Студопедия  
Главная страница | Контакты | Случайная страница

АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатика
ИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханика
ОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторика
СоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансы
ХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника

Фон Гумбольдт Вильгельм Избранные труды по языкознанию. – М.: Прогресс, 1994.

Читайте также:
  1. АРИСТОТЕЛЬ: годы жизни, основные труды, концептуальные положения, теории, высказывания, оказавшие влияние на развитие экономики
  2. Бейтсон Г. Экология разума. Избранные статьи по антропологии, психиатрии и эпистемологии / Пер. с англ. М.: Смысл. 2000. - 476 с.
  3. Бейтсон Г. Экология разума. Избранные статьи по антропологии, психиатрии и эпистемологии / Пер. с англ. М.: Смысл. 2000. - 476 с.
  4. Вебер М. О некоторых категориях понимающей социологии // Избранные произведения. М., 1990г.
  5. Вильгельм Дильтей
  6. Вильгельм Максимилиан Вундт
  7. Вильгельм Райх
  8. Георг Вильгельм Фридрих Гегель (1770 – 1831).
  9. Герман Вильгельм Фогель. Спектральная сенсибилизация.
  10. Готфрид Вильгельм Лейбниц

Важное значение в профилактике гриппа имеет комплекс мероприятий, включающий соблюдение противоэпидемических правил, закаливание, применение иммуностимуляторов. При этом обеспечивается защита не только от гриппа, но и от других инфекций.

Фон Гумбольдт Вильгельм Избранные труды по языкознанию. – М.: Прогресс, 1994.

1. Сравнительное изучение языков только в том случае смо­жет привести к верным и существенным выводам о языке, разви­тии народов и становлении человека, если оно станет самостоятель­ным предметом, направленным на выполнение своих задач и пре­следующим свои цели. Но такое изучение даже одного языка будет весьма затруднительным: если общее впечатление о каждом языке и легко уловимо, то при стремлении установить, из чего же оно скла­дывается, теряешься среди бесконечного множества подробностей, которые кажутся совершенно незначительными, и скоро обнаружи­ваешь, что действие языков зависит не столько от неких больших и решающих своеобразий, сколько от отдельных, едва различимых следов соразмерности строения элементов этих языков. Именно здесь всеохватывающее изучение и станет средством постижения тонкого организма (feingewebten Organismus) языка, так как проз­рачность в общем всегда одинаковой формы облегчает исследова­ние многоликой структуры языка.

2. Как земной шар, который прошел через грандиозные ка­таклизмы до того, пока моря, горы и реки обрели свой настоящий рельеф, с тех пор остался почти без изменений, так и языки имеют некий предел своей завершенности, после достижения которого уже не подвергаются никаким изменениям ни их органическое строе­ние, ни их прочная структура. Зато именно в них как живых соз­даниях духа (Geist) могут в пределах установленных границ проис­ходить более тонкие образования языка. Если язык обрел свою структуру, то основные грамматические формы не претерпевают никаких изменений; тот язык, который не знает различий в роде, падеже, страдательном или среднем залоге, этих пробелов уже не восполнит; большие семьи слов также мало пополняются основными [307] видами производных. Однако посредством созданных для выраже­ния более тонких ответвлений понятий, их сложения, внутренней перестройки структуры слов, осмысленного соединения и прихот­ливого использования их первоначального значения, точно схва­ченного выделения известных форм, искоренения лишнего, сглажи­вания резких звучаний язык, который в момент своего формирова­ния довольно примитивен и слаборазвит, может обрести новый мир понятий и доселе неизвестный ему блеск красноречия, если судьба одарит его своей благосклонностью.

3. Достойным упоминания является то обстоятельство, что еще не было обнаружено ни одного языка, находящегося за пределами сложившегося грамматического строения. Никогда ни один язык не был застигнут в момент становления его форм. Для того чтобы проверить историческую достоверность этого утверждения, необ­ходимо основной своей целью сделать изучение языков первобыт­ных народов и попытаться определить низшее состояние в ста­новлении языка, с тем чтобы познать из опыта хотя бы первую ступень в иерархии языковой организации. Весь мой предшест­вующий опыт показал, что даже так называемые «грубые» и «вар­варские» диалекты обладают всем необходимым для совершенного употребления и что они являются теми формами, где, подобно са­мым высокоразвитым и наиболее замечательным языкам, с течением времени мог выкристаллизоваться весь характер языка, пригод­ный для того, чтобы более или менее совершенно выразить любую мысль.

4. Язык не может возникнуть иначе как сразу и вдруг, или, точнее говоря, языку в каждый момент его бытия должно быть свой­ственно все, благодаря чему он становится единым целым. Как не­посредственная эманация органической сущности в ее чувствен­ной (sinnlich) и духовной значимости язык разделяет природу все­го органического, где одно проявляется через другое, общее в ча­стном и где благодаря всепроникающей силе образуется целое. Сущность языка беспрерывно повторяется и концентрически проявляется в нем самом; уже в простом предложении, поскольку оно основано на грамматической форме, видно ее завершенное единст­во, и так как соединение простейших понятий побуждает к дейст­вию всю ткань категорий мышления,— где положительное влечет за собой отрицательное, часть — целое, единичное — множество, следствие — причину, случайное — необходимое, относительное — абсолютное, где одно измерение пространства и времени требует другого, где одно ощущение находит себе отклик в другом, близ­лежащем ощущении, — то, как только достигается ясность и опреде­ленность выражения простейшего соединения мыслей, а также соответствующее обилие слов, целостность языка налицо. Каждое высказанное участвует в формировании еще не высказанного или его подготавливает.

5. Таким образом, две области совмещаются в человеке, каж­дая из них может члениться на обозримое количество конечных элементов и обладает способностью к их бесконечному соединению, [308] где своеобразие природы отдельного выявляется всегда через отношение его составляющих. Человек наделен способностью как разграничивать эти области — духовно — посредством рефлексии, физически — произносительным членением (Articulation),— так и вновь воссоединять их части: духовно — синтезом рассудка, фи­зически — ударением, посредством которого слоги соединяются в слова, а из слов составляется речь. Поэтому, как только его созна­ние настолько окрепло, чтобы в обе области проникнуть с помощью той же силы, которая может вызвать такую же способность проник­новения у слушающего,— он овладел уже их целым. Их обоюдное взаимопроникновение может осуществляться лишь одной и той же силой, и ее направлять может только рассудок. Способность чело­века произносить членораздельные звуки — пропасть, лежащая между бессловесностью животного и человеческой речью,— также не может быть объяснена чисто физически. Только сила самоосоз­нания способна четко расчленить материальную природу языка и выделить отдельные звуки — осуществить процесс, который мы называем артикуляцией.

6. Сомнительно, чтобы более тонкое совершенствование языка можно было связывать с начальным этапом его становления. Это совершенствование предполагает такое состояние, которого народы достигают лишь за долгие годы своего развития, и в этом процессе они обычно испытывают на себе перекрестное влияние других на­родов. Такое скрещивание диалектов является одним из важней­ших моментов в становлении языков; оно происходит тогда, когда вновь образующийся язык, смешиваясь с другими, воспринимает от них более или менее значимые элементы или когда, как это про­исходит при огрублении и вырождении культурных языков, не­многие чуждые элементы нарушают течение их спокойного разви­тия, и существующая форма перестает осознаваться, искажается, начинает переосмысливаться и употребляться по другим законам.

7. Едва ли можно оспаривать мысль о возможности независимого друг от друга возникновения нескольких языков. И обратно, нет никакого основания отбросить гипотетическое допущение всеоб­щей взаимосвязанности языков. Ни один из самых отдаленных уголков земли не является настолько недоступным, чтобы населе­ние и язык не могли появиться там откуда-то извне; мы не распо­лагаем никакими данными для того, чтобы оспаривать существо­вание рельефа материков и морей, отличного от теперешнего. При­рода самого языка и состояние человеческого рода до тех пор, пока он еще не сформировался, способствуют такой связи. Потребность быть понятым вынуждает обращаться к уже наличествующему, по­нятному, и, прежде чем цивилизация еще более сплотит народы, языки долго будут оставаться достоянием мелких племен, которые так же мало склонны утверждать право на место своего поселения, как и неспособны успешно защитить его; они часто вытесняют друг друга, угнетают друг друга, смешиваются друг с другом, что, бесспорно, сказывается и на их языках. Если даже и не соглашаться с мыслью о первоначальной общности происхождения языков, то [309] едва ли можно найти племенной язык, сохранивший свою чистоту в процессе развития. Поэтому основным принципом при исследо­вании языка должен считаться тот, который требует устанавливать связи различных языков до тех пор, пока их можно проследить, и в каждом отдельном языке точно проверять, образовался ли он самостоятельно или же на его грамматическом и лексическом со­ставе заметны следы смешения с чужим языком и каким именно.

8. Таким образом, при проверочном анализе языка следует раз­личать три момента:

первичное, но полностью завершенное, органическое строение языка;

изменения, вызываемые посторонними примесями, вплоть до вновь приобретенного состояния стабильности;

внутреннее и более тонкое совершенствование (innere Ausbildung) языка, когда его отграничение от других языков, а также его строение в целом остаются неизменными.

Два первых пункта еще трудно точно разграничить. Но выде­ление третьего основывается на существенном и решающем отли­чии. Границей, отделяющей его от других, является та закончен­ность организации, когда язык обретает все свои функции, сво­бодно используя их; за пределами этой границы присущее языку строение уже не претерпевает никаких изменений. На фактах дочер­них языков, развившихся из латинского, новогреческого и англий­ского, которые служат поучительным примером и являются благо­датным материалом для исследования возможности возникновения языка из весьма разнородных элементов, период становления языка можно проследить исторически и до известной степени определить заключительный момент этого процесса; в греческом языке при его первом появлении мы находим такую высокую степень завершенно­сти, которая не свойственна никакому другому языку; но и с этого момента — от Гомера до александрийцев — греческий продолжает идти по пути дальнейшего совершенствования; мы видим, как рим­ский язык в течение нескольких десятилетий находился в состоянии покоя, прежде чем в нем стали проступать следы более тонкой и развитой культуры.

9. Приведенная выше попытка разграничения очерчивает две различные части сравнительного языкознания, от соразмерности трактовки которых зависит степень их законченности. Различие языков является темой, которую следует разработать исходя из данных опыта и с помощью истории, рассматривая это различие в своих причинах и следствиях, в своем отношении к природе, судь­бам и целям человечества. Однако различие языков проявляется двояким образом: во-первых, в форме естественно-исторического явления как неизбежное следствие племенных различий и обособ­лений, как препятствие непосредственному общению народов; за­тем как явление интеллектуально-телеологическое, как средство формирования наций, как орудие создания более многообразной [310] и индивидуально-своеобразной интеллектуальной продукции, как творец такой общности народов, которая основывается на чувстве общности культуры и связывает духовными узами наиболее обра­зованную часть человечества. Последняя форма проявления языка свойственна только новому времени, в древности она прослежи­валась лишь в общности греческой и римской литератур, и так как расцвет последних не совпадал во времени, то наши сведения о ней не являются достаточно полными.

10. Ради краткости изложения я хочу, безотносительно к одной небольшой неточности, которая заключается в том, что образо­вание, конечно, оказывает влияние на уже сформировавшийся ор­ганизм языка, а также в том, что последний, еще до того как он обрел это состояние, бесспорно, подвергался влиянию образова­ния, рассмотренные выше части сравнительного языкознания назвать:

изучением организма языков;

изучением языков в состоянии их развития.

Организм языка возникает из присущей человеку способности и потребности говорить: в его формировании участвует весь на­род; культура каждого народа зависит от его особых способностей и судьбы, ее основой является большей частью деятельность от­дельных личностей, вновь и вновь появляющихся в народе. Орга­низм языка относится к области физиологии интеллектуального человека, культура — к области исторического развития. Анализ организма языка ведет к измерению и проверке области языка и области языковой способности человека; исследование более вы­сокого уровня образования ведет к познанию того, каких вершин человеческих устремлений можно достичь посредством языка. Изу­чение организма языка требует, насколько это возможно, широких сопоставлений, а проникновение в ход развития культуры — сосре­доточения на одном языке, изучения его самых тонких своеобра­зий — отсюда и широта охвата и глубина исследований. Следова­тельно, тот, кто действительно хочет сочетать изучение этих обоих разделов языкознания, должен, занимаясь очень многими, раз­личными, а по возможности и всеми языками, всегда исходить из точного знания одного-единственного или немногих языков. От­сутствие такой точности ощутимо сказывается в пробелах никогда не достигаемой полноты исследований. Проведенное таким образом сравнение языков может показать, каким различным образом чело­век создал язык и какую часть мира мыслей ему удалось перенести в него, как индивидуальность народа влияла на язык и какое об­ратное влияние оказывал язык на нее. Ибо язык и постигаемые через него цели человека вообще, род человеческий в его посту­пательном развитии и отдельные народы являются теми четырьмя объектами, которые в их взаимной связи и должны изучаться в сравнительном языкознании.

11. Я оставляю все, что относится к организму языков, для более обстоятельного труда, который я предпринял на материале амери­канских языков. Языки огромного континента, заселенного и [311] исхоженного массой различных народностей, о связях которого с другими материками мы ничего не можем утверждать, являются благодатным объектом для этого раздела языкознания. Даже если обратиться только к тем языкам, о которых имеются достаточно точные сведения, то обнаруживается, что по крайней мере около 30 из них следует отнести к языкам совершенно неизвестным, кото­рые можно рассматривать именно как столько же новых естествен­ных разновидностей языка, а к этим языкам следует присоединить еще большее количество таких, данные о которых не являются до­статочно полными. Поэтому очень важно точно расклассифициро­вать все эти языки. При таком состоянии языкознания, когда еще недостаточно глубоко исследованы отдельные языки, сравнение це­лого ряда таких языков может очень мало помочь. Принято считать, что вполне достаточно фиксировать отдельные грамматические свое­образия языка и сопоставлять более или менее обширные ряды слов. Но даже самый примитивный язык — слишком благородное творение природы для того, чтобы подвергать его столь произволь­ному членению и фрагментарному описанию. Он — живой орга­низм (organisches Wesen), и с ним следует обращаться как с тако­вым. Поэтому основным правилом должно стать изучение каждого отдельного языка в его внутренней целостности и систематизация всех обнаруженных в нем аналогий, с тем чтобы овладеть знания­ми способов грамматического соединения мыслей, объемом обозна­ченных понятий, природой их обозначения, а также постичь тен­денцию к развитию и совершенствованию, свойственную в большей или меньшей мере каждому языку. Кроме таких монографий о всех языках в целом, для сравнительного языкознания необходимы также исследования отдельных частей языкового строения, напри­мер исследование глагола во всех языках. В таких исследованиях должны быть обнаружены и соединены в одно целое все связующие нити, одни из которых через однородные части всех языков тянут­ся как бы вширь, а другие, через различные части каждого язы­ка,— как бы вглубь. Тождественность языковой потребности и языковой способности всех народов определяет направление пер­вых, индивидуальность каждого отдельного — последних. Лишь путем изучения такой двоякой связи можно установить, насколь­ко различается человеческий род и какова последовательность об­разования языка у каждого отдельного народа; оба — и язык во­обще и языковой характер народа — проявятся в более ярком свете, если идею языка вообще, реализованную в столь разнооб­разных индивидуальных формах, поставить в соотношение с харак­тером нации и ее языка, противопоставляя одновременно общее частному. Исчерпывающий ответ на важный вопрос о том, подраз­деляются ли языки и каким образом по своему внутреннему строе­нию на классы, подобно семействам растений, и как именно, мож­но получить лишь этим путем. Однако, как бы убедительно ни бы­ло все сказанное до сих пор, но без строгой фактической проверки остается лишь догадкой. Наука о языке, о которой здесь идет речь, может опираться только на реальные, а не на односторонние или [312] случайно подобранные факты. Так же, для того чтобы судить о происхождении народов друг от друга на основе их языков, необ­ходимо точно определить принципы все еще недостающего точного анализа языков и диалектов, родство которых доказано историчес­ки. Пока и в этой области исследователи не продвигаются от из­вестного к неизвестному, они остаются на скользком и опасном пути.

12. Но как бы полно и обстоятельно ни был изучен языковой организм, судить о его функционировании можно только по употреб­лению (Gebrauch) языка. Все то, что целесообразное употребление языка черпает из понятийной сферы, оказывает на него обратное влияние, обогащая и формируя язык. Поэтому лишь исследования, выполненные на материале развитых языков, обладают исчерпы­вающей полнотой и пригодны для достижения человеческих це­лей. Следовательно, здесь находится завершающий этап лингви­стики — точка соединения ее с наукой и искусством. Если иссле­дования не проводить подобным образом, не рассматривать разли­чий в языковом организме и тем самым не постигать языковую способность в ее высочайших и многообразнейших применениях, то знание многих языков может быть полезным в лучшем случае для установления общих законов строения языка вообще и для отдельных исторических исследований; оно не без оснований от­пугнет разум (Geist) от изучения множества форм и звуков, кото­рые в конечном итоге приводят к одной и той же цели и обозна­чают одни и те же понятия с помощью различных звучаний. По­мимо непосредственного, живого употребления, сохраняет значение исследование лишь тех языков, у которых есть литература, и та­кое исследование будет находиться в зависимости от учета послед­ней в соответствии с правильно понятыми задачами филологии, по­скольку эта последняя противопоставляется общему языкознанию — науке, которая носит такое название потому, что стремится по­стигнуть язык вообще, а не потому, что желает охватить все язы­ки, к чему ее вынуждает лишь эта задача.

13. При таком подходе к развитым языкам прежде всего воз­никает вопрос: способен ли каждый язык постичь всеобщую или какую-либо одну значительную культуру или, быть может, су­ществуют языковые формы, которые неизбежно должны быть раз­рушены, прежде чем народы окажутся в состоянии достичь посред­ством речи более высоких целей? Последнее является наиболее вероятным. Язык следует рассматривать, по моему глубокому убеждению, как непосредственно заложенный в человеке, ибо со­знательным творением человеческого рассудка язык объяснить невозможно. Мы ничего не достигнем, если при этом отодвинем со­здание языка на многие тысячелетия назад. Язык невозможно бы­ло бы придумать, если бы его тип не был уже заложен в чело­веческом рассудке. Чтобы человек мог постичь хотя бы одно слово не просто как чувственное побуждение, а как членораздельный звук, обозначающий понятие, весь язык полностью и во всех своих взаимосвязях уже должен быть заложен в нем. В языке нет ничего единичного, каждый отдельный его элемент проявляет себя [313] лишь как часть Целого. Каким бы естественным ни казалось пред­положение о постепенном образовании языков, они могли возник­нуть лишь сразу. Человек является человеком только благодаря языку, а для того чтобы создать язык, он уже должен быть челове­ком. Когда предполагают, что этот процесс происходил постепенно, последовательно и как бы поочередно, что с каждой новой частью обретенного языка человек все больше становился человеком и, со­вершенствуясь таким образом, мог снова придумывать новые эле­менты языка, то упускают из виду нераздельность человеческого сознания и человеческого языка, не понимают природу действия рассудка, необходимого для постижения отдельного слова и вме­сте с тем достаточного для понимания всего языка. Поэтому язык невозможно представить себе как нечто заранее данное, ибо в та­ком случае совершенно непостижимо, каким образом человек мог понять эту данность и заставить ее служить себе. Языке необходи­мостью возникает из человека, и, конечно, мало-помалу, но так, что его организм не лежит в виде мертвой массы в потемках души, а в качестве закона обусловливает (bedingt) функции мыслитель­ной силы человека; следовательно, первое слово уже предполагает существование всего языка. Если эту ни с чем не сравнимую способ­ность человека попытаться сравнить с чем-либо другим, то придет­ся вспомнить о природном инстинкте (Naturinstinct) животных и назвать язык интеллектуальным инстинктом разума (intellectuellen Instinct der Vernunft). Как инстинкт животных невозможно объяснить их духовными задатками, так и создание языка нельзя выводить из понятий и мыслительных способностей диких и вар­варских племен, являющихся его творцами. Поэтому я никогда не мог представить себе, что столь последовательное и в своем мно­гообразии искусное строение языка должно предполагать колос­сальные мыслительные усилия и будто бы является доказательст­вом существования ныне исчезнувших культур. Именно из самого первобытного природного состояния может возникнуть такой язык, который сам есть творение природы — природы человеческого ра­зума. Последовательность, единообразие формы даже при слож­ном строении несут на себе всюду отпечаток творения этой приро­ды, и суть вопроса вовсе не в трудности создания языка. Подлин­ная трудность создания языка заключается не столько в установ­лении иерархии бесконечного множества взаимосвязанных отно­шений, сколько в непостижимой глубине простого действия рас­судка, которое необходимо для понимания и порождения языка даже в единичных его элементах. Если это налицо, то само собой приходит и все остальное, этому невозможно научиться, это долж­но быть изначально присуще человеку. Однако инстинкт человека менее связан, а потому предоставляет больше свободы индивиду­уму. Поэтому продукт инстинкта разума может достигать разной степени совершенства, тогда как проявление животного инстинкта всегда сохраняет постоянное единообразие, и понятию языка совсем не противоречит то обстоятельство, что некоторые из языков, в том виде, как они дошли до нас, по своему состоянию еще не достигли [314] полного расцвета. Опыт перевода с весьма различных язы­ков, а также использование самого примитивного и неразвитого языка при посвящении в самые тайные религиозные откровения по­казывают, что, пусть даже с различной степенью удачи, каждая идея может быть выражена в любом языке. Однако это является след­ствием не только всеобщего родства языков, гибкости понятий и их словесных знаков. Для самих языков и их влияний на народы до­казательным является лишь то, что из них естественно следует; не то, что им можно навязать, а то, к чему они сами предрасполо­жены и на что вдохновляют.

14. Причины несовершенства отдельных языков могут быть под­робно изучены в исторических исследованиях. Но в связи с этим я хотел бы рассмотреть такой вопрос: может ли какой-нибудь язык достичь завершенности, минуя некоторые средние стадии развития, и именно те, на которых первоначальные способы представления нарушены так, что первичные значения элементов уже больше не уяснимы? Примечательный факт, что характерной особенностью пер­вобытных языков является последовательность, а развитых язы­ков—аномалия во многих частях их строения, так же как и фак­ты, почерпнутые из самой природы вещей, допускают такую ве­роятность. Господствующим принципом в языке является артику­ляция: важное преимущество постоянной и легкой членимости; это в свою очередь предполагает наличие простых и далее нечлени­мых элементов. Сущность языка состоит в том, чтобы отливать (giessen) в форму мыслей материю мира вещей и явлений. В своем функционировании язык стремится стать формальным, и так как слова замещают предметы, то и словам, как и материи, должна быть придана форма, которой они подчиняются. Но именно перво­бытные языки нагромождают массы определений в одной слоговой группе, и им явно недостает власти формы. Простой секрет этих языков, который и указывает путь к расшифровке, таков: полно­стью забыв нашу грамматику, надо прежде всего попытаться вы­строить ряды значений. При этом форма понимается мысленно или через само по себе значимое слово, которое и рассматривается как материал. На второй значительной ступени развития материальное (stoffartige) значение приобретает формальное употребление, и та­ким образом возникают склонение и слова, имеющие грамматичес­кое, то есть формальное значение. Но форма намечается только там, где этого требуют отдельные обстоятельства, связанные с материей и относящиеся к сфере речи, но отнюдь не там, где она формально необходима для соединения представлений. Множественное число мыслится как множественность, но единственное — не обязательно как единичное, а как понятие вообще; глаголы и существительные совпадают в тех случаях, когда лицо или число не обозначаются четко — грамматика еще не управляет языком, а проявляет себя только в необходимых случаях. И только тогда, когда уже ни один элемент не мыслится вне формы, а сам материал в речи становится полностью формой, язык достигает третьей ступени. Однако этой третьей ступени, даже если форма каждого элемента фиксируется [315] слухом, едва ли достигают наиболее развитые языки, хотя именно на ней и основывается архитектоническая эвритмия в построении периодов. Мне также неизвестен язык, на грамматических формах которого, даже и в их наивысшей завершенности, были бы заметны неизгладимые следы первоначальной слоговой агглютинации. Пока на ранних ступенях развития язык прибегает к описанию и слово еще не является модифицированным (modificirt) в своей простоте, отсутствует легкость членения на элементы, дух (Geist) бывает угнетен тяжеловесностью значений, которыми перегруже­на каждая частичка, отсутствием чувства формы и не побуждается к формальному мышлению. Человек, близкий к первобытному со­стоянию, излишне последователен в привычном способе представ­лений, мыслит каждый предмет и каждое действие со всеми сопут­ствующими подробностями, переносит все это в язык, и затем, по­скольку живое понятие, обретая субстанцию, в нем застывает, ока­зывается в плену у языка. Скрещивание языков и народов являет­ся весьма действенным средством для введения их в определенные рамки и ограничения сферы материально значимого. Новые спо­собы представлений присоединяются к уже существующим, в про­цессе смешения отдельные племена могут и не знать сложных со­единений чужих диалектов и воспринимают их лишь в качестве формул в целом. При возможности выбора неудобное и тяжеловес­ное исчезает, заменяясь более легким и гибким, и поскольку дух (Geist) и язык уже не связаны только односторонней связью, то дух оказывает более свободное воздействие на язык. Первоначаль­ный организм языка, конечно, разрушается, но вновь появившаяся сила также органична, и, таким образом, процесс не прекращается, а продолжается непрерывно, разрастаясь и становясь многосторон­ним. И так первобытное состояние древних племен, кажущееся весьма хаотичным и беспорядочным, уже подготовило расцвет речи и пения на многие столетия вперед.

15. Не будем задерживаться здесь на несовершенстве некоторых языков. Лишь при сопоставлении одинаково совершенных языков или таких, различия которых не могут измеряться лишь степенью совершенства, можно ответить на общий вопрос о том, как все многообразие языков вообще связано с процессом формирования человеческого рода. Не является ли это обстоятельство случайно сопутствующим жизни народов? Нельзя ли им легко и умело вос­пользоваться? Или оно является необходимым, ничем другим не заменимым средством формирования мира представлений (Ideen-gebiet), ибо к этому, подобно сходящимся лучам, стремятся все языки, и их отношение к миру представлений, являющемуся их общим содержанием, и есть конечная цель наших исследований. Если это содержание независимо от языка или языковое выражение безразлично к этому содержанию, то выявление и изучение различий языков занимает зависимое и подчиненное положение, а в противном случае приобретает непреложное и решающее значение.

16. Наиболее отчетливо это выявляется при сопоставлении [316] простого слова с простым понятием. Слово еще не исчерпывает языка, хотя является его самой важной частью, так же как индивидуум в живом мире. Безусловно, также далеко не безразлично, исполь­зует ли один язык описательные средства там, где другой язык выражает это одним словом; это относится к грамматическим фор­мам, так как последние при описании выступают по отношению к по­нятию чистой формой и уже не как модифицированные идеи, а как способы модификации, но это относится и к обозначению понятий. Закон членения неизбежно будет нарушен, если то, что в понятии представляется как единство, не проявляется таковым в выраже­нии, и все живое действие отдельного слова как индивида пропа­дает для понятия, которому недостает такого выражения. Акту рассудка, в котором создается единство понятия, соответствует единство слова как чувственного знака, и оба единства должны быть в мышлении и через посредство речи как можно более при­ближены друг к другу. Как мыслительным анализом производится членение и выделение звуков путем артикуляции, так и обратно эта артикуляция должна оказывать расчленяющее и выделяющее действие на материал мысли и, переходя от одного нерасчлененного комплекса к другому, через членение пролагать путь к достижению абсолютного единства.

17. Но мышление не просто зависит от языка вообще, — оно до известной степени обусловлено также каждым отдельным языком. Правда, предпринимались попытки заменить слова раз­личных языков общепринятыми знаками по примеру математики, где налицо взаимно-однозначные соответствия между фигурами, числами и алгебраическими уравнениями. Однако такими знаками можно исчерпать лишь очень незначительную часть всего мысли­мого, поскольку по самой своей природе эти знаки пригодны только для тех понятий, которые образованы лишь путем конструкции либо создаются только рассудком. Но там, где на материал внут­реннего восприятия и ощущения должна быть наложена печать по­нятия, мы имеем дело с индивидуальным способом представлений человека, от которого неотделим его язык. Все попытки свести многообразие различного и отдельного к общему знаку, доступно­му зрению или слуху, являются всего лишь сокращенными метода­ми перевода, и было бы чистым безумием льстить себе мыслью, что таким способом можно выйти за пределы, я не говорю уже, всех языков, но хотя бы одной определенной и узкой области даже сво­его языка. Вместе с тем такую срединную точку (Mittelpunkt) всех языков следует искать, и ее действительно можно найти и не упус­кать из виду, также при сравнительном изучении языков — как их грамматической, так и их лексической частей. Как в той, так и в другой имеется целый ряд элементов, которые могут быть опреде­лены совершенно априорно и отграничены от всех условий каждого отдельного языка. И напротив, существует гораздо большее коли­чество понятий, а также своеобразных грамматических особеннос­тей, которые так органически сплетены со своим языком, что не могут быть общим достоянием всех языков и без искажения не могут [317] быть перенесены в другие языки. Значительная часть содержания каждого языка находится поэтому в неоспоримой зависимости от этого языка, и их содержание не может оставаться безразличным к своему языковому выражению.

18. Слово, которое одно способно сделать понятие самостоя­тельной единицей в мире мыслей, прибавляет к нему многое от себя. Идея, приобретая благодаря слову определенность, вводится одновременно в известные границы. Из звуков слова, его близо­сти с другими сходными по значению словами, из сохранившегося в нем, хотя и переносимого на новые предметы, понятия и из его побочных отношений к ощущению и восприятию создается опреде­ленное впечатление, которое, становясь привычным, привносит но­вый момент в индивидуализацию самого по себе менее определен­ного, но и более, свободного понятия. Таким образом, к каждому значимому слову присоединяются все вновь и вновь вызываемые им чувства, непроизвольно возбуждаемые образы и представле­ния, и различные слова сохраняют между собой отношения в той мере, в какой воздействуют друг на друга. Так же как слово вы­зывает представление о предмете, оно затрагивает, в соответствии с особенностями своей природы и вместе с тем с особенностями объекта, хотя часто и незаметно, также соответствующее своей природе и объекту ощущение, и непрерывный ход мыслей чело­века сопровождается такой же непрерывной последовательностью восприятий, которые по степени и по оттенку определяются прежде всего представляемыми объектами, согласно природе слов и языка. Объект, появлению которого в сознании всякий раз сопутствует такое постоянно повторяющееся впечатление, ин­дивидуализированное языком, тем самым представляется в моди­фицированном виде. В отдельном это малозаметно, но власть воз­действия в целом основана на соразмерности и постоянной повто­ряемости впечатления. Характер языка запечатлен в каждом вы­ражении и в каждом соединении выражений, и поэтому вся масса представлений получает свойственный языку колорит.

19. Однако язык не является произвольным творением отдель­ного человека, а принадлежит всегда целому народу; позднейшие поколения получают его от поколений предшествующих. В резуль­тате того, что в нем смешиваются, очищаются, преображаются спо­собы представлений всех возрастов, каждого пола, сословия, харак­тера и духовного различия данного племени, в результате того, что народы обмениваются словами и языками, создавая в конечном счете человеческий род в целом, язык становится великим средст­вом преобразования субъективного в объективное, переходя от всег­да ограниченного индивидуального к всеобъемлющему бытию. От­крытие никогда ранее не улавливаемого звукового знака мыслимо лишь при признании происхождения языков, выходящего за пре­делы всякого человеческого опыта. Там, где человек из поколения в поколение сохраняет какие-либо звуки, обладающие значением,—там он создает из них язык и формирует свой диалект в соответствии с ними. Это заложено в потребности быть понятым, в свойственной [318] каждому языку связности всех частей и элементов, в одинаковости языковых способностей. Даже при собственно грамматичес­ких разъяснениях важно твердо помнить, что племенам, которые создавали дошедшие до нас языки, было нелегко их изобретать и, действуя самостоятельно, они только членили и использовали ими обнаруженное. Лишь таким путем можно объяснить появление многих тонких нюансов у грамматических форм. Ведь было бы очень сложно изобретать для них различные обозначения; и обрат­но, вполне естественно неодинаковым образом употреблять уже су­ществующие различные формы. Преимущественно слова как основ­ные элементы языка перекочевывают от народа к народу. Для грамматических форм возможность перехода более затруднительна, поскольку они ввиду своей тонкой интеллектуальной природы су­ществуют скорее в уме, чем материально, и, выявляя себя, закреп­ляются в звуках. Между извечно сменяющимися поколениями людей и миром отображаемых объектов существует бесконечное количество слов, которые, если даже они изначально созданы по законам свободы и в таком же виде продолжают употребляться, следует рассматривать как независимые сущности (Wesen), объясни­мые лишь исторически и созданные постепенно посредством объеди­нения усилий природы, человека и событий. Следы слов теряются во тьме предыстории, так что установить начало уже не представ­ляется возможным; их разветвление охватывает все человечество, как бы далеки люди друг от друга ни были: их непрекращающееся действие и постоянное возникновение могло бы обрести конец толь­ко в том случае, если будут истреблены все ныне живущие поколе­ния и разом перерезаны все каналы связи. Пока народы пользуют­ся существовавшими до них элементами языка, пока они вмешива­ются в отображение объектов, выражение не безразлично для поня­тия, и понятия не бывают независимыми от языка. Но зависящий от языка человек оказывает на него обратное воздействие, и поэтому каждый отдельный язык есть результат трех различных, но взаимосвязанных воздействий: реальной природы вещей, поскольку она оказывает влияние на душу (Gemuth), субъективной природы на­рода, своеобразной природы языка, где инородные (fremd) примеси к основной материи языка и все усвоенное языком, первоначально даже свободно созданное, допускают образования по аналогии только в известных пределах.

20. Из взаимообусловленной зависимости мысли и слова яв­ствует, что языки являются не только средством выражения уже познанной истины, но и, более того, средством открытия ранее не­известной. Их различие состоит не только в отличиях звуков и зна­ков, но и в различиях самих мировидений. В этом заключается ос­нова и конечная цель всякого исследования языка. Совокупность познаваемого — как целина, которую надлежит обработать чело­веческой мысли,— лежит между всеми языками и независима от них. Человек может приблизиться к этой чисто объективной сфере не иначе как присущим ему способом познания и восприятия, следо­вательно, только субъективным путем. Именно там, где достигается [313] вершина И глубина исследования, прекращается механическое и логическое действие рассудка (Verstandesgebrauch), наиболее легко отделимого от каждого своеобразия, и наступает процесс внутрен­него восприятия и творчества, из которого и становится совершен­но очевидным, что объективная истина проистекает от полноты сил субъективно индивидуального. Это возможно только посредством языка и через язык. Но язык как продукт народа и прошлого яв­ляется для человека чем-то чуждым; поэтому человек, с одной сто­роны, связан, но, с другой стороны, обогащен, укреплен и вдох­новлен наследием, оставленным в языке ушедшими поколениями. Являясь по отношению к познаваемому субъективным, язык по отношению к человеку объективен, ибо каждый язык есть отзвук общей природы человека. Если же совокупность языков никогда не сможет стать совершенной копией субъективного характера че­ловечества, то они все же непрерывно приближаются к этой цели. Субъективный характер всего человечества снова становится сам по себе чем-то объективным. Первоначальное соответствие (Ober-einstimmung) между вселенной и человеком, на котором основы­вается возможность всякого познания истины, таким образом вновь обретается частично и постепенно на пути ее обнаружения. Ибо объективное является тем, что, собственно, и должно быть постиг­нуто, и, когда человек через особенности языкового своеобразия приближается к этому, он должен приложить новые усилия для того, чтобы отделить субъективное и четко вычленить из него объ­ект — пусть даже через смешение одной языковой субъективности с другой.

21. Если сравнить в различных языках способы выражения предметов, не воспринимаемых чувственно, то окажется, что оди­наково значимыми будут лишь те, которые, являясь чистыми пост­роениями, не могут содержать ничего другого, кроме того, что в них вложено. Все остальные пересекаются различным образом в ле­жащей в их центре области (если так можно назвать обозначаемый ими предмет) и имеют разные значения. Выражения для чувственно воспринимаемых предметов в той мере одинаково значимы, в ка­кой в них мыслится один и тот же предмет, но поскольку они выражают различный способ его представления, то они могут рас­ходиться в значениях. Ибо воздействие индивидуального представ­ления о предмете на образование слова определяет, пока такое пред­ставление живо, и то, как словом вызывается предмет. Но множество слов возникает из соединения выражений чувственно воспри­нимаемых и чувственно невоспринимаемых предметов или же из умственной переработки первых, и поэтому все они несут на себе неповторимый индивидуальный отпечаток этой переработки, если даже с течением времени он исчезает у первых. Так как язык одно­временно есть и отражение и знак, а не целиком продукт впечатле­ния о предметах и произвольное творение говорящего, то каждый отдельный язык в каждом своем элементе несет на себе отпечаток первого из обозначенных свойств, но распознавание его следа, кро­ме присущей ему отчетливости, основывается в каждом случае на [320] склонности духа воспринимать слово главным образом как отра­жение или как знак. Душа (Gemiith), располагая властью абстрак­ции, способна добраться до знака, но она также может, проявив всю свою восприимчивость, ощутить полноту воздействия своеобразного материала языка. Говорящий может выбрать любую из этих возмож­ностей, и часто употребление поэтического, не свойственного прозе оборота речи не имеет никакого другого воздействия, кроме как настроить душу на то, чтобы не рассматривать язык в качестве знака. Если это двоякое употребление языка рассмотреть как две разновидности и попытаться их отграничить более четко, нежели это может иметь место в действительности, то одну из них можно назвать научной, а другую — речевой. Первая является одновре­менно и деловой, тогда как вторая — повседневной, естественной, ибо свободное общение способствует раскованности восприимчиво­сти духа. Научное употребление в принятом здесь смысле исполь­зуется лишь в науках, оперирующих чисто логическими построе­ниями, а также в некоторых областях и методах естественных наук; в каждом акте познания, который требует нераздельного действия сил человека, выступает речевое употребление.

Именно от этого вида познания излучается свет и тепло на все другие; только на нем основывается поступательное движение все­общего духовного образования, и народ, который не ищет и не обретает вершин этого познания в поэзии, философии и истории, лишается благотворного обратного воздействия языка, потому что он по своей вине не питает его более материалом, который один может сохранить в языке свежесть и выразительность, блеск и красоту. Это уже область красноречия, если, правда, понимать под красноречием в самом широком и не совсем обычном смысле такую трактовку языка, согласно которой он оказывает существенное воздействие на отображение объектов или сознательно употреб­ляется для этой цели. В последнем случае красноречие с полным основанием (или без всякого основания) может войти как в науч­ное, так и в деловое употребление. Научное употребление, в свою очередь, должно быть отграничено от конвенционального употреб­ления. Обе разновидности относятся к одному классу, поскольку каждая из них стремится, истребляя своеобразие языкового мате­риала, использовать последний только как знак. Но при научном употреблении язык применяется в той области, где это уместно, что и достигается устранением субъективного характера каждого выражения или, скорее, стремлением настроить душу целиком на объективный лад. Того же принципа придерживается спокойное и рассудительное деловое употребление языка. Конвенциональное употребление переносит трактовку языка в область, где возникает нужда в свободе восприимчивости; оно каждому выражению при­дает особую по степени и колориту субъективность и стремится вызвать соответствующее настроение у человека. Таким путем слово переходит в область речевого употребления и восстанавливает утраченные красноречие и поэзию. Существуют народы, которые вследствие особенностей своего характера пошли по одному из неверных [321] путей развития языка или односторонне двигались по ука­занному правильному пути; есть и такие, которым в большей или меньшей степени сопутствовала удача в их обращении с языком. И если судьба благоприятствует тому, что народ, имеющий склон­ность к разговору, пению и музыке, достигает наивысшего расцвета своего организма, то создаются чудесные языки, вызывающие все­общее восхищение во все времена. Только такой счастливой уда­чей можно объяснить происхождение греческого языка.

22. Это последнее и наиболее важное применение языка не мо­жет быть чуждым первоначальному его организму. В нем заложен зародыш дальнейшего развития, и нами разделенные ранее части сравнительного языкознания здесь сливаются. На основе исследо­вания грамматики и словарного запаса всех народов (в той мере, в какой мы располагаем возможностями для этого), а также на основе изучения письменных памятников развитых языков долж­но быть осуществлено связное и ясное изложение вида и степени образования идей (Ideenerzeugung), достигнутого человеческими языками, и выявлена в их строении доля влияния различных ка­честв языков на их завершенность.

23. Моим намерением было обозрение сравнительного изуче­ния языков в целом, установление цели этого изучения, а также доказательство того, что для достижения этой цели необходимо совместное рассмотрение происхождения и процесса завершения языков. Только в том случае, если мы будем проводить наше ис­следование в этом направлении, мы будем испытывать все меньше склонности трактовать языки как произвольные знаки и, прони­кая вглубь, в духовную жизнь, обнаружим в своеобразии их строе­ния средство изучения и познания истины, а также форму ста­новления сознания и характер. Если языкам, достигшим высоких степеней совершенства, свойственны собственные мировоззрения (Weltansichten), то должны существовать не только их отношения друг к другу, но и их отношения к тотальности всего мыслимого. С языками происходит то же, что и с людскими характерами, или, если использовать для сравнения более простой пример, — с идеа­лами богов в изобразительном искусстве, которым в равной мере свойственна и тотальность и индивидуальность, поскольку каждое изображение как одновременное воплощение всех совершенств не является индивидуализированным идеалом с одной определенной стороны. Но не следует рассчитывать на то, что в каком-нибудь языке будут в чистом виде обнаружены такие преимущества, и по­пытка подобного представления (исторических) различий характе­ров и языков была бы искажением истинного положения вещей. Можно говорить лишь об известной предрасположенности языка и ее нечетко прослеживаемой направленности. Становление же харак­тера человека, равно как народа и языка (под которым следует понимать не подчинение различных проявлений одному закону, а приближение сущности к какому-либо идеалу), невозможно себе представить, если мы стоим на том пути, направление которого, данное посредством представления об идеале, подразумевает другие [322] направления, со всех сторон исчерпывающие идеал. Состояние народов, к языкам которых это приложимо, является наивысшим и завершающим для племенных различий. Оно предполагает отно­сительно большое количество людских масс, которые необходимы для того, чтобы языки могли достичь своей завершенности. В ос­нове этого состояния лежит низшее, откуда мы и происходим. Оно возникает из неизбежной разобщенности и разветвленности рода человеческого. Этому состоянию языки обязаны своим происхож­дением. Оно предполагает множество небольших людских общностей, в которых легче возникнуть языкам, многие из них должны были смешаться и слиться, чтобы возникли богатые и пластичные языки. В обоих состояниях соединилось все то, что было открыто и сохранено на земле поколениями людей; возникая из природных и физических потребностей, оба приобретают в процессе развития высшее духовное назначение. [323]


[1] Wilhelm von H u m b о 1 d t. Ueber das vergleichende Sprachstudium in Beziehung auf die verschiedenen Epochen der Sprachentwicklung, 1820, (Доклад, прочитанный 29 июня 1820 г.)




Дата добавления: 2014-12-20; просмотров: 32 | Поможем написать вашу работу | Нарушение авторских прав

<== предыдущая лекция | следующая лекция ==>
Специфическая профилактика| Рабочее место психолога

lektsii.net - Лекции.Нет - 2014-2024 год. (0.011 сек.) Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав