Читайте также:
|
Уже с начала семидесятых годов социология масс-медиа в странах Запада развивается, собственно говоря, как единственный исследовательский комплекс с концентрацией на управленческих, идеологических и культурных аспектах маскомуникацийнного влияния на человека и общество. Как отмечает Г. Шадсон, можно говорить в этой связи о выделении трех хотя и взаимозависимых, но самостоятельных направлений:
неовеберианского анализу рациональности в “производстве культуры”, которая делает акцент на вопросах организации работы масс-медиа и обеспечения уровня профессионализма и сбыта, необходимого в условиях конкуренции;
неомарксистского подхода, где упор делается на изучении символического значения сообщений массовой коммуникации в соответствии с традициями Франкфуртской школы и грамшианской концепции роли культурного аппарата как идеологическим средством поддержки политической гегемонии;
неодюркгеймианских исследований “публичного восприятия”, в которых коллективные представления, которые формируются с помощью масс-медиа, рассматриваются как способ объединения людей через воспитание у них чувства солидарности.
В последние годы в социологические исследования массовой коммуникации вводится методология феноменологической социологии. Ее представители, рассматривая повседневный опыт массового общения в качестве “высшей реальности”, противопоставляют себя при этом не только неовеберианцям (с их представлением о современной рациональной организации духовного производства как “железной клетке”) и неомарксистам (для них мир масс-медиа продолжает характеризоваться отношениями отчуждения и репрессивности), но и исследователям, что актуализирують сегодня наследство Дюркгейма.
Дело в том, что, согласно с неодюркгеймианцями, повседневный поток массовой коммуникации, будто окружая каждого человека со всех сторон, сам по себе еще не поднимает ее к уровню “коллективной трансцендентальности”. Достижение этого уровня, – со свойственной ему “религиозностью” восприятия сообщений масс-медиа, – возможные, как правило, в случае такой прямой передачи электронными масс-медиа уникальных событий, когда они, владея собственной могучей “аурой”, вместе с тем фактически перевоплощаются для аудитории в события, создаваемые самими масс-медиа. Исследователи же, которые работают в русле традиций феноменологической социологии, являют собой своего рода “счастливых позитивистов” (Ю. Хабермас) современной эпохи постмодернизма. Ведь в своем анализе они не только принципиально ограничиваются рамками “жизненного мира” маскомуникацийной сознания, но и рассматривают ее, как мир, “очарованным, наполненным собственным содержанием и многозначимым”, поскольку “в языке, которым пользовались для описания сначала изобретения радио, а затем и телевидение, опять и опять звучало отношение к ним как к чуду, созданному современной наукой, и это магическое отношение не исчезло, а, оказавшись поглощенной повседневной жизнью, просто-напросто, пошло на глубину и оттуда стало действовать в сознании скрыто”.
Говоря о сегодняшних ориентациях теоретических исследований массовой коммуникации, не будем упускать из виду, что за свою историю они не только испытали серьезные изменения, но и сохранили определенную следующую. Будучи сначала, как правило, непосредственно привязанными к эмпирическому анализу, который проводился, в основном, под воздействием сиюхвилинного спроса, который порождался рыночно открытой конкурентной борьбой за массовую аудиторию, эти исследования носили преимущественно бихевиористский характер, и не случайно на том этапе “в поле” работали такие в дальнейшем известные теоретики, как П. Лазарсфельд, Р. Миллс и Г. Мертон. Потом для теоретических исследований наступил длящийся доныне “академический период”, когда “рыночный стимулятор” научного поиска стал будто отпускать его на волю: хотя действует он с неослабной силой, но при этом, давая теории “виговоритися”, идет чаще всего на задний план.
Другой существенной особенностью теоретических исследований масс-медиа стала не просто их растущая тематическая диверсификованисть, но и облечение ими у себя фактически всего теоретического багажа и инструментария социологии, что поставило на повестку дня вопрос о сохранении ими, однако, своей специфики. Тот же вопрос оказывается все более актуальным и относительно компьютеризации, которая разворачивается в теперешний время глобально осуществляемого общения, – в том числе в связи со стремительно растущей с начала 1994 года децентрализованной компьютерной сетью Интернет, созданной по заказу Пентагона еще в шестидесятых годах с целью обеспечения управления вооруженными силами США в условиях возможной термоядерной войны; а затем в силу известных событий она потеряла свое непосредственное военное значение и “пошла” в коммерческое обращение.
Следующая теоретического исследования обеспечивается его конфигурациями, как такими структурными элементами, что в совокупности образуют своего рода “каркас” теоретических построений.
Исходной конфигурацией теорий массовой коммуникации является, по-видимому, именно понятие “массовая коммуникация”, без чего, как это нетрудно себе представить, никакие ее теории вообще невозможны. Еще в 1909 году Ч. Мешки, автор теории “привлечения” индивидов к “большему сознанию” как совокупности накопленных социально значимых “состояний видчування” и “отображений (imaginations)”, выделяет коммуникацию как средство актуализации “органически целого мира человеческой мысли”. Позже Дж. Г. Мід (1934) в русле этих рассуждений рассматривал общество как результат совокупности процессов взаимодействия индивидов друг с другом. Он отмечал, что тождественность значений актов взаимодействия позволяет каждому из его участников принимать на себя роль “другого”, в том числе и “обобщенного другого”, когда накопленный опыт становится сокращенным таким образом, что выступает относительно них в качестве общезначимого и общедоступного. Отсюда уже вроде бы само собой напрашивалось представление о “коммуникации”, общение ли коммуникатора и аудитории, как отношение “социальных акторов”, какой телеологический совмещает одинаковое содержание, вложенное ими в сообщения, распространяемые массовой коммуникацией.
Другой стороной образования массовой коммуникации как понятийной конфигурации стало определение, которое вошло у нее, – “массы”, этой, как писал в тридцатых годах последователь Дж. Г. Міда Г. Блумер, “элементарной спонтанно возникающей коллективной группировки”. Задача ее организации и смыкания с помощью повседневно переданных сообщений, “скроенных” в расчете на реально достигнутый ее сознанием уровень, и требовало введения соответствующих технических средств. Причем, как выяснялось, массовое сознание (то есть сознание массы) формировалось никоим образом не только новыми инструментами общения самими по себе: существенно важной характеристикой этого сознания, которое обрекает его буквально на наркотическую зависимость от них, делалось состояние его незаповнености, что образуется в любом случае, всегда и везде коммуникационный вакуум, эта своего рода неугомонная жажда, для угамування которой человек должен заглядывать в дежурную газету, тянуться против своей воли к несмолкающему радиоприемнику, а затем и к постоянно заповнюваного мозаикой всяческих сообщений, которые мигают, телеэкрана.
Как средства организации общения, которые стали жизненно важными на повороте к широкой индустриализации и урбанизации в конце XIX, – началу XX века, Ч. Лантухи называет газеты, почту, телеграф, железные дороги, образование. Нужно было распространение не только общедоступной прессы, но и дешевого кинематографа, а затем и “солодкоголосого” радио, чтобы понятие “массы”, будто само собой сливаясь с ними, вошло в их определение как средств массовой коммуникации.
И, наконец, последним элементом данной конфигурации, которая добавляет ей исторической глубины и ценностно-определенного измерения, появилось представление о “публике”, введенное в эпоху возникновение масс-медиа в работах Г. Тарда, Ч. Мешки, У. Липпмана и разработано потом Г. Блумером и Г. Лассуеллом. Под публикой ими понималась совокупность индивидов, что, в отличие от массы как такой, достаточно точно осознают свои интересы, активно вовлеченные в процесс их реализации и, соответственно, владеют своей при всем народе выражаемого мыслью (что в свою очередь ставит действия публики в связь с публичной формой осуществления государственной власти). Иначе говоря, высказывание public opinion или l’оріnіоn publique (обычный перевод на российскую: общественная мысль) и понимался здесь именно как “мнение публики”, а не как неразборчиво выдаваемая за нее и неправомерный с ним отождествляемое общественное мнение массы анонимных потребителей сообщений масс-медиа, что рутинно оказывалась как такая с помощью социологических опросов.
Введено в круг теорий массовой коммуникации понятия “публика”, которое означало, на первый взгляд, некритическое наследование известным раннебуржуазнимпросвитительским идеалам, в действительности противостояло им, поскольку, во-первых, оно использовалось здесь как теоретически строго очерчено понятие, а, во-вторых, обнаруживая при этом “мнение публики” как высшее проявление массового сознания, социолог наталкивался тем самым на задачу описания и преодоления действительной ограниченности этого сознания как такой. И вот П. Лазарсфельд и Р. Мертон “взорвались” в 1948 г. своей статьей, которая быстро завоевала популярность,, об опасности установления “психологической монополии” масс-медиа обнаружив при этом существование в социологии значительного нонконформистского потенциала. Последующее раскрытие этого потенциала привело к появлению якнайширшой социологической критики, которая распространилась, собственно говоря, на все сферы действия массовой коммуникации (приведя, в частности, к появлению таких блестящих бестселлеров критики рекламы и других средств повседневного духовного принуждениякак “Скрытые увещеватели” В. Паккарда, “Понимание средств общения” М. Маклуена и др.).
В том же 1948 г. Г. Лассуелл сформулировал другую системоутворюючу конфигурацию. Он определил массовую коммуникацию в понятиях как ее собственной структуры, так и выполняемых ею основных социальных функций, предложив при этом такое, которое стало классическим (а по словам Ф. Балля, даже пережило длительный “золотой век”) определения ее как такого “акта коммуникации”, которая раскрывается в меру ответа на последовательно возникающие в меру его осмысления вопросы “КТО, – сообщает – ЧТО – каким КАНАЛОМ – КОМУ – с каким ЭФФЕКТОМ”.
В соответствии с этой структурой Лассуеллом были выделены следующие основные разделы исследования:
анализ управления процессами массовой коммуникации
анализ содержания переданных масс-медиа сообщений /контент – аналіз/
анализ работы самих масс-медиа
анализ их аудиторий
анализ результатов (“эффекту”) маскомуникацийного влияния, для удобства чаще всего совмещаемый с предыдущим.
Лассуелл отметил при этом три достаточно значимые и очевидные, то есть удовлетворяющие конфигурационным критериям, функции процесса коммуникации, в том числе и массовой, как процессу по сути своей управленческого:
наблюдение за окружающей средой для выявления угрозы обществу, и определения возможностей внешнего влияния на ценности как этого общества в целом, так и его составных частей;
корреляция соотношения составных частей общества при его реагировании на “поведение” окружающей среды;
передача социального наследства от поколения к поколению.
Здесь, как видим, в общем и целом речь идет именно о конфигурационном определении как структуры, так и функций массовой коммуникации, что способно выполнить относительно других, более конкретных исследовательских разработок роль формотворчего “ячейки”, ниши ли, “амбарчики”
Формулировка Лассуелла снискала широкое признание в качестве ведущей парадигмы как собственно теоретического осмысления массовой коммуникации, так и большого числа учебников, что ее рассматривают, и хрестоматий. Это объясняется именно ролью, которая удачно выполняется ею, поскольку в ее рамках легко розмищалися не только много теоретических рассуждений, но и основной массив эмпирических исследований, что все более набирает оборотов по мере рутинизации радиовещания, а затем и телевидение как в США, так и в других странах.
Предложена Лассуеллом схема не давала ответа на открытым вопрос, который оставался в тот период, о том, каким образом процесс коммуникации воспроизводится в широком социальном контексте, в том числе как его влияние отражается в непосредственным окружении людей, из которых и складываются массовые аудитории и обратное влияние которых на сами масс-медиа можно было презирать, как выяснилось, лишь ограниченно границах. В то время стараниями П. Лазарсфельда, Б. Берельсона и Г. Році было установлено, что, по крайней мере, в некоторых критических ситуациях (например, в случае выборов, результаты которых оказываются противоположными подавляющей направленности кампаний массового убеждения) для исследователя принципиально важным оказывается учет “двухступенчатого” характера влияния массовой коммуникации, поскольку “идеи”, которые поставляются прессой и радио, усваиваются многими под воздействием тех, которые находятся рядом с ними и чаще всего очень влиятельных “лидеров мысли”.
Открытие “ступеней” в осуществлении процесса маскомуникацийного влияния обнаруживало условность тех, что привычно казались такими нерушимыми, “атомистических” представлений, согласно с которыми каждый из членов аудитории думает и действует, в основном, самостоятельно. В итоге получили теоретическое подкрепление известные факты, которые стали до той поры широко известными, поведение массовых аудиторий вопреки, казалось бы, целиком профессиональным уговариванием специалистов по политической пропаганде и данным, казалось бы, грамотных социологических опросов (например, проведенных в США в ходе президентской кампании в 1936 г.). В исследование входила новая, что не отменяла ласуеливску, конфигурация обратной связи, которая соседствует с ней, в соответствии с которой влияние массовой коммуникации стоит рассматривать не “самый по себе”, а по отношению, в принципе, ко всему ее социального, культурного, политического и экономического окружения.
Проблематика обратного зв”язку, что задается этой конфигурацией, обычно выходит на первый план в кризисные моменты общественной жизни, которые ставят под вопрос как способы интерпретации основной направленности влияния массовой коммуникации, так и надежность соответствующих им теоретических представлений, рассчитанных на в общем и целом постоянный, структурно – функционально обусловлен тип социальной стабильности. В США это были, например, война в Вьетнаме, широкие протесты против которой стали во многом производными от телевизионного вторжения боевых действий в жилище американцев; Уотергейт, раскрытие которого с помощью масс-медиа вызывало в народе приплыл своего рода “коллективной солидарности”.
Новый поворот исследований в пределах той же конфигурации происходит в последнее время под воздействием растущей диалогичности компьютерных связей. Рассматривая данный вопрос, особенное внимание хотелось бы уделить философским взглядам Маршалла Маклюена.
Среди множества работ, которые принадлежат его пэру, могут быть выделены такие наиболее известны, как “Галактика Гутенберга” (“The Gutenberg Galaxy”, 1962), “Понимая медиа: продолжение человека” (“UnderstandingMedia: The Extensions of Man”, 1964), “Медиум – это Послание” (“The Medium is the Message”, 1967), “Война и мир в глобальном селі2 (“War and Peace in the Global Village”, 1968). У них Маклюеном наиболее полноценно были представлены его философские взгляды, изложенные собственная культурологическая концепция и развитая теория коммуникационных технологий, которые являются основными для становления и развития современного массового общества. Репутация первопроходчика и классика в теории массовых коммуникаций при жизни Маклюена дополнялась и его самой широкой популярностью в качестве персонажа американской массовой культуры, что в эти десятилетия буквально не всходил из экранов телевизоров и страниц периодических изданий; прославился своими мудрыми и остроумными высказываниями “пророка из Торонто”. В поддержку этого имиджа работало икож и графическое оформление книг, которые поразительно отличались за видом, благодаря усилиям лучших графиков, фотографов и художников того времени, от сухих и невзрачных научных трудов. Редко упоминавшейся является также религиозная направленность творчества Маклюена: будучи католиком за убеждениями (принял католичество в 1937 г.), он думал, что масс-медиа являются Посланием, ниспосланим человеку сверху и таким, которое раскрывается лишь в меру их развития.
Отличительной чертой взглядов Маклюена является то обстоятельство, что технологии коммуникации рассматриваются им как решающий фактор процесса формирования той или другой социально-экономической системы. Да, уже в “Галактике Гутенберга” он показывает, что развитие и экономической, и социально-политической инфраструктуры индустриального общества было бы невозможным без того кардинального изменения коммуникативных стратегий, которые повлекли изобретение печатного пресса. Лишь в условиях егалітарно-массового распространения слова становятся возможными – и частновладельческое предпринимательство, и демократизация общества на основе избирательного права, – поскольку именно словом печатным, а не устным и даже не письменным формируется исходный элемент и центральный агент такого общественного строя – атомизована, герметически изолированная от всех других человеческая индивидуальность со специфической сенсорикой, ментальностью и телесностью.
Радикальная трансформация “сенсорного баланса”, начало которой было положено еще изобретением письменности, в эпоху безраздельного господства печатного слова приводит к почти полного атрофирует все другие каналы сенсорного восприятия, кроме визуального: человек превращается по сути дела в один большой глаз, в которого все другие возможности сенсорного контакта и, соответственно, коммуникации – тактильной, звуковой, обонятельной, вкусовой – сведены к минимуму.
Подобная оценка роли коммуникационных технологий в процессе становления и развитию как самого человеческого существа, так и создаваемых ею организационных структур, позволила Маклюену сделать вывод о том, что технологии вообще, а технологии коммуникации в первую очередь, является средством “продолжения” и одновременно “расширения” (extension) человеческих органов. Но если в случае колеса и телескопа речь идет о “расширении” возможностей движения и зрения, то есть отдельных способностей человека, то в случае электронных (“электрических” ли, как называл их Маклюен) средств коммуникации, которые ведут свое происхождение от проволочного телеграфа, речь идет уже о “продолжении” и “расширении” самой нервной системы человека.
Нетрудно заметить, что данный тезис является целиком корректным лишь относительно новейшего, Маклюену неизвестного (персональный компьютер был изобретен через три года после его смерти) средства массовой коммуникации – Интернету, чего нельзя сказать обо всех его электрических и электронных предшественников: телеграф, телефон, радио и телебаченн. Только на уровне компьютерных технологий и массового их использования становится возможным моделирование разрозненных фрагментов интеллекта человека, элементов его сенсорики и психосоматической организации. В этих условиях тезис Маклюена добывает характер крайне точного пророчества феномена, зарождение которого было потеряно из поля зрения даже многими его современниками (напр., Биллом Гейтсом).
Еще одним подтверждением того, что в исследованиях Маклюена по сути дела речь идет уже не столько о современных ему масс-медиа, сколько о тех, которые приходят им на смену в конце века, является самый известный его тезис о “глобальном селе”, в которое превращается вся планета в эпоху электронных коммуникаций. Тенденция к ликвидации государственных границ, уничтожения языковых барьеров и аннулирования гигантских расстояний между континентами, что лишь едва наметилась в эру телефона, радио и телевидения, становится реальностью лишь сегодня при наличии глобальной компьютерной сети.
Радикальная трансформация основных коммуникационных стратегий, которая происходит здесь, нередко затушевывается целиком понятным стремлением видеть в Интернете еще один, что принципиально не отличается от других, средство массовой коммуникации, редуцировать новый феномен к чему-то уже известного. Однако уже, например, сам факт взрывообразного превращения в считанные годы более чем скромного за масштабами средство глобальной коммуникации, которая насчитывает десятки миллионов пользователей, вынуждает допустить, что здесь мы имеем дело с системой, которое развивается скорее хаотически, чем упорядочено, и потому непредсказуемой на основе уже известных критериев. В этой связи любое прогнозирование в данной области становится чрезвычайно рискованным предприятием, которое будет угрожать ошибками даже в случае профессионалов, как это состоялось, например, из Жароном Ланье, пионером в отрасли конструирования аппаратуры “виртуальной реальности”.
Потому лишь с большой долей осторожности можно допустить, что тенденции, намеченные двумя вышеупомянутыми тезисами Маклюена, достаточно полноценно воплощаются в действительность реалиями сегодняшнего Интернета. Не стоит забывать, что последний являет собой “расширена” к глобальным размерам экспериментальная площадка, где вчера еще почти никому не известные маргинальные явления с поразительной скоростью занимают лидирующее место и начинают определять основной вектор развития технологической системы в целом.
в 1994 году, в ответ на прямое обращение из телеекрана ведущего программы вечерних новостей Эн-Бі-Сі, 650 человек, воспользовавшись Интернетом, немедленно послали свои отзывы о передаче, в которой рассматривалось влияние новой техники на человека и общество. Как выплывало из заявлений представителей компании, полученной от телезрителей по электронной почте информацией никто из ее сотрудников по-настоящему так и не заинтересовался. Но уже сам факт практически мгновенной соответствующей реакции со стороны не экспериментальной, а целиком реальной массовой аудитории вынуждает допустить, что в “электронный век” такой тип реакции, очевидно, и является настоящей обратной связью и что, соответственно, представления, которые господствуют в теории массовой коммуникации, об обратной связи, скорее, не обнаруживают, а мистифицируют. Отсюда, в свою очередь, напрашивается вывод, что, продолжая как и раньше опираться на эти представления, мы дезориентируем самих себя, поскольку получаем совсем не описание обратной связи как таковой, а подменивающие его собой теоретические фикции. Социологи, которые сделали этот вывод, рассуждали в рамках обозначенной выше феноменологической парадигмы, для которой ценным является в первую очередь непосредственно пережит опыт и слишком абстрактными является даже номиналистично обусловлены понятие. Дело здесь, однако, еще и в том, что относительно новых компьютерных возможностей и в теории в целом проблематика обратной связи в массовой коммуникации раскрывается по-новому, требуя тем самым выяснения условий, относительно которых она действительно все более оказывается всего лишь химерой, которая теоретически обосновывается.
Эти и подобные им замечания, при всей их справедливости и своевременности, не отменяет сама по себе совокупность конфигураций, которые сложились в социологической теории до теперешнего времени. Более того, эти конфигурации продолжают оставаться для теоретика актуальными, поскольку, во-первых, массовая коммуникация – при всех своих внутренних и внешних метаморфозах – развивается как относительно стойкое и целостное образование современной общественной жизни, которая не только так или иначе формируется ею, но и именно повседневно влияет на разные ее стороны. Во-вторых, предметом (и целью) социологической теории массовой коммуникации продолжают оставаться так или иначе процессы общения, а не передача и влияние информации самой по себе.
Вместе с тем, возникла новая постановка вопроса об обратной связи является наглядным симптомом проникновения в социологические исследования проблематики информационного общества в меру все более стремительной компьютеризации, что, в свою очередь, заново привлекает внимание к собственно информационному аспекту массовой коммуникации, выступает в этой связи не только как средство, но и как новая цель исследования, и имеет, соответственно, не “чисто” информационный или коммуникационный, а такой, который нуждается в обосновании и разработке предельный характер.
Напомним, что именно понятие “информационного общества”, при всей своей нечеткости и приблизительности, возникло под воздействием поражающих успехов практического применения кибернетики (то есть науки об управлении сложными, высокоорганизованными системами) и информатики, где информация – это никоим образом не сводка всего многообразия маскомуникацийного влияния к политической индоктринации и не те или другие сообщения масс-медиа, взятые сами по себе, – как они изучаются, например, в контент-анализе, – а математически выражена мера управляемости той или другой системой.
Сама теория информации, несовершенным “отпечатком” которой является понятие “информационное общество”, имеет дело с массовой коммуникацией лишь постольку, поскольку и оказывается помещенной в ее рамки и может быть выражена языком ее собственных понятий и формул. Иначе говоря, массовая коммуникация воспроизводится здесь как объект, который принципиально отличается от ее изображения в социологических теориях (когда во внимание берутся социально и культурно значимые отношения человеческой жизни, так или иначе обусловленные, и что оказываются в процессе общения).
В меру прояснения понятия “информационного общества” снова и снова будет возникать задача применения в теоретических исследованиях массовой коммуникации разработанной, в основном, М. Маклуеном конфигурации, в соответствии с которой “само средство коммуникации и есть сообщение (the medium is the message)”, то есть, с одной стороны, влияет как на человека и общество, так и на другие “средства коммуникации” в первую очередь и преимущественно самим фактом своего существования, а с другой стороны – именно испытает при этом разнообразные соответствующие влияния. В теоретических исследованиях массовой коммуникации эта конфигурация имеет предельный характер, поскольку ее приложение означает выявление как непосредственно маскомуникацийной специфики телекоммуникационных и информационных технологий, поскольку они влияют на человека и общество, так и собственно информационного аспекта управленческого влияния непосредственно самих масс-медиа как таких. Эта конфигурация допускает последовательное рассмотрение того, как мы, вступая в отношения друг с другом, формируем среду спилкування, чтобы оно формировало нас (как ли наша среда общения формирует нас таким образом, что мы, в свою очередь, сами формируем его, оставаясь в границах, которые задаются им).
Актуализация значения маклуенивской конфигурации происходит под повседневным влиянием мгновенности передачи любого количества любых сообщений, которое поступает в их распоряжение, – передачи, осуществляемой по всей планете, которая будто отменяет на ней пространство и время, превращает ее в наполненное всевозможными неурядицами “глобальное село”.
Дата добавления: 2015-02-16; просмотров: 26 | Поможем написать вашу работу | Нарушение авторских прав |