Студопедия  
Главная страница | Контакты | Случайная страница

АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатика
ИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханика
ОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторика
СоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансы
ХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника

Реанимация кризиса Деказом и его успех.

Читайте также:
  1. А) чередовании кризиса, депрессии, оживление, подъема
  2. Альтернативы политического развития России после февраля и выхода из политического кризиса лета-осени 1917 г.
  3. Банк России, определяя путь реструктуризации ком.банков, счел необходимым разделить банки на 4 группы, определив возможности их выхода из кризиса и место в послекризисной БС.
  4. Бюрократизм и формализм в системе образования.Эти характеристики образовательного кризиса проявляютсяв дидактоцентризме и предметоцентризме.
  5. Виды стратегий страховых компаний в условиях кризиса
  6. Влияние войны на экономическую и политическую ситуацию в стране. Нарастание общенационального кризиса
  7. Влияние мирового финансового кризиса на рынок земли в РФ.
  8. Возникновение кризиса
  9. Вопрос 14: Клиническая и биологическая смерть. Реанимация. «Живая система » и ее главные критерии.
  10. вопрос. Обострение общенационального кризиса летом и осенью 1917 г.

 

Итак, 21 апреля британский посол в Берлине Одо Рассел давал у себя в посольстве обед. Среди гостей были его французский коллега Гонто-Бирон и уже упоминавшийся германский дипломат фон Радовиц. Оба не виделись с момента таинственной миссии последнего в Петербург. Человек, который считался одним из любимейших сотрудников германского канцлера, вызвал естественный интерес у француза. Гонто-Бирон воспользовался случаем, чтобы обратиться к столь актуальной теме франко-германских взаимоотношений. Радовиц благосклонно выслушал объяснения Гонто-Бирона по поводу французских вооружений и заявил, что в Германии никто не хочет войны. Но затем германский дипломат высказал свои собственные пессимистические воззрения относительно будущего, опровергнув тут же свои предыдущие слова. Он заявил, что если мысли Франции сосредоточены на реванше, а иначе и быть не может, то зачем Германии ждать? Таким образом, идеи превентивного удара казались Радовицу обоснованными «политически, философски и даже с христианской точки зрения».[1] Далее разговор перешел в область истории, откуда каждая сторона черпала доказательства своей правоты, и в итоге оба дипломата расстались добрыми друзьями. Однако Деказ, которому Гонто-Бирон направил подробнейший отчет о беседе, воспользовался случаем, чтобы перейти в контрнаступление.

Сам Радовиц позднее отрицал, что говорил что-либо неразумное и заявлял, что стал жертвой интриги. Однако у нас есть все основания доверять Гонто-Бирону, в изложении которого нам и известен разговор. Более того, есть свидетельства, которые лишают оправдания германского дипломата всякого доверия. Так, германский посол в Париже князь Гогенлоэ в своем дневнике отметил частный разговор с Радовицем, таинственно исчезнувший при опубликовании, в котором тот выказал себя сторонником превентивной войны. В частности, Радовиц заявил, что «нам следует покорить Францию окончательно, начав войну в следующем году, и не ждать, пока Франция будет готова».[2]

Бисмарк, со своей стороны, впоследствии всю ответственность за эти высказывания возлагал на Радовица. Он утверждал, что такой человек, как Радовиц, «который теряет власть над собственным языком после второго бокала вина», не мог быть его доверенным лицом, и выражал свои собственные мысли.[3] К этому заявлению трудно относиться серьезно уже в силу его эмоциональной окраски, да и все последующие события заставляют думать об обратном. К началу 1875 года Радовиц, не в последнюю очередь благодаря своей активной роли в «деле Арнима», определенно пользовался расположением германского канцлера.[4] Компетенция советника германского МИД до поры до времени Бисмарка тоже вполне устраивала: достаточно вспомнить, что в Петербурге он должен был держаться «на равной ноге» с «властным» Горчаковым, который в описании канцлера вообще приобретает демонические черты. Скорее всего Радовиц выступал лишь послушным орудием политики германского канцлера.

Косвенным подтверждением этому является и то, что буквально на следующий день после откровений Радовица официозная германская пресса возобновила шумную кампанию. Первую скрипку здесь опять играла «Kölnische Zeitung». 22 апреля в статье «Германия и Бельгия», посвященной принятию бельгийцами второй германской ноты, заявлялось, что Франция много раз подумывала о захвате Бельгии и что поэтому «нигде ее нейтралитет и независимость не будет иметь более сильного защитника, чем в Германии. Англия слишком слаба, чтобы защитить Бельгию от тех мощных армий, которые Франция сейчас готовит».[5] Завершалась же статья угрожающим пассажем: «Если Бельгия продолжит флиртовать с Францией, то мы вынуждены будем поверить, что свои ультрамонтанские интересы она держит выше своей независимости».[6] Пять дней спустя тема была развита той же газетой, поведавшей историю французских вторжений в Бельгию, начиная с Людовика XIV. В своих резких заявлениях кёльнская газета была не одинока. «Berliner Tageblatt», например, в эти дни писала: «высшие военные авторитеты вполне убеждены, что новая война неотвратима и что немного раньше будет лучше, чем позже…»[7] и т.д. Перечислить здесь все, что появлялось на страницах различных изданий, не представляется возможным.

Воинственный шум прессы не имел бы такого значения, если бы те же сентенции не повторялись в Германии на самом высоком уровне. Бисмарк, Бюлов, Мольтке – все развивали одну и ту же идею: расходы Франции на вооружение чрезмерны, она не может долго выдержать их, следовательно, она скоро ударит. Особой активностью здесь, пожалуй, выделялся начальник Генштаба Гельмут фон Мольтке. Вмешательство военных в дипломатические дела несколько удивляет, ибо Бисмарк ревниво здесь охранял свое главенство и не допускал двух мнений. Следовательно, либо Бисмарк уже упустил развитие ситуации из своих рук, либо эти выступления вполне укладывались в рамки его игры.

30 апреля на встрече с бароном Нотомбом, бельгийским посланником в Берлине, Мольтке заявил, что французский военный закон является угрозой, и Германия может оказаться вынужденной предупредить его осуществление. Фельдмаршал добавил, что хотя он и ненавидит войну, «он не видит, как Германия может избежать ее в следующем году, если великие державы не объединятся, чтобы заставить Францию сократить ее вооружения…».[8] Через два дня в беседе с Расселом, носившей «академический характер», Мольтке дал второе рождение известному принципу Фридриха Великого, заявив, как передавал посол в Лондон, что не та держава нарушает мир, «которая выступает первой, а та, которая вызывает эту необходимость ради обороны…».[9] На прямой вопрос британского посла, не следует ли тогда ограничить французские вооружения, Мольтке уже считал это неуместным ввиду вооружений Германии, но в то же время державы, по его мнению, могли бы «преподать в Париже советы осторожности и умеренности».[10] Похоже, это и было целью Бисмарка на данном этапе. Мольтке же верил в то, что говорил, и с марта по май он лично составил три докладные записки по войне с Францией.[11]

Не менее этих прямых угроз в адрес Франции британский Форин-офис волновала ситуация вокруг Бельгии. Германская сторона развивала тезис о французской угрозе оккупации этой страны. Но на фоне напряженных германо-бельгийских отношений и замечаний Мольтке вроде того, что у Германии нет «хорошей границы со стороны Бельгии», в Брюсселе стали опасаться оккупации германских войск как превентивной меры против «французских замыслов». Дерби поделился с Расселом мнением британского посланника в Бельгии, который, отражая царившие вокруг него настроения, сообщал, что «положение дел кажется ему в высшей степени критическим».[12]

Между тем, Деказ счел обстановку благоприятной для осуществления своего замысла. Ему было известно, что в начале мая российский император по обыкновению отправляется на европейские курорты. Проездом в Эмс Александр II должен был посетить германскую столицу и встретиться там со своим венценосным дядей Вильгельмом I. Значит, необходимо было приложить все усилия, чтобы в Берлине прозвучали слова в защиту Франции. Неосторожные слова Радовица давали для этого удобную возможность, хотя Гонто-Бирон и доносил о наступившем умиротворении «по всему фронту».[13] До тех же пор, пока встреча двух монархов не состоялась, надо был по возможности разрядить отношения с немцами. В осуществление этого вполне естественного плана действий 29 апреля Деказ разослал французским представителям за границей циркулярное письмо. В нем содержалось изложение беседы Гонто-Бирона с Радовицем с указанием довести ее до сведения правительств стран пребывания. При этом Деказ заявлял, что «настойчивые советы» Петербурга привели к улучшению обстановки в Европе.[14] Никаких официальных «советов» российская сторона в действительности не давала, и французский министр иностранных дел в личном письме Гонто-Бирону сознавался, что он так хотел «вовлечь в игру» Вену и Лондон, показав, что «их осторожности не последовали».[15] Депешу же послу в Петербурге он сопроводил письмом, в котором выражал благодарность Александру II и свои новые тревоги. Прежде всего, он опасался, что Россию могут поставить перед свершившимся фактом, и надеялся, что российский самодержец почтет «нечаянность за оскорбление» и не будет застигнут врасплох. Со своей стороны он был готов дать любые гарантии того, что Франция не питает реваншистских замыслов. Последние же строки этого письма звучали как призыв к России о военном заступничестве в случае германского удара: «Я питаю веру, что он [Александр II. - А.Б.] защитит своей шпагой тех, кто положился на его поддержку».[16]

Лефло оказался очень энергичным дипломатом, и, получив послание своего министра вечером 2 мая, на следующий же день был в кабинете Горчакова, где выложил все свои бумаги ему на стол. В ответ он получил подтверждение всех ранее данных обещаний, хотя в отношении «шпаги» Горчаков выразил уверенность, что обнажать ее в деле защиты мира не потребуется. Позднее, за два дня до отъезда в Берлин, Александр, встретив французского посла на разводе войск, повторил слова поддержки.[17]

Не менее успешно Деказ действовал и в отношении Германии. Еще 28 апреля, встречаясь с германским послом в Париже князем Гогенлоэ, он, как обычно, протестовал против домыслов о реваншистских устремлениях его страны. Но неожиданно для своего собеседника он намекнул на возможность для Германии и Франции превратиться «из вчерашних врагов в завтрашних друзей», если сегодня Германия прекратит свою политику запугивания.[18]

4 мая последовал ответ германской стороны. В этот день Гогенлоэ должен был покинуть ненадолго Францию и утром он попрощался с Деказом. Но вечером того же дня он снова попросил аудиенции. Он задержал свой отъезд в связи с новыми инструкциями статс-секретаря Бюлова. В соответствии с ними посол заявил, что конфликт не исчерпан, и германское правительство по-прежнему убеждено, что война против Германии является конечной целью французских вооружений. Затем, резко сменив тон, Гогенлоэ сообщил Деказу, что он донес его слова примирения до сведения германского канцлера, и тот выразил готовность искать почву для сотрудничества.[19] Франции явно предлагали альтернативу. Возможно, Бисмарк считал запугивание лучшей подготовкой к дружбе и хотел этот прием, опробованный с успехом на Австро-Венгрии, применить теперь и в отношении Франции.[20] В любом случае, он никогда не исключал возможности договориться миром с соседкой, компенсировав ее потерянные провинции, например, за счет Бельгии.[21] Поэтому, получив сигнал от Деказа, он с готовностью откликнулся на него, несмотря на все продолжающиеся угрозы. Но со стороны французского министра иностранных дел тема возможного примирения была лишь уловкой с тем, чтобы выиграть время; он не желал ее развития. Когда 7 мая Бюлов сказал Гонто-Бирону, что взаимопонимание двух стран возможно, тот, не предупрежденный даже о беседах с Гогенлоэ, оказался не готов к такому повороту событий и не понял намеков статс-секретаря.[22]

Между тем, лишь в начале мая, когда накал угрозы начал объективно спадать, действия британского МИД активизировались.

***

Пассивность, которой отмечалась позиция Великобритании на протяжении развития кризиса, продолжалась вплоть до начала мая.

Еще 28 апреля, когда французский поверенный в делах Гавар вновь по собственной инициативе возобновил обмен мнениями по ситуации в Европе, Дерби не проявил никаких стремлений к вмешательству. Он лишь озвучил идею, которую последовательно отстаивал Рассел, и которая нашла отражение на страницах «The Economist» в номере от 10 апреля и «The Spectator» прямо накануне встречи. Эта идея заключалась в том, что угроза нависла не над Францией или Бельгией, а над Австро-Венгрией. Если полмесяца назад она еще имела под собой какие-то основания, то теперь могла лишь вызвать недоумение и раздражение у французской стороны. Быть может, предвидя эти чувства, Гавар в своем отчете о встрече предостерег свое министерство от преждевременных суждений и подчеркивал, что отражает мнение только одного министра британского правительства.[23] Эта оговорка Гавара сама по себе примечательна, видимо, он догадывался, что далеко не все в британских верхах являются сторонниками изоляционистского курса.

Можно согласиться с тезисом, что Россия оставалась в центре внимания французской дипломатии, но из этого не следовало, что Деказ оставил попытку «пробудить» Англию. Когда Гонто-Бирон сообщал Деказу о высказываниях Радовица, он сразу посоветовал донести их до сведения держав, подразумевая, прежде всего, Россию. Но Деказ предпочел прежде познакомить с ними Лондон. При этом он подчеркивал непосредственную угрозу миру, намекая, что война может разразиться уже в августе, и указывал, что последствия «теории» Радовица будут губительны для спокойствия Европы.[24] Лишь после этого он разослал известный циркуляр от 29 апреля с тем же содержанием по французским миссиям.

Таким образом, первые инструкции Гавар получил лишь 30 апреля. Следуя предписанию, он сообщил новую информацию британскому министру иностранных дел. Но и сейчас глава Форин-офис не поменял своего мнения относительно мишени, которую Берлин избрал для удара, отвергая даже мысль о каком-либо «немедленном взрыве».[25] Причина была в том, что Дерби, следуя за мнением своих дипломатов на местах, не видел для Англии возможности помешать Германии.

В своем письме к Расселу 3 мая Дерби ясно выразил свою точку зрения. Он запрашивал посла: «Нет ли надежды на вмешательство России в пользу сохранения мира? <…> Бисмарк едва ли возьмется сражаться с Россией и Францией одновременно. Я вижу мало других путей отвести беду…».[26] При этом он добавлял: «Английская публика мало знает об иностранных делах, но понятно, что бить лежачего – это нечестная игра, и я думаю, в остальной Европе страх и зависть к господствующей державе дали бы Франции много сторонников».[27] Все же нельзя не отметить, что, говоря о симпатиях английской публики и «остальной Европы», Дерби ни словом не обмолвился о возможных действиях английской дипломатии.

Дальнейшее изложение своих мыслей Дерби продолжил 5 мая, когда он счел нужным впервые обратить внимание королевы на тревожную ситуацию в Европе. В своем пространнейшем письме он коснулся всех сторон вопроса. Первое место заняло положение Бельгии. Дерби решительно отмел все предостережения Бисмарка о грядущей французской оккупации этой страны и предположил, что так канцлер хочет оправдать собственное возможное вторжение. Министр считал, что все крики о французской угрозе связаны с удивительно быстрым восстановлением Франции, которое вызывает у канцлера мысль, что «его работа сделана только наполовину». «Лорд Дерби не скрывает от себя, что преобладание этих идей, если они только распространены в Германии, заключают в себе серьезную угрозу Европе», – заявлял он Виктории.[28] Касаясь собственных действий, он сообщил о неоднократных своих беседах с германским послом Мюнстером, в ходе которых он разубеждал того в том, что французские вооружения таят в себе какую-либо угрозу Германии. «Он [лорд Дерби. – А.Б.] не надеется преуспеть в этом, так как думает, что выраженная тревога притворна и не реальна».[29] При этом Дерби остался верен себе и прямолинейно выразил надежду, что все разрешится во время визита Александра II в Берлин.

Далее события стали развиваться с головокружительной быстротой.

6 мая Гавар вновь встречался с лордом Дерби. Накануне он получил сообщение о высказываниях Бюлова относительно того, что германская сторона не считает конфликт исчерпанным. Искренне поверивший в близкую угрозу Гавар стал эмоционально доказывать свою точку зрения британскому министру иностранных дел. Ему удалось произвести впечатление на своего собеседника. В начале Дерби повторил, что лорд Одо Рассел не разделяет опасений французов, и сам он не решил еще, хочет ли Бисмарк войны или только намерен заставить всех думать, что он ее хочет. Но затем он признал, что бесконтрольные тайные мысли Бисмарка стали причиной «большого беспокойства», а Европа близка к тем временам, когда все находилось в руках Наполеона I. Дерби добавил: «Вы можете рассчитывать на меня, вы можете рассчитывать, что правительство не поступит против своего долга. Я даю вам на этот счет все гарантии, которые может вам дать министр конституционного правительства».[30] Но все же Гавар не смог скрыть своего разочарования: «У меня нет иллюзий в отношении того, что слова лорда Дерби являются гарантией эффективной помощи».[31]

В тот же день в лондонской «The Times» появилась статья «Французская тревога», которая произвела эффект разорвавшейся бомбы. Автором этой сенсационной статьи был Генри Бловиц, корреспондент газеты во Франции. Вопрос о том, кто стоял за его спиной, также может быть решен вполне определенно. Сам Бловиц не скрывал, что писал по просьбе Деказа. Более того, французский министр иностранных дел даже якобы дал прочесть журналисту ту самую депешу Гонто-Бирона, в которой передавались слова Радовица. И именно этой услуге Бловиц был обязан появлению в своей петлице розетки ордена Почетного легиона.[32] Вообще исследователи относятся к подробностям свидетельств Бловица довольно критически из-за его склонности постоянно преувеличивать свою роль в истории и давать самые фантастические трактовки событий. Чего стоит, например, его объяснение высказываний Радовица попыткой Бисмарка предупредить французов о воинственных планах германских военных![33] Действительно, статья в «The Times» слабо перекликается с беседой Гонто-Бирона и Радовица. Ничто в ней не подтверждает того, что ее автор держал в руках подлинные дипломатические документы.

Деказ, со своей стороны, отрицал, что был инициатором этой громкой статьи, и указывал на германского посла в Париже князя Гогенлоэ. Тот, по словам Деказа, хотел таким путем предотвратить авантюру, в которую его страна вот-вот собиралась броситься.[34] Воспоминания Гогенлоэ подтверждают, что Бловиц делился с ним своим замыслом статьи, посвященной существовавшим дипломатическим осложнениям. Но, как отмечал германский дипломат, первоначальная позиция Бловица была куда более беспристрастной, чем та, что нашла свое отражение на страницах британского издания.[35] Широко известные тесные контакты французского корреспондента «Times» с германским посольством в Париже, возможно, и побудили Деказа указать на «германский след» в происхождении статьи. Но трудно себе представить, чтобы Гогенлоэ решился на поступок, который ему приписывал французский министр иностранных дел.[36] К тому же, судьба его предшественника на посту германского посла во Франции, Гарри фон Арнима, была еще слишком свежим примером того, что происходит с тем, кто осмеливается противодействовать канцлеру Бисмарку.

Из Парижа распространилась и еще одна версия происхождения сенсационной статьи органа лондонского Сити. Полуофициальное французское информационное агентство Гавас еще накануне вечером 5 мая предупреждало о циркулирующих на парижской бирже слухах, «касающихся наших внешнеполитических отношений».[37] Но редакция лондонской газеты поспешила заверить своих респектабельных читателей, в числе которых были и представители высших кругов европейских столиц, что опубликованные ею сведения «не сплетня с Бульваров, но шепот политических салонов…».[38] Идею статьи как дело рук биржевых спекулянтов решительно отметал и германский посол Гогенлоэ. Он отмечал, что редакторы «Таймс» тщательно проверили материалы Бловица, прежде чем поместили их на свои страницы, и, возможно, даже обсудили вопрос с лондонскими политиками.[39]

Таким образом, следуя за мнением большинства компетентных современников и историков, можно заключить, что статья «The Times» была инспирирована французским министром иностранных дел, хотя, быть может, не совсем так, как это описывал Генри Бловиц.

Каково же было содержание этой статьи, ставшей последней в ряду знаменитых публикаций «военной тревоги»?

Бловиц начинает с того, что описывает всеобщую тревогу, которая охватила «самые серьезные умы, но которая скрыта до сих пор от большинства». При этом он утверждал, что Германии в данный момент предоставлена полная свобода действий. Так как Бельгии ничто более не угрожает, то Англия останется спокойной, что бы ни случилось. Австро-Венгрия и Италия также не поднимут голоса в защиту Франции. Одна лишь Россия, следовательно, может покончить с настоящей тревогой, и основание надеяться на это дает неудача миссии господина фон Радовица. Затем Бловиц говорит о наличии «военной партии» в Германии, которая выступает за скорейший превентивный удар и новый мирный договор, который ограничил бы французскую армию, налагал бы 10-миллиардную контрибуцию со сроком выплаты в течение 20 лет и предусматривал бы германскую оккупацию до погашения суммы. Вот какие слова он вкладывал в уста сторонников войны: «Если Франция не будет сражаться, навяжите ей перестраховывающий договор без пролития крови. Если у вас нет предлога, найдите его. Если вы не найдете предлога, действуйте без него. Ваши современники-иностранцы осудят вас, без сомнения; но Германия, усилившаяся, процветающая и спокойная, навсегда благословит вас».[40] Такие эмоциональные строки не могли не вызвать горячего отклика читателей.

Официозный характер публикации «Times» подтверждает и то, что того же 6-го мая в другой британской газете, «Morning Post», появилась статья схожего содержания – факт, обойденный вниманием большинства историков, писавших о военной тревоге. Более того, обе публикации, как было замечено американским историком Кэрролом, по содержанию столь похожи, как будто их писала одна рука.[41] И здесь описаны цели «военной партии» в Германии, правда, Бисмарк здесь выставлен одним из ее лидеров. Гораздо больше места «Morning Post» уделила предстоящей встрече Александра II с Вильгельмом I в Берлине и роли России в кризисе: «Можно почти предположить, что будущие судьбы Европы зависят от этой встречи», «…император Александр стал арбитром судеб мира едва ли двадцать лет спустя после Крымской войны».[42]

Одновременное появление таких двух одинаковых по характеру статей едва ли могло быть случайным совпадением. Примечательна и реакция французской прессы на эти филиппики в адрес германских «ястребов». Неожиданно она оказалась единодушно негативной, и это не могло не привлечь внимания немцев. Парижский корреспондент «Kölnische Zeitung» отмечал: «Вместо того чтобы воспользоваться случаем, как обычно, для нападок на воинственные намерения Германии, отрицается, что статья [статья «Таймс». – А.Б.] имеет какое-либо обоснование».[43] Вплоть до самого приезда 10 мая Александра II в Берлин европейская пресса живо обсуждала тему возможности нового столкновения Франции и Германии. Благодаря этому новому всплеску активности газет дипломатическое вмешательство России выглядело тем более обоснованным и своевременным. Расчет Деказа оказался верным: внимание к проблемам Франции было привлечено и это внимание было сочувственным.

Того же 6 мая королева Виктория принимала своего премьер-министра Дизраэли, и темой их беседы стали тревожные слухи о войне. Обоих, видимо, не устраивало бездействие Дерби. Дизраэли видел во всем этом деле благоприятную возможность выполнить предвыборные обещания и удовлетворить собственные амбиции, которые он лишний раз продемонстрировал уже после кризиса в следующих строках: «Я думаю, что со времен Пама [Пальмерстона. – А.Б.] мы не были столь энергичны и будем еще более в течение года».[44]

Виктория же была действительно встревожена после прочтения отчета Дерби. Ее глубоко задел «повелительный и оскорбительный язык» Германии в адрес Бельгии, равно как и угрозы превентивного удара в адрес Франции. На встрече с ней Дизраэли сравнил Бисмарка с Наполеоном I, против которого была вынуждена объединиться вся Европа, и королева могла лишь аплодировать этой оценке. Дизраэли высказался за «альянс» с Россией в деле предотвращения войны. Виктория тут же настояла на привлечении Австро-Венгрии и Италии. Дизраэли, не растерявшись, пообещал встретиться с Дерби и не терять времени даром.[45] Еще одной инициативой Виктории было отправить лорда Каулея в качестве посла по особым поручениям в Берлин, чтобы придать больший вес своим действиям.

7 мая, в пятницу, премьер встретился с Дерби для выработки плана действий. По мнению Дерби, следовало прежде уточнить намерения Александра II, переговорив с российским послом Шуваловым, возвращение которого в Лондон ожидалось ежечасно. Дизраэли согласился, но резонно заметил, что время решает все, особенно в условиях, когда императоры должны встретиться уже в понедельник. Идею о чрезвычайной миссии Каулея отбросили как нереальную и договорились действовать через Одо Рассела: телеграфировать ему, что он должен «действовать осторожно вместе российским императором <…> чтобы сохранить мир в Европе».[46] Более точные инструкции планировалось отправить после беседы с Шуваловым. Дерби также предложил, чтобы королева написала личное послание германскому императору. Резонность же аналогичного обращения к царю вызвала разногласия. «Лорд Дерби колебался, но подумает об этом. Мистер Дизраэли не колебался, так как он верит в Ваше Величество и в ваше личное влияние во всех делах», – репортерским слогом информировал Дизраэли королеву о результатах встречи.[47]

Получив послание главы правительства, Виктория тотчас выразила свою готовность написать обоим монархам. Ее негативные эмоции к Бисмарку и германской политике только усиливались. Она находилась под впечатлением «душераздирающего призыва» германской императрицы Августы, которая боялась воинственных устремлений «ужасных генералов» не меньше, чем французы, и молила о вмешательстве: «Вы можете спасти нас, если вы захотите – не ради меня, так во имя Бога!»[48] И эмоциональное возбуждение Виктории становится тем более очевидно, когда двукратное отсутствие больного бронхитом германского посла Мюнстера и его дочери на регулярных приемах в ее гостиных она расценила как обусловленную политикой симуляцию.[49]

Большое влияние на дальнейшие действия британского руководства, которое представляло собой триумвират Виктории, Дизраэли и Дерби (остальные члены кабинета не были посвящены во внешнеполитические дела), оказало прибывшее, видимо, с опозданием донесение лорда Рассела от 6 мая. В нем сообщалось о визите Шувалова в Берлин на его пути в Лондон. Там его приняли с большим вниманием, надеясь загодя выяснить настроения Александра II и Горчакова накануне их визита. По сведениям Рассела, в Берлине российский император «будет настаивать на сохранении мира в Европе даже ценой ссоры с Германией и в этом он может рассчитывать на поддержку Австрии».[50] При этом Рассел, idée fixe которого было якобы имевшееся у Бисмарка желание покончить с Австро-Венгрией, в соответствии с этой теорией предупреждал Лондон, что не исключает возможности «взрыва», которого пытаются избежать, именно сейчас, когда Австрия, «ставшая препятствием на пути германского развития», «реально объединилась с Россией».[51]

Дизраэли, как человек в высшей степени практичный, увидел в этой депеше, отметая все теории, лишь лишнее подтверждение правильности курса на дипломатическое вмешательство. По мнению премьер-министра, теперь Дерби было бы полезно лично встретиться с Шуваловым, так как Рассел, и не предполагавший, что правительство находится в цейтноте, не удосужился привести в своей депеше подробного содержания разговора с российским послом. Так что уже в следующем послании Расселу пришлось объяснять, что он «не сообщил разговор с Шуваловым, потому что он собирается рассказать вам в важных деталях все, что он должен сказать, как только приедет в Лондон», и тут же исправлять свою ошибку.[52] Рассел не знал о смене курса и явно ориентировался на неспешную политику своего непосредственного шефа, действуя в логике всех прежних шагов Форин-офис.

Шувалов, прибыв в Лондон, со встречей, однако, не спешил, но Дерби и Дизраэли были едины в том, что самим искать ее не следует. Дерби, поддавшись атмосфере, которая воцарилась вокруг него, пришел к убеждению, что кризис должен расцениваться как «подлинный и серьезный». Поэтому он уже сам торопил королеву, за которой оставалось высочайшее утверждение документа, что «инструкции лорду Расселу следует послать немедленно».[53] Проволочки, неизбежные при таком обмене письмами, позволили британскому министру иностранных дел телеграфировать в Берлин лишь рано утром 9 мая.

В инструкциях Расселу говорилось, что британское правительство с сожалением наблюдает всеобщую тревогу по поводу возможного нарушения европейского мира. Правительство Ее Величества убеждено, что у французского правительства не существует планов войны-реванша, и страхи на этот счет, если они подлинны, беспочвенны. И далее самое главное: «Они [французы. – А.Б.] искренне хотят сохранения мира, и я должен предписать Вашей Светлости использовать все средства в вашей власти, чтобы положить конец этому возникшему недоразумению. Считается, что российский император будет говорить в том же духе во время своего визита в Берлин. Если Его Императорское Величество будет действовать так, Ваша Светлость должна будет решительно помогать его усилиям в пользу сохранения мира».[54]

В тот же день правительствам Австро-Венгрии и Италии были направлены подобные депеши с предложением дать своим представителям в Берлине аналогичные указания. Британский посол в Петербурге также получил указание проинформировать Россию о предпринятых британским правительством шагах. При этом Дерби, сообщая французскому представителю Гавару об отправке инструкций в Берлин, не стал скрывать, что действия России были более эффективны, но пытался доказать, что иначе и быть не могло, так как она «в состоянии поддержать свои представления силой оружия».[55]

9-го же мая, во второй половине дня, Шувалов, наконец, встретился с Дерби. Он подтвердил намерения Александра II очень решительно высказаться в пользу сохранения мира. «Поэтому я думаю, – писал Дерби, – что угрозы войны более не существует, то есть в настоящий момент и до тех пор, пока русская политика останется прежней».[56]

Требовавшееся подтверждение и уточнение позиции России хотя и постфактум, но было получено, рассеяв последние опасения у британского министра иностранных дел.

В качестве знака солидарности с действиями российской стороны, по совету своих министров 10 мая Виктория направила личное письмо Александру II. Повод к нему королева нашла как нельзя более подходящий: воспользоваться приездом императора в Берлин как возможностью сообщить ему семейные новости о благополучии его любимой единственной дочери Марии в ее браке со вторым сыном королевы Альфредом, герцогом Эдинбургским, и о добром здравии недавно родившегося у них ребенка, «нашего дорогого внука». И уже затем она, как писала королева, «не могла не закончить это письмо, не выразив вам твердой надежды, что вы используете ваше большое влияние, чтобы попытаться сохранить мир и рассеять глубокую тревогу, который вызвал во всей Европе язык, которого придерживались в Берлине».[57]

Ответ российский император написал 18 мая из Эмса, уже после всех событий. Спустя полмесяца, в июне, состоялась короткая переписка Виктории и с Вильгельмом I.

 

 

***

Отправка буквально за день до приезда Александра II и сопровождавшего его канцлера Горчакова инструкций послу в Берлине Одо Расселу, излагавших официальную позицию Великобритании в данном дипломатическом кризисе, увенчала период лихорадочной активности британского правительства. Этой цели (наряду с привлечением России) настойчиво на протяжении всех дней кризиса добивался глава французского министерства иностранных дел герцог Деказ. Для того чтобы добиться международного осуждения германской политики в отношении Франции, он пошел на сознательное преувеличение угрозы европейскому миру. Его успеху в большой степени способствовала неосторожная воинственность германских государственных деятелей и публицистов, которые как-будто не замечали того, что война с Францией давно завершилась и что иностранным державам уже надоели затяжные франко-германские ссоры по каждому пустяку. Градус тревоги был поднят так высоко, что смог поколебать спокойствие даже флегматичного руководителя Форин-офис. Верный своей приверженности политике невмешательства лорд Дерби, однако, не решился взять инициативу на себя и, возможно, вполне сознательно уступил инициативу в принятии внешнеполитических решений своей страны королеве Виктории и главе правительства Дизраэли.

 

 


[1] Гонто-Бирон – Деказу, 21 апреля 1875 г. - Documents diplomatiques français (DDF). Ser. 1, Vol. I., № 395, P. 418

[2] Цит. по: Mitchell A. The German influence in France after 1870: The formation of the French. Republic. Chapel Hill, 1979 P. 129

[3] Die geheimen Papiere Friedrich von Holsteins… Bd. I. S. 93. Князь Гогенлоэ признавался, что неоднократно безуспешно пытался вызвать Бисмарка на разговор об этом инциденте. Похоже, германский канцлер не был уверен в безупречном поведении своего сотрудника, но скрывал это за упреками в адрес Гонто-Бирона. По мнению Бисмарка, французский посол должен был отдавать себе отчет в том, что говорит всего лишь с советником германского внешнеполитического ведомства. - Hohenlohe-Schillingsfürst Ch. von. Memoirs of Prince Chlodwig Hohenlohe-Schillingsfürst / Ed. by Fr. Curtius. Vol. I-II. London, 1906. S. 156, 161

[4] Во время работы в германском внешнеполитическом ведомстве в ведении Радовица был отдел Востока, к которому вскоре добавились французский и испанский отделы. Он замещал по ведомству статс-секретаря, бывал у Бисмарка в Варцине. - Wolter H. Joseph Maria von Radowitz. Stationen einer diplomatischen Karriere / Gestalten der Bismarckzeit. Bd. II. Hrsg. von Gustav Seeber. Berlin, 1986. S. 259-260

[5] Цит. по: Mitchell P.B. The Bismarkian policy of conciliation with France, 1875-1885. Philadelphia, 1935. P. 36

[6] Ibid.

[7] Цит. по: Манфред А.З. Образование русско-французского союза. М., 1975. С. 93

[8] Рассел – Дерби, 1 мая 1875 г. - Newton T.W.L. Lord Lyons II. A record of British diplomacy. Vol. II London, 1913 P. 74

[9] Рассел – Дерби, 2 мая 1875 г. - Цит. по: Lappenküper U. Die Mission Radowitz: zur russland Politik Otto von Bismarcks (1871-1875). Gottingen, 1990 S. 496

[10] Убри – Горчакову, 27 апреля (9 мая) 1875 г. Цит. по: Красный архив, 1938, Т. 6(91) С. 134

[11] Helmet H., Schmiedel K. Kriegspolitik und Strategie des preussischen Generalstabes in deutschen Kaiserreich // Diplomatie und Kriegspolitik vor und nach der reichgründung. Berlin, 1971 S. 147

[12] Дерби – Расселу, 3 мая 1875 г. - Newton T.W.L. Op. cit. P. 75

[13] Гонто-Бирон – Деказу, 28 апреля 1875 г. – DDF. Ser. 1, Vol. I., № 398, P. 423 Это сообщение было получено в Париже в тот же день, но не заставило Деказа отказаться от обращения к иностранным дворам.

[14] Деказ – дипломатическим представителям Франции в Лондоне, Санкт-Петербурге, Вене, Гааге, Риме (Святой престол), Риме (Квиринал), Брюсселе, 29 апреля 1875 г. – DDF. Ser. 1, Vol. I., № 399, P. 423-426

[15] Деказ – Гонто-Бирону, 29 апреля 1875 г. - Цит. по: Hanotaux G. Histoire de la France contemporaine (1871-1900). Vol. III. P. 253

[16] Ibid.

[17] Лефло – Деказу, 6 мая 1875 г. - DDF. Ser. 1, Vol. I., № 404, P. 437-440

[18] Hanotaux G. Op. cit. Vol. P. 258 Данный сюжет не нашел отражения в Documents diplomatiques français: там отмечается только, что во французских архивах нет упоминаний о встрече Деказа с Гогенлоэ 29 (?) апреля. Габриэль Аното, подробно осветивший этот маневр Деказа, основывался на частной переписке французского министра иностранных дел.

[19] Ibid. P. 260-263

[20] Тейлор А.Дж.П. Борьба за господство в Европе, 1848-1918. М., 1958 С. 250-251

[21] См.: Wolter H. Bismarcks Aussenpolitik, 1871-1881. Berlin, 1983 S. 184; Lappenküper U. Op. cit. S. 468

[22] Гонто-Бирон – Деказу, 7 мая 1875 г. - DDF, Ser. 1, Vol. I., №. 406, P. 443

[23] Gavard Ch. Un diplomate á Londres. Lettres et notes, 1871-1877. Paris, 1895 P. 239

[24] Адамс – Дерби, 26 апреля 1875 г. - Lappenküper U. Op. cit. S. 501

[25] Gavard Ch. Op. cit. P. 241

[26] Дерби – Расселу, 3 мая 1875 г. - Newton T.W.L. Op. cit. P. 75

[27] Gavard Ch. Op. cit. P. 241

[28] Дерби – Виктории, 5 мая 1875 г. - The Letters of Queen Victoria. 2nd Ser. Vol. II./ Ed. By Buckle G.E. London, 1926 P. 389-391

[29] Ibid.

[30] Gavard Ch. Op.cit. P. 242-243

[31] Гавар – Деказу, 7 мая 1875 г. - Ibid. P. 244

[32] Sabourof P. Russie, France, Allemagne (1870-1875) // La Revue de Paris, Mars 1912 (t.2) P. 251-252. – Версия, рассказанная российскому дипломату Петру Александровичу Сабурову самим Бловицем. См. также: Hanotaux G. Op. cit. Vol. III P. 266

[33] Mitchell P.B. The Bismarkian policy of conciliation with France, 1875-1885. Philadelphia, 1935 P. 23, 37

[34] Hanotaux G. Op. cit. Vol. III P. 266-267

[35] Hohenlohe-Schillingsfürst Ch. Op. cit. Vol. II. P. 144

[36] Так, Габриэль Аното характеризует Гогенлоэ как очень острожного человека. См.: Hanotaux G. Op. cit. Vol. III P. 257

[37] Цит. по: Carroll E.M. Op. cit. P. 63

[38] The Times, 1875, 8, May (редакционная колонка газеты).

[39] Hohenlohe-Schillingsfürst Ch. Op. cit. P. 144

[40] A French «Scare» (from a French correspondent) / The Times, 1875, 6, May, P. 8

[41] Carroll E.M. French public opinion and foreign affairs, 1870-1914. New York, 1931 P. 62

[42] Цит. по: Carroll E.M. Op. cit. P. 62

[43] Ibid. P. 63. Кэррол, впрочем, считает, что такая умеренность французской прессы – скорее общая тенденция с 1871 года, нежели результат официального давления. На мой взгляд, первое вовсе не исключает второго. К тому же сам американский историк тут же (P. 63) пишет о том, что парижская пресса не отражала того состояния паники, в которое было повергнуто французское общество на самом деле. Возможно ли это без вмешательства «сверху»?

[44] Дизраэли – Леди Брэдфорд, 14 мая 1875 г. - The Letters of Disraeli to Lady Bradford and Lady Chesterfield / Ed. by Marquis of Zetland. Vol. I. London, 1929 P. 239

[45] The Letters of Queen Victoria… P. 391-392

[46] Дизраэли – Виктории, 7 мая 1875 - The Letters of Queen Victoria… P. 392

[47] Ibid.

[48] Цит. по: Lappenküper U. Op. cit. S. 518

[49] Понсонби – Дерби, 8 мая 1875 - Lappenküper U. Op. cit. S. 518; О том, что Мюнстер болен именно бронхитом, кратко упоминала «Таймс» - The Times, 1875, 6, May, P. 10

[50] Рассел – Дерби, 6 мая 1875 - Newton T.W.L. op. cit. P. 76

[51] Ibid. P. 76

[52] Рассел – Дерби, 8 мая 1875 - Ibid. P. 77

[53] Дерби – Понсонби, 8 мая 1875 - Lappenküper U. Op. cit. S. 521

[54] Дерби – Расселу, 9 мая 1875 г. - The Letters of Queen Victoria… P. 393; Иногда датой отправки инструкций Расселу ошибочно указывается 8 мая 1875 г. (См. напр.: Temperley H., Penson L.M. Op. cit. P. 351)

[55] Gavard Ch. op. cit. P. 245

[56] Дерби – Понсонби, 10 мая 1875 - The Letters of Queen Victoria… P. 394

[57] Виктория - Александру II, 10 мая 1875 - The Letters of Queen Victoria… P. 396




Дата добавления: 2015-01-30; просмотров: 36 | Поможем написать вашу работу | Нарушение авторских прав

<== предыдущая лекция | следующая лекция ==>
Отечественный опыт молодежных исследований| Дипломатическое вмешательство России и Англии.

lektsii.net - Лекции.Нет - 2014-2024 год. (0.024 сек.) Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав