Студопедия  
Главная страница | Контакты | Случайная страница

АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатика
ИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханика
ОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторика
СоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансы
ХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника

ТВОРЧЕСТВО Владислава НИКОЛАЕВИЧА ШЕРДАКОВА

Читайте также:
  1. IV. Правотворчество: понятие, функции, виды. Стадии законотворческого процесса.
  2. Взаимодействие рационального и иррационального в человеческом сознании. Познание и творчество.
  3. Воображение и творчество
  4. Воображение и творчество
  5. Деятельность и творчество
  6. Жизнь и творчество Беркли
  7. Лекция №12. Формы (источники) права. Правотворчество.
  8. Народное творчество 18 века
  9. Особенности усвоения детьми способов словообразования. Детское словотворчество.
  10. Педагогическое творчество

Werner was able to show, in spite of considerable opposition, that transition metal complexes consist of a central ion surrounded by ligands in a square-planar, tetrahedral, or octahedral arrangement. This was an especially impressive accomplishment at a time long before X-ray diffraction and other methods had become available to observe structures directly. His basic method was to make inferences of the structures from a careful examination of the chemistry of these complexes and particularly the existence of structural isomers. For example, the existence of two different compounds AX4 having the same composition shows that its structure must be square-planar rather than tetrahedral.

Государственное образовательное учреждение

Высшего профессионального образования

«МОСКОВСКИЙ ПЕДАГОГИЧЕСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ»

Факультет педагогики и психологии

Реферат по дисциплине «Философия» на тему:

ТВОРЧЕСТВО Владислава НИКОЛАЕВИЧА ШЕРДАКОВА

Преподаватель:

Макарьев Игорь Викторович

Кандидат философских наук

 

Автор:

студент III курса (экстернат)

Д.В. Соловьёв

 

Москва

ВВЕДЕНИЕ

Проблема этики является одной из центральных в русской философии. Последняя есть философия предупреждения. Её лейтмотив – нравственное вето на любой «прогресс», любой социальный проект, если они рассчитаны на принуждение, насилие над личностью. Русская философская классика XIX в. несла миру глубоко выстраданную опытом поколений истину: нет и не может быть такой цели, ради которой была бы допустима жертва хотя бы в одну человеческую жизнь, в одну каплю крови, в одну русскую слезинку.

С Ф.М. Достоевского («Легенда о великом инквизиторе») и Вл. Соловьёва («Три разговора») в русской философии и литературе берёт своё начало жанр антиутопии, блестяще продолженный и развитый мыслителями и художниками XX в. Этот жанр нередко требовал языка притчи, исповеди, проповеди, отказа от академических форм теоретизирования, от чисто рационалистического способа доказательства и обоснования, прочувствованных сердцем, пережитых, выстраданных истин. Глубокие исследователи, подлинные знатоки истории нашей отечественной философии (Н.А. Бердяев, Г.Г. Шпет, Н.О. Лосский, В.В. Зеньковский, А.Ф. Лосев) всегда подчёркивали сверхрационалистический способ и характер русского философствования, связывая его обычно с православным, восточно-христианским мировосприятием и мироощущением славянской души. «Русские не допускают, - писал Н.А. Бердяев, - что истина может быть открыта чисто интеллектуальным, рассудочным путём, что истина есть лишь суждение. И никакая гносеология, никакая методология не в силах, по-видимому, поколебать того дорационального убеждения русских, что постижение сущего даётся лишь цельной жизни духа, лишь полноте жизни». Только собрав в единое целое все свои духовные силы – чувственный опыт, рациональное мышление, эстетическую перцепцию, нравственный опыт и религиозное созерцание, - человек начинает понимать истинное бытие мира и постигает сверхрациональные истины о Боге. Примечательно, что даже наиболее выдающиеся русские позитивисты в своих работах отстаивали единство теоретической истины с такой истиной, как праведность. Таким образом, они полностью признали значение нравственного опыта. Это следует считать одной из причин, по которой русские мыслители остро отвергли учение о борьбе за существование как факторе эволюции.

Видимо для того, чтобы истина русской философии была услышана, в историческом плане нужно было пойти «от противного». Вероятно, неизбежно в XX веке должны были пролиться не капли, а реки невинной крови, долго не просыхать моря сиротских и вдовьих слёз, должны были рухнуть воздвигнутые на зыбком песке отвлечённого умозрения искусственные, античеловеческие конструкции-монстры, рассеяться и отринуты из человеческих душ ложные, губительные фетиши и соблазны. Но благо, времена эти вместе с господством одной «единственно верной» философии диалектического материализма позади, и сейчас в наш век «смуты» и постмодернистской раздробленности ох как не хватает философии цельности и нравственного миропонимания.

Целью настоящей работы является освещение творчества доктора философских наук, профессора МГУ Владислава Николаевича Шердакова (1935 – 2002). Круг интересов Владислава Николаевича – вопросы этики, в т.ч. христианской, философский анализ произведений Ф.М. Достоевского, В. С. Соловьёва, Н.Ф, Фёдорова, К.Н. Леонтьева, И А. Ильина и др. русских мыслителей. В таких работах крайне важна мировоззренческая позиция самого философа. Эволюция взглядов Владислава Николаевича, постепенный отход от атеистических позиций и путь к православному миропониманию неотъемлема от его научной деятельности, и с другой стороны, отражает одно из направлений мировоззренческого поиска постсоветской России.

 

 

КРАТКАЯ БИОГРАФИЯ

В.Н. Шердаков родился 16 июня 1935 года в селе Большая Лука Вадинского района Пензенской (тогда - Молотовской) области. Через несколько лет семья перебралась в Ленинград, где его отец Николай Иванович стал заведующим кафедрой научного атеизма Ленинградского государственного университета. В 1941 году его семья отправилась в эвакуацию г. Йошкар-Ола Марийской АССР. После войны семья возвратилась в Ленинград, где по окончании школы Владислав Николаевич поступил на философский факультет ЛГУ. «У меня были сомнения насчет выбора профессии, - рассказывал он. – Я очень увлекался математикой и физикой, хотел идти по стезе естествознания. Но не меньше влекла меня широта взгляда и сила духа, которые достижимы только при помощи философии». Владислав Николаевич закончил философский факультет с отличием. Он был примерным комсомольцев, секретарем факультетской комсомольской организации: как только подошел срок, не испытывая ни малейших сомнений, вступил в партию. Однако убежденность в незыблемости принципов научного коммунизма, вера в непререкаемый авторитет Сталина едва не поставили крест на его дальнейшей карьере. На пятом курсе он примкнул к группе комсомольцев, недовольных разоблачением культа личности вождя. Участие в этом деле закрыло перед ним возможность получения престижной работы. Владислава Николаевича взяли преподавать только в школу - учителем физики и математики. Подготовка по этим предметам на философском факультете ЛГУ была столь серьезной, что преподавать их в школе мог любой выпускник. За год работы учителем ему удалось написать и защитить кандидатскую диссертацию, после чего он перешел на работу в Ленинградский институт театра, музыки и кино. В 33 года Владислав Николаевич достиг пика своей карьеры: он был назначен директором музея истории религии и атеизма, находившегося в Казанском соборе. В 1979 г. перебравшись в Москву по семейным обстоятельствам, Владислав Николаевич работал в Академии общественных наук при ЦК КПСС и параллельно в институте философии РАН. Преподавал в качестве совместителя на кафедре этики философского факультета МГУ им. М. В. Ломоносова.

 

ВЕХИ ТВОРЧЕСТВА

Владислав Николаевич признавался: «По молодости я думал, что вершина философии – марксизм-ленинизм: по-другому тогда нельзя было думать». Он искренне верил в истинность марксистко-ленинской философии, все её выводы казались ему неопровержимыми. Его первые работы отражали эту позицию. Однако Владислав Николаевич продолжил свои поиски: «Затем пришло осознание, что немецкая классика все-таки выше. Потом для меня открылась русская философия, и отныне казалось, что она - предел совершенства. И только недавно я понял: нет ничего выше творений Отцов Церкви...».

Как происходит в человеке духовный переворот, как от атеизма он приходит к вере? Этот вопрос - один из самых загадочных в духовной судьбе личности. Христианская доктрина учит, что к вере можно прийти тремя путями: либо непосредственно по призыву Духа Святого, либо под впечатлением от знакомства с верующим, либо самостоятельно, через книги, предания, события жизни. Все три пути равны, и спасения можно достичь независимо от того, каким путем пришел к Богу. Как это произошло с Владиславом Николаевичем, трудно сказать; история обращения останется его личной тайной.

Владислав Николаевич защищал докторскую диссертацию (1975), уже будучи верующим. Тема звучала «Социально-психологический анализ христианского нравственного учения». В изданной им по материалам диссертации монографии «Иллюзия добра. Нравственные ценности и религиозная вера» хорошо просматривается религиозная вера автора, завуалированная по цензурным соображениям.

Пост директора музея истории религии и атеизма давал ему доступ к христианской литературе, к множеству книг, хранившихся в запасниках музея. Он познакомился со всем богатством православной мысли значительно раньше, чем пали идеологические оковы в нашей стране. Жития святых, творения Отцов Церкви, русские христианские просветители, духовные писатели, религиозные философы Серебряного века... Ему были доступны тысячи книг, свезенных в музей из разгромленных храмов, библиотек, частных коллекций. Тома с автографами Иоанна Кронштадтского, Сергея Нилуса, Виктора Несмелова; книги из библиотеки Царской семьи с пометками Александра III и Николая II. О своей духовной эволюции Владислав Николаевич рассказывал так: «Непосредственно перед своим обращением я находился под огромным влиянием Ф. Ницше. Можно сказать, стал настоящим ницшеанцем: ценил больше всего честность, интеллектуальную совесть, свободу суждения; поклонялся силе, красоте и мощи творческого дерзания. Был убежден, что религия - удел слабых, способных лишь повторять за кем-то, но не создавать свою систему ценностей. Но при этом я был мыслящим атеистом, т. е. привык ставить себя на место верующих, размышлял над их аргументами существования Бога и пытался найти контрдовод. Ф. М. Достоевский, которым я всерьез увлекся в то время, говорил, что атеизм ближе всего стоит к вере. Значительно хуже житейское равнодушие, т. е. отказ от размышления над религиозными основаниями нашей жизни.

Философские взгляды Владислава Николаевича всегда органично вытекали из его мировоззрения. И наоборот, свои философские убеждения он стремился сделать собственным мировоззрением, т. е. пытался жить согласно им. Именно в отрыве теоретических изысканий от мировоззренческих установок он видел главную беду современной отечественной философии. Люди верят в одно, поступают совершенно по-другому, думают о третьем, а философски доказывают четвертое. В итоге в голове у них образуется страшная смута, которую они желают передать собственным последователям. Но если нет целостности духа, то нет и глубины мысли. Умышленно кривить душой, идти против собственных убеждений ради конъюнктуры - духовное преступление. Не меньшее преступление – намеренно избегать размышления над самыми главными вопросами человеческой жизни. Владислав Николаевич, следуя за Ф. М. Достоевским, считал, что таких вопросов три: о бытии Бога, бессмертии души и смысле жизни. «Читая книги наших ведущих философов, - сетовал он, - я не могу ничего сказать об их религиозных и духовных взглядах». – «Но разве они их обязаны выражать?». «Возможно, нет, - отвечал профессор. - Но ведь эти люди берутся писать о жизни, о нравственности, о добре и зле. Читатель вправе у них спросить, верят ли они в Бога, в загробный мир?» - «А если они сомневаются, если у них нет готовых ответов?» - «Тогда так и надо сказать, так и надо написать в своей книге, что в самых главных вопросах человеческого бытия, из которых, в свою очередь, вытекают иные важные вопросы, у нас ясности нет. Но вообще ни словом не упомянуть, не сказать о том, что волнует без исключения всех людей - неправильно. А мы удивляемся, - добавил он, - почему люди в своем абсолютном большинстве равнодушны к философии. Но как же иначе? Мы же сами к ней, получается, равнодушны». Из этого рассуждения следовал педагогический вывод, сказанный профессором Владиславу Николаевичу, разумеется, после занятий: «Думай только о высоком, не разменивайся на мелочи. Не обращай внимания на этих (он махнул рукой куда-то в сторону коридора), разговаривай только с великими философами, изучая их произведения. И помни, что огонь зажигают только в молодом возрасте. Потом вдохновение пропадет».

Сам Владислав Николаевич был человеком, несомненно, обладавшим внутренним духовным ядром, «духовным кремлем», говоря словами И. А. Ильина. Главной твердыней этого кремля была христианская вера. Но какие выводы для своих философских исканий он из нее делал? В 1999 году вышло очередное издание словаря «Философы России». Вот как он сам представляет свои взгляды: «Считает себя приверженцем направления, созданного Ф. М. Достоевским. Высшее достижение в искусстве, философии рассматривает как раскрытие внутренней культуры народа; разрабатывает идеи единства добра, истины и красоты; оценивает рационализм и интеллектуализм как болезненное состояние духа; обосновывает первенство духовного перед материальным, нравственности перед экономикой и политикой; отставляет понимание нравственности не как правил, регулирующих поведение, а как главного духовного ориентира, способа бытия человека как человека; выдвигает понятие «подлинной жизни» (аутентичного существования) в качестве основополагающей категории этики». Таков набор идей, каждая из которых была плодом его многолетних размышлений. Из них легко угадывается его понимание философии.

Владислав Николаевич любил повторять мысль С. Л. Франка: «Гений... - есть всегда самое яркое и показательное выражение народной души в ее субстанциальной первооснове». Философия должна на языке понятий выразить вековые дерзания духа народа, к которому принадлежит мыслитель. Если она этого не делает, если является просто чьим-то личностным самоутверждением, тогда (прав Н. Ф. Федоров!) ее можно назвать высшей степенью праздности. Философ обязан помнить, что он не одинок в мире и несет ответственность за духовное развитие воспитавшей его культуры. Однако брать на себя смелость выразить чаяния всего человечества - непозволительная гордыня, поскольку личность принадлежит к определенной духовной традиции и не может брать ответственность за другие народы. Тем более, не смеет им диктовать иные устои и ценности.

Но если мы говорим о религиозности, о христианской вере, то не закрывает ли она саму возможность философии? Как известно, это старый спор, и любому, кто считает себя христианским мыслителем, приходится его разрешать. Владислав Николаевич рассуждал следующим образом. Секулярная философия занята поиском истины, а религиозная, получается, ее уже знает. Истина мира, т. е. Божественное бытие, открывается в акте веры. Но вера – это познание мистического мира, иного плана бытия. В нашем мире, в деле познания человека, общества, физической реальности мы должны опираться на разум. Кроме того, если секулярная философия пытается найти истину, то религиозная, уже исходя из осознания истины, занята ее более точным уяснением, доказательством и защитой. Наконец, ключевое различие происходит в самом понимании истины. Для обычного философского поиска она состоит в соответствии нашего знания реальности, т. е. в объективности знания. Такая истина бессодержательная и неодушевлена. Для религиозной философии истина - это полнота бытия, а точнее - соответствие нашей жизни Божественной полноте бытия. Она в высшей степени содержательная и личностна, ибо Бог - это совершенная личность. Различие в двух пониманиях истины прекрасно передано в Евангелии. Когда Понтий Пилат спросил у Христа: «Что есть истина?» - то ответом ему было молчание Спасителя. Почему? Потому, что он неправильно задал вопрос. А если бы он спросил: «Кто есть Истина?» - то услышал бы в ответ слова, сказанные Христом на Тайной вечере: «Я есмь путь, Истина и жизнь». Для религиозной философии истинная вера, истинное знание и подлинная жизнь совпадают. Эта соборная Истина познается не рациональным умозрением, а напряжением всех высших человеческих способностей: совестью, верой, разумом, ценностным чувством. Да и слово «познаётся» тут явно не подходит: Истина утверждается в духовном существе человека, преображая его душу и разум. Преображение, «обожение» человека - это и есть цель философии, это и есть истина. Но представим, что кому-то удалось достичь этого идеала. Означает ли это конец пути? Следуя за Ф. М. Достоевским, Владислав Николаевич полагал, что такой совершенной личности остается только одно - поделиться этой истиной с ближними, а самого себя, как носителя истины, отдать на служение людям. Так, как это сделал Богочеловек. Собственное спасение не может быть целью жизни. Ее подлинная цель - спасение всего мира.

Идея спасения не может быть охарактеризована вне контекста этики Именно ей Владислав Николаевич посвятил большую часть своих работ и считал её важнейшей частью философии. Несмотря на то, что первую половину жизни он отдал изучению истории и философии религии, его самая ранняя монография называлась «Евангельская нравственность и гуманизм» (1967), а вторая – «Социально-психологический анализ христианской морали» (1974). Религиозная философия включает в себя этику в качестве самой важной части, т. к. «обожение» достигается не только знанием, но, в первую очередь, действием. Бесспорно, религия и этика - не одно и то же. Никто не возьмёт на себя смелость утверждать их единство, но кто станет отрицать из взаимосвязанность и взаимообусловленность? Религия не существует без этики, хотя известны атеистические, безрелигиозные системы морали. Владислав Николаевич отнюдь не разделял мнения некоторых ортодоксальных богословов, что атеист не может быть нравственным. Более того, он признавался: «Самые порядочные люди, которых я встречал в жизни, были атеистами. Мой отец, например, был воплощением честности, великодушия, доброты, но атеистом считал себя от мозга и до костей. В протестантской теологии таких людей принято называть "анонимными христианами". Но честность, добродетельность, порядочность – достаточно ли этого для нравственности? Если понимать ее просто как правила жизни среди людей – то, несомненно. Так и апостол Петр говорит нам, что «дела закона в сердцах язычников написаны». Но ключевое слово здесь все-таки «закон». А цель христианской этики - жизнь не по закону, а по благодати. И любая этика, кроме указания на правила поведения, всегда говорила о Высшем благе, об Идеале. Чтобы достичь его, недостаточно просто следовать требованиям морали, надо посвятить себя служению Абсолютной ценности, которая бы обосновывала как поведение, так и всю систему жизненных предпочтений человека. Она не обязательно должна быть религиозной; вера - это дело личного выбора, но обязательно должна присутствовать в сознании личности. В данном случае нравственность получает более высокое значение: она - не правила поведения, она подлинная жизнь. Прекрасно эту мысль выразил «антихристианин» Ф. Ницше: «Во всякой морали дело идет о том, чтобы открывать, либо искать высшие состояния жизни». Владислав Николаевич объяснял студентам разницу в двух толкованиях морали, основываясь на житейском опыте. «Вам, наверное, приходилось встречать людей, которые делают все правильно. Они принципиальные, прямые, честные, не делают никому ничего плохого, наоборот, всем стараются помочь, но, тем не менее, вам они несимпатичны. В них нет радости, нет жизни, нет благодати. Они какие-то тягостные и совершенно непривлекательные для общения. Почему? Они лишены внутреннего духовного стрежня, лишены любви к тому, что превосходит их. Они поклоняются самим себе и восхищаются собственной порядочностью, вместо того, чтобы принять в свою душу Высшую ценность». Следует провести еще такое важное различие: первый пласт морали, понятый как нормы и правила, показывает меру человечности индивида. Преступающий заповеди «не убий», «не прелюбодействуй», «не кради» падает в своем бытийном статусе ниже животного, поскольку в братьях наших меньших есть зачатки нравственных чувств. Но другой, идеальный уровень морали, обозначающий мир высших ценностей, показывает уже не меру человечности, а меру подлинности жизни. Если мы толкуем нравственность таким образом, то ее уже нельзя считать регулятивом общественной жизни, находящимся рядом с другими способами духовного освоения действительности - наукой, религией, философией, искусством. Классическое определение морали как регулятора общественного поведения, принятое в советской этике, Владислав Николаевич считал совершенно неадекватным. Мораль, понятая как социальный феномен, никогда не регулировала общественные отношения; напротив, этим занимались практики, далекие от морали: прагматический интерес, порочные склонности, корысть и т. д. Если она что-либо и регулировала, то личное поведение человека, хотя и тут часто оказывалась в проигрыше. Мораль - не регулятор, а внутренний духовный ориентир, составляющий основу человечности. Она - не один из путей освоения реальности, а ценностное основание любой человеческой деятельности. Политика, экономика, искусство, наука, философия, педагогика - все это имеет право на существование, если служит развитию гуманности, добродетельности. Конечно, в действительности так не получается, как часто не удается личности жить согласно ее нравственному идеалу. Однако этот идеал существует в душе каждого человека; другое дело, что он может быть сильно замутнен страстями. Совпадение жизни и идеальной ценности дает высшее благо - подлинную жизнь.

Владислав Николаевич утверждал (и был прав), что вернул в отечественную философию важную категорию «подлинной жизни». Оно, на его взгляд, является основополагающим в этике, поскольку включает в себя понятия добра, блага, совершенства и счастья. В западной традиции особое внимание ей уделила философия экзистенциализма, которая акцентирует свой исследовательский интерес, в первую очередь, на подлинном существовании, т. е. развивает свои идеи в контексте проблематики бытия, поиске смысла существования, своей роли и своего места в окружающей действительности. Владислав Николаевич в свою очередь трактовал «подлинность» как философский синоним «христианского края», или Царствия Божьего, которое согласно православной философии, есть особое духовное состояние, которое доступно человеку уже в этой жизни. Подлинная жизнь - это преображение нравственного существа человека, духовная реальность совершенно иного, благодатного свойства. Но что делает нашу жизнь подлинной? Следуя размышлениям Владислава Николаевича, можно указать на три ступени восхождения к ней. Первая - это просто жизнь, согласная с моральными требованиями. Тот, кто не соблюдает важнейших заповедей, обрекает себя на постоянный разлад с собственной совестью, на ложь перед самим собой. Владислав Николаевич был уверен в том, что нарушение нравственного закона всегда влечет за собой обязательное воздаяние в виде разрушения духовного бытия и душевного равновесия. В качестве примера философ приводил слова Софокла из "Антигоны":

«О, узнай и запомни

Изречения древнего смысл:

Человек, различить неспособный,

Что есть зло и что есть добро,

К безумию движим

Властью богов и бедою навек заарканен».

В этом смысле нелишним будет обратиться к сюжетам произведений Ф.М. Достоевского, которые служат наглядным подтверждением того, что безумие становится «духовным рубежом» для тех героев романов Ф. М. Достоевского, которые утратили способность отличить добро от зла. В нашей действительности мы нередко видим, как изолгавшиеся до потери всякого приличия люди доходят до жизненной катастрофы. Вторая ступень восхождения к подлинности - любовь. Это слово слишком многозначно, но Владислав Николаевич придерживался, опять же, христианского толкования его смысла. На первый взгляд, она есть рядовой мотив наших поступков, позволяющий осознать, что в мире нет чужой беды. Но именно такое осознание позволяет назвать любовь онтологическим состоянием личности. Человек сам себя включает в живую связь с миром, близкими людьми, отчим домом, родной культурой, Богом. Общение с предметом любви, нерушимая сердечная привязанность к ним, переживание за их судьбу дает личности наполненность бытия. Без служения своим ближним жизнь человека превращается в пустоту, в духовное ничто. Подлинное бытие дает только любовь. И Владислав Николаевич, как всегда, объяснял эту мысль на обыденном языке: "Когда ты выходишь на улицу и, видя людской поток, не испытываешь злобы и раздражения, а напротив, переживаешь радость от новой встречи с миром - это и есть начало любви. Русская пословица гласит: "Любовь зла не мыслит". Напротив, ненависть, озлобленность заставляют личность замыкаться в себе и пытаться существовать только событиями внутренней жизни. Но очень быстро эгоист понимает, что за его якобы богатым духовным миром ничего нет, кроме пустоты. Эгоизм - есть путь к самоуничтожению, нравственной смерти при жизни. Старец Зосима из "Братьев Карамазовых" Ф. М. Достоевского на вопрос "Что есть ад?" отвечает: "Страдание о том, чего нельзя уже более любить".

Невозможно не обратить внимание на то, что любовь, кроме положительного онтологического смысла, имеет еще свою страстную, темную сторону. Немного в мире найдется преступлений, которые бы не оправдывались любовью к чему-либо. Поэтому это чувство обязательно должно основываться на исполнении нравственных заповедей, проходить проверку совестью с тем, чтобы сохранять свою нравственную чистоту. В резком противопоставлении любви и морального долга, особенно сильно выраженного в кантианской философии морали, Владислав Николаевич видел самую большую ошибку европейской этики. Она привела к окончательному разделению двух горизонтов нравственной жизни - требований и ценностей. В жизни такой конфликт встречается часто; например, счастья пытаются достичь неблаговидными поступками. Но как раз назначение этики и заключается в том, чтобы ликвидировать это противоречие, показать, что на горе своего ближнего построить собственное счастье невозможно. Причем примирение любви и совести не должно быть компромиссом, иначе получится, что мы в полной мере и не любим, и не живем по совести. Не следует уподоблять друг другу эти категории нравственности, они не равные феномены, а состоят в иерархии, где любовь по ценности выше долга. Поэтому их идеальные отношения следует выразить так: "Любить, но не позволять себе ничего такого, что пошло бы вразрез с твоей совестью". Идеалом такой жизни, нашедшим свое выражение в русской литературе, Владислав Николаевич считал Татьяну Ларину. Кто-то скажет, что Татьяна страдала больше, чем была счастлива. Но у нас идет речь не о счастье, а о подлинной жизни, которая невозможна без страдания. Это великий парадокс нашего бытия, но человек часто сознательно идет на страдание ради достижения истинной жизни. Существование, замкнутое между удовольствием и скукой, становится пустым, ибо личность опять же концентрируется вокруг лишь собственных ощущений. Но если человек страдает, значит, он жертвует собственным спокойствием ради достижения ценности, превышающей по значению его благополучие. Только для того, чтобы страдания дали полноту жизни, надо любить эту ценность, а не стремиться к ней из-за тщеславия или гордости. Страдать и не жить - страшное наказание. Такая судьба постигла персонажа "Братьев Карамазовых" - черта, ибо он не способен любить...

Высшая любовь, которая окончательно приводит человека к обретению подлинности, - любовь к Святыне. Это уже не чисто моральное, а скорее религиозное переживание, но оно имеет решающее значение для нравственной жизни личности. И. Кант настаивал на святости морального закона, но правильнее было бы говорить о Святости ценности, которая обосновывает этот закон. Без усмотрения в собственном бытии ценности, абсолютно превосходящей его самого, человек не сможет достичь истинной жизни. Признание исключительной ценности лишь за самим собой означает восхищение собственным несовершенством. Христианская этика объясняет бессмысленность жизни без Святыни следующими словами Христа Спасителя: "Всякий грех и хула простятся человекам; а хула на Духа не простится человекам; Если кто скажет слово на Сына Человеческого, простится ему; если же кто скажет на Духа Святого, не простится ему ни в сем веке, ни в будущем" (Мф. 12, 31-32). Не простится, ибо человек добровольно отстраняет себя от реальности, в которой единственно возможно спасение. Потерять веру в Высшую правду означает потерять веру в обретение смысла жизни. Но что же такое Святыня? То, ради чего единственно стоит жить, то, за что стоит умирать. Служение Абсолютной ценности, отдача ей своих сил и способностей наполняет бытие человека абсолютным смыслом. Платон определял это состояние как "перерождение в красоте", христианская философия - как обретение Божественной благодати, радость о Духе Святом. Тот, кто хоть на мгновение их обрел, будет стремиться к ним всю оставшуюся жизнь. И, самое главное, причастность к Святыне, к ее красоте дает человеку силы для нравственного совершенствования. "Жить можно только тем, за что ты можешь бороться и умереть", - говорил наш замечательный философ И. А. Ильин. И с присущим ему совершенством слога объяснял, что значить жить без Святыни: "Добро лишается корней, становится неустойчивым и негероическим. Нейтральное становится абсолютно безразличным, легкоустранимым, продажным и предательским. Зло - разнузданным, бесцеремонным и безудержным. Все кажется как бы Богом покинутым, Богом обессиленным, готовым к неизбежному концу". Святыня существует не только для религиозного сознания, она может жить и для секулярного мировоззрения. Более того, наряду с абсолютным смыслом божественной реальности для верующего человека должны существовать земные, вполне осязаемые Абсолютные ценности - Родина, семья, церковь, труд. Но все же высшее благо, преображенную душу и подлинную бесконечную жизнь, дает прикосновение к Божественному миру. Неверно считать, что подобное состояние существует только в загробном мире. В земной жизни человеку может стать доступным переживание действия божественной благодати и быть полным радостью о Духе Святом.

Владислав Николаевич, не без основания, утверждал, что категория Святости полностью утрачена отечественной этикой. Но, если этика не говорит об абсолютном смысле жизни, то она способна лишь посеять сомнение в душа человека в необходимости моральности. Трудно представить философа-моралиста, утверждающего, что все в мире относительно. На первый взгляд, таким был Ф. Ницше, но для него абсолютное значение получает сам процесс переоценки ценностей, обозначаемый им словом "нигилизм". Однако, с другой стороны, нельзя понимать этику как интеллектуальное усилие обосновать Святыню. Этика должна органично вытекать из нее и показывать, как сама Святыня обосновывает жизнь человека. Я могу предположить, что особенно педантичный исследователь заметит, что данные философские положения отнюдь не оригинальны. О любви, человечности, Святости говорила нам христианская философия. На этом основании строили свой поиск Абсолютного добра великие русские религиозные мыслители. Но Владислав Николаевич никогда не претендовал на оригинальность своих воззрений, он считал, что развивает лучшие традиции отечественной философии. Осмелюсь предположить, что быть оригинальным и неожиданным легче, нежели защищать и развивать духовные устои великой традиции. Истина находятся по ту сторону времени; она - вечна.

Нельзя не упомянуть еще об одной важной черте произведений Владислава Николаевича, отмеченной без исключения всеми, кто знаком с его работами. Это изумительно легкий стиль письма, уникальное сочетание простоты и глубины изложения сложнейших философских проблем. Он писал свои произведения таким же простым языком, как и говорил. В качестве подтверждения высказанного тезиса рекомендую ознакомиться с написанной им для школьников в качестве введения в этику брошюрой «Добро и зло»:

«Только из великой идеи может вытекать великое, общее дело (а не различные дела, хорошие и нехорошие) и только в этом великом и общем деле может проявляться, укрепляться и развиваться нравственность…

…Некогда считалось предосудительным и ставить вопрос: стоит ли мне быть нравственным? Но вопрос этот поставлен и требует ответа. Если нет высшего смысла и предназначения человека, то самым разумным представляется попользоваться жизнью в свое удовольствие…

…Каких людей формирует общество? Становятся ли они лучше, чище, благороднее или же ожесточаются, обособляются, делаются своекорыстными и лживыми? Этот показатель, очевидно, надо признать важнейшим. Мы не можем считать, что история развивается единственно возможным путем. Человечество подошло к тому рубежу, когда выбор пути становится не только возможным, но и необходимым. Как существо духовное, человек способен к самоопределению. Основными ориентирами в духовном самоопределении человека являются добро, истина и красота. Нравственное, познавательное и эстетическое начала вместе образуют духовную жизнь общества, порождают мораль, науку и философию, искусство. Соответственно этим трем видам духовной деятельности в истории выработались и идеалы личности: праведника, следующего идее добра; мудреца, разумом познающего истину; художника, творящего красоту. Религия обнимала и объединяла всю область духовного (отсюда - духовенство) и область познания, и эстетического вкуса, и нравственности. Так, христианская добродетель смирения ярко проявилась в эстетических представлениях («красота смирения» выразилась в храмовой архитектуре, иконописи, песнопении, даже во внешнем облике верующего), и в вероучении - трактовке сущности человека, греховности мира, путях искупления и спасения

… Духовность предполагает, что для человека существуют вопросы и цели высшего порядка (о смысле бытия), что он пытается разрешить эти вопросы и строить свою жизнь согласно своему пониманию мира. Простой крестьянин мог быть таковым, образованный интеллигент мог и не быть

… По отношению к самому себе первое нравственное требование состоит в том, чтобы каждый мог уметь владеть собой, ограничивать себя. Мог уметь посмотреть на себя, на свои поступки как бы со стороны. Чувство стыда, присущее только человеку, возникает тогда, когда низменные, животные побуждения нашей натуры берут над нами верх.

По отношению к другим, т. е. равным себе, людям нравственность выражается прежде всего в жалости, сочувствии, солидарности, в умении себя поставить на место другого, т.е. в способности к эмпатии в целом.

Наконец, нравственность определяется и отношением человека к высшей основе всех вещей, частным проявлением которой является жизнь вообще и его собственная жизнь. Человек ограничивает свой произвол, признавая свое место и свое назначение в мире и почитая как нечто непреложное и святое вытекающие отсюда обязанности. Это выражается в чувстве, которое часто называют благоговением. На его основе существуют религии. Но святое, святые обязанности признают не только верующие в Бога люди.

…Способность различать добро и зло является родовым отличительным признаком человека. Подобно эстетическим и интеллектуальным способностям, нравственная способность может быть развита, а может быть подавлена, искажена, изуродована. Дело нравственного воспитания не сводится к передаче и усвоению информации о морали. Великие педагоги прошлого уподобляли воспитание не наполнению пустого сосуда, а возжжению светильника. Наши нравственные оценки и поступки не определяются рациональными доводами, хотя таковые в этом участвуют, они коренятся в глубоких пластах нашей психики, вытекают из органической необходимости.

… Та или иная идея (политическая, экономическая, нравственная) оправдана в той мере, в какой она соответствует действительности. Но если политические или экономические идеи и проекты обосновываются эффективностью их воплощения, практически ми результатами, то нравственность предстает не как средство, ведущее к конкретному результату, выигрышу, успеху, а как самоценность. В явной или неявной форме нравственность заключает в себе представление об абсолютно значимом, безусловном, о священном. Священное же не обосновывается, оно само служит обоснованием поведения. Так, эффективность политических или экономических мер должна быть согласована и с нравственными критериями. Главный вопрос состоит в том, имеют ли моральные представления объективную основу, не зависящую ни от человека, ни от человечества, или же они изобретения человеческого разума, выработанные обществом правила общежития, и только.»

В этой работе автор достиг удивительной простоты изложения, близкой детскому мироповосприятию и доступной пониманию. Важно однако обратить внимание на то, что достигнуто это было не в ущерб бездонной диалектике отношений добра и зла. Кому-то может показаться, что простота языка - отнюдь не выдающееся достижение, ориентируясь на типичное предубеждение о том, философская мысль всегда была сложной и ориентировалась на достаточно узкий круг людей. Такое утверждение весьма спорно, а в отношении этики - однозначно ложно. Этика призвана говорить с людьми об их жизни, она - не монолог, а диалог. И вести этот диалог необходимо не потому, что мы философы, а поскольку мы - люди и должны жить по-человечески. Разве можно разговаривать со своими ближними на жутком, наукообразном языке? По мнению Владислава Николаевича, использование подобного языка ведущими отечественными специалистами в области этики обусловило крайне низкий интерес к нравственной философии со стороны читающей публики. Именно он иронично замечал, что некоторые его коллеги слишком прямолинейно поняли термин К. Маркса и решили заниматься не творчеством, а "духовным производством". Знаю, что некоторые известные российские философы завидовали вдохновенному стилю Владислава Николаевича. Кое-кто упрекал его в излишне упрощенной манере излагать свои мысли. Но он всегда им отвечал: "А зачем мне заумь? Я ведь разговариваю со своим народом".

 

Самая важная тема, по собственному признанию Владислава Николаевича, над которой он работал в последнее десятилетие жизни, - нравственное отношение к земле. Для современной российской философии проблема эта новая и неожиданная. Однако для русской культуры тема отношения человека к своей земле, понятой в самом широком смысле: как родная почва, как кормилица, как отчий дом, - является важнейшей. Обычно отношение человека и земли представляют в виде сельского хозяйства, а его, в свою очередь, как одна из отраслей экономики. Но для того, кто жил и трудился на земле, она только в последнюю очередь имеет прагматическое значение. Самое первое отношение, постигаемое чисто интуитивно, - это бесконечная любовь и благодарность родной земле; по нравственному значению она равно отношению к матери. В свое время Н. Ф. Федоров отметил глубочайший нравственный смысл народного поэтического образа "мать Сыра-Земля". Как много ценностей выражено в этом образе! Земля - источник жизни, место нашего пребывания на земле, дом наших предков. Если отношение к земле такое же, как и к матери, то мы обязаны заботиться о ней, делать ее жизнь как можно более прекрасной. Однако в отличие от матери, земля не только место рождения, но и место упокоения. Она возьмет наше тело, в то время как Бог примет нашу душу. На основании этого приходим к выводу, что земля - это прах наших предков. С этой, т. е. нравственной точки зрения, невозможно себе представить, что она может быть объектом купли-продажи. Развивая ход этих мыслей, Г. П. Федотов отмечал, что в народном сознании земля - хранительница нравственного закона родовой жизни, существо страдающее, любящее и еще бессмертное. Она - свидетельница смены поколений, но она же связывает нас с предыдущими поколениями посредством труда, вложенного в нее. Она показывает человеку, что он не одинок на земле; до него жили тысячи таких же, как он, думавших, любивших и страдавших подобно ему. Наконец, земля как отчий дом – великая утешительница. К ней, потерпев жизненные неудачи, возвращается человек, дабы там, в единственном месте на земле, где его всегда рады видеть, пытаться начать заново свою жизнь. В Библии Господь, отдавая людям в пользование землю, заповедовал им возделывать сад. Это можно понять так, что нам следует сохранять ее от разрушительных сил и умножать ее созидательное, рождающее начало. Мы должны стремиться придать природной красоте не временный, а вечный характер, ибо преображенное человечество будет жить на преображенной земле...

Развивая взгляды русских мыслителей, Владислав Николаевич показывал, какое огромное значение могут иметь их выводы для социальной жизни и, главным образом, в деле возрождения нашей Родины. Во-первых, мы должны признать, что сельское хозяйство - основа экономики, поскольку хлеб - основа жизни. Если страна не может произвести минимум продуктов питания, то она обречена быть в зависимости от экспортеров. Во-вторых, при должном отношении государства к сельскому хозяйству, на земле работает наиболее патриотически настроенное население, ибо, как уже было сказано, их с родной землей связывает особое нравственное чувство. Именно на них следовало бы опираться при воплощении в жизнь любых проектов реформирования страны. Другой важный вывод: надо перестать надеяться, что хозяйственную жизнь можно наладить лишь экономическими мерами. Цель возрождения и преображения достигается только нравственными средствами. Если человек не находит смысла в своем труде, если ему не дают свободно возделывать свой сад, воспитывать детей, жить по совести, то никакие экономические меры не смогут ничего изменить. А если еще постоянно человеку внушать, что его Родина - историческая неудача, если он сам - бездельник, пьяница и вор, тогда любые меры изначально обречены быть неуспешными. Если мы осознаем нравственный смысл труда, то увидим, что вся хозяйственная жизнь свидетельствует о главенствующей роли духовного фактора в жизни. "Главное - то, что у человека на душе", - любил повторять Владислав Николаевич. Трудолюбие, честность, патриотизм зависят не от материального состояния, а от того, смогло ли общество вовремя воспитать в личности эти ценности. Смогло ли оно показать, что только этот путь ведет к торжеству человечности, к подлинной жизни, а путь противный - к смерти. На основании этого необходимо сформулировать следующий вывод - о необходимости нравственного воспитания. Это словосочетание настолько часто повторяется, что многие его воспринимают с подозрением. Но Владислав Николаевич вкладывал в него вполне определенный смысл. Он любил повторять мысль Ф. М. Достоевского, идейные взгляды которого разделял: "Без великой идеи не может жить ни человек, ни нация". Воспитание - значит утверждение в душе человека этой идеи. И воспитывать мы можем только тогда, когда мы собственным примером показываем свою готовность ей служить. Ф. М. Достоевский говорил, что идея может быть плодотворной, если указывает нам на великое дело. В наше время, в эпоху великой смуты, в основе духовной атмосферы общества должна лежать идея служения Родине, равнозначная идее служению Богу, так как Бог выше России, но именно Он даровал нам родную землю. Потерять ее – значит утратить Дар Божий, потеряем - никогда себе не простим.

В последние два года жизни Владислав Николаевич уже ничего не писал. Осмелюсь предположить, что он чувствовал тщетность своих усилий. Он разделил судьбу многих людей своего поколения, которые всю жизнь трудились на благо нашей страны, и в итоге пережили ее развал, а затем настоящую нравственную катастрофу всего общества. Нигде и никогда доселе не царил такой культ наживы, разврата, преступного образа жизни и бесчестия. Всегда зло пыталось рядиться в одежды добра, дабы казаться привлекательным. Но в нашей стране за последние полтора десятка зет зло откинуло маскировку и в открытую заявило свои права на души целых народов. "Я написал "Добро. Истина. Красота", - говорил Владислав Николаевич, - теперь самое время писать "Зло. Ложь. Безобразие". Люди теряют человеческий облик, предаются пороку и внушают себе, что порок для них благо. С одной стороны, это выглядит ужасно, но, с другой, - тот факт, что зло больше не скрывается, дает нам возможность его видеть и ему противостоять. И тут в решающую битву за свою родную культуру обязана была вступить российская интеллигенция. Ни телевидение, ни пресса, ни политики не посмели бы лить потоки грязи на нашу страну, если бы образованный слой изначально восстал против антирусской направленности "реформ". Но интеллигенция в очередной раз проявила наихудшие качества и посчитала, что Россия и русский народ являются меньшей ценностью, чем собственное благополучие. "Как же так?!" - возмущался Владислав Николаевич, наблюдая, как его бывшие и нынешние коллеги, продаваясь за мизерное количество долларов, писали о своей Родине любые гадости, дабы угодить новым хозяевам жизни. "Это же Родина, понимаешь: Ро-ди-на... Это все равно, что говорить гадости о своей матери, жене, детях..."

Тот режим, который до сих пор царствует в нашей стране, Владислав Николаевич отвергал категорически. Философ считал, что такого подлого времени в России не было никогда. Но тем не менее он не оставлял своей веры в спасение своей Родины; "Я верю в Бога, поэтому я верю в Россию", - как-то обмолвился он. Россию никогда не поздно спасать; если опомнимся сейчас, то у нас есть все возможности. Но надо было видеть, как загорались глаза Владислава Николаевича, как он весь преображался, когда говорил о простом народе, о деревне, о русской природе, когда читал стихи Пушкина и Есенина. Однако любовь к Родине - это не наслаждение, это тяжкий крест. Особенно сейчас, когда она находится в состоянии смертельной болезни. Страшно осознавать, что твоя любовь почти ничего не может изменить, и это жуткое состояние приносит тяжкие страдания. Но не может без них быть подлинной жизни! От Владислава Николаевича я впервые услышал парадоксальную поговорку: "Был бы русским - заплакал..." В ней русский народ с поразительной зоркостью раскрыл диалектику любви и страдания.

И что же говорит нам страдальческая любовь? Владислав Николаевич видел такую картину. Конечно, дух нашего народа страшно покорежен случившемся. Никогда так не пили и не воровали, как теперь, и никогда не было такого беспросветного отчаяния. Но все же, русский народ в своем большинстве остается таким же, каким видел его Ф. М. Достоевский, - «богоносцем». Что это значит? К сожалению, мы можем наблюдать в достатке неправильные толкования и намеренные некорректные трансформации смысла этого выражения. А Достоевский таким словом хотел выразить самую простую мысль: обычный человек может делать неблаговидные вещи, но никогда свой грех не назовет добром. Он знает, что неправ, и знает, в чем состоит Правда. Но сил следовать ей не хватает, поскольку все хорошее - трудно. И последние духовные силы отнимают те, кто считает себя образованным и поэтому отделяет себя от народа. В их мировоззрении, пропитанном ложью и ненавистью к своей стране, любой грех оправдывается, а добродетель развенчивается. Дух сомнения не позволяет им принять народную Правду, а дух растления вызывает к ней ненависть. "Обрати внимание, - говорил Владислав Николаевич, - как только перед аудиторией ученых слушателей стоит просто произнести "русский народ", "православная церковь", "Родина", "армия", "Святая Русь", то многие из слушателей впадают в совершенно необъяснимый припадок бешенства. Так они привыкли уничтожать все великое, созданное нашим народом. Святые Отцы называли это состояние "одержимостью бесом". Иного объяснения их поведению я не вижу". А в провинции дела обстоят совершенно по-иному. Удивительно, но, несмотря на колоссальные усилия политтехнологов всех мастей, наш народ все понимает, что происходит со страной. Ф. М. Достоевский говорил, что нашему народу требуется просвещение, которое даст ему силы противостоять греху. Но для этого надо сделать так, чтобы наш образованный слой принял народную культуру, чью основу составляет христианское мировоззрение. И не просто принял как основу своей духовности, но и показал пример жертвенного служения ей.

Есть мнение, что настоящая любовь имеет смысл только тогда, когда воплощается в действии. Мы так все устали от слов, мы так все устали от общего всезнайства, которые тем не менее ничего в нашем бытии не меняют. Какой толк от самых правильных слов, если они не приводят к действию? Но правильное слово, преображающее души людей, - это и есть высшее действие, на которое способен смертный. От философа нельзя требовать социальных преобразований, но можно требовать роли хранителя нравственных устоев своего народа. И Владислав Николаевич совершил, возможно, самое важное действие: во время торжества русофобии он спел гимн русской культуре и русскому народу-труженику, и во время разгула пропаганды бесчеловечности он возвысил голос в защиту Добра, Истины и Красоты, в защиту Образа Божия в человеке. Скажут, что он был не одинок в своем начинании, и приведут в пример десятки имен людей, которые на своем поприще думали и чувствовали так же, как и Владислав Николаевич. Этот факт позволяет нам вернуться к утверждению того, с чего мы начинали своё рассуждение: чем усерднее соблазняет души людей враг рода людского, тем отважнее дух человеческий борется за свою подлинную жизнь...

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

В период своего студенчества я имел возможность наблюдать многих преподавателей, каждый из которых отличался определёнными особенности в стиле своего взаимодействия с учащимися, в отношении к преподаваемой научной дисциплине, характере предоставления материала. Однако, как бы ни был индивидуален педагогический стиль каждого преподавателя, уже тогда в своём достаточно юном сознании я смог определить для себя 2 общих доминантных полиса и условно разделить таким образом всех известных мне учителей на две большие группы: явственно выделял я преподавателя математики и математика, преподавателя физики и физика, преподавателя философии и философа... Для первой группы изучаемый предмет был их профессией, для вторых – их жизнью. Владислав Николаевич несомненно относился ко вторым.

По итогам жизни философа, при осмыслении его идейных позиций принято задавать следующие вопросы: создал ли он свою философскую школу, направление? Применительно к Владиславу Николаевичу так вопрос ставить неправильно, ибо он никогда не желал этого. Он сам себя считал последователем великих русских гениев Ф. М. Достоевского, А. С. Пушкина, С. А. Есенина. Только их он почитал как величайших философов, ибо им было доступно самое главное: просветлять и преображать души людей. Этим величайшим даром они обязаны любви к своей Родной земле и народу, взрастившему их. Кроме того, Владислав Николаевич никогда не пытался никого учить. Он говорил, что просто помогает нам обратить внимание на бессознательно бытующую в нас тягу к Высшему. Но была одна мысль, которую он не уставал нам внушать. Без любви к своей Родине все начинания человека обречены на провал, а сам он на духовное банкротство. "Потеряете Родину, - говорил он, как бы обращаясь к поколению молодых, - потеряете всю свою жизнь". И еще одна его фраза, которую мне никогда не суждено забыть: "Любить Родину - это такая высота, такая благодать! Любить Родину – это Дело Божие на земле". Таково самое краткое выражение его духовного завещания.

ЛИТЕРАТУРА

1. Философия: Учебник для высших учебных заведений / под ред. д.ф.н. В.П. Кохановского – Ростов н/Д.: «Феникс», 1996 – 576 с.

2. Лосский Н.О. История русской философии. – М.: Академический проект, 2007 – 551 с.

3. Скворцов А. Дело божие на земле (Памяти Владислава Николаевича Шердакова) / Журнал Подъём. Философские беседы.

4. Шердаков В.Н. Добро и зло (очерк нравственной философии) / Новое в жизни, науке, технике. Сер. «Человек и общество» №1 — М.: Знание, 1992. — 64 с.

5. Шердаков В.Н. Иллюзия добра: Моральные ценности и религиозная вера. — М.: Политиздат, 1982. — 287 с.

6. Шердаков В.Н. Моральные ценности социализма и религия / журнал Вопросы научного атеизма. 1986 г. Вып.35. С. 52-81.




Дата добавления: 2014-12-20; просмотров: 34 | Поможем написать вашу работу | Нарушение авторских прав

<== предыдущая лекция | следующая лекция ==>
Coordination theory of Werner. Structure of coordination compounds: complex-former, ligands, external and internal sphere of CC, coordination number.| ЦЕЛИ ОСВОЕНИЯ ДИСЦИПЛИНЫ

lektsii.net - Лекции.Нет - 2014-2024 год. (0.022 сек.) Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав