показывает, что эти представления (в частности, о системе норм, регулирующих научную деятельность, или научном этосе) вообще не являются открытием, сделанным как-то «внезапно» и «сразу».
Книга «Наука, технология и общество в Англии XVII в.» (1933-1935 гг.), развивает идеи названных выше статей. Первое описание норм «чистой» науки появляется в развивающей те же представления работе «Наука и социальный порядок» (1937г.), с которой, собственно, и начинается усиление интереса Mepтона к специфике функционирования научного сообщества. Его вклад в становление социологии науки состоит не в изобретении системы норм науки или утверждении принципа, согласно которому нормы – основа всякого социального института, а в применении этих представлений в качестве основы теоретической модели науки при рассмотрении ее как социального института. Поэтому при анализе представлений Мертона о системе норм научного этоса надо отмечать не отдельные его точные или «ошибочные» формулировки, но те принципиальные воззрения, которые следуют вообще из нормативного подхода в социологии науки, а уж затем – из данного конкретного набора норм.
Напоминание о ранних работах Мертона дает возможность отделить его самого от парадигмы, утвердившейся в социологии науки в 60-е годы. По мере развития социологии науки и становления ее истории имя Мертона оказалось настолько прочно связано с «парадигмой 60-х», что постепенно она стала отождествляться с его собственной научной позицией. В таком случае критический анализ мертонианской социологической парадигмы, обеспечивающий разграничение того, что на ее основе можно было бы получить, и того, что она в принципе дать не может, подменяется замечаниями в адрес ее автора: не понял, не учел и т.п.
Диапазон интересов и идей Мертона как исследователя гораздо шире и сложнее его парадигмы: в отличие от большинства современных социологов он прекрасно знал классическую социологию знания, а его работа «Наука, технология и общество в Англии XVII в.» – одна из первых работ по исторической социологии науки. Поэтому критику надо относить не к Мертону, а к варианту социологии науки, который был построен на основе его работ под его теоретическим и организационным лидерством.
Если считать временем зарождения социологии науки 30-е годы, то следующие 20 лет следует признать периодом «предпарадигмального» состояния этой области знания. Интенсивный рост, институционализация социологии науки, а затем и установление в ней парадигмы относятся к 60-м годам и были явным образом связаны с радикальными изменениями в широком социальном контексте. То есть социология науки сформировалась если и не по прямому социальному заказу, то, во всяком случае, в ответ на возникновение общественной потребности и интереса.
Осознание огромных практических возможностей науки, ее достижений и перспектив, беспрецедентные финансовые вложения в науку 50-х годов, казавшиеся залогом будущих успехов, привлекали большое внимание к проблемам развития науки, но вопрос о необходимости научно обоснованной политики в данной области не ставился. Основной причиной этого было, прежде всего, «самопроизвольное» успешное развитие науки, но не последнюю роль играл и господствующий «образ» науки (причем совершенно одинаковый как в кругах научного сообщества, так и у социологов науки), который передавался и во вненаучные круги.
Наука изображалась как некая эзотерическая деятельность (Эзотерика – учение о скрытой мистической сути объектов мира и человека), имеющая свой собственный внутренний контроль, которая может быть только разрушена попытками регулировать ее извне, но которая будет исправно производить объективное, и тем самым – практически эффективное знание, если ей предоставят независимость и адекватную поддержку. Объективное знание описывалось накапливающимся в соответствии с внутренней логикой развития, способного замедляться или ускоряться (но не направляться!) социальными влияниями. Такой образ науки не предполагал нужды в какой-либо определенной научной политике, кроме выделения максимальных финансовых ресурсов, а потому не стимулировал систематических профессиональных исследований науки как объекта социального управления.
Такая оптимистически доверительная позиция по отношению к науке, особенно в США, была пересмотрена лишь в результате событий, связанных с запуском первого советского искусственного спутника и крушением иллюзий относительно военно-технического превосходства Запада. Ожидания, связанные с практически неограниченным финансированием, не оправдались. Идея о том, что развитие науки само по себе совершенствует состояние общества, широко распространенная в научном сообществе и постоянно пропагандировавшаяся, утратила убедительность, стало ясно, что нужна явная научная политика, которая была бы связана с практическими целями.
В этих условиях систематическое исследование социальных аспектов науки получило официальное поощрение и поддержку.
Особенно остро все эти проблемы стояли в США, и в то же время именно американская социология была более других подготовлена к порождению новой социологической специальности. С превращением социологии науки в научную специальность связано изменение проблематики исследований. Если в 40 – 50-е годы основное внимание было направлено на выяснение вопроса о том, как атмосфера общества влияет на функционирование науки, т.е. на внешние социальные связи науки, то к 60-м годам интерес перемещается на внутринаучные вопросы. Наука рассматривается как относительно самостоятельный институт, специфическая сфера деятельности, внутренние механизмы которого и подвергаются исследованию.
Что же сделал Р. Мертон в качестве пионера или основоположника подобных исследований? Он дал некую целостную теоретическую схему рассмотрения науки как социального феномена, на основе которой можно было, во-первых, формулировать поддающиеся исследованию вопросы, а во-вторых, устанавливать критерии оценки получаемых ответов. Он сформулировал научный этос – совокупность норм, действующих в научном сообществе, – который представил основным механизмом функционирования науки – социального института по производству достоверного знания. Сила же, обеспечивающая движение этого механизма, – институционально подкрепляемое стремление каждого ученого к профессиональному признанию. Заложив основу для теоретически согласованных эмпирических исследований науки, дав, по его собственному выражению, «аналитическую парадигму», Мертон, кроме того, внес большой личный вклад в разработку центральных вопросов этой новой области знания. Наконец, опираясь на личные научные потенции, авторитет признанного социолога и организационные возможности руководителя кафедры в крупнейшем Колумбийском университете, Р. Мертон создал сильную школу в социологии науки.
Организационные возможности, создающие благоприятные условия для институционализации новой специальности, очень существенны в начальный период ее становления. На это редко обращают внимание, исходя из соображения, что если время для исследования неких проблем наступило, то чуть раньше или чуть позже соответствующая научная специальность возникнет и сформируется. Однако это «раньше или позже» весьма коварное примечание. Во всяком случае, небезосновательно мнение о том, что, будь в 30-х годах в Европе хоть малейшая возможность для институционализации социологии знания, в ее развитии не возник бы 40-летний разрыв.
В годы становления и институционализации специальности социологии науки Мертон оказывал влияние и как ведущий автор и как учитель. Все основные «действующие лица» социологии науки 60-х годов непосредственно связаны с ним: Б. Барбер и Н. Каплан – его бывшие студенты, X. Закерман, С. Коул и Дж. Коул – его аспиранты, Д. Крейн защитила у него диссертацию, Н. Сторер – аспирант Н. Каплана и т.д. Как писали в 1975 г. Дж. Коул и X. Закерман, Мертон обеспечивал прямое и детальное руководство всеми современными американскими социологами науки или уж, во всяком случае, их большинством. Это была действительно школа со всеми ее атрибутами: в высшей степени согласованное движение, в ходе развития которого исследовалась, по существу, одна и та же сеть связанных между собой спорных вопросов, происходящих от собственных мертоновских работ. Р. Мертон пришел в социологию как ученик П. Сорокина и Т. Парсонса и хорошо известен как один из лидеров американского структурного функционализма. Напоминание о принадлежности Мертона к структурному функционализму необходимо, потому что это обстоятельство определяет его теоретическую позицию в исследовании проблем социологии науки.
Мертона принято считать основоположником «институциональной» социологии науки, так как наука для него, прежде всего, социальный институт. А любой социальный институт с точки зрения структурно-функционального анализа – это, прежде всего, специфическая система ценностей и норм поведения. Мертоновская социология науки – нормативная социология: для нормального функционирования каждого социального института необходимо, чтобы выполнялся определенный набор норм, или, наоборот, если имеется стабильно функционирующий социальный институт, в нем непременно поддерживается и выполняется некий набор норм.
Еще в 1942 г., рассматривая науку как социальный институт среди других социальных институтов, Мертон попытался идентифицировать нормы науки и сформулировать свой широко известный научный этос. Предложенное им описание этого этоса, включающее императивы универсализма, коллективизма, бескорыстности и организованного скептицизма, сохранялось как исходное представление о нормативных регулятивах науки многие годы – 30 лет неизменно или с небольшими дополнениями, а затем – как объект критики и полемики.
В 60-е годы императивы научного этоса становятся у Мертона некими правилами научной деятельности, а процесс познания начинает рассматриваться как деятельность по правилам. Все внимание социолога сосредоточивается на науке как относительно самостоятельном социальном институте. Для чего он существует? В чем состоит специфика деятельности в рамках этого института? Какими правилами руководствуются его члены? Чем поддерживается единство их действий? На основе какой структуры функционирует этот институт? Понятно, что вопросы эти о ценностях, нормах, ролях, санкциях, системе стратификации и т.п.
Поскольку в теоретической системе описания науки Р. Мертона представление о нормах исходное и первые возражения его концепции возникли по этим же вопросам, следует рассмотреть их подробнее.
Каковы нормы научной деятельности? На чем основана действенность этих неписаных законов? В чем их роль для деятельности отдельного ученого и функционирования всей науки?
Правила, регулирующие поведение в науке, не имеют статуса юридических законов. Их действенность связана с ориентацией членов научного сообщества на определенный комплекс ценностей и норм, который характерен для этого социального института. Нормы выражаются в форме позволений, запрещений, предписаний, предпочтений и т.п. Эти императивы, передаваемые наставлением, примером и подкрепленные санкциями, составляют исторически сложившийся этос науки – основу профессионального поведения, профессиональной этики. Сам Мертон сформулировал этос из четырех норм, позднее Бенджамин Барбер добавил еще две: рационализм и эмоциональную нейтральность.
Императив универсализма порождается внеличностным характером научного знания. Поскольку утверждения науки относятся к объективно существующим явлениям и взаимосвязям, то они универсальны и в том смысле, что справедливы везде, где имеются аналогичные условия, и в том смысле, что их истинность не зависит от того, кем они высказаны. Надежность нового знания определяется по внеличностным критериям: соответствию наблюдениям и ранее подтвержденным знаниям. Ценность научного вклада не зависит от национальности, классовой принадлежности или личных качеств ученого. Эти характеристики не могут служить основанием для определения истинности научного знания, его признания или непризнания. Под универсализмом понимается независимость результатов научной деятельности от личностных характеристик ученого, делающего очередной вклад в науку.
Ограничение продвижения в науке на основании чего-то иного, кроме недостатка научной компетентности, – прямой ущерб развитию знания. Универсализм проявляет себя в провозглашении равных прав на занятия наукой и на научную карьеру для людей любой национальности и любого общественного положения. Он обусловливает интернациональный и демократический характер науки.
Императив коллективизма имеет явно директивный характер, предписывая ученому незамедлительно передавать плоды своих трудов в общее пользование. Научные открытия являются продуктом социального сотрудничества и принадлежат сообществу. Они образуют общее достояние, в котором доля индивидуального «производителя» весьма ограничена, и ему следует сообщать свои открытия другим ученым тотчас после проверки свободно и без предпочтений. «Права собственности» в науке фактически не существует. Эпонимическая традиция не дает первооткрывателю каких-либо исключительных прав или привилегий по использованию этого открытия. Потребность ученого как-то воспользоваться своей интеллектуальной «собственностью» удовлетворяется только через признание и уважение, которые он получает как автор открытия. Отсюда повышенное внимание к вопросам научного приоритета.
Стремление ученых к приоритету в условиях капитализма создает в науке своего рода конкурентные условия. Такая ситуация может толкать на какие-то особые действия, предпринимаемые специально, чтобы затмить соперников. Эти действия способны исказить нормальный ход исследования и соответственно его результаты. В качестве противоядия указанным побуждениям и выдвигается императив бескорыстности. Эта норма предписывает ученому строить свою деятельность так, как будто, кроме постижения истины, у него нет никаких других интересов. Р. Мертон излагает требование бескорыстности как предостережение от поступков, совершаемых ради достижения более быстрого или более широкого профессионального признания внутри науки. В трактовке Б. Барбера эта норма направлена на осуждение ученых, использующих исследования как способ достижения финансового успеха или приобретения престижа вне профессионального сообщества. В общем, императив бескорыстности (это ориентационная норма) в наиболее широком толковании утверждает, что для ученого недопустимо приспосабливать свою профессиональную деятельность к целям личной выгоды.
Организованный скептицизм одновременно является и методологической и институциональной нормой. Сам Мертон рассматривает организованный скептицизм как особенность метода естественных наук, требующего по отношению к любому предмету детального объективного анализа и исключающего возможность некритического приятия. Для науки нет ничего «святого», огражденного от критического анализа. В то же время норма организованного скептицизма является и директивным требованием по отношению к ученым. В таком аспекте данная норма рассмотрена Сторером. Поскольку работа каждого ученого-естественника строится на результатах предшествующих исследований, умышленное или неумышленное отступление от истины является преступным по отношению к развитию науки. Отсюда следует, что никакой вклад в знание не может быть допущен без тщательной, всесторонней проверки. Норма скептицизма предписывает ученому подвергать сомнению как свои, так и чужие открытия и выступать с публичной критикой любой работы, если он обнаружил ее ошибочность. «Ученый – это человек, который питает придирчивый интерес к делам своего соседа», – пишет Сторер. Институционализированное требование публичной критики любой замеченной ошибки создает уверенность в надежности и правильности тех работ, включение которых в архив науки не сопровождалось критической реакцией. Императив организованного скептицизма создает атмосферу ответственности, институционально подкрепляет профессиональную честность ученых, предписываемую им нормой бескорыстия.
Мертон первым подверг систематическому исследованию профессиональное поведение ученых. Он первым сместил предмет социологического анализа из области продуктов научной деятельности в область ее процессов, из области знания – в область познания, рассматривая при этом процесс познания как деятельность по правилам. Попытка выделить эти «правила» в явном виде, более четко, чем они существуют в сознании членов научного сообщества, – большая заслуга Мертона. Крайне важно и то, что вся концепция норм построена не в философском, а в социологическом плане и связана с большим числом интересных эмпирических исследований.
Исполнение императивов гарантирует достоверность добываемого знания. Но эти императивы обязывают ученого к определенному поведению не только потому, что они эффективны в научных процедурах, но и потому, что в них верят, их считают правильными, следовательно, предписаниями в той же мере моральными, в какой и методическими. Как регуляторы поведения ученых, согласующие это поведение с потребностями науки, они должны быть первоочередными объектами анализа. Однако, несмотря на провозглашенный «поведенческий подход», мертоновская система императивов все же исходит из «продукта»: нормы обеспечивают качество продукта науки – знания. Но почему люди науки их придерживаются? Мертон здесь не рассматривает реальные мотивы и нужды ученого. Связав удовлетворение личных потребностей ученого с профессиональным признанием (которое можно получить только за научные результаты, недостижимые без выполнения норм), он пришел к научной этике, основанной на рациональности: в науке делают то, что полезно для ее развития.
Рационализм утверждает, что ученый должен стремиться не просто к истине, а к доказанному знанию.
Эмоциональная нейтральность запрещает ученым использовать при решении научных проблем эмоции, личные симпатии и антипатии.
Дата добавления: 2015-01-05; просмотров: 43 | Поможем написать вашу работу | Нарушение авторских прав |