Читайте также:
|
Споры о методологии идут с тех самых пор, когда религиоведение возникло как самостоятельная наука. В Германии, Нидерландах и скандинавских странах, которые к началу ХХ века, во многих отношениях заняли лидирующее положение, в религиоведческих исследованиях, активно использовались феноменологические методы. Они занимали важное место до 1950-х годов. Сначала в США, а позже в Европе, стала назревать реакция на эти «субъективные» подходы. Активизировались поиски «более объективной» методологии, так как исследователи возражали против «умозрительной природы» субъективных интерпретаций. Однако впоследствии многие ведущие религиоведы современности, столкнувшись с необходимостью изучения текущей религиозной ситуации, снова стали проявлять интерес к феноменологическим методам и принципам и, прежде всего, к эмпатии.
Это произошло потому, что современное религиоведение, которое вновь стало активно использовать феноменологический подход, то есть описывать и классифицировать изучаемые феномены и, прежде всего религиозный опыт, институты, ритуалы и системы представлений, рисковало не понять, не почувствовать глубину и внутреннюю логику религиозного мышления, сознание верующего человека и, как следствие, существенное принять за второстепенное или же игнорировать какие-то элементы целостного религиозного сознания, являющиеся базовыми и структурообразующими. [1] Поэтому, без какой-то степени эмпатии и без усилий эмоционального интеллекта современному исследователю религии не обойтись.
Всем известно, что одни и те же определения могут иметь различную семантическую нагрузку, что иногда полностью меняет содержание концепции. Все зависит от авторской позиции, которая должна быть раскрыта перед дискуссией или размышлением. В случае, если это условие не выдерживается, то нарушается философская или научная этика. Тогда речь может идти только об идеологической подмене понятий с целью обмана собеседника или определенной аудитории. Вопрос акцентации является чрезвычайно важным в науке, особенно в процессе формирования той или иной аргументации.
Если мы примем за исходную точку наших размышлений то, что объектом религиоведения является религиозный опыт, а его предметом, согласно Й. Ваху, есть все существовавшие и существующие формы выражения этого религиозного опыта, то наша цель состоит в том, чтобы понять, что стоит за этими формами, и показать «живую целостность изучаемых религий» (4, 119). А это значит, что перед нами возникает в качестве центральной проблема понимания. Й. Вах утверждает, что подлинно религиозный опыт всегда является тотальным ответом тотального существа тому, что воспринимается нами как предельная реальность. Это означает только одно, то, что мы вовлечены в ответ не только своим разумом, не только своими чувствами или волей, но как интегральные личности. И поэтому понимание этого религиозного опыта не будет тотальным и полным без понимания мотивационной и эмоциональной составляющей этого опыта.
Проблема понимания всегда занимала главное место в философской герменевтике и феноменологии религии. Герменевтическая проблематика сложилась задолго до религиоведения, тем более до феноменологии религии. Но это не помешало на определенном этапе развития религиоведческой науки, которая постоянно, с самого момента своего возникновения в 60-х годах ХІХ века, находилась в поиске адекватных научных методов исследования религии во всех ее проявлениях как в истории, так и в современном мире, воспользоваться наработками философской герменевтики.
Становление основных герменевтических принципов, категорий и понятий происходило на протяжении многих веков, но центральной темой научной герменевтики всегда был феномен «понимания». Начиная с работ немецкого религиозного мыслителя и романтика Ф. Шлейермахера (1768-1834), используемое в специальных отраслях гуманитарного знания понятие «понимание» впервые обретает философский статус. Основой понимания по мысли Ф. Шлейермахера, является сходство и различие человеческих индивидуальностей, то есть сходство и различие между автором сочинения и читателем или между двумя собеседниками.
Поскольку в любом произведении (как и в любой речи) обнаруживается тесное взаимодействие языка (общего) и индивидуального мышления (особенного), постольку существуют и два способа истолкования, или понимания произведения или речевого акта. Первой из них Ф. Шлейермахер называет грамматическим пониманием, которое исходит из «духа языка», второй – психологическим, учитывающим своеобразие мышления и чувств автора. [4, 112-113]
Психологизм, который четко прослеживается в герменевтической концепции Ф.Шлейермахера, дополняется элементами интуитивизма. Если грамматическое истолкование имеет в основном объективный характер и предполагает использование аналитических методов, то в психологическом исследовании на первый план выходит, по мнению Ф. Шлейермахера, дивинационный, (то есть непосредственный, интуитивный) момент. Дивинационное понимание в учении Ф. Шлейермахера возникает в результате «вживания» во внутренний мир автора произведения или собеседника, а это предполагает не только знание языка и исторических обстоятельств, но и интуитивное постижение особенностей авторского мышления, его характера, чувств, настроений, то есть всего личностного эмоционального репертуара.
Дальнейшее развитие эта идея получила в герменевтической концепции представителя «философии жизни» В. Дильтея (1833-1911). Критикуя современную ему психологию, которую немецкий герменевт называл «объясняющей», В. Дильтей считал, что на смену ей должна прийти «описательная психология», задача которой состоит в том, чтобы понять духовную жизнь во всей ее полноте. [4, 116]
Отправной точной описательной психологии, согласно В. Дильтею, является внутренний мир индивида. Он дан исследователю непосредственно, его понимание достигается путем интроспекции (самонаблюдения). Духовная жизнь общества, по мнению В. Дильтея, может быть понята только на основе постижения собственного внутреннего мира, так как члены общества аналогичны друг другу. Понимание чужого духовного мира достигается тогда, когда исследователь делает своим жизненный опыт других индивидов путем соотнесения своего «Я» с другими «Я».
Интерпретация, как утверждал В. Дильтей, зависит от индивидуальной одаренности интерпретатора, а герменевтику он называл «методом творческой индивидуальности».
Ни Ф. Шлейермахер, ни В. Дильтей еще не используют понятие «эмпатия», но именно упомянутые элементы психологизма и интуитивизма, которые вполне вписываются в это понятие, в их герменевтике были совершенно чужды философской феноменологии начала ХХ века, которая разрабатывалась Э. Гуссерлем. Но они оказались весьма созвучны классической феноменологии религии, поскольку это религиоведческое направление было, как пишет А. Н. Красников, «весьма опосредовано связано с философской феноменологией и в гораздо большей степени – с теми дисциплинами, на стыке которых зародилась философская герменевтика», а именно: библейской экзегетики, филологии, истории, юриспруденции, психологии и идеалистической философии. [4, 117]
Окончательное превращение герменевтики в философию связано с именем М.Хайдеггера. Для него «понимание» выступает как одна из основных характеристик человеческого бытия. Таким образом, само человеческое бытие вводится в структуру понимания. Заслуга Хайдеггера, по сути, состоит в том, что он ввёл новую категорию в понимание текста, где важен вопрос моего личного сосуществования, что для меня лично есть в этом тексте?
Огромное влияние идеи Ф. Шлейермахера и В. Дильтея оказали, прежде всего, на Г.ван дер Леува. Сформулировав тезис о том, что любое понимание носит религиозный характер, Г. ван дер Леув понимание религии описывает при помощи понятия «любовь». «Подлинное понимание, - пишет он, - предполагает интеллектуальное ограничение. Оно не может быть достигнуто хладнокровным наблюдателем, напротив, оно требует особого взгляда, который влюбленный человек обращает к возлюбленному объекту. В основе любого понимания лежит самоотверженная любовь. Если этого нет, то не только дискуссия о том, что являет нам религия, но и любая дискуссия, что является нам, становится невозможной. Тому, кто не любит, не может что-либо явиться». [4, 125] Г. ван дер Леув в данном случае тоже не употребляет понятие «эмпатия», но его феноменологические взгляды эмпатичны.
Метод эмпатии (или, лучше сказать, принцип) в той или иной степени применялся всеми феноменологами религии. Все же наибольшее внимание ему уделял норвежско-голландский религиовед У. Б. Кристенсен. Размышляя об ограниченности сравнительного и исторического методов изучения религии, как и всех подобных аналитических методов в религиоведческой науке, он пришел к выводу, что преодолеть эту ограниченность призвана феноменологическая эмпатия, или вчуствование в «веру верующих людей». Исследователь религии, по мнению У. Б. Кристенсена, должен исходить из того, что «верующие всегда правы», и испытывать симпатию к объекту своего исследования. Только так он сможет использовать эмпатию, встать на позицию верующих людей и понять их религию.
Именно это и побудило У. Б. Кристенсена заявить, что религиовед должен иметь свой собственный религиозный опыт, то есть быть верующим человеком, но таким, который толерантно, с уважением и симпатией относится ко всем религиям и к мировоззренческому выбору каждого. Это спорное в своей первой части утверждение до сих пор пользуется популярностью у многих религиоведов. Но то, что толерантность исследователя религии должна быть эмпатичной не вызывает, нам кажется, больших сомнений.
На наш взгляд религиовед – это ученый, который занимается научным исследованием всех проявлений многомерного феномена религии, и, прежде всего, всех форм религиозного опыта, объективно, честно, непредвзято, но с эмпатией к своему предмету исследования и который открыт к толерантной форме диалоговой культуры уважения и сотрудничества многообразных проявлений этого феномена.
Однако целый ряд авторитетных религиоведов, в частности А. Н. Красников, считает, что феноменологическая эмпатия, включающая в себя элементы субъективизма, вступает в противоречие с феноменологическим epohē («эпохе» - «приостановка суждений»), которое должно обеспечить объективность изучения религиозных феноменов. [4, 102]
Метод «эйдетического видения», который в феноменологии религии использовался для интуитивного усмотрения сущностей, лежащих в основе религиозных феноменов, также базировался на эмпатии. Это, по мнению Ю. А. Кимелева, может привести к субъективизму в исследовательской практике. [3, 27]
Но у этой проблемы есть и другой аспект. Фактор субъективизма сам по себе является «объективной реальностью» у любого исследователя. Задача состоит в том, как сделать субъективное, во-первых, максимально точным, а, во-вторых, как поставить её на службу научному религиоведческому исследованию. Нам представляется, что решение этой проблемы возможно, если религиовед стоит на позиции принципа комплиментарности методов.
Е. Аринин в своей статье «Диалог теологии и религиоведения» пишет: «Ведь применяется же в религиоведческих исследованиях так называемый метод включенного наблюдения. И вообще изучение феноменов сознания, в том числе и религиозного, невозможно «со стороны», без участия сознания верующего. Если при изучении религиозных феноменов, всегда связанных с внутренним миром личности, со смысложизненными вопросами и переживаниями индивида, мы «снимем» метафизическую проблематику и, так сказать, глубинную психологическую проблематику, то вряд ли вообще возможно понимание религии. Поэтому проблема, как представляется, сводится к различию методологий, к дисциплине мышления исследователя». [1]
Поэтому эмпатическое отношение религиоведа к предмету своего исследования становится все более актуальным, особенно при изучении сложных религиозных процессов современной эпохи.
Как утверждают многие исследователи, такое явление как абсолютная непредубеждённость в природе не существует. В таком случае личный опыт исследователя, его понимание себя, уровень развития не только рационального, но и эмоционального интеллекта, и, прежде всего, эмпатии, накладываются на ситуацию либо текст в процессе его исследования.
Долгое время эмоции в науке оставались под запретом. Ученые-когнитивисты придерживались традиционного взгляда, что способность мышления подразумевает холодную, сугубо практичную обработку фактов. Она гиперрациональна и скорее напоминает архетип сухих информационных байтов, не замутненных чувствами, воплощающий идею того, что эмоциям нет места в интеллекте, и они лишь вносят беспорядок в картину нашей ментальной жизни.
Принятым у когнитивистов моделям того, как ум обрабатывает информацию, недостает признания, что рациональность направляется чувством, которое может ее и «затопить». В этом отношении когнитивная модель есть обедненный образ ума, и она не способна до конца объяснить бурный наплыв чувств, придающий «изюминку» интеллекту. Чтобы отстоять эту точку зрения, когнитивистам самим пришлось – при создании моделей ума – прогнозировать значимость их личных нужд и страхов, то есть той волны чувств, которые наделяют жизнь особым вкусом и ароматом, привносят в нее некую порывистость и в каждый момент точно определяет, как именно (и насколько хорошо или плохо) пойдет процесс обработки информации.
В настоящее время ситуация в науке меняется. Мы начинаем осознавать, насколько существенна роль чувства в мышлении. Эмоции обогащают, и без них модель ума опресняется.
В 1983 году вышла книга Гарднера «Склад ума», которая стала манифестом, доказывающая несостоятельность оценки с помощью коэффициента умственного развития. В ней была изложена мысль о том, что решающее значение для жизни имеет не каком-то единый монолитный ум, а скорее широкий спектр умственных способностей с семью ключевыми разновидностями. Его список включает два стандартных академических вида, вербальную и логико-математическую сообразительность, а далее за ними в списке следуют способность пространственного мышления, как у выдающихся художников или архитекторов; кинестетическая одаренность, проявляющаяся в плавной подвижности тела и грации известных артистов балета, и музыкальный талант великих композиторов. Завершает список два аспекта того, что Гарднер называет личностными умственными способностями: талант межличностного общения и «внутрипсихическая» способность.
Гарднер признает, что семь – случайный показатель умственных способностей, ибо несть числа многочисленным человеческим талантам. В какой-то момент Гарднер и его коллеги по исследовательской работе удлинили список с семи до двадцати разновидностей умственных способностей.
Постепенно к XXI веку теория множественности интеллекта эволюционировала, сосредоточившись в большей степени на «метапознании» - то есть осведомленности о всех ментальных процессах человека, в которых определенное и важное место занимает эмоциональный интеллект или личностные умственный способности, которые состоят из пяти главных областей:
1. Знание своих эмоций или самоосознание.
Самоосознание – распознавание какого-либо чувства, когда оно возникает – есть краеугольный камень эмоционального интеллекта.
2. Управление эмоциями.
Умение справляться с чувствами, чтобы они не выходили за подобающие рамки, - это способность, которая основывается на самоосознании.
3. Мотивация для самого себя.
Приведение эмоций в порядок ради достижения цели необходимо для сосредоточения внимания, для самомотивации и владения сбой и для того, чтобы быть способным к созиданию. Самоконтроль над эмоциями – отсрочивание удовольствия и подавление импульсивности – лежит в основе всяческих достижений. Способность привести себя в состояние «вдохновения» обеспечивает достижение выдающегося качества любых действий. Люди, владеющие этим искусством, как правило, оказываются более продуктивными и успешными во всем, за что бы они ни взялись.
4. Распознавание эмоций в других людях. Или, если сказать точнее, понимание другого. Здесь центральное место занимает эмпатия, которая тоже опирается на эмоциональное самосознание, знание своих эмоций и которую совершенно справедливо называют основным «человеческим даром». Люди обладающие эмпатией, больше настроены на тонкие социально-культурные сигналы, указывающие, чего хотят, чем живут и в чем нуждаются другие люди. Это делает их более подходящими для профессий или занятий, связанных с заботой о других, например, для преподавания или эффективного управления, а также для научного исследования в области антропологии, психологии, культурологи и религиоведения.
5. Поддержание взаимоотношений.
Искусство поддерживать взаимоотношения опирается на эмпатию и по большей части заключается в умелом обращении с чужими эмоциями. Люди, отличающиеся подобными талантами, отлично справляются со всеми делами, успех которых зависит от умелого взаимодействия с другими, что также немаловажно как для ученого-религиоведа так и для преподавателя.
Все эмоции, по существу, представляют побуждение к действию, мгновенные программы действий по обращению с жизнью, которые эволюция постепенно прививала нам. Собственно корнем слова «эмоция» является латинский глагол «motere», означающий «двигать, приводить в движение», с приставкой «э-», придающей дополнительное значение направленности вовне: «отодвигать, удалять» и говорящей о том, что каждая из эмоций подразумевает стремление действовать. В том, что эмоции приводят к действиям, легче всего убедиться, наблюдая за животными и детьми; это только у «цивилизованных взрослых мы столь часто обнаруживаем колоссальное отклонение от нормы животного царства: эмоции – основные стимулы к действию, - разошедшиеся с очевидной реакцией. [2]
Биологически у нас две модели эмоциональной реакции: симпатическая и парасимпатическая. Симпатическая модель физиологически создает эмоциональную мобилизацию по типу «сражайся или спасайся», вызываемую страхом или гневом, что приводит к психологической несовместимости. Любовь, нежные чувства и половое удовлетворение вызывает активацию парасимпатической нервной системы. Парасимпатическая модель, дублирующая «реакцию расслабления», образована совокупностью распределенных по всему телу реакций, создающих общее состояние покоя и удовлетворенности, способствующих психологической совместимости.
Тот факт, что думающий мозг развился из эмоционального, очень много говорит о взаимосвязи мысли и чувства: эмоциональный мозг существовал задолго до того, как появился мозг рациональный, думающий, или неокортекс (новая гомогенетическая кора головного мозга). Неокортекс есть средоточие мышления; в нем находятся центры, где объединяется и осознается информация, поступающая от органов чувств. Благодаря неокорексу к чувству добавляется размышление по поводу этого чувства, и вдобавок мы приобретаем способность переживать в связи с восприятием идей, искусства, символов и мыслительных образов.
В результате постепенного развития неокортекса стала возможной целесообразная тонкая настройка, которая, вне всякого сомнения, предоставила колоссальные преимущества с точки зрения способности организма выжить в тяжелых обстоятельствах, повысила вероятность того, что его потомство, в свою очередь, передаст дальше гены, содержащие ту же самую невральную схему. Преимущества с точки зрения выживания объясняются способностью неокортекса к вырабатыванию стратегии, долгосрочному планированию и другим ментальным хитростям. Кроме того, все триумфальные достижения искусства и религии, цивилизации и культуры суть плоды деятельности неокортекса.
Но это новое прибавление к головному мозгу добавило нюансов и эмоциональной жизни. Возьмем, к примеру, любовь. Лимбические структуры генерируют чувства удовольствия и полового влечения – эмоции, питающие сильное половое чувство. Но благодаря прибавлению к лимбической системе неокортекса и его соединительных элементов образовалась связь между матерью и ребенком, ставшая основой семьи и долгосрочного обязательства вырастить ребенка, что делает возможным половое развитие человеческого существа.
Поднимаясь по филогенетической лестнице от рептилий к макак-резусам и человеку, мы заметим, что чистая масса неокортекса увеличивается; причем этот прирост происходит в геометрической пропорции во внутренних соединениях мозговой схемы. Чем больше таких соединений, тем шире диапазон возможных ответных реакций. Неокортекс допускает утонченную и сложную эмоциональную жизнь, например, способность переживать по поводу наших переживаний. Отношения неокортекс/лимбическая система у человека гораздо выше, чем у всех существ, включая высших приматов, и это подсказывает, почему мы способны проявлять гораздо более широкий спектр реакций на свои эмоции и обнаруживать при этом больше нюансов. В то время как у кролика или макак-резуса имеется в распоряжении ограниченный набор типичных реакций на страх, больший неокортекс человека обеспечивает пользование гораздо более разнообразным репертуаром, включающим даже набор номера скорой помощи, милиции или пожарной службы. Чем сложнее социальная система, тем важнее подобная гибкость, а более сложного мира, чем наш, нет.
Но эти высшие центры управляют не всей эмоциональной жизнью; в решающих вопросах, затрагивающих сердечные струны, - и более всего в тяжелых ситуациях, вызывающих крайнее душевное волнение, - они, можно сказать, уступают руководство лимбической системе. Поскольку очень многие высшие центры мозга выросли из лимбической зоны или вышли за ее пределы, эмоциональный мозг играет решающую роль в структуре нервной системы. Являя собой корень, от которого рос новый мозг, эмоциональные области сплетены со всеми отделами неокортекса мириадами соединительных цепей. Это дает эмоциональным центрам безграничные возможности влиять на функционирование остального мозга, включая его центры мышления. [2, 31]
Соединения между лимбическими структурами (и, прежде всего, миндалевидным телом) и неокортексом представляют центр сражений или основу договоров о сотрудничестве между головой и сердцем, то есть между мыслью и чувством. Такая схема объясняет, почему эмоции оказываются столь губительными для плодотворного мышления как в смысле принятия разумных решений, так и просто способности ясно мыслить.
Есть, например, способность эмоций срывать сам процесс мышления. Неврологи придумали специальный термин «оперативная память» для обозначения емкости (объема) внимания, которая позволяет удерживать данные, необходимые для завершения поставленной задачи или решения насущной проблемы, будь то идеальные черты архитектуры дома, который ищет некто, колеся по разным проспектам большого города, или элементы задачи на логическое мышление на экзамене. Предлобный кортекс составляет отдел головного мозга, ответственный за оперативную память. Однако наличие цепей, идущих от лимбической системы к предлобным долям, означает, что сигналы сильной эмоции – тревоги, гнева и т.п. – могут создать невральные помехи, лишая предлобную долю возможности поддерживать оперативную память. Именно поэтому мы, потеряв душевное равновесие, говорим, что «никак не можем собраться с мыслями», и по этой же причине постоянный эмоциональный дискомфорт обычно приводит к ослаблению умственных способностей у детей, снижая их обучаемость.
Но доктор Антонио Дамазио, изучая взаимозависимость предлобной зоны и мендалевидного тела, пришел к противоинтуитивной позиции, сводящейся к тому, что чувства необходимы для принятия рациональных решений. Подобная позиция стала следствием исследований того, что же именно ухудшается у пациентов с поврежденной линией связи между предлобной зоной и миндалевидным телом. Процесс принятия решений у них чудовищно «искажен» – и при этом у них не обнаружилось ни малейшего уменьшения коэффициента умственного развития или познавательной способности. Несмотря на непострадавший ум, они делают катастрофический выбор как в деловой, так и в личной жизни и даже могут испытывать бесконечные терзания по поводу такого простого решения, когда назначить свидание.
Доктор Дамазио утверждает, что они принимают такие неудачные решения, потому что лишились доступа к своим эмоциональным знаниям. Будучи местом схождения мысли и эмоции, линия связи между предлобной зоной и миндалевидным телом являет собой имеющий решающее значение путь в хранилище симпатий и антипатий, приобретаемых нами на протяжении всей жизни. Отрезанному от эмоциональной памяти, сосредоточенной в миндалевидном теле, неокортексу, чтобы он не обдумывал, больше не удается запустить эмоциональные реакции, ассоциировавшиеся с этим в прошлом, - все становится безрадостно нейтральным. Стимул, будь то любимое домашнее животное или ненавистный знакомый, уже не вызывает ни притяжения, ни отвращения: такие пациенты «забыли» все подобные эмоциональные уроки, потому что у них больше нет хода туда, где они хранятся в миндалевидно теле.
Дамазио заявил, что чувства крайне необходимы для принятия рациональных решений, подчеркнул, что они указываю нам нужные направления, где бесстрастную логику потом можно будет использовать наилучшим образом. Таким образом, можно утверждать, что эмоциональный мозг, нагруженный опытом и культурным текстом, участвует в логическом мышлении точно так же, как и рациональный, то есть думающий. Ф. М. Достоевский как-то мудро заметил: «Не ум главное, а то, что направляет его…». Следовательно, эмоции важны для нормального мышления. В танце чувства и мысли эмоциональная способность управляет нашими моментальными решениями и, действуя сообща с рациональным умом, включает – или выключает – собственно мышление. Аналогичным образом и думающий мозг выступает в роли управляющего нашими эмоциями, за исключением тех моментов, когда эмоции выходят из-под контроля и эмоциональный мозг впадает в неистовство.
В известном смысле у нас есть два мозга, два ума – две разные способности мышления: рациональная, которая отправляется от разума, целесообразная и эмоциональная. То, насколько мы преуспеваем в жизни, определяется обеими, то есть значение в данном случае имеет не только коэффициент умственного развития, но также и эмоциональная способность мышления. В самом деле, ведь рациональный интеллект не способен всегда быть на высоте без эмоционального разума. Обычно принцип дополнения друг друга применительно к лимбической системе и неокортексу, а также миндалевидному телу и предлобным долям означает, что каждый является полнокровным партнером в ментальной жизни. При успешном взаимодействии этих партнеров повышается эмоциональная способность мышления, равно как умственная способность мыслить.
Такой взгляд на проблему совершает полный переворот в прежнем понимании конфликта между разумом и чувством (а шире, между рациональным и эмоциональным пониманием): нам вовсе не требуется отделываться от эмоций и ставить на их место разум, как говорил Эразм, нам лучше было бы постараться найти разумное равновесие между ними, а также найти место эмоциям в научном познании мира человека, то есть в гуманитаристике, в антропологии, в религиоведении. В старой парадигме разум в идеале свободен от приставаний со стороны эмоций. Новая парадигма побуждает нас установить гармноию между головой и сердцем. Чтобы с успехом реализовать эту систему в нашей жизни, нам, прежде всего, следует лучше осознать, что значит пользоваться эмоциями с умом. Боле того, сейчас всё больше специалистов в области эмоциональной жизни рассматривают человеческие эмоции как культурные состояния. Например, К.Лутц достаточно убедительно демонстрирует, как эмоциональное значение оказывается фундаментальным образом структурированным с помощью конкретного материального окружения, что позволило ей сделать вывод, что эмоциональный опыт является не докультурным, а исключительно культурным явлением [5,5]. Подобные утверждения также позволяют нам более внимательно присмотреться к эмоциональному интеллекту с целью применения его не только в повседневности, но и в серьезных научных исследованиях.
При этом нужно помнить и о том, что, хотя человеческие эмоции и являются во многом социальными или социо-культурными моделями, это не подразумевает полного отрицания базовых биологических аспектов, что впрочем, характерно и для человеческой рациональности.
Эмпатия занимает центральное место в системе эмоционального интеллекта. Термин «эмпатия» впервые в современную науку был введен в 1920-х годах известным американским психологом Э. Б. Титченером. В этом смысле это слово несколько отличалось от греческого оригинала empathea, означавшего просто «вчувствование», - термин, первоначально использованный теоретиками эстетики для обозначения способности воспринимать субъективное переживание другого человека. Это понятие в эстетике и психологии стояло в ряду таких слов, которые описывали психологическое состояние человека, как «симпатия» - «влечение к чему-либо или кому-либо», «чувственное влечение» и «антипатия» - «отвращение», «психологическое неприятие чего-либо или кого-либо».
Согласно теории Титченера, эмпатия произошла от некоей физической имитации страдания другого (на греческом «страдание» - «pathos», отсюда «патология», «патогенез» и другие подобные медицинские термины), которая затем пробуждает в имитаторе те же самые чувства. Он искал новый термин, отличающийся от слова «сочувствие», которое можно испытывать к общему положению другого человека, не разделяя чувств, какие испытывает этот человек.
То есть «эмпатия» - это «настроенность» на мир другого человека. Обычно она возникает у детей еще в раннем возрасте как моторная мимикрия (одно из младенческих проявлений сугестии). Моторная мимикрия постепенно исчезает из репертуара детей, начинающих ходить, примерно к двум с половиной годам, то есть к тому моменту, когда они осознают, что боль других людей отличается от боли, и способны лучше их утешить. Дальнейшее развитие в эмпатическом интересе по большей части было связано с тем, как родители воспитывают своих детей. Обнаружено, что дети проявляют большую эмпатию в тех семьях, где в процессе воспитания огромное внимание обращалось на страдание, которое их недостойное поведение причиняло другим людям, то есть учили понимать другого. Эмпатия у детей также формируется в результате наблюдений, как реагируют другие, когда кто-то еще испытывает страдание. Подражание тому, что видят дети вырабатывает целый репертуар эмпатических реакций, направленных в первую очередь на то, чтобы помочь страдающим людям.
Во взрослом возрасте максимальное проявление эмпатии можно зафиксировать в любовной близости, которая подразумевает переживание ощущения субъективного состояния другого человека: разделенного желания, совпадающих намерений и обоюдных состояний одновременно меняющегося возбуждения когда любящие реагируют друг на друга с синхронией, с глубиной и ритмичной сонастроенностью, которая дает не передающееся в словах чувство глубокого взаимопонимания. Любовная близость в ее лучшем варианте есть акт взаимной эмпатии, а в худшем в ней нет этой самой эмоциональной взаимности.
Эмоциональная синхрония при эмпатии не выражается в словах и воспринимается на подсознательном уровне, хотя человек может наслаждаться чувством, что его прекрасно понимают. Иначе говоря, когда люди входят в тотальную синхронию, возникает эмпатия.
Это говорит о том, что когда эмоциональный мозг будоражит организм сильной реакцией – скажем, приступом гнева, - эмпатии почти или вовсе нет. Эмпатия требует достаточного спокойствия и восприимчивости, чтобы едва уловимые сигналы чувств, исходящие от другого человека, могли быть восприняты и сымитированы собственным эмоциональным мозгом первого.
Эмпатия зиждется на самоомознании; чем больше и глубже мы распознаем собственные эмоции, тем с большим знанием дела будем прочитывать чувства других людей. Алексетимики, понятия не имеющие о собственных чувствах, пребывают в полном замешательстве, когда дело доходит до понимания того, что чувствуют окружающие их люди. Они не способны различать оттенки эмоций. Эмоциональные нотки и аккорды, вплетающиеся в слова, убеждения, картину миру или поступки людей – выразительный тон или изменения позы, красноречивое молчание или предательская дрожь – проходят незамеченными ими.
Не разбирающихся в собственных чувствах алексетимиков точно так же приводит в недоумение, когда другие люди выражают свои чувства по отношению к ним. Эта неспособность отмечать чувства другого человека и составляет главный дефицит эмоционального интеллекта и прискорбный недостаток с точки зрения того, что означает быть человеком с профессиональной точки зрения. Такой индивид не сможет быть исследователем человеческой жизни, религиоведом, антропологом, психологом, как не сможет быть музыковедом абсолютно глухой человек. Как бы там ни было, понимание и взаимопонимание, как основа человеческой заботы, так и научного исследования той или иной составляющей человеческой жизни, в том числе и мира религии, возникает в результате эмоциональной настроенности, благодаря способности к эмпатии.
Эта способность – умение распознавать, что чувствует, переживает другой человек, - проявляется в великом множестве сфер жизни, от торговли и управления до любовной связи т отцовства и материнства, до сострадания, политической и любой иной гуманитарной деятельности. Недостаток эмпатии тоже бывает заметным, в том числе и в профессиональной научной деятельности, в частности в религиоведении. Таких людей называют профессионально непригодными. Ее полное отсутствие наблюдается у преступников-психопатов, насильников и лиц, покушающихся на растление детей. [2, 159]
Человеческие эмоции редко бывают облечены в слова; гораздо чаще они выражаются с помощью иных сигналов. Ключом к интуитивному постижению чувств другого человека служит способность расшифровывать информацию, передаваемую очень часто невербальным путем: интонацию голоса, жест, выражение лица и тому подобное, то есть тотальный текст.
Способ выражения рационального ума заключается преимущественно в словах, ну, а эмоции почти всегда выражаются невербальными средствами. В самом деле, если слова человека не согласуются с тем, что передается посредством тона его голоса, жестов или других невербальных сигналов, эмоциональная истина заключается в том, как он говорит, а не в том, что он высказывает. Одно практическое правило, использованное в исследованиях общения, состоит в том, что более 90% информации передается невербальным способом. Такого рода сообщения, например, когда в голосе проскальзывает тревога или в быстрых жестах раздражения, почти всегда воспринимают на подсознательном уровне, не обращая особого внимания на характер сообщения, а просто безмолвно принимая и реагируя на него. Навыки, позволяющие нам делать это хорошо или плохо, также большей частью приобретаются без слов.
Одна из главных социальных компетенций определяется тем, насколько хорошо или плохо человек выражает свои чувства. Пол Экман использует термин «правила проявления» для определения общего мнения по поводу того, проявление каких чувств будет уместным в данный момент. В этом смысле разные культуры обнаруживают колоссальные различия.
Существует несколько основных «правил проникновения». Одно из них состоит в минимизации проявления эмоций, что для японцев является нормой выражения дистресса в присутствии кого-либо из начальства. Другое правило предусматривает раздувание чувства, которое испытывает человек в данный момент, посредством преувеличенного выражения эмоций, что характерно для многих народов средиземноморского региона. Третье правило, которое заключается в подмене одного чувства другим, в ходу в некоторых культурах Азии, где считается невежливым сказать «нет» и поэтому вместо отказа вы получаете клятвенное (хотя и ложное) заверение. Насколько хорошо человек пользуется этими стратегиями и знает, когда какую применить, и составляет фактор эмоционального разума.
Мы очень рано усваиваем эти правила проявления эмоций отчасти благодаря точным инструкциям нашей культурной среды обитания. Правила проявления прививаются ребенку, когда мы наставляем его, что нельзя выглядеть разочарованным, а, напротив, надо улыбаться и благодарить, когда кто-то дарит на день рождения никудышный, но выбранный из лучших побуждений подарок. Все же просвещение в области правил проявления чаще происходит путем моделирования: дети учатся делать то, что видят на примере поведения других людей. В процессе обучения выражать свое отношение эмоции представляют собой как средство передачи информации так и саму информацию.
Прямым следствием эмоциональных проявлений является то воздействие, которое они оказывают на человека, воспринимающего их. Правило, усвоенное ребенком, звучит примерно так: «Скрывай свои подлинные чувства, если они могут больно задеть того, кого ты любишь, подменяй их неискренним, но менее обидным чувством». Подобные правила выражения эмоций – это нечто большее, чем часть лексикона правил поведения в обществе; они диктуют, как именно наши чувства должны влиять на окружающих. Разумное следование этим правилам обеспечит оптимальное влияние, несоблюдение провоцирует эмоциональную панику.
Мы суггестивные существа. Люди передают и улавливают настроение друг друга в той сфере, которая составляет тайное хозяйство психики, где одни контакты бывают «отравляющими», другие «питающими». Обычно этот эмоциональный обмен происходит на тонком, почти незаметном уровне. Мы семантизируем друг друга и подхватываем чувства, исходящие друг от друга, как если бы они были какой-то разновидностью социального вируса. «Эмоциональное заражение» - это хорошо известный феномен распространения на других людей эмоциональных состояний и форм поведения в результате подражания или внушения.
При каждой встрече мы посылаем эмоциональные сигналы, которые оказывают влияние на тех, с кем мы сталкиваемся. Чем более искусными бываем мы с социальной точки зрения, тем лучше контролируем посылаемые нами сигналы. Сдержанность в воспитанном обществе есть, прежде всего, просто способ обеспечить, чтобы никакая вызывающая беспокойство утечка эмоций не испортила контакт (правило, о котором обычно забывают, переходя в сферу интимных отношений). Эмоциональный разум предлагает умение управлять обменом сигналами. «Популярный» и «обаятельный» - такие определения даем мы людям, с которыми приятно общаться, потому что их умение выражать эмоции создает нам хорошее настроение. Люди, способные помочь другим умерить свои чувства, обладают особо ценным в социальном отношении качеством: к ним обращаются в минуты наибольших эмоциональных переживаний. Отчасти все мы друг для друга являемся своего рода набором инструментом для изменения настроения – в лучшую сторону или в худшую.
Согласованность настроений составляет сущность любых взаимоотношений и является взрослой версией настроенности между матерью и ее младенцем. Одна из детерминант, то есть решающих факторов, поддержания плодотворных межличностных отношений заключается в том, насколько умело люди поддерживают эту эмоциональную синхронность. Если они овладели искусством приспосабливаться к настроениям других или умеют легко подчинить их своим настроениям, тогда их взаимодействия с окружающими на эмоциональном уровне всегда будет происходить спокойно и гладко. А у людей, плохо воспринимающих и передающих эмоции, обычно возникают проблемы с поддержанием межличностных отношений, поскольку окружающие, общаясь с ними, часто чувствуют себя некомфортно, хотя и не всегда могут объяснить, почему так происходит.
Установка эмоционального тона взаимодействия в некотором смысле служит признаком влиятельности на глубинном интимном уровне: это означает управление эмоциональным состоянием другого человека. Такая способность задавить эмоцию сродни тому, что называют биологическими часами или хронизатором, что отображает процесс, который определяет биоритмы. Эмоциональная подгонка биологических часов составляет основу влиятельности.
«Никогда не посылай узнать, по ком звонит колокол, он звонит по тебе». Эта фраза – одна из самых знаменитых во всей английской литературе. Изречение Джона Донна обращается к сути связующего звена между эмпатией и заботой: страдание другого человека становится твоим собственным. Переживать вместе с другим человеком значит проявлять заботу. В этом смысле противоположностью эмпатии является антипатия. Эмпатическая установка то и дело входит в соприкосновение с моральными оценками, ибо моральные дилеммы требуют потенциальных жертв; должны ли вы лгать, чтобы пощадить чувства друга? Сдержите ли вы обещание навестить больного друга или вместо этого примете поступившее в последнюю минуту приглашение на званый обед? Когда следует поддерживать систему жизнеобеспечения человека, который в противном случае умер бы?
Эти вопросы морали сформулированы исследователем эмпатии Мартином Хоффманом, который утверждает, что корни нравственного поведения следует искать в эмпатии, поскольку именно умение поставить себя на место потенциальный жертв, - скажем, человека страдающего, оказавшегося в опасности или испытывающего лишения, - и таким образом разделить их горе и побуждает людей действовать так, чтобы помочь им. Помимо этой непосредственной связи между эмпатией и альтруизмом, обнаруживавшейся при личных встречах, та же способность в эмпатической эмоциональной реакции, способность поставить себя на место другого человека, как полагает Хоффман, и заставляет людей следовать определенным моральным принципам.
Эмпатия лежит в основе многих аспектов нравственной оценки и поступка. Примером тому может послужить и «эмпатический гнев», который Джон Стюарт Милл описывает как «естественное чувство возмездия,… порожденное интеллектом и симпатией в отношении … тех оскорблений, которые ранят нас тем, что причиняют боль другим». Милл называет его также «заступником справедливости». [2, 173]
Другим примером того, что эмпатия побуждает к нравственному поступку, является ситуация, когда у стороннего наблюдателя возникает стремление вмешаться в происходящее и прийти на помощь жертве. Как показывают исследования, чем большую эмпатию случайный свидетель испытывает к жертве, тем больше вероятность его вмешательства.
Подобное влияние эмпатии на нашу нравственность делает этот фактор ключевым в искусстве межличностного общения. Эмпатия – это главная составляющая или базовый принцип того, что мы называем социальными компетенциями, способствующими плодотворному общению с людьми; их дефицит имеет результатом потерю места в обществе или многократные разрывы межличностных отношений. Именно отсутствие этих навыков и, прежде всего, недостаток эмпатии становится причиной того, что даже люди с блестящим рациональным умом и хорошо теоретически подготовленные специалисты оказываются неспособными наладить взаимоотношения с другими, проявляя себя нетерпимыми, нетолерантными, бесцеремонными, вызывающе высокомерными или бездушными. Обладая эмпатической способностью к общению, и пониманию других людей, культур, текстов, человек сумеет не только глубоко проникнуть в мир этих людей, культур и текстов, но может придать нужный характер любому контакту, мобилизовать и воодушевить, убедить и приобрести влияние, выслушать и понять, успокоить и ободрить, ну, и конечно, преуспеть в интимных отношениях.
Современная эпоха, в которую мы живем, не означает возврата религии той роли, которую она играла ранее в истории человечества. Сегодня у разных проявлений религиозности иная роль, которую еще предстоит изучить и проанализировать. А без эмпатии это будет сделать очень сложно. Как пишет Антуан де Сент-Экзюпери: «Только сердцем постигается истинное положение вещей, ибо самое важное скрыто от глаз».
Автор выступает в защиту взаимодополняемости (комплиментарности) методов и принципов исследования, основанных на рациональном и эмоциональном интеллекте. Это можно сделать двумя способами. Во-первых, можно провести теоретические различия между областями исследования, более пригодными для тех или иных методов. Во-вторых, можно разграничить формулировку теории или интеграции и процесс исследования, чтобы установить их соответствие. Аналогичной парой являются термины «научное открытие» и «обоснование». Третьей парой, возможно, наиболее широко известной, являются «изыскание» и «верификация», включая фальсификацию (две части эмпирического цикла). Оба аспекта научного исследования одинаково реальны и равно необходимы. То есть одна группа методов, и среди них определенное место занимает эмпатия, более ориентирована на открытия, а другая – на обоснования. Принцип комплиментарности методов, по мнению автора, должен сыграть весьма позитивную роль в развитии религиоведческой науки, так как хорошее исследование, проведенное эмпатически сориентированным ученым, всегда может подвергнуть предпочитаемую теорию той или иной необходимой проверке.
Список использованной литературы:
1. Аринин Е. Диалог теологии и религиоведения сегодня. http./www.portal-dicredit.ru
2. Гоулман Д. Эмоциональный интеллект. М., АСТ: АСТ Москва: Хранитель, 2008, 478 с.
3. Кимелев Ю. А. Философия религии. М., 1998. – 236 с.
4. Красников А. И. Методология классического религиоведения. Благовещенск; Библиотека журнала «Религиоведение». 2004, 148 с.
5 Lutz C. Unnatural emotions: Everyday sentiments on a Micronesian atoll and their challenge to western theory. – Chicago, Il; University of Chicago Press, 1988. – 365 p.
О понятии техногенной глобализации
Прежде чем сделать первый шаг в сторону осознания такого развития событий, определим то, что мы понимаем под техногенной глобализацией.
Согласно классическому определению глобализация — это процесс всемирной экономической, политической и культурной интеграции и унификации [1, с.6-31]. С нашей точки зрения, ее экономический, политический и культурный аспекты являются лишь следствиями развития информационно-телекоммуникационных технологий, благодаря которым стала возможным глобализация, в ее современном обыденном понимании.
Техногенная глобализация — это естественное и всепроникающее развитие информационно-телекоммуникационных социальных технологий по всему миру, распространяющихся преимущественно из единого центра, который находится в ведущих странах Запада — США и ряде стран ЕС. Важнейшей ее особенностью является выгодное Западу распространение по создаваемым каналам из центра на периферию западной культуры [2,3], а также, в меньшей степени, — моделей экономики (рыночный, финансовый капитализм) и политики (демократия), а также других социальных концептов.
Дата добавления: 2014-12-18; просмотров: 43 | Поможем написать вашу работу | Нарушение авторских прав |