Читайте также:
|
Коровин В. Л.
Предварительные замечания
"Словесность наша явилась вдруг в XVIII веке". Это известное высказывание Пушкина нуждается в уточнении: в XVIII в. "вдруг" явилась словесность светская, не санкционированная авторитетом Церкви и осознавшая себя как "словесность изящная", вместилище эстетических ценностей, связь которых с ценностями духовной жизни неявна.
Допетровская церковная книжность (традиционно неточно именуемая "древнерусской литературой") к тому времени насчитывала семь веков своей истории и по количеству и великолепию памятников не уступила бы ни одной из тогдашних европейских литератур. Ее традиции не иссякли ни в XVIII в., ни позднее. Церковная и "изящная" словесность в России сосуществовали и взаимодействовали – иногда в форме резкого размежевания, не исключавшего, впрочем, систематических "вылазок на чужую территорию". XIX век знает случаи их сотрудничества и взаимопроникновения, в разной мере плодотворного (достаточно вспомнить Гоголя или анонимные "Откровенные рассказы странника духовному своему отцу"). Век XVIII был временем размежевания и конфликта.
Новая литература представлялась возникшей на пустом месте в результате деятельности Петра I, который, по выражению идеолога его царствования Феофана Прокоповича, "во всем обновил, или паче отродил Россию" ("Слово о власти и чести царской", 1718). В культурных преобразованиях петровского времени главным было стремление к полному разрыву с прошлым, в конечном счете с Церковью. Предполагалось, что в результате явится европеизированное светское государство. Однако итогом царствования Петра I стала не европеизация России, а культурный раскол ее населения во всех областях – от повседневного быта до политических и религиозных воззрений. К концу XVIII в. уже многие будут осознавать совершившееся. Н.М. Карамзин накануне Отечественной войны 1812 г. сформулирует проблему отчетливо: "Петр ограничил свое преобразование дворянством. Дотоле от сохи до престола россияне сходствовали между собою некоторыми общими признаками наружности и в обыкновениях; со времен Петровых высшие степени отделились от нижних, и русский земледелец, мещанин, купец увидели немцев в русских дворянах ко вреду братского, народного единодушия общественных состояний" ("Записка о древней и новой России", 1811).
Новая "изящная словесность", так же как светское образование и искусство, не пришла на смену церковной, а возникла как альтернатива, особенно привлекательная благодаря государственой поддержке. Отсюда необходимость размежевания с традицией, выработки принципиально иной системы жанров и нового литературного языка. Предпосылки имели место еще в XVII в. (силлабическое стихотворство, "неполезные повести", становление категории авторства и др.). Секуляризация государственного устройства, в т.ч. церковного управления, железной рукой осуществленная Петром I, ускорила возникновение светской литературы. Произошло это, однако, не совсем "вдруг" и не во дни самого преобразователя.
Если назначать точную дату рождения новой русской литературы, это будет 1730 г., когда Кантемир уже написал первые свои сатиры, а Тредиаковский выпустил переводной роман "Езда в остров любви" с прилагавшимся сборником стихов "на разные случаи". Реформа стихосложения Тредиаковского и Ломоносова 1735–1739 гг. довершила дело. На звание "отцов российского стихотворства", начинателей новой литературы, оба соперника претендовали по праву. Претензии Сумарокова, начавшего чуть позже них, тоже были небезосновательны. А вот из писателей петровского времени "начинателем" назвать некого: их продукция, новая чаще по духу, а не по форме, носит переходный характер. Тем не менее отсчет истории русской литературы XVIII века справедливо начинается с 1700 г. — даты не просто символической.
Литература петровского времени
1 января 1700 г. "вдруг" было отпраздновано наступление "нового года и столетнего века". Так Петр разом ввел летоисчисление от Рождества Христова (прежде годы считались от сотворения мира) и гражданское новолетие, подобное принятому в европейских странах. Проблема несоответствия российского календаря европейскому этим не решалась, поскольку сохранялся юлианский календарь. Важнее было, что новый год 1 января стал первым в России официальным светским праздником. Церковное новолетие 1 сентября, разумеется, не могло быть упразднено, но государственное значение утратило. 16 января 1700 г. скончался патриарх Адриан, вскоре началась Северная война, а под ее предлогом Петр запретил избрание нового патриарха (сразу по окончании войны в 1721 г. будет проведена церковная реформа, уже формально упразднившая патриаршество).
Это были решительные шаги, говорившие о серьезности намерений преобразователя. Речь шла о создании "регулярного", или "полицейского" государства, в котором все стороны жизни подданных (включая обычаи и верования) подлежат контролю светской власти. Это государство, претендовавшее стать единственным источником всякой деятельности и творчества, создавалось в ситуации острого конфликта с господствовавшей в стране системой ценностей и нуждалось в практически полезной ему словесности и соответствующих литературных деятелях.
Церковная словесность, обращенная к вопросам духовным, в "строительной сутолоке" реформ оказалась ненужной, а ее творцы и хранители — ученое монашество и духовенство — выглядели подозрительно независимыми от светской власти (не случайно в конце 1701 г. вышел указ, запрещающий монастырским монахам иметь в кельях бумагу и чернила). Время требовало "дел", каковыми отныне признавались лишь дела государственные. Каждый, в т.ч. и писатель, обязан был трудиться ради "пользы общей", подражая неустанному "работнику на троне". Соответственно, "писатель, сочиняющий по обету или по внутреннему убеждению, сменяется грамотеем, пишущим по заказу или прямо "по указу". [...] Это самый распространенный писательский тип петровского времени" (Панченко А.М. О смене писательского типа в петровскую эпоху // XVIII век. Сб.9. Л., 1974. С.125). "Полезной" могла быть признана только та словесность, которая обслуживала государственные мероприятия (напр., придворные торжества), прославляла военные победы, гражданские начинания и лично монарха, приобщала к достижениям европейской науки и культуры, вообще пропагандировала новый стиль жизни и т.п. Именно такая пропагандистская словесность была востребована временем. Отсюда видны ее главные качества – злободневность, панегирическая установка, тесная связь с другими искусствами (музыка, архитектура и т.п.), обращенность к большому числу слушателей или зрителей.
Характерной новацией петровского времени стал театр, до того в Московской Руси практически неизвестный: придворный театр в селе Преображенском при царе Алексее Михайловиче, созданный в 1672 г., предназначался для узкого круга лиц и просуществовал недолго.
В январе 1702 г. по случаю первой победы русских войск над шведами (генерал-фельдмаршал Б.П.Шереметев разбил шведский отряд) в Москве на Красной площади сколотили "комедиальную храмину", вмещавшую до 400 "охотных смотрителей". Из Германии прибыла труппа актеров под руководством И.-Х.Кунста (после его смерти в 1703 г. театр возглавил "золотых дел мастер" Отто Фюрст). Это был первый в России общедоступный театр. Его репертуар – переводы иностранных пьес, в основном авантюрного и любовного содержания (среди них были комедии Мольера и трагедии Ф.Лоэнштейна), – отвечал духу "расцерковляющегося" общества, но не соответствовал главной задаче: разъяснять политику правительства и значение военных побед. Вероятно, поэтому театр Кунста-Фюрста (его также называют "иностранным") не устроил царя и в 1706 г. закрыт.
Более гибким и способным вместить актуальное политическое содержание оказался так называемый "школьный театр", т.е. театры при духовных учебных заведениях. Здесь ставились пьесы на библейские и житийные сюжеты, "школьные драмы", сочиняемые и разыгрываемые преподавателями и студентами. Как правило, они составлялись тринадцатисложными силлабическими стихами и отличались однообразием построения (пролог, антипролог, два действия, эпилог). На сцену выводились аллегорические персонажи (Отмщение, Суд Божий, Мир и т.п.), которые часто вели "прения" между собой. В финале всё венчалось сценами небесного или — реже — адского ликования (в зависимости от избранного сюжета). Действие сопровождалось пантомимами и хорами, в прологе и эпилоге разъяснялась суть происходящего и предлагалось нравоучение.
Школьная драма возникла в Европе в XII в. и поначалу служила лучшему усвоению латыни (на которой исключительно и сочинялась), сами спектакли являлись частью учебного процесса. В XVI в., во времена Реформации и Контрреформации, появились школьные драмы на национальных языках, использовавшиеся в религиозно-политических целях. Через Польшу в начале XVII в. школьная драма проникла на Украину, вскоре вошла в обиход Киевской академии, а уже отсюда попала в Москву.
В 1700 г. в Славяно-греко-латинской академии, величавшейся титулом "московских новосияющих Афин", был принят устав Киевской академии, в которой решительно преобладали "учения латинские". На практике преобразования здесь начались в июле 1701 г., когда из Киева в Москву прибыли специально призванные царем преподаватели и студенты. В ноябре 1701 г. ими была разыграна первая на Москве школьная драма — "Ужасная измена сластолюбивого жития с прискорбным и нищетным" (на тему евангельской притчи о нищем Лазаре). Пиролюбца, проводящего жизнь в развлечениях, Суд Божий приговаривает к вечным мучениям. Явившаяся на пир Смерть подменяет ему еду костями, гадами и пеплом, а питьё — ядом. Душа Пиролюбца отправляется в ад. Оканчивалось представление нравоучением о пользе поста.
Эта первая разыгранная в школьном театре при Славяно-греко-латинской академии пьеса не является для него типичной. Большинство пьес сочинялось во славу военных побед. Напр., "Торжество Мира Православного" (1703) — по случаю взятия крепости Орешек, "Божие уничижителей гордых уничижение" (1710) — по случаю Полтавской победы. В последней речь идет о поединке Давида и Галиафа, при этом Галиаф недвусмысленно уподоблен Карлу XII, Давид — царю Петру, а мятежный сын Давида Авессалом — изменнику Мазепе.
Позднее школьные театры появились при духовных учебных заведениях в Ростове, Новгороде, Твери, Тобольске, Иркутске и др. Их постановки могли быть свободны от панегирической по отношению к власти установки, а то и вовсе иметь антипетровскую направленность. Например, пьеса по мотивам жития св. Димитрия Солунского "Венец Димитрию", разыгранная в Ростовской семинарии вскоре после 1709 г. (предположительный автор — семинарский учитель Евфимий Морогин). Ее центральный вопрос: "Лучше ли боятися царя земного или небесного?" — звучал весьма остро в виду ширящихся притязаний светской власти. К тому же пьеса напоминала об отношениях царя Петра и свт. Димитрия (Туптало), митрополита Ростовского, основателя семинарии и школьного театра при ней (его "Комедия на день Рождества Христова" в начале 1702 г. была первым спекталем театра).
Особым вниманием Петра пользовался школьный театр при московском "гофшпитале", при котором с 1706 г. действовало медицинское училище под руководством голландца Николая Бидлоо (русские звали его "доктор Быдлов"). Здесь в 1724 г. по случаю коронации Екатерины I, супруги императора, была разыграна пьеса "Слава Российская". Вся пьеса — ряд стихотворных монологов, произносимых Премудростью, Истиной, Благочестием, Купидоном, Нептуном, Марсом, Персией, Полонией, Свецией и мн. др. во славу присутствовавшей на представлении императорской четы. Аналогична по построению поставленная в 1725 г. по смерти Петра "Слава Печальная", только здесь аллегорические фигуры и страны уже оплакивают государя, перечисляя, сколь много им сделано для "осиротевшей России". Автором обеих пьес считается "ученик хирургической науки" Феодор Журовский. Это "панегирические драмы" (частный случай школьной драмы, так называют и многие постановки Славяно-греко-латинской академии), причем практически свободные от религиозной тематики. Такие "панегрические драмы" в лучших своих образцах могли быть остры, злободневны, поучительны, сложны по композиции, как, например, разыгранная в Новгородской семинарии в 1742 г. перед императрицей Елизаветой Петровной драма "Стефанотокос" (от греч. "достойный венца") (предполагаемый автор — префект семинарии Иннокентий Одровонс-Мигалевич).
Помимо "иностранного" и школьного театров в начале XVIII в. действовали и придворные, необщедоступные театры — в палатах сестры царя Натальи Алексеевны (с 1707 в Преображенском, с 1708 в С.-Петербурге), позднее при дворе царевны Елизаветы Петровны в подмосковном Покровском и др. Репертуар их был во многом случайным. Здесь ставились и переводные пьесы, и школьные драмы, и оригинальные пьесы сугубо светского содержания, сюжетно близкие к авантюрным повестям петровского времени (замечательный образец такой оригинальной светской пьесы — "Комедия о графе Фарсоне", ок. 1738, вероятно, принадлежащая перу Марты Скавронской, фрейлины Елизаветы Петровны).
Авантюрные рукописные повести, анонимные "гистории" петровского времени восходят к "неполезным повестям" XVII в., но существенно отличаются от них по духу. Адресованы "гистории" были публике невзыскательной и малообразованной, но уже захваченной модой на европейские костюмы, иностранные слова и галантное обхождение с женщинами. На место заблудившегося грешника в "гистории" петровского времени приходит энергичный, удачливый человек. Так, например, герой "Гистории о российским матросе Василии Кориотском и о прекрасной королевне Ираклии Флоренской земли" своими успехами обязан не знатному происхождению и не воле Божьей, а исключительно отваге, находчивости и удаче. Отправившись из "Российских Европий" за науками и богатством в Голландию, он после многих сказочных приключений становится "королем Флоренским". Другой герой — из "Гистории о храбром российском кавалере Александре и о любительницах ево Тире и Елеоноре" — отправляется во Францию, желая видеть не столько "процветающие в науках академии", сколько "красоту маловременной жизни света сего". После многих приключений кавалер Александр соединяется с возлюбленной (правда, в конце он случайно тонет во время купания, что может расцениваться как расплата за легкомыслие).
Самое важное в этих "гисториях" — новое представление о человеке, свободном, живущем в свое удовольствие. Понятие греха ему не ведомо. В текст повестей включены любовные "арии", появившиеся в России вместе с европейскими привычками в быту. Вообще, именно в петровское время, по выражению М.М.Щербатова, "страсть любовная, до того почти в грубых нравах незнаемая, начала чувствительными сердцами овладевать" ("О повреждении нравов в России"). Любовные вирши входят в повседневную жизнь высших сословий: их поют, переписывают. Эти часто неграмотные, неумелые стихи пестрят упоминаниями античных богов и героев. Вирши сочиняют и легкомысленная царевна Елизавета Петровна, и едва говоривший по-русски Виллим Монс, лишившийся головы за "амурную" связь с императрицей Екатериной. Феофан Прокопович в 1717 г. констатировал: "Все начали стихотворствовать до тошноты". Впрочем, "гистории" и любовные вирши оставались не более чем способом времяпрепровождения, явлением быта, вроде табака и кофе. Они еще не воспринимались как литература, но сдвиги, происходившие в общественном сознании, демонстрировали не менее наглядно, чем театр.
Антицерковный характер петровских преобразований современникам был очевиден, и многочисленное черное и белое духовенство относилось к ним враждебно. Преображенский приказ (следственный и карательный орган петровского времени) работал без устали: среди его дел 20% составляли дела священников и монахов. Однако тогда только в этой среде Петр мог найти гуманитарно образованных людей для пропагандистской деятельности (инженеров, военных, моряков и других специалистов он мог вербовать из иноземцев, а вот писателей — только из соотечественников). Поначалу он думал опреться на ученое малороссийское духовенство, близкое к Европе и менее консервативное, чем московское (с этим и связано преобразование Славяно-греко-латинской академии по образцу Киевской). Однако и Стефан Яворский (1658-1722), назначенный в 1700 г. местоблюстителем патриаршего престола по указке Петра, и свт. Димитрий Туптало (1651-1709), призванный им в 1702 г. на Ростовскую кафедру, обманули ожидания царя. Оба они были талантливыми писателями, представителями украинского барокко, и оба довольно быстро перешли в оппозицию Петру. Стефан Яворский, напр., почти неприкрыто обличал царя за несоблюдение постов, возлагал надежды на царевича Алексея и т.п. Однако Петр продолжал поиски верного человека, который обладал бы даром слова и убеждения и при том послушно проводили бы его линию в церковной среде.
Такой человек нашелся. Это был Феофан Прокопович (1681-1736) – "человек жуткий", по точной характеристике прот. Георгия Флоровского. "Это был типичный наемник и авантюрист, – таких наемников тогда много бывало на Западе. Он кажется неискренним даже тогда, когда он поверяет свои заветные грезы, когда высказывает свои действительные взгляды. Он пишет всегда точно проданным пером. Во всем его душевном складе чувствуется нечестность. Вернее назвать его дельцом, а не деятелем. […] Однако Петру лично Феофан был верен и предан почти без лести, и в Реформу вложился весь с увлечением" (Флоровский Г. Пути русского богословия. Вильнюс, 1991. С.89–90).
Феофан учился в Киевской академии, в латинских школах в Польше, в иезуитской коллегии св. Афанасия в Риме, бежал оттуда, год пробыл в университете в Галле в Германии; с 1705 г. стал преподавателем в Киевской академии, приветственной речью сумел обратить на себя внимание проезжавшего царя, стал префектом, потом ректором академии. Наконец, в 1716 г. по зову Петра прибыл в С.-Петербург, в 1718 г. стал епископом Псковским (позднее архиепископом, потом митрополитом Новгородским) и идеологом готовящейся церковной реформы.
Проповеди и трактаты Феофана до смерти Петра — это всегда точное и талантливое изложение официальной точки зрения на предмет. Проповеди Феофана печатали в государственных типографиях, рассылали по церквам и обязывали священников читать прихожанам, хотя это не столько проповеди, сколько политические выступления, "похвальные слова", панегирики, предвосхищающие тематику и мотивы торжественной оды Ломоносова. Об их светском, "государственном" содержании говорят сами названия: "Слово похвальное о баталии Полтавской" (1709 и 1717), "Слово о власти и чести царской" (1718), "Слово похвальное о флоте российском" (1720), "Слово о состоявшемся между империей Российскою и короною Шведскою мире" (1722) и др. Политические трактаты Феофана – "Духовный регламент" (1721) и "Правда воли монаршей во определении наследника державы своея" (1722) – написаны по поручению Петра и под его непосредственным руководством. Они посвящены обоснованию неограниченной власти монарха, который призван быть не только политическим, но и духовным лидером страны. "Духовный регламент", полный язвительных нападок на духовенство и каноническое церковное устройство, приобрел силу основного закона, регулировавшего отношения Церкви и государства.
Однако деятельность Феофана не сводится к публицистике. Он, например, автор одной из самых ярких школьных драм. Еще в бытность свою в Киевской академии он написал и поставил на сцене школьного театра "трагедокомедию" "Владимир" (1705). В ней повествуется о борьбе святого князя Владимира, решившего отказаться от "поганства", с корыстными и невежественными жрецами. Подразумевется при этом, конечно, борьба "просвещенного" монарха с "реакционным" духовенством. Т.е. реформы Петра осмыслены как второе крещение Руси.
В начале XVIII в. Феофан был самым крупным стихотворцем, автором "парафразисов" псалмов, элегий, эпиграмм и др. Ему принадлежат первые русские сонеты и стихотворения, написанные октавами. Его "Епиникион, сиречь Песнь победная на пресловутую победу Полтавскую" (1709), изданный на трех языках — русском, польском и латинском, — положил начало многочисленным одам XVIII в. на победы русского оружия. Стихи, посвященные Прутскому походу 1711 г. ("За могилою Рябою…"), близки к народной песне.
Феофану принадлежат также курсы "Поэтики" (1705) и "Риторики" (1706-1707) на латинском языке. В этих трудах он отстаивал искусство, подчиняющееся строгим правилам, приносящее "услаждение и пользу". В стихах требовал "ясности" и осуждал "темноту" стиля ученой поэзии XVII в. В "Риторике", вслед за античными и новоевропейскими авторами, предлагал различать три стиля: высокий, средний и низкий, закрепляя каждый из них за конкретными жанрами. Эти курсы не были своевременно изданы, но достоверно известно, что, например, Ломоносов изучал их в рукописи.
По своему образованию и общественному положению (монах, потом архиерей), по кругу ученых интересов (богословских, исторических и др.), по ведущему в его литературном наследии жанру (проповедь) Феофан напоминает церковных писателей допетровских времен, но по духу это вполне светский автор — "ученый наемник", выполняющий государственные заказы, изредка на досуге позволяющий себе чисто литературные занятия для собственного удовольствия. Самым "новым" у него было поэтическое творчество, в котором находятся образцы развившихся позднее классических жанров. Но все-таки это были силлабические вирши, плохо воспринимавшиеся после утверждения силлабо-тоники, и Сумароков в "Эпистоле о стихотворстве" (1748) без обиняков заявил, что Феофан "достойного в стихах не создал ничего". Его имя ассоциировалось с "красноречием", похвальным словом, проповедью, т.е. с жанром, относящимся больше к "старой", чем к новой "изящной" словесности.
"Эпоха классицизма" (1730-1750-е годы)
Перед новой словесностью стояла задача размежевания с традицией путем выработки нового литературного языка, стихосложения и системы жанров, восходящей к античности и принятой в европейских литературах, прежде всего во Франции. В общем эту задачу в 1730-1750-х гг. совместными и последовательными усилиями решили четыре автора – Антиох Дмитриевич Кантемир (1709–1744), Василий Кириллович Тредиаковский (1703–1769), Михаил Васильевич Ломоносов (1711–1765), Александр Петрович Сумароков (1717–1777).
Первый изданный труд Кантемира – "Симфония, или Согласие на богодухновенную книгу псалмов царя и пророка Давида" (1727). В принципе это еще труд церковного книжника. Но в то же время он переводит стихами 4 сатиры Н.Буало (1727–1729), сочиняет первые пять собственных оригинальных сатир (1729–1731), "песни" (оды), "письма" (стихотворные эпистолы), басни, эпиграммы, начинает оставшуюся незавершенной эпическую поэму "Петрида" (1730). В конце 1730-х – начале 1740-х гг., находясь на должности посланника сначала в Англии, потом во Франции, он переделает свои пять сатир и напишет три новые, переведет 22 послания Горация, 55 стихотворений Анакреонта. Успех ему сопутствовал только в сатирах, но видно стремление освоить жанровую систему классицизма в целом. "Трудный" слог сатир Кантемира, за который его немало упрекали, являлся следствием сознательных усилий по созданию особого поэтического языка, равно далекого и от языка церковной книжности, и от просторечия (некоторые теоретические суждения на этот счет есть в его "Письме Харитона Макентина к приятелю о сложении стихов русских", 1742).
Тредиаковский в предисловии к первой же своей книге "Езда в остров любви" (1730) заявлял, что писал исключительно ради угождения своему покровителю и рассеяния собственной скуки и стремился обойтись без "глубокословныя славенщизны". В составе прилагавшегося к этому переводному роману оригинального сборника "Стихи на разные случаи" есть стихотворный панегирик, элегия, "стихи похвальные" России Парижу и др., но в основном любовные песенки на русском и французском языках. Вся книга представляла собой учебник галантного обхождения и претендовала на эстетическую значимость (в отличие от любовных виршей петровского времени). В 1734 г. Тредиаковский издает первую "правильную", в подражание Буало, оду ("Ода о сдаче города Гданьска"), в 1735 г. выпускает "Новый и краткий способ к сложению российских стихов", предлагая способ упорядочения силлабических 13-ти и 11-сложников и давая образцы сочиненных по-новому стихов разных жанров. Необходимость такого упорядочения диктовалось необходимостью четче противопоставить стихи прозе.
Тредиаковский выступал как реформатор, небезразличный к опыту предшественников. Ломоносов пошел дальше. В "Письме о правилах российского стихотворства" (1739) он безаппеляционно объявил, что "наше стихотворство только лишь начинается", тем самым игнорируя почти столетнюю традицию силлабической поэзии. Он, в отличие от Тредиаковского, допускал не только двусложные, но и трехсложные и "смешанные" метры (ямбо-анапесты и дактило-хореи), не только женские рифмы, но еще мужские и дактилические, и советовал придерживаться ямба как размера приличествующего предметам высоким и важным (к письму прилагалась написанная ямбами "Ода… на взятие Хотина 1739 г."). Преобладание "хореических ритмов" в народных песнях и книжной поэзии XVII в., на которые указывал Тредиаковский, думая что "слух наш" к ним "применился", Ломоносова не смущало, поскольку начинать следовало с чистого листа. Пафос бескомпромиссного разрыва с традицией соответствовал духу времени, а сами ломоносовские ямбы звучали совершенно по-новому и были максимально противопоставлены прозе. Проблема стилистического размежевания с церковной книжностью отодвинулась на второй план. Новая литература и силлабо-тоническая поэзия стали почти синонимическими понятиями.
Тредиаковский в итоге принял идеи Ломоносова, в 1752 г. выпустил целый трактат по силлабо-тонической версификации ("Способ к сложению российских стихов, против изданного в 1735 годе исправленный и умноженный") и на практике добросовестно экспериментировал с разными метрами и размерами. Ломоносов же на практике писал почти исключительно ямбами, единственно, по его мнению, пригодными в высоких жанрах (его классификация высоких, "посредственных" и низких жанров и "штилей" изложена в "Предисловии о пользе книг церковных в российском языке", 1757).
Тредиаковский и Ломоносов, обучавшиеся в Славяно-греко-латинской академии, были многими нитями связаны с допетровской книжностью и церковной ученостью. Сумароков, дворянин, воспитанник Сухопутного шляхетского кадетского корпуса, чуждался ее. Его литературные познания, симпатии и интересы были связаны с французским классицизмом. Ведущим во Франции жанром была трагедия, и в творчестве Сумарокова она стала главным жанром. Здесь его приоритет был неоспорим. Первые русские классические трагедии принадлежит ему: "Хорев" (1747), "Гамлет" (1747),"Синав и Трувор" (1750) и др. Сумарокову принадлежат и первые комедии – "Тресотинус", "Чудовищи" (обе 1750) и др. Правда, это были "низкие" комедии, написанные прозой и являвшиеся памфлетом на лица (в названных комедиях высмеивается Тредиаковский). Т.о. на титулы "северного Расина" и "русского Мольера" Сумароков претендовал по праву, и в 1756 г. именно он будет назначен первым директором первого в России постоянного театра, созданного Ф.Г.Волковым.
Но статусом драматурга и театрального деятеля Сумароков не мог удовольствоваться. Он претендовал на первенствующее и руководящее положение в литературе (к немалому раздражению старших собратьев по перу). Его "Две эпистолы" (1748) – "О русском языке" и "О стихотворстве" – должны были получить статус, аналогичный статусу "Поэтического искусства" Буало в литературе французского классицизма (в 1774 г. их сокращенный вариант выйдет под заглавием "Наставление хотящим быти писателями"). Амбициями Сумарокова объясняется и жанровый универсализм его творчества. Он испытал свои силы почти во всех классических жанрах (только эпопея ему не далась). Как автор дидактических эпистол о стихотворстве и стихотворных сатир он был "русским Буало", как автор "притч" (т.е. басен) – "русским Лафонтеном" и т.д.
Однако Сумароков преследовал не столько эстетические, сколько воспитательные цели. Он мечтал быть наставником дворянства и советником "просвещенного монарха" (подобно Вольтеру при Фридрихе II). Свою литературню деятельность он рассматривал как общественно полезную. Его трагедии были школой гражданской добродетели для монарха и подданных, в комедиях, сатирах и притчах бичевались пороки (рифма "Сумароков – бич пороков" вообще стала общепринятой), элегии и эклоги учили "верности и нежности", духовные оды (Сумароков переложил всю Псалтирь) и философические стихотворения наставляли в разумных понятиях о религии, в "Двух эпистолах" предлагались правила стихотворства и т.д. Кроме того, Сумароков стал издателем первого в России литературного журнала – "Трудолюбивая пчела" (1759) (это был и первый частный журнал).
Вообще-то, воспитание публики на разумных началах было одной из задач и европейского классицизма, но у Сумарокова она встала на первое место. В его трагедиях, например, мы найдем не тонкости внутренних переживаний, как у Расина, не "борьбу долга и чувства", а наглядные примеры дурного и правильного поведения в сложных ситуациях.
В целом литературе русского классицизма свойственен пафос именно государственного служения (что роднит ее со словесностью петровского времени). Воспитание "частных" добродетелей в гражданине был второй ее задачей, а первой – пропаганда достижений "сотворенного" Петром "регулярного государства" и обличение его противников. Потому и начинается эта новая литература с сатир и од. Кантемир высмеивает поборников старины, Ломоносов восхищается успехами новой России. Отстаивают они одно дело – "дело Петра". Торжественная ода живет "восторгом" перед несомненным величием государства и надеждой на умножение его славы в будущем. Ода, согласно ломоносовской "Риторике", средство "преклонять", а не "убеждать". Она сродни похвальному слову, панегирической проповеди. Публично читаемая по торжественным случаям в огромных залах, в особой театрализованной обстановке императорского двора, ода должна "греметь" и поражать воображение. Она лучше всего могла прославить "дело Петра" и величие империи, наилучшим образом соответствовала пропагандистским целям. Потому именно торжественная ода (а не трагедия, как во Франции, или эпическая поэма) стала главным жанром в русской литературе XVIII века. В этом – одна из отличительных особенностей "русского классицизма". Другие коренятся в демонстративно им отвергаемой древнерусской, т.е. церковной традиции (что и делает "русский классицизм" органичным явлением русской культуры).
В XVIII в., как и в допетровской Руси, по книге учились правильно жить и мыслить. Однако в глазах "нового" человека авторитет Церкви, ручавшейся за верность или пользу сочинения, потерял свое значение. Понятие авторства, возникшее еще в XVII в., в "изящной словесности" XVIII в. утверждается окончательно. Автор отныне лицо вполне самостоятельное, и пишет он на свой страх и риск. Однако представление о том, что слово должно исходить из чистых, святых уст осталось (потому Тредиаковский, Ломоносов и Сумароков, споря между собой, стараются изобличить не столько литературные, сколько человеческие прегрешения соперника и тем самым лишить его доверия публики). Светский писатель становится на место духовного лица, его деятельность приобретает черты учительства. Чтобы доказать свое право на это, литератор теперь часто представляется в некоем ореоле мученичества. Кантемир пишет "о вреде сатирических сочинений", жалуясь, что автору от них одни неприятности, а Тредиаковский, Ломоносов и Сумароков постоянно, в стихах и в прозе, жалуются на чинимые им подлинные или мнимые притеснения и обиды.
"Авторская" литература XVIII в. была не просто занятием частного лица (например, ученого монаха, ответственного лишь перед Богом и совестью), а делом большой государственной важности, служением "общему благу". Но "служилый" человек, исполнивший долг перед отечеством, имеет право отдохнуть, ему нужен досуг. И вот – одновременно с идей примерного "сына отечества" возникает идея о прелести независимого и свободного существования. Поэты начинают воспевать беззаботное наслаждение радостями бытия или философическое уединение на лоне природы. Первая тема получила название "анакреонтической", вторая – "горацианской". На практике они смешивались, противостоя торжественной и духовной оде. Горацианской лирике в русской поэзии начало положил Тредиаковский в "Строфах похвальных поселянскому житию" (1752). Анакреонтической отдали дань все значительные поэты XVIII в. (Сумароков, Херасков, Державин и др.). Ломоносов в "Разговоре с Анакреоном" прямо столкнул позиции частного человека и гражданина, как будто выразив солидарность с последним: "Хоть нежности сердечной / В любви я не лишен, / Героев славой вечной / Я больше восхищен". Видеть Россию – "возлюбленную Мать" – мирной и процветающей Ломоносову важнее, чем любоваться женской красотой. Однако, сравнивая легкомысленного Анакреона и образцового гражданина Катона, Ломоносов отказался быть судьей между ними: "Умнее кто из вас, другой будь в том судья".
Русский классицизм развивался под влиянием европейского Просвещения, но его идеи были переосмыслены. К примеру, важнейшая из них – идея "естественного", природного равенства всех людей. Во Франции под этим лозунгом шла борьба за права третьего сословия. А Сумароков и другие русские писатели XVIII в., исходя из той же мысли, поучают дворян быть достойными своего звания и не пятнать "сословную честь", раз уж судьба возвысила их над равными им по природе людьми.
Идея "просвещенного монарха", который устроит счастливую жизнь подданных на разумных началах, для европейских просветителей была, по сути, лишь прекрасной мечтой. Они искали такого монарха то во Фридрихе II, то в Екатерине II и всякий раз разочаровывались. Для русских людей просвещенная монархия была свершившимся фактом, "золотым веком", имевшим место во дни Петра I. "Петровы лета" (выражение Тредиаковского) – неиссякаемый источник вдохновения для русских литераторов. Первые наши эпические поэмы (незаконченные) – "Петрида" Кантемира и "Петр Великий" Ломоносова. Личность Петра окружается почти религиозным почитанием. Его преемников одописцы славят именно как наследников дела преобразователя, блиставшего "величеством в работе".
В некоторых трагедиях Сумарокова идея "добродетели на троне" доказывается от противного. Так, герой его лучшей трагедии "Димитрий Самозванец" (1771) самовольно захватил русский трон, подменил закон произволом и злодейски преследует ненавистный ему народ ("Здесь царствуя, я тем себя увеселяю, / Что россам ссылку, казнь и смерть определяю"). Видя, что власть его свергнута, Димитрий кончает жизнь самоубийством (вопреки исторической истине). Нераскаянная душа тирана отправляется в ад: "Ступай, душа, во ад и буди вечно пленна! / О, если бы со мной погибла вся вселенна!"
Позднейший драматург Яков Борисович Княжнин (1740–1791) увидит источник трагического конфликта в самом принципе самодержавия. В его трагедии "Вадим Новгородский" монарх Рурик и республиканец Вадим одинаково добродетельны и думают только об общем благе, но не могут придти к соглашению. Стакиваются принципы, а не люди. Побежденный, но не переубежденный Вадим закалывается мечем. Трагедия Княжнина могла восприниматься как произведение антимонархическое, а не просто обличающее дурно воспитанного тирана, и долгое время считалась крамольной.
Литература екатерининского времени (1762-1796)
Началу блистательного царствования Екатерины II предшествовали два важных события – основание Московского университета (1755) и Указ о вольности дворянства (1762). Склонные к ученым и литературным занятиям дворяне теперь могли предаваться им, не выкраивая время от служебных обязанностей. Это сразу повлекло умножение числа пишуших людей. А Московский университет, с собственной типографией и библиотекой, почти сразу превратился в центр литературной жизни, прежде вращавшейся исключительно вокруг императорского двора и Академии наук (тоже придворного ведомства).
При Московском университете начинается деятельность Михаила Матвеевича Хераскова (1733–1807) – крупнейшего писателя второй половины XVIII в., автора множества поэм, трагедий, комедий, "слезных драм", романов, од, элегий, философских и нравоучительных стихотворений и др. Вокруг Хераскова, издававшего журнал "Полезное увеселение" (1760–1762), сложился кружок начинающих поэтов, поклонников Сумарокова. В своих стихах они стремились быть "ясными" и убедительными, тяготели к дидактизму и нравоучению, но избегали прямого обличения пороков. "Полезное" нравучение преподавалось ими в "приятной", изящной форме. Самым хитроумным и изобретательным среди них был Алексей Андреевич Ржевский (1736–1804), вскоре оставивший литературу. Другие члены херасковского кружка (их еще называют "сумароковцами") в это время лишь начинали и прославились позднее. Крупнейшие – Василий Иванович Майков (1728–1778), автор ирои-комической поэмы "Елисей, или Раздраженный Вакх" (1771), и Ипполит Федорович Богданович (1743–1803), автор "древней повести в стихах" "Душенька" (1783) на сюжет апулеевской сказки об Амуре и Психее. Сам Херасков увенчает систему жанров русского классицизма эпопеей "Россияда" (1779), в чем и будут видеть главную его заслугу.
В 1760-х гг. в России возникает то, что принято называть "общественным мнением", и Екатерина II первой из русских монархов осознает необходимость считаться с ним и направлять в нужную для себя сторону и сама постоянно выступает перед публикой в качестве литератора (с комедиями, драмами, сказками, публицистическими и историческими сочинениями и др.; писала она только прозой). В 1769 г. императрица инициировала издание первого еженедельного сатирического журнала "Всякая всячина", у которой сразу появилось множество подражателей и оппонентов. В первую очередь это сатирические еженедельники Николая Ивановича Новикова (1744–1818) "Трутень", "Живописец" и др. Вообще в это время растет спрос на печатную продукцию, умножаются журналы и ширится книготорговля. Тот же Новиков в 1770-е и особенно в 1780-е гг. разовьет прославившую его бурную издательскую деятельность.
В то же время возникает интерес к допетровской Руси, совсем недавно считавшейся чем-то раз и навсегда преодоленным. Новиков, например, при высочапйшей поддержке издает"Древнюю Российскую вивлиофику" (1773-1775) – десятитомное собрание исторических документов, в т.ч. фрагментов летписей. Сама императрица сочиняет исторические хроники о первых русских князьях, заказывает список только что обнаруженного "Слова о полку Игореве" и т.д.
В 1770-1780-х годах выходит целый ряд собраний народных песен. Самое известное –"Собрание разных песен" в четырех частях, изданное М.Д.Чулковым и М.И.Поповым (Сюда вошли как собственно фольклорные, так и авторские тексты). Вообще в это время оживляется интерес к "народности" и "старине". Тот же Михаил Иванович Попов (1742–1790) выпускает"Описание древнего славянского языческого баснословия" (1768), где по образцу античной мифологии измышляет славянскую (именно отсюда у стихотворцев Лель, Лада и др.). Как писал он сам, "сие сочинение сделано больше для увеселения читателей, нежели для важных исторических справок, и больше для стихотворцев, нежели для историков".
Михаилу Попову принадлежит и честь создания первой русской комической оперы "Анюта" (1772). В ней впервые на сцену выходит крестьянин со своим "приземленным" мировоззрением (теснимый нуждой, он думает лишь о материальном достатке) и особенным складом речи. Комическая опера из крестьянской жизни с обязательным счастливым концом, где разговоры чередуются с песнями и танцами, в последней трети XVIII в была весьма популярна. Самая известная из них – опера Александра Онисимовича Аблесимова (1742-1783) "Мельник – колдун, обманщик и сват" (1779).
Первые русские литераторы мало заботились о реальном читателе.. Они писали в расчете на читателя "просвещенного", которого еще предстояло создать. Т.е. книга должна была дойти до не нуждающегося в ней читателя и "переделать" его. Сумароков, например, осаждал Академию наук просьбами о новых переизданиях его сочинений, не смущаясь тем, что прежние лежат нераспроданными. А в эпоху Екатерины II издатели и некоторые писатели уже приспосабливаются к читательскому спросу. Низкие жанры теснят высокие, проза – поэзию. Прозаики екатеринского времени Михаил Дмитриевич Чулков (ок.1743–1793), Федор Александрович Эмин (ок.1735–1770), Василий Алексеевич Левшин (1746–1826), Матвей Комаров (ок.1730–1812?) и др. – это сочинители романов и "замысловатых повестей" для народа, стремившиеся не столько поучать, сколько развлекать читателя и не скрывавшие своих коммерческих целей. В кругу образованных людей чтение романов считалось занятием несерьезным и даже предосудительным, но читали их от этого не меньше. В основном романы были переводные. Оригинальные строились на сюжетах, заимствованных из европейской литературы, из русских сказок, из рукописных повестей. При всей несамостоятельности первых русских романов, в них замечательны внимание к быту и обстановке, к "мелочам жизни" и судьбе отдельного человека.
Внимание к бытовым мелочам сказывается и в классических жанрах, прежде всего в комедии. У Сумарокова, заботившегося о житейском правдоподобии, даже имена персонажей звучали непривычно для русского уха – Оронт, Клариса, Гидима и т.п. А младший его современник Владимир Игнатьевич Лукин (1737–1794) уже "склоняет" европейские пьесы "на наши нравы", дабы зрители не думали, что у него "иностранцы осмеиваются". Комедии Лукина – это "серьезные комедии", иначе "мещанские", или "слезные" драмы, в которых допускалась смесь забавного и трогательного, а порочный персонаж мог исправиться (в Европе моду на такие пьесы ввели Дидро и Бомарше). Сумароков негодовал (скоро, говорил он, "щи будут с сахаром кушать... чай пить с солью, кофе с чесноком"), однако общая тенденция уводила от чистого классицизма. Вскоре явились и настоящие комедии "в наших нравах" – "Бригадир" и "Недоросль" Дениса Ивановича Фонвизина (1745–1792), вершина комедийного жанра в литературе XVIII в.
Возросшая роль комедии – свидетельство критического духа литературы екатерининского времени. Гавриил Романович Державин (1743–1816), крупнейший поэт своей эпохи и вообще XVIII века, умел ввести элементы сатиры даже в оду. Такова, например, его ода"Фелица" (1782), прославляющая императрицу и высмеивающая ее вельмож.
При Екатерине II военное и политическое могущество России достигло небывалых размеров. Казалось, большего и желать нельзя. Ломоносовские оды были устремлены в будущее. Одописцы екатеринского времени – Державин и Василий Петрович Петров (1736–1799) – видели себя на достигнутой вершине, откуда путь только один – вниз. Современникам пугачевщины и Французской революции будущее рисовалось в мрачных тонах, и тема величия России зазвучала у них трагически. Так, ода Державина "Водопад" (1794), написанная на смерть светлейшего князя Потемкина, полна зловещими картинами, а сам водопад символизрует шаткость и непрочность земного величия. Поэт конца века Семен Сергеевич Бобров (1763–1810) и вовсе будет созерцать мощь российского государства на фоне ночных ужасов и грядущей кончины мира.
Литература рубежа XVIII-XIX веков
В 1790-х годах в литературе "час настал великих перемен" (по выражению В.Л.Пушкина). Под пером Николая Михайловича Карамзина (1766–1826) меняется самое представление о целях и задачах литературы, которые прежде виделись неразрывными с делами государства. В одном из его стихотворений есть эпатирующие строки: "Россия! торжествуй, – сказал я, – без меня!" Молодой Карамзин отстаивает за писателем право быть частным лицом, занимающимся литературой ради познания жизни и собственного удовольствия. Сборник его стихов носит заглавие "Мои безделки" ("И мои безделки" – назовет сборник своих стихов крупнейший из его последователей Иван Иванович Дмитриев, 1760–1837). Однако за внешней непритязательностью скрывалась целая программа новой, независимой манеры поведения, нового образа мыслей и чувств.
С Карамзина начинается непродолжительная эпоха господства "чувствительной" словесности. Внимание писателей-крамзинистов обращено к "душе", к внутреннему миру человека, к его колебаниям, сомнениям, мимолетным переживаниям. Они любят оттенки и переходы, а не трагическую резкость контрастов между добром и злом, восторгом и ужасом, высоким и низким. В "Письмах русского путешественника" и повестях Карамзин по возможности уклоняется от прямых оценок, моральных выводов, стараясь прежде всего вызвать сочувствие к героям. С литературой классицизма произведения Карамзина и его последователей роднит задача воспитания читателя. Это уже не прямая дидактика, а урок чувствительности, гуманности и тонкого вкуса, преподаваемый автором на собственном примере.
По сочинениям Карамзина еще учатся чувствовать и мыслить. Но в общем-то писатели на рубеже рубеже XVIII–XIX вв. все чаще стремятся не научить, а запечатлеть в слове образ сложного и противоречивого мира, "Создание в словах пересоздать", по выражению В.А.Жуковского.
Таково и творчество далекого от сентиментализма Ивана Андреевича Крылова(1769–1844). Начинал он как комедиограф и журналист-сатирик, изобличающий общественные пороки, а потом в "шутотрагедии" "Трумф, или Подщипа" (1800) жестоко посмеялся над всей системой ценностей эпохи Просвещения и русского классизма в частности. Позднее в басне – самом дидактичном из "низких" классических жанров – Крылов сумел дать картину мира, несводимую к простым идеям и нравоучениям (потому и корили его "лукавством").
Крылов и Карамзин перешагнули в XIX век. Один – в своих баснях, другой – в великой"Истории Государства Российского". Они стоят на самом рубеже новой эпохи. Государственно и общественно полезная словесность XVIII в. на них заканчивается. В литературе наступает время вопросов нравственных, религиозных и исторических, время преодоления культурного конфликта, начатого петровского реформами.
© Все права защищены http://www.portal-slovo.ru
Дата добавления: 2015-02-16; просмотров: 13 | Поможем написать вашу работу | Нарушение авторских прав |
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |
| Русское искусство XIX - начала XX века | | | Новгородская школа иконописи в XV веке |