Главная страница | Контакты | Случайная страница Автомобили Астрономия Биология География Дом и сад Другие языки Другое Информатика История Культура Литература Логика Математика Медицина Металлургия Механика Образование Охрана труда Педагогика Политика Право Психология Религия Риторика Социология Спорт Строительство Технология Туризм Физика Философия Финансы Химия Черчение Экология Экономика Электроника

Несахарный диабет

Основные направления психологии в классических трудах. Гештальт-психология. В.Келлер. Исследование интеллекта человекообразных обезьян. К.Коффка Основы психического развития. - М.: ООО Изд-во АСТ-ЛТД, 1998. – 704 с.

13. ФЕНОМЕНЫ НОВОРОЖДЕННОГО.

К ПОСТАНОВКЕ ПРОБЛЕМЫ СОЗНАНИЯ.

СТРУКТУРНЫЕ ФЕНОМЕНЫ

Мы подходим к последней проблеме этой главы. До сих пор мы изображали новорожденного только так, какой представля­ется естественнонаучному наблюдению. Мы показывали, что он делает и каковы раздражения, вызывающие его действия. Остается вопрос: каково поведение новорожденного само по себе? Знает ли новорожденный об этом своем поведении, существуют ли у него переживания, когда он реагирует на раздражения, существует ли для него «дескриптивная сторона» поведения: переходя на язык обычной терминологии — каково сознание младенца? Вопрос распадается на два: 1) Обладают л и новорож­денные вообще сознанием? 2) Что представляет собой первоначальное {459} сознание? Первый вопрос более второстепенного значе­ния и гораздо легче разрешается. Потому что относительно безразлично: возникает ли у ребенка сознание раньше или позже, если мы не имеем абсолютного критерия для установления этого срока. Часто считали необходим отрицать существование созна­ния у человека непосредственно после рождения, исходя из того, что новорожденный — существо, живущее преимущественно древним мозгом. Только что рожденный ребенок, таким образом, вообще не испытывает никаких переживаний, он живет как растение, у него отсутствуют даже чувства радости и боли, голода и сытости. После случая Эдингер-Фишера с ребенком, у которого отсутствовали большие полушария, мы убедились, что нормаль­ные дети уже с самого рождения отличаются от детей, лишенных больших полушарий. После того как мы, в соответствии с этим, должны были признать недоказанной теорию полного отсутствия отключения больших полушарий сейчас же после рождения, мы больше не обязаны отказывать новорожденному в какой-нибудь форме. Против этого говорят, прежде всего, уже довольно рано существующие выразительные движения и тот факт, что лицо новорожденного вообще уже может иметь «выражение» созна­ния. Прейер ясно указывает, что уже в первые дни довольная физиономия отличается от недовольной. Напротив, Эдингер и Фишер отмечают, что у наблюдаемых ими аненцефалов отсут­ствуют всякие следы выражения.[1]

Мы можем, таким образом, обратиться ко второму вопросу: каковы переживания новорожденного? Мне кажется целесооб­разным предпослать обсуждению этой проблемы некоторые общие соображения. Мы пытаемся здесь описать феномены, которые как таковые нам недоступны. Мы не можем непосред­ственно воспроизвести мир новорожденного, смотреть его глаза­ми, ощущать его осязанием; он не может также ничего сообщить о себе. Мы вынуждены, таким образом, только конструировать сознание младенца. Почему мы не должны от этого отказываться, мы уже изложили выше. Но как к этому подойти? В первую очередь необходимо предостеречь от ошибки. Человек, незнако­мый с психологией, принимает как нечто само собой разумеюще­еся, что мир для всех представляется одинаковым, для новорож­денного только менее полным, менее ясным, менее знакомым, чем для взрослого. Когда он приписывает ребенку духовные акты, идентичные своему собственному мышлению, например, говорит, {460} что ребенок думает, то он считает, что это мышление. Человек психологически более образованный, который даже подсмеивается над этой наивной точкой зрения, однако, почти ни когда не стоит выше ее. Он склоняется к тому, чтобы перенести на ребенка психологическую теорию, с которой он познакомился из обычной психологии, и более точно определить это «несовер­шенство» вроде того, что младенец еще мало ощущает, у него недостает многих ассоциаций и т. д. На основании вышеизложен­ного нет необходимости отмечать, что не это является путем, действительно ведущим к детской психологии. Мы ранее указы­вали на то, что в развитии бывает «специфическая начальная стадия», она должна быть понята во всем своем своеобразии. Те, которым недостаточно близок психологический образ мышле­ния, должны себе уяснить следующее: два человека, находящиеся в одном и том же реальном мире, не могут, однако, обладать одинаковыми феноменами. Часто говорят: «о вкусах не спорят», и именно потому, что в одинаковой ситуации один может быть в высшей степени недовольным, другой — удовлетворенным. Задачей психологов в таких случаях является установить основы различия в этом поведении. Очень часто удается установить, что независимо от субъективности в оценках оба спорящих обладают совершенно различными феноменами. Например, один ничего не видит в чернильной кляксе, другой различает в ней интерес­ную, выразительную картину, или один слышит хаос звуков, другой — богатую музыкальную тематику.

Я выбираю по возможности более резкие примеры для того, чтобы читателю стало ясно, как при одинаковой внешней ситу­ации феноменальное содержание может быть совершенно раз­личным. В обоих случаях можно сказать, что феномены первого менее совершенны, чем у второго, но нельзя сказать, что они состоят из меньшего числа ощущений или из меньшего числа ассоциированных представлений. Мы можем теперь применить наши примеры. Спрашивая, как отражается мир в феноменах новорожденного, мы уже будем знать, что в феноменах различ­ных взрослых мир может выражаться самым различным образом, и мы можем использовать различия, обнаруженные на наших примерах, для того чтобы правильно описать «несовершенство» новорожденного.

Наш аргумент, имевший отрицательную тенденцию, в ре­зультате принял положительное направление. Мы хотели уяснить, {461} что реальный мир недостаточен для того, чтобы определять феноменальный мир индивидуума, что это зависит также и от свойств самого индивидуума. Подобно тому как немузыкальный человек действительно иначе слушает cимфонию, чем музыкаль­ный, новорожденный переживает мир иначе, чем взрослый. Определение направления этого «иначе» должно быть признано проблемой, и мы можем уже почерпнуть в наших примерах некоторые указания.

Так, мы снова приходим к вопросу: как мы должны посту­пить при конструировании феноменального мира новорожден­ного? Первый ответ на этот вопрос должен быть созвучен с вышесказанным: наши построения должны «соответствовать» наблюдаемому «внешнему» поведению, подобно тому как наш феноменальный мир соответствует нашему внешнему поведе­нию. Потому что, как мы уже многократно отмечали, всякое внешнее воспринимаемое поведение, каждое движение, каждое действие есть более поздняя фаза единого общего процесса, начальная фаза которого происходит в сенсорном поле (в самом глубоком смысле этого слова). Этим мы получаем возможность применить данные экспериментальной психологии к нашему вопросу, избежав вышеупомянутой ошибки. Если мы найдем поведение новорожденного в сравнении с нашим собственным мало дифференцированным, мы попытаемся найти также и в нашем собственном поведении такие действия, которые в срав­нении с остальными действиями менее дифференцированы. Мы сравним затем феномены, которые связываются у нас с более или менее дифференцированными действиями, и найдя здесь харак­терное различие, попытаемся перенести его на феномены ново­рожденного. В конкретном случае мы, стало быть, испытаем каждую форму поведения на себе и выработаем типичные разли­чая в сравнении со взрослыми, прежде чем будем конструировать феноменальный мир. «Внешнее» и «внутреннее» поведение свя­зано между собой не внешним образом без внутренней зависи­мости, как, например, лицевая и обратная стороны монеты, чеканка которых может быть разной — тогда мы могли бы смело отказаться от построения феноменов. Поведение только тогда будет полностью описано, когда нам известны обе его стороны; только такое описание позволит нам перейти к объяснению. Сказанное действительно не только для новорожденного, но и для всей детской психологии, поскольку она занимается феноменами. {462} Даже более старший ребенок не есть «маленький взрос­лый», точно также, как его поведение отлично от поведения взрослого, будут отличны и его феномены.

Как можно конструировать феномены человека в первые дни его жизни? Что является самым важным для его поведения? Совершенно очевидно, что резкие органические состояния; го­лод, сытость, усталость, бодрость, — все это пока еще в чисто объективном понимании. Вспомним про себя: когда мы «чувству­ем себя бодрыми», с этим не связаны никакие дифференцирован­ные реакции (как, например, в тех случаях, когда мы вбиваем в стену гвоздь). Мы производим движения, выражающие эту бод­рость, только для того, чтобы вообще двигаться. Также обстоит, когда мы чувствуем усталость и когда мы голодны; связанная с этими феноменами реакция будет выражаться в Toto, что мы предпринимаем что-нибудь для того, чтобы достать пищу. То, как мы поступаем, отрезаем ли кусок хлеба или идем в ресторан, или делаем что-нибудь третье, это зависит от тысячи причин. Эта дифференцированность, однако, больше не связана с чувством голода. У младенца внешнее поведение выглядит в таких случаях, в сущности, очень сходным. Когда он бодр, он движется, когда он устал, он становится спокойным, когда он нуждается в пище, он кричит, пока ему не дают грудь, и когда он насытится, он перестает сосать. Его поведение мало дифференцировано, также как и наше. Описанные действия, однако, имеют большое био­логическое значение, и мы должны придти к такому заключению: состояния, которые мы называем голодом и т. д., относятся к первичным феноменам, которыми обладает младенец, и в форме, совершенно сходной с нашими.

Как же возникают переживания, которые ставят нас в известные взаимоотношения с реальным миром, как образуется восприятие младенца? Мы видели, что новорожденный может быть вынужден к движению, когда внешние раздражения касают­ся его органов чувств, т. е. когда нарушается его равновесие. Когда в поле зрения появляется светлый предмет, то переводятся глаза; что-нибудь касается руки — сжимаются пальцы и т. д. Новый фактор, вступающий в существующий мир, в котором ребенок пребывает в равновесии, всегда нарушает состояние покоя.

Построить феноменальное отражение этого внешнего пове­дения значит принять во внимание эти обстоятельства как нечто целое. Мы не скажем: ребенок видит светящееся пятно, но {463} должны сказать: ребенок на относительно безразличном фоне видит светящееся пятно, ощущает на своей руке до тех пор незамечаемое прикосновение. Короче говоря, на основе диффуз­ного, не имеющего четких границ и мало определенного выделя­ется ограниченный и более определенный феномен. Существова­ла ли уже основа в качестве феномена до того, как возникло это новое образование, будет установлено нами ниже. Здесь мы должны указать только на то, что нужно мыслить эту «безразлич­ную» основу также более или менее «однообразной» до того, как появляется данное качество. Мы предполагаем, что до наступле­ния раздражения ребенок находился в покое, не двигался. Если мы определяем феномен из поведения, то абсолютно недиффе­ренцированному поведению, покою должен также соответство­вать недифференцированный феномен. Читатель не должен забывать, что речь идет о самом первоначальном состоянии сознания, что мы пытаемся здесь охарактеризовать первоначаль­ные феномены. Вследствие этого наша характеристика гласит: первые феномены суть качества, фигуры на некоторой основе; мы вводим здесь новое понятие, простейшие структуры. Феноме­нальные данные отличаются от определяющего их качества и основы, на которой оно возникает, от уровня, от которого оно отделяется. Но к сущности качества относится то, что оно лежит в данной основе, то, что оно подымается над всем уровнем. Такое сосуществование феноменов, в котором каждое «звено несет в себе другое», в котором каждое звено обладает своим своеобрази­ем только в связи и через другое, мы будем отныне называть структурой. Согласно этому, следовательно, все самые примитив­ные феномены будут структурными феноменами: подобно тому, как светящееся пятно выделяется на однотонном основании, выделяется ощущение холода на коже в сравнении с остальной «равномерной температурой», ощущение слишком холодного или слишком теплого молока в отношении температурного уровня рта. Следовательно, и такие реакции, как отказ от данного в неправильное время молока, относим мы как феномену, отра­жающему известную структуру: молоко может образовать «адек­ватную» или «неадекватную» структуру с воспринимающим аппа­ратом.

Такое воззрение настроение примитивнейших феноменов покажется многим очень странным тем, что оно заранее припи­сывает существование известного порядка в переживаниях, в то {464} время как обычному современному мышлению гораздо больше соответствует мнение, что всякий порядок устанавливается в результате опыта. Сюда относится мнении о том, что сознание новорожденного является нечем иным, как упорядоченным кон­гломератом отдельных ощущений, из которых многие в соответ­ствии с созреванием центров обнаруживаются раньше других. Эта точка зрения награждает ребенка хаосом световых и красочных впечатлений подобно палитре художника, из которых только, благодаря опыту, образуется мир восприятий. Это учение опира­ется на одно из основных положений, которым долгое время оперировала психология; существуют простейшие психологичес­кие образы-ощущения, которые просто вызываются раздражени­ями, и из этих простейших элементов путем соединений образу­ется все остальное. Но поведение ребенка совершенно не допус­кает такого взгляда на его феномены. Мы приведем некоторые аргументы, направленные прямо против такой концепции, и тем самым подкрепим нашу гипотезу о структурности первых чув­ственных феноменов.

1. Наш принцип конструировать феномены так, чтобы они соответствовали поведению, безусловно, не приводит к предпол­ожению, что новорожденный обладает избытком феноменов. Его поведение, напротив того, выглядит так, как будто существует мало стимулов для приведения их в движение.

2. Если бы теория первоначального хаоса была верна, нужно было бы ожидать, что сперва «простые» раздражения возбуждали действия и интересы ребенка, потому что простое должно раньше выделяться из хаоса, должно раньше войти в соединение с другим. Это противоречит всякому опыту. Поведение ребенка обусловли­вается не теми раздражениями, которые кажутся психологу особенно простыми, потому что они соответствуют простым ощущениям. Первыми дифференцированными слуховыми реак­циями являются реакции на человеческий голос, следовательно, на очень сложное раздражение (и соответственно — «воспри­ятие»). Как экспериментально показал Уотсон, новорожденный не будет плакать оттого, что он слышит плач другого ребенка. Это возможно только с ребенком к концу первого месяца, как установила Ш. Бюлер. Из этого, конечно, не следует, что в это время младенец успел приобрести «условный рефлекс», но что крик вначале еще не имел «выразительного характера», который он получил только позже для месячного ребенка и взрослого {465}

Между первым и вторым месяцем младенец реагирует на челове­ческий голос улыбкой, безразлично оттого, разговаривают ли с ним ласково, безразлично или гневно. Эта дифференциация совершается на четвертом или пятом месяце, когда улыбка становится реакцией только на ласковый голос, в то время как брань вызывает плач и общие симптомы неудовольствия. Ма­ленький ребенок испытывает интерес не к простым краскам, но к человеческим лицам, как исчерпывающе показала мисс Шинн на своей племяннице. Что на тринадцатый день многие дети улыбаются, если их рассмешить, установила М. Ковер-Джонс (заимствовано у Уотсона) на большом детском материале. Эта реакция настолько специфична, что в течение первого полугодия ребенок улыбается только людям, а не игрушкам, несмотря на то, что последние также уже привлекают его внимание (Ш. Бюлер). Здесь опять-таки не может быть речи об «условной реак­ции». Нужно понять, какой необходим опыт для того, чтобы суметь выделить из бесчисленного множества различных хаоти­ческих образов, потому что ощущения непрерывно меняются — лица отца и матери, и больше того, их ласковое и неласковое выражение. Для теории хаоса феномен, соответствующий чело­веческому лицу, есть ничто иное, как смешение различнейших ощущений света, тьмы и красок, к тому же непрерывно меняю­щихся, при каждом движении данного человека и самого ребенка, точно также, как при каждом изменении освещения. И, однако, лицо матери знакомо ребенку уже на втором месяце жизни; он в середине первого года уже различно реагирует на ласковое и «гневное» лицо и настолько различно, что мы должны сказать, что феноменальным является именно ласковое или злое лицо, а не какое-нибудь распределение света и тени. Объяснить это опытом, считать, что такие феномены образуются путем соединения простых оптических ощущений, возникших вследствие прият­ных или неприятных последствий, из первоначального хаоса ощущений оказывается невозможным. Это заключение усилива­ется следующим наблюдением Келера. «Нетрудно собрать почти всех шимпанзе станции сразу в одно место, вдруг изобразив сильнейший испуг, и как бы окаменев, смотря нажелаемое место. Сейчас же собирается, как бы пораженное молнией, все черное общество и смотрит на то же самое место, даже когда там ничего нет». Обычно принято считать по аналогии с собственным сознанием, что животное непосредственно понимает «действие {466} испуга». Если придерживаться этого мнения, такие феномены, как «ласковость» и «неласковость» окажутся более примитивны­ми, чем, скажем, феномены синего цвета. Такой взгляд покажется абсурдным для психологического мышления, которое стремится сконструировать сознание из «простых» элементов. Совсем ина­че, если постоянно иметь в виду тесную зависимость между феноменами и внешним раздражением. Ласковость в неласко­вость могут определять поведение, но невозможно понять, как поведение такого примитивного существа, как новорожденный, может быть обусловлено синим пятном. Когда мы конструируем феномен из внешнего поведения, не должны ли мы раньше везде приписать им свойства, побуждающие индивидуум к действию? Тот факт, что он действует, является основанием для моего заключения о его феноменах. Но это значит, что мы вынуждены считать такие качества, как «грозный» или «привлекательный», более примитивным и элементарным содержанием мира воспри­ятий, чем те, которые мы называем «элементарными» в учебниках психологии.

Говоря о структуре фигуры и фона, мы называли основу относительно «безразличной»; мы должны теперь дополнить, назвав фигуру положительным или отрицательным «интересом». На основе подобных рассуждений М. Шелер приходит к следу­ющему положению: «выражение является даже самым первона­чальным из того, что человек воспринимает из внешнего мира». К тому же выводу приходит Вернер, говоря о физиологическом характере первичного восприятия мира.

Приведем еще одно замечание: если мы считаем такие феномены, как ласковость и неласковость, примитивными, мы этим утверждаем, что примитивные феномены не разделяются на воспринимаемые (перцептивные) и чувствуемые (аффективные) элементы, что наряду с субъективным ощущением не возникает «объективное» восприятие, но примитивный мир несет в себе аффективные черты, которые мы здесь можем рассматривать как «объективные». Мы уже выше, при первом столкновении с аффектами, указали на зависимость между аффективными и познавательными процессами. В согласии с авторитетными авто­рами и данными этнопсихологии мы полагаем: для людей при­митивных культур мир полон свойств, которые мы называем и считаем чисто субъективными, имеющими связь с личностью. Но мы, конечно, могли бы считать, что первые феномены восприятия {467} содержат в себе характер «объективности», который отсут­ствует у ранее перечисленных феноменов, как бодрость, голод и т. д. Ясно, что под «объективным характером» не нужно понимать то, что под этим понимает философски образованный взрослый3 человек. Мы считаем лишь, что феномены восприятия представ­ляют собой нечто отличное от общих ощущений, что противопо­ложность субъект-объект не должна еще только образоваться, но она уже существует, хотя бы и в примитивной форме, в первона­чальных феноменах новорожденного.

Таким образом, наше воззрение резко противоречит эмпи­ризму, по которому все эти эмоциональные или динамические свойства приобретены или «условны». Но точно также непра­вильно называть их априорными, как это делают Пиаже и Риньяно. Пиаже следующим образом определяет психологичес­кий априоризм: организм ассимилирует впечатления среды в соответствии со своей собственной структурой, которая незави­сима от этих впечатлений, даже сопротивляется какому-либо давлению извне. Наше воззрение несовместимо с таким априо­ризмом, который так же мало соответствует фактам, как и обычному эмпиризму. Наше объяснение понимания выразитель­ных движений (см. параграф 2 этой главы) должно это уяснить. Вместо допущения априорного «инстинктивного» знания чего-то противостоящего «я» (Дриш) мы показали, что понимание явля­ется результатом воздействия специфических сил на организм, собственная специфичность которого, конечно, не должна быть выпущена из виду. Поэтому организмы понимают многое без предварительного опыта. Это включает в себя и возможность адекватной реакции на разнообразное поведение других организ­мов. И это было бы ему недоступно, если бы его действия состояли в том, чтобы «ассимилировать воздействие среды в соответствии со своей собственной структурой». Потому что такое допущение не объяснило бы соответствия приспособлен­ности в поведении. Естественно, организм также должен выпол­нять определенные условия. Существуют хорошие и плохие знатоки людей. Пресмыкающемуся непонятны все роды челове­ческого поведения. Но и самый великий скрипач не может извлечь такого же звучания из дешевого инструмента, как из «Страдивариуса» или «Амати». И, однако, никто не различит степень участия скрипача и скрипки в самом исполнении. Вспомним сходный аргумент в 9 параграфе этой главы. По нашему {468} мнению, каждая реакция возникает из нового распределения сил в организме. Это распределение сил, как и всякое физическое распределение сил, определяется структурой системы и распределением сил, участвующих в процессе, скопляющихся на его поверхности. При этом не нужно забывать о силах, могущих находиться в самой системе. Таким образом, уничтожается ди­лемма эмпиризма и нативизма, иначе устраняется и возможность априоризма.

3. Брод и Вельтш приводят следующий аргумент против воззрения, по которому первоначальное восприятие есть мозаика многочисленных ощущений. Бывает так, что наши развитые феномены изменяются, сдвигаясь в направлении неразвитого первичного состояния, будь то преднамеренное изменение или спонтанно возникшее, благодаря сильной рассеянности или усталости. Всякий знает такие состояния неподвижности. При этом совокупность феноменов претерпевает «преобразование в единство, в нерасчлененность». Мир при этом становится не пестрым, а однотонным. И с этой стороны допущение первона­чальной множественности является необоснованным. Мы натал­киваемся здесь на нерасчлененный, однообразный феномен, которому мы выше противопоставили возникшее из него качес­тво. Должны ли мы мысленно продолжить до возможных границ, что изменение, которое, между прочим, может испытывать наш мир представлений для того, чтобы достичь первых и примитив­нейших феноменов? Вопрос только в том, где мы можем устано­вить эти границы? Не ведет ли переход границы в результате к нулю, не превращается ли абсолютная однотонность, наконец, в ничто? Мы выше оставили открытым вопрос о том, существовал ли раньше нерасчлененный фон, на котором образуется качество, или возникает этот фон только вместе с этим качеством. Положи­тельный ответ на поставленный выше вопрос совпадаете послед­ней альтернативой. И это значит, что нерасчлененный фон является примитивнейшим феноменом, а структура — качеством, выделяющимся из этого однообразного фона. Это мнение кажет­ся мне более правдоподобным; однообразный фон в качестве феномена опять-таки не имеет значения для поведения, не обусловливает нарушения равновесия. С другой стороны, сущес­твуют тяжелые нарушения восприятия на основе органических изменений в мозгу, которые прямо подтверждают наше понима­ние. Бывает, что больные вообще не обнаруживают сложных {469} фигур, которые они не могут образно воспринять.

В соответствии с этим Ш. Бюлер и Г. Гетцер считают, что без сильного раздражения младенец находится в сумеречном состоянии.

Фон и качество, которые содержат друг друга в феномене, следовательно, воз ни кают также вместе. Одна часть мира выде­ляется, она является в виде формы, остальное, которое в действи­тельности может быть очень разнообразным, возникает одновременно в виде однообразной основы. Я подчеркиваю это еще раз для того, чтобы сказать следующее. Мы не должны конструиро­вать соответствующий раздражению феномен так, как будто каждому раздражению соответствует феномен, который в данных условиях может быть только единственным для раздражения в данном психологическом эксперименте. Мы должны с самого начала отказаться от допущения, что ощущение, вызываемое данным раздражением, установлено раз навсегда.

4. Мы имеем, наконец, прямое указанием на то, что простые структуры должны быть очень примитивными феноменами. В зоопсихологи и очень часто производятся опыты такого рода, называемые дрессурой выбора: животному предлагают два раз­дражения, например, светло-серую и темно-серую бумагу, и дрессируют его, чтобы оно при одном искало пищу, при другом нет. Этим опытом думают установить: 1) обладает ли животное двумя различными феноменами соответственно различным раз­дражениям, ощущениям, и 2) каково состоянии его памяти во время и после дрессировки. Оставим вторую проблему и займемся первой. Дрессировку объясняли следующим образом: животное научилось искать одного ощущения и избегать другого: каждое ощущение, следовательно, связано с определенного рода поведе­нием. Мы называем ощущение, к которому стремится животное, положительным, другое — отрицательным и переносим это {470} обозначение также и на соответствующие раздражения, Келср ставил опыты следующего рода. Он дрессировал животное ни выбор более светлого из двух серых оттенков. Если дрессировка удается, животному предлагаются «критические опыты» предъявляя снова две серые бумажки, но подобранные так, что светлая остается положительной, а темная и отрицательная заменяется другой бумагой, более светлой, чем положительная. Для этой бумажки не предстоит дрессировки, она не положительна и не отрицательна; на рис. 3, из которой виден весь план опыта, она обозначена (серая О). Как поступит теперь животное: вновь положенная серая бумажка не положительна и не отрицательна, она нейтраль­на; рядом находится серая бумажка, ставшая, благодаря многим пробным опытам, сильно положительной. Если теория, из кото­рой мы исходим, верна, мы должны ожидать, что последняя во много раз чаще будет выбрана, чем первая; ведь нейтральная не может быть выбираема чаще, чем положительная. Опыт может быть варьирован так, что более темный серый цвет при и делают положительным и в критических опытах кладут рядом еще более темный, вместо светлого. Наконец, можно убирать в критических опытах не положительную, а отрицательную, и заменять ее серой, еще дальше отстоящей от положительной, но отдаленную в том же направлении, как и от отрицательной. Ради краткости мы ограничимся первым случаем.

Келер ставит тщательные и разнообразные опыты с курами, шимпанзе и 3-летним ребенком. Чтобы дать понятие читателю о том, как проводятся такие опыты, я коротко опишу опыты с курами. Курицу сажают в клетку, стенка которой состоит из решетки, сквозь которую курица легко может просунуть голову и шею, и ставят перед этой стенкой горизонтальную доску для пищи. На эту доску помещают рядом две бумажки, предназначен­ные для дрессировки, и на каждую из них кладут одинаковое число зерен. Когда курица клюет зерна с положительной бумаж­ки, ей дают возможность доклевать все находящиеся на бумажке зерна. Если же она клюет с отрицательной, то ей мешают есть, попросту отгоняя от пищи. Это повторяется много раз до тех пор, пока курица сама больше не клюет с отрицательной бумажки. Положительную бумажку нужно, конечно, непрерывно менять местами с отрицательной, чтобы курица не привыкла всегда клевать только справа (или слева). Для полной дрессуры необхо­димы от 400 до 600 опытов. Когда дрессура достигнута, переходят {471} к критическим опытам, при которых животное свободно может клевать зерна с той бумажки, которую оно выбирает. Только тогда можно считать опыт законченным и повторять снова.

Данные опытов с курами прямо противоречат нашим ожи­даниям, выведенным из теории ощущений. Из 4 кур, из которых 2 дрессировались на светлую, а 2 — на темную, в 85 критических опытах 59 раз выбиралась новая и только 26 раз старая, положи­тельная бумажка. По теории ощущений должно было получиться обратное, во всяком случае, можно было ожидать, что положи­тельный выбор будет не реже, чем нейтральный. Стало быть, это предположение неправильно.

Как можно объяснить результат опытов? Чем отличается ситуация критического опыта от ситуации обучения, кроме положительной серой бумажки? «При специальном расположе­нии, при котором оба различных цвета друг другу противополож­ны по симметричному образу и строгой простой форме, самонаб­людение устанавливает, что характерным в первую очередь явля­ются не цвета сами по себе, но отношения между цветами». Это отношение между светлым и темным, эта структура цвета сохра­няется при переходе от опытов дрессуры к критическим. Оно, а не абсолютное (положительное) качество, определяет, в боль­шинстве случаев выбор. Тем, что поведение животных, как оказалось, зависит преимущественно от структурных особеннос­тей, а не от абсолютных свойств цветов, подтверждается следую­щее заключение: феноменальное в этих опытах также сводится к структурным данным. Факт, что такие опыты возможны с кура­ми, показывает, что такие структуры свойственны не только развитому интеллекту, но являются очень примитивными актами.

Несколько слов об опытах с ребенком. Перед ребенком ставят два ящика, один с темной, другой со светлой крышкой и говорят: «возьми один». После ряда проб ребенок без дальнейшей помощи научается, только благодаря связанному с этим успеху, выбирать светлый ящик с привлекательным содержимым, если другой ящик пуст. После того, как ребенок после двух дней опытов почти безошибочно выбирает, ставятся критические опыты. Результаты такие же как с курами, но более четкие. Без всяких колебаний он выбирает всегда в соответствии с структурой и в противоположность абсолютному цвету, новый еще более светлый ящик. Добавим к этому: у кур, как мы видели, также {472} происходит «абсолютный выбор», и Келер в особых опытах установил условия, благоприятные для действия абсолютного и структурного фактора. При этом оказалось, что абсолютный фактор со временем очень быстро теряет свое действие, очень скоро забывается: «собственно существенный, длительный и прочный продукт обучения зависит от структурной функции». Будучи действительным в некоторой мере для примитивнейших жизненных форм, он больше но встречается у нас, взрослых. Мы не выберем, как упомянутый ребенок, без колебания в соответ­ствии со структурой, у нас возникает разлад в стремлении направить свое поведение, согласно структуре или по ясно узнанному абсолютному серому оттенку. Только перейдя к качес­твенно близким цветам, т. е. достаточно сократив интервал, в котором находятся отрицательный, положительный и нейтраль­ный цвет, мы также будем подчиняться структуре. На своих лекциях я часто проводил с успехом этот опыт. Различие между взрослыми и ребенком показывает, во всяком случае, что абсо­лютный фактор не примитивен, а предполагает более высокое развитие. Отсюда абсолютный фактор ни в каком случае не может быть идентичен «простым ощущениям», которые по старым воззрениям лежат в основе всякой дрессуры. Подобным и опыта­ми над детьми Рикель установил, что число случаев выбора абсолютного цвета увеличивается с возрастом детей.

В результате этого последнего рассуждения мы устанавлива­ем: простые структурные процессы являются поведением совер­шенно примитивного типа, которое не предполагает существова­ния абсолютных «ощущений». Наше предположение о том, что первоначальные феномены новорожденных являются структур­ными феноменами, следовательно, с этой стороны подтвержда­ется.

5. Мы основываем на исследованиях осязания Каца наш последний аргумент, подтверждающий наше понимание струк­турного характера примитивных феноменов. На богатом факти­ческом материале Кац приходит к заключению, что движущиеся формы воспринимаются раньше, чем неподвижные. «Так, внима­ние маленького ребенка, — замечает он, — между прочим, привлекается легче сравнительно быстро движущимися предме­тами, чем неподвижными». Восприятие движения, однако, как показывают многочисленные современные экспериментальные работы, является структурным процессом. Мы подчеркиваем, что {473} дело идет об очень простых структурах, и структуры, которые мы воспринимаем первыми, также оказываются наиболее простыми; некоторое качество на однообразной основе. Мы не должны представлять себе, следовательно, структуры младенца такими длительными, как мы, взрослые, их переживаем. Точно также мы меньше всего должны ожидать вначале сложности и четкости структуры. В дальнейшем мы познакомимся с более высокими структурами, на которых сумеем изучить развитие.

В заключение мы приведем исчерпывающе рассмотренные выше выразительные движения, в связи с примитивной органи­зацией отношения фигуры и фона. Громкий плач, который сильно варьирует по выразительности, зависит точно также, как от феноменов фона так и от структуры. От первого в состоянии усталости, голода и покоя, от второго — при «отталкивающих» предметах или локализированной боли. Выражение удовольствия — реакция, непосредственно связанная с общим состоянием; только позже появляющаяся улыбка вызывается выделяющейся отсюда структурой. Поворачивание головы и движения рта, в конце концов, также, как и движения фиксации, должны быть реакциями на определенные структурные процес­сы.

В качестве добавления к этой главе я упомяну, что Ш. Бюлер и Г. Гетцер занимались этим интереснейшим вопросом, выясняя, в какой деятельности проводит свой день новорожденный и как развиваются эти дневные занятия в течение первого года жизни. Они разделяют деятельность следующим образом: сон, питание, спокойное бодрствование, отрицательные реакции, бесцельные движения, целенаправленные движения и экспериментирование.

[1] Упомянутые здесь наблюдения и выводы Прейера радикально расширены П.К.Анохиным, который на основании анализа мимики трех-четырехмесячных плодов уверенно называет их людьми, а не животными организмами.

Как людям с неразвитой пока психикой, им свойственны всего два переживания – удовольствие и неудовольствие, то есть по простейшие эмоции по терминологии П.К.Анохина. Их же И.М. Сеченов называл «темными чувствами», а Хэд – протопатической чувствительностью.

Эта простейшая эмоционально-вегетативная психика достигает известной зрелости к полугодию жизни ребенка затем постепенно вытесняется «вниз» в иерархии психических процессов набирающей силу психомоторной психикой, которую в свою очередь сменяет фаза сенсорной психики (как ее понимал А.Н.Леонтьев).

Несахарный диабет