Студопедия  
Главная страница | Контакты | Случайная страница

АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатика
ИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханика
ОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторика
СоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансы
ХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника

Лекция 6. Философия и современный мир

Читайте также:
  1. II. ЕВРОПЕЙСКАЯ ФИЛОСОФИЯ В СРЕДНИЕ ВЕКА И ЭПОХУ ВОЗРОЖДЕНИЯ.
  2. IV. КЛАССИЧЕСКАЯ НЕМЕЦКАЯ ФИЛОСОФИЯ
  3. А где же обещанный ООО «Держава» суперсовременный микрорайон «Дальний Юг»?
  4. Ай философияда мәдениет алғаш рет философиялық зерттеудің пәні болып қалыптасқан?
  5. Айта өрлеу дәуірі Еуропалық өркениет дамуындағы сілкініс және Жаңа замандағы философия мен ғылымның қалыптасуы
  6. Аналитическая философия
  7. Аналитическая философия
  8. Антика дәуріндегі философия аясында жеке ғылымдардың бастауларының пайда болуы
  9. Античная философия
  10. Античная философия

 

  1. Философия в современном мире
  2. Современная философия: основные парадигмы.

\

1. Современная философия отличается от философий предшествующих эпох. Но – чем? Первый вопрос – о критериях современности и их сдвигах – остается предметом споров. Однако намечены отдельные подходы, которые можно развить в конкретные определения современной философии, а там, наверное, откроются какие-то методологические и мировоззренческие пути и для определения современного мира.

На что указывают эти подходы? Современная философия отличается от философии классической, у нее складываются особые отношения с миром повседневности, она меняет характер взаимодействий с наукой (и это влияет на современную науку, а не только на философию). Наконец, современная философия с большими трудностями и издержками пытается выработать свою особую методологию, которая позволила бы ухватывать и динамику социальности, и динамику процесса познания. Попробуем рассматривать эти подходы как своего рода введение к выработке определений современной философии. Их можно объединить, их можно сгруппировать.

Тогда определения современности философии проявятся в следующих пунктах:

1) Отношение современной философии к философии классической.

2) Отношение философии к науке (это - проблема присутствия в философии конкретно-научного знания, это – и проблема философской работы в изменениях наук и отношений между ними).

3) Отношение философии и повседневной практики.

4) Проблема выработки философией постклассических методологий.

Подчеркнем отличие современной философии от философии классической, связанное с необходимостью выстраивать, а не постулировать картину мира. Соответственно, возникает вопрос о материале, из которого возможно такое построение. Главными ресурсами оказываются современная наука и современная повседневность. Но каковы формы работы философии с научным и обыденным опытом?.. Что касается контактов с наукой можно более или менее определенно судить: философия ориентируется на передовые методологии современной науки; вместе с тем она не может их использовать некритически, отказываясь от их сопоставления с другими формами человеческого опыта, подменять философию какой-то частной, хотя и очень перспективной методологией... Так что она берет из научного опыта, и в каком режиме с ним взаимодействует?..

Обратимся к истории ХХ в. В 60-е,70-е г.г. развивается «социология социологии»[1]. Это связано с кризисом академической социологией, с кризисом методологии, пытавшейся объяснять общество за счет сведения жизни и деятельности людей к функционированию больших социальных структур. В связи с этим требуется дать широкое социально-историческое обоснование социологического знания. Ставятся и решаются, по сути, социально-философские вопросы о смысле и роли социологии, о ее границах, о динамике ее методов, о меняющемся характере ее отношений с другими дисциплинами. Если раньше социология определяла, что такое общество и что в нем делают люди, то теперь возникает вопрос: какое место занимает социология в обществе и что она делает для людей (а также и для других областей познания).

Следом, естественно, возникает вопрос о социальной природе познания и т.д. и т.п. Образуется поле работы, в котором проясняется режим существования современной философии, выясняющей современные черты науки, определяющей косвенным образом черты современной социальности, ускользавшие от прежних философско-методологических форм. Отдельная наука, - в данном случае, социология, - стимулирует работу философии. Она и сама совершает эту работу (т.е. занимается философией), когда сталкивается с новым типом задач, пытается выяснить, чем они порождены, как они меняют отношение науки с другими науками, скажем, социологии с психологией, историей, философией.

Если обратиться к выделению и характеристике таких «полей», а их довольно много и в обществознании и в естествознании, то можно получить изрядный материал для описания и современности и философии.

В современной литературе много говорится о поворотах в философии и обществознании. Говорят о лингвистических, психологических, антропологических, феноменологических и прочих поворотах. Имеется в виду, что основой философской методологии может стать, например, лингвистика или антропология, и остальные науки о человеческом бытии будут выстраиваться под знаком влияния этой методологии. Пока ни один из этих поворотов не осуществился[2]. И разговоры о них скорее напоминают смену мод, нежели определение современного типа исследования.

Однако пока еще существует возможность проследить направленность изменений, которые философия прошла за последние 150 лет. И тут мы, оставаясь в рамках определенного взгляда, действительно обнаруживаем повороты или даже перевороты.

Первый из них связан с отказом (отнюдь не добровольным) от гносеологизма (то есть от ориентации на познание) классики в пользу онтологизма (то есть ориентации на бытие, практику, повседневность) неклассики и постклассики. Сознание и познание все более рассматриваются в контексте онтологических структур, связей и сил бытия, особых моделей представления последних (Дильтей, Бергсон, Н.Гартман, Уайтхед, Хайдеггер). В самом сознании гносеологический аспект ставится вровень или даже уступает другим аспектам усмотрения и связывания сил бытия.

Второй поворот, диктуется необходимостью более конкретно представлять системы бытия, их особые способы существования, формы их взаимодействия. Этот поворот является, по сути, социально-онтологическим. Коммуникационные, феноменологические, семиотические, психологические повороты оказываются частными формами выражения этого поворота, ибо именно в социально-онтологическом плане впервые ставится проблема субъектности онтологии, ее полисистемности, разнообразия субъектов и систем ею описываемых (Адорно, Хабермас, И.Пригожин, Делез, Гидденс, Бурдьё, Валлерстайн).

Эта тенденция четко выявляется в текущих дискуссиях. Она же помогает не просто указать на новые отношения философии и науки, философии и повседневности, но и показать проблемы, которые возникают в этих новых взаимоотношениях.

В последней четверти ХХ столетия повседневность попадает в «фокус» философии и всех социально-гуманитарных дисциплин. Она диктует предметы и методы теперь уже не только гуманитарно-ориентированным направлениям исследований, но и социальным наукам (вроде социологии и даже экономики), которые еще совсем недавно придерживались классических объектных воззрений относительно устройства социального бытия.

Представления людей о предметах их повседневных забот оказываются важнее предметно-методологического разделения между дисциплинами. Люди в своей обычной жизни не разделяют проблему выживания, самоидентификации или устойчивого развития на психологический, экологический, экономический и социологический аспекты. Они нуждаются в знании, в том числе и в научном знании о своей повседневности, но это знание должно быть вписано в масштабы их опыта, адаптировано к его формам. Систематизация этого знания происходит не по стандартам разделения и связи научных дисциплин, а под действием проблем, вопросов и проектов, которые вырастают из практики повседневной жизни.

Погружение философии и наук в повседневность ведет к их неизбежной гуманитаризации. Скажем, взгляд социолога со стороны, который он обосновывал соображением «люди не ведают, что творят», оказывается одним из вариантов повседневного представления социального бытия. Социолог, как и другие, «ведал, что он творил», только он придавал своим представлениям особый вес, как бы сдвигая на периферию обыденные представления. Теперь ситуация меняется. Образы философского, социологического, исторического знания становятся в ряд с другими картинами повседневного бытия, и их обоснованность, доброкачественность, продуктивность должна быть доказана во взаимодействии с другими представлениями повседневности.

Взаимодействие философии и мира повседневности может развиваться по различным сценариям. Представим два, наиболее вероятных и уже, по сути, реализующихся.

Первый. Философия (и наука) принимают правила, по которым «играет» повседневность. Они приспосабливаются к непосредственно прагматическим потребностям и интересам, к действующим структурам, отказываются от своего творческого и критического потенциала, упрощают работу своего теоретико-методологического аппарата до уровня ближайших целей. Сбывается мечта критиков научной рациональности, феноменологов и психологов, настаивающих на непосредственном переживании жизни «здесь и сейчас». Философия из набирающей вес университетской и академической дисциплины превращается в «гламурное приложение» к разного рода образовательным и информационным услугам, предлагаемым не очень разборчивым заказчикам и покупателям. То же самое происходит и с другими научными дисциплинами. Социологи, например, формируют особую область публичной социологии, рассчитанный на более плотный контакт с общественностью. Но они вынуждены обсуждать отрицательные результаты этого взаимодействия. Желание «польстить» повседневности и быть более вовлеченной в нее грозит социологии отождествлением с формами обыденного мышления и потерей специфики, а, стало быть, и позиции. Неразличимость позиции профессионального исследователя приводит и к утрате интереса к нему со стороны субъектов повседневных взаимодействий, и потерей какого бы то ни было социального значения. Но вовлеченность философии и науки в структуры повседневности может приобретать принципиально иной характер.

Второй сценарий. Важной задачей для философии и научного познания становится конкретизация взглядов на мир повседневности. Оказавшись «внутри» этого мира, философия и обществознание, обладающие различными средствами фиксации и описания бытия, по ходу своего погружения в обыденность отображают многообразие этого мира, его неоднородность, его несводимость к некоей абстрактной характеристике повседневности. Повседневность «в общем виде» - напоминающая, кстати, метафизическое представление бытия или реальности «в общей форме» - перестает быть некой метафизической сущностью, философским клише, журналистским штампом.

«Погружение» научного обществознания в мир повседневности приводит к усмотрению того, что повседневность сложно устроена. Она структурирована, содержит системы жестких и гибких форм, использует особого рода гипотезы, объяснения и предсказания. В некотором смысле она напоминает научную концепцию: у нее есть «твердое ядро», то есть воспринимаемая людьми, как некая аксиоматика, совокупность ценностно-нормативных допущений, у нее есть частные концепции для отдельных аспектов поведения людей, есть свои теории «на случай». Структура эта обустроена особыми формами классификации и типизации, намечающими для индивидов карту ситуации или картину мира. Собственное поведение индивида опирается на воспроизводящуюся совокупность ожиданий, ориентаций, функций, статусов, ролей, установок, связанных некоей скрытой логикой.

В данном случае важно отметить, что за открытием сложной структурированности повседневного бытия, последовало открытие разных типов повседневности, а вслед за этим обнаружилась проблема ее множественности. Повседневность перестала быть единым миром и предстала в разнообразии своих миров.

В пределе это означало, что отдельная научная дисциплина может рассматриваться как относительно замкнутый мир повседневности, в котором «парадигма», традиции, обычаи, конвенции, общепринятые «понятия» значат для ее воспроизводства гораздо больше, чем объективно-теоретические характеристики предмета исследований. В этом плане социология – например американская социология структурно-функционального анализа или российская социология позитивистской ориентации – могут быть описаны с позиций социальной антропологии как особые субкультуры, опирающиеся на специфические социальные, исторические, повседневно-поведенческие формы.

Такая проблематизация повседневности – заслуга прежде всего философии и научного обществознания, поскольку они на этом этапе были вынуждены преодолеть научные и обыденные стереотипы о сводимости науки к формам повседневности и о некой метафизике повседневности, редуцирующей различные ее регионы к универсальным характеристикам. В некотором смысле это произошло благодаря тому, что наука сохранила дистанцию с повседневностью, чувствительность своего традиционного исследовательского аппарата и попыталась нащупать новые средства исследования, уместные в этой ситуации.

Другим важным фактором расколдовывания повседневности оказалась возросшая плотность контактов и конфликтов в современном социальном мире. Разные регионы повседневности сдавливаются, пересекаются и «наезжают» друг на друга. Их прежняя жизнь в тени Больших структур и Больших теорий заканчивается трансформацией последних. Прежние границы перестают выполнять привычные функции разделения и соединения. Общество более не привязано к территории, субкультура – к месту, личность – к функции. Социальная структура более не вещь, а социальное взаимодействие – не заранее определенная форма.

Проблема науки в этой ситуации - прояснить различия между регионами повседневности. Прояснение различий есть условие возможности организации связи между ними. Однако науки – в силу традиций разделения труда – пока не готовы к такой работе. Их традиция - сводить различия к общему. А здесь задача – построить общее исходя из различий. И это одна из важных задач современной философии.

Проблема философии и заключается в том, как поставить эту задачу. Внешняя задача заключается в разработке схем бытия, представляющих отдельные научные дисциплины как различные формы деятельности людей с соответствующими им предметами и инструментами.

Внутренняя задача заключается в переработке традиционных философских концепций взаимосвязи общего и особенного, абстрактного и конкретного, социального и индивидного, системного и структурного, процессуального и предметного. Нужен логико-методологический аппарат, ориентированный на воспроизведение бытия как процесса, как полисистемного взаимодействия, как полисубъектной связи, спасающий нас от грубых эскизов бытия.

Позиция философии перестает быть местом где-то на вершине пирамиды, создававшейся традиционной философией. Но она перестает быть и местом в системе разделения труда наук, сектором обобщений и абстрактных определений общества. Она – не место, она – форма деятельности, преобразующая систему разделения труда и традиционную философскую методологию для целей проблемного и человекоразмерного отображения динамики социального бытия.

Остается лишь конкретизировать вопросы для дальнейшего обсуждения этой темы. Очевидно, что традиционные формы определения современности оказываются недостаточными. Можно было бы вообще закрыть эту тему и объявить эру постсовременности. Однако та самая проблематика полисистемного бытия и полисубъектного общества, о которой мы только что говорили, не дает нам этого сделать. Новые критерии современности необходимы для решения повседневных практических задач, которыми заняты различные социальные субъекты и в которые втянуты различные природные и общественные системы. Транспорт, информация, торговля, международное право, обеспечивающие становление и развитие современного человеческого сообщества, нуждаются в общих формах для разных систем. Здесь уже не действуют хронологические, линейно-исторические или топологические (совместность) критерии. Нужны практически устойчивые и вместе с тем динамические формы. Их общность, видимо, смещается из области логической в область проблемно-практическую. Поскольку они призваны связывать разные времена и разные пространства, они будут иметь хронотопический (социально-пространственный) характер. Поскольку они призваны связывать разных социальных субъектов они будут конкретизированы в логике социального хронотопа[3]. Что может предложить философия для выработки таких критериев?.. Этот вопрос требует специального обсуждения.

В ряду этих задач стоит и вопрос разрыва с классической метафизикой. Такой разрыв неизбежен, поскольку картину мира надо выстраивать и постоянно обновлять, опираясь на различные формы человеческого опыта. Но тогда вопрос о разрыве трансформируется в вопрос о преобразовании метафизики, поскольку в работу по строительству новых онтологий идут и новейшие концепции (социальный хронотоп, неклассические объекты) и достижения классики (концепция чувственно-сверхчувственных качеств вещей), не привлекавшие до сих пор внимание ученых…

Современность как таковая нам не дана, нужны специальные средства, инструменты, специальная «оптика» для ее обнаружения и освоения. Философия и вырабатывает эту «оптику», причем не по капризу и не по произволу, не в ходе споров об определениях, а там и тогда, где и когда люди сталкиваются с практическими и научными проблемами, не поддающимися привычной логике и методологии. Это происходит когда, например, выясняется, что проблема общества - это не только проблема замкнутой в пределах государства социальности. В другом аспекте, когда люди сталкиваются с освоением «неклассических» объектов, с построением сложных социальных и технических систем, с задачей освоения человеческих ресурсов как главного резерва исторического развития. Поскольку мы видим это, мы и приближаемся к современности и сами становимся ею, то есть меняемся вместе с нашим в и дением и действием. А это означает, что линейной связи между нами и современностью нет. С помощью философии мы осваиваем современность, но способны на это только изменяя философские формы определения мира. Мы включаемся в современность, перерабатывая философскую методологию. Современность вынуждает нас перерабатывать формы нашей деятельности, а эта работа делает современность видимой и доступной, открывает ее как поле наших взаимодействий.

Существует общепринятое суждение о том, что философия во все времена занимается отношением человека к миру. В первом приближении это верно. Однако проблема возникает тогда, когда мы понимаем, что в разные эпохи, в разных типах общества человек, мир и их отношения философски описываются в разных формах. Одна из главных задач современной философии – прояснить это. Для нашего времени не характерно описание человека как абстрактного субъекта познающего мир. Мир современных людей – это не «внешний» мир классической философии; мир современных людей в значительной и важной своей части создан самими людьми и зависит от их деятельности. Соответственно, отношение человека к миру – это во многом отношение, определяемое изменениями самого человека (точнее – людей) обеспечивающим его способность жить в таком мире, согласовывать свои действия с динамикой этого мира, сохранять саму эту динамику.

Представления о человеке, о мире, об их соотношении существенно меняются. Это породило в философии ХХ века череду заявлений о конце истории, смерти субъекта и социального, исчезновении человека, закате цивилизации и т.д. Все эти заявления о кризисах и концах свидетельствуют о том, что прежние философские представления слабы, для того чтобы описать современное отношение человека к миру. Иными словами, там где речь идет о концах, по сути, намечаются исходные пункты, начала работы по осмыслению современности, а, стало быть, и по оформлению современной философии. Проделать эту работу философии еще только предстоит.

2. Основными парадигмами современной философии, рассматриваемыми в данном курсе, являются метафизика, философия науки, антропология и гетерология. Философия как метафизика – это теоретическая, умозрительная философия. Ориентируется она главным образом на Истину о реальности или на те концептуальные схемы, благодаря которым мы получаем доступ к реальности. Философия науки – это философия, которая определяется с точки зрения метода или стиля исследования. Такая философия не имеет собственной внутренней ориентации и находится на службе Истины или Языка, или Блага или и того, и другого. Философия как антропология – это практическая философия. Главная ее ориентация – человеческая жизнь. Последняя может рассматриваться в его отношении к чему-то трансцендентному, но вне зависимости от принимаемой ею формы, такая антропология предопределена метафизической ситуацией, в которую поставлен человек. Философия как гетерология – это учение о становлении систем и явлений различных типов. Главная ее ориентация - становление как становление различия или множественности.

В четвертой книге «Метафизике» Аристотель определяет бытие как общее всему сущему, которому посвящается отдельная наука, а именно наука о сущем как сущем. Наука эта противопоставляется региональным наукам, исследующим какие-то части сущего. Наука о сущем как таковом не ограничивается какой-то частью сущего, а исследует общую природу сущего как сущего. И так же, как мы ищем начала и причины в любой частной науке, в науке о сущем как таковом нам так же необходимо постичь первые начала и причины сущего как такового. Именно этой науке впоследствии будет присвоено имя метафизики. «Есть некоторая наука, исследующая сущее как сущее, а также то, что ему присуще само по себе. Эта наука не тождественна ни одной из так называемых частных наук, ибо ни одна из других наук не исследует общую природу сущего как такового, а все они, отделяя себе какую-то часть его, исследуют то, что присуще этой части, как, например, науки математические»[4]. «Как сущее» имеет здесь принципиальное значение, поскольку Аристотель исключает возможность общей науки о сущем в целом, изучающей, например, свойства, присущие всему сущему по природе. В то же время исключается возможность науки о сущем как таковом как особом регионе сущего. Аристотель говорит о другом: «Есть некоторая наука, исследующая сущее как сущее», т. е. исследующая сущее, всякое сущее в той мере, в какой оно есть: сущее в его бытии. Сущее в его существовании: становящееся сущее. Не сущее вообще и не сущее в целом, а сущее в его существовании, всякое сущее в его становлении. «Как сущее» указывает на бытие или факт бытия, общий всему сущему.

Аристотель, так же как и Платон, обозначает этот факт бытия термином ousia: «И вопрос, который издревле ставился и ныне и постоянное ставится и доставляет затруднения, – вопрос о том, что такое сущее, – это вопрос о том, что такое сущность. Именно о ней одни утверждают, что она одна, другие – что больше, чем одна, а из них одни утверждают, что она ограничена по количеству, другие – безгранична по количеству. А потому и нам надлежит главным образом, прежде всего и, можно сказать исключительно исследовать, что такое сущее в этом смысле»[5]. Если ousia есть нечто общее абсолютно всему, то потому что оно лежит в основании и фундирует сущее в целом: это общий суб-страт или суб-станция, выражающая сущее в его сущности. Все, что есть, есть на основе ousia как причины, основания, начала сущего в целом. Смысл бытия отождествляется со смыслом существования. Наука о сущем как сущем – это, в действительности, наука о том, на основе чего сущее существует. Онтология – это, прежде всего, наука о сущности сущего. Из всех категорий, выражающих множество значений сущего, ousia – самая первая и фундаментальная: «и по определению, и по познанию, и по времени». На самом деле, из других родов сущего только ousia обладает статусом самостоятельного существования, только оно содержится в любом определении, только через него мы познаем что бы то ни было.

В «Физике» Аристотель определяет ousia как upokeimenon. [6] Такое отождествление имеет двойной смысл: во-первых, это то, что присутствует, наличествует, т.е. пред-нами-здесь-лежащее; во-вторых, это то, что лежит под- (под-лежащее) и фундирует присутствующее. В одном смысле ousia и upokeimenon, как равнозначные и взаимозаменяемые, используются Аристотелем для описания присутствующего, наличествующего. И по этой же причине обозначают не только то, что есть, поскольку оно присутствует, но также то или это определенное сущее – именно потому, что оно присутствует, лежит перед нами. В этом первом смысле все сущие – субстанции. В качестве предварительного вывода относительно первого смысла ousia можно выдвинуть следующее положение: ousia как существенность описывает как земной, так и божественный мир в том смысле, что характеризует сущее в его присутствии или же, с некоторыми оговорками, в его существовании. Категория ousia описывает как сущее в перспективе его с самого начала актуализированной сущности, так и сущее в состоянии становления, или при-роду. Первый смысл бытия в равной степени относится как к физике, так и к метафизике, хотя и выполняет в каждом случае различные функции.

Второй смысл указывает на «суть» вещи, устойчивое ядро, благодаря которому она остается самотождественной при всех ее превращениях. Второй смысл ousia Аристотель называет arche. Наука о сущем в его присутствии – это в то же время наука о первых и высших началах. Этот второй смысл – решающий для Аристотеля: хотя о сущем говорится в различных значениях, «но ясно, что первое из них – это значение сущего как сути вещи, которая выражает ее сущность..., а все остальное называется сущим, поскольку в одних случаях – это относящееся к сущему в первом значении количество, или качество, или состояние, или что-то другое тому подобное»[7]. Под сущностью надо понимать нередуцируемое ядро сущего, которому приписываются какие-то качества, но которое остается самотождественным и неизменным. Строго говоря, наука, в собственном смысле этого слова, имеет дело именно с сущим в отношении его сущности.

Двойственность основополагающего понятия Аристотеля фундирует философию с самого ее рождения. Философия, по крайней мере, в аристотелевской версии, утверждается как наука о сущем в его становлении и как наука о сущем как таковом, о сущем как сущем, т.е. как наука о природе и как наука о причине, основании, первоначалах. Иначе говоря, философия утверждается и как физика, и как метафизика. Техническое значение «метафизики» получает здесь логическое обоснование: метафизика обозначает не просто то, что следует за физикой, а то, что находится по ту сторону физики. В то же время этой двойственности физики-метафизики сопутствует другая двойственность. С одной стороны, философия – это онтология, наука о сущем в его присутствии. В этом качестве философия исследует сущее в его земном и божественном присутствии. С другой стороны, философия – это онтотеология, наука о сущем в отношении его сущности. Философия исследует сущность сущего, устойчивое, неизменное ядро, благодаря которому сущность остается самотождественной при всех ее изменениях. Поэтому онтология ведет к науке о божественном, или к теологии. Но поскольку она обозначает сущее в целом в его бытии и поднимает вопрос о сущности сущего как такового, теология есть онтология.

Хотя философия Нового времени разрабатывает новую концепцию ousia, она остается в рамках метафизической исследовательской программы, заложенной в античности. Вопрос о сущем, который, как полагал Аристотель, есть вопрос о сущности, трансформируется в вопрос о рефлексии. И если метафизика все еще сохраняет статус «первой философии», то, прежде всего, благодаря тому, что обеспечивает и гарантирует онтологические основания познания природы. А «место» этой гарантии, субстанция, с которой это основание отождествляется, и есть человеческая субъективность, или человеческая природа. Восстановленная в своих правах «первая философия» обретает все свое значение у Гегеля в качестве вершины и завершения метафизики субъективности: разум – это не столько человеческий разум, сколько само бытие или субстанция материального мира. Разум как Дух и объективен, и субъективен: «…Все дело в том, чтобы понять и выразить истинное не как субстанцию только, но равным образом и как субъект»[8].

Отныне философия – это метафизика как наука об априорных структурах данности сущего. Она всегда обращена к основанию (причине, абсолюту) и занимается его поиском вне зависимости от того, как будет пониматься это основание: бытие, язык, социальность или человек.

Концепция философии как философии науки связана с т.н. неокантианской ее интерпретацией как трансцендентальной эпистемологии, обосновывающей возможности и границы строго научного познания, условия познания всех возможных объектов научного опыта.

Философия Канта – это теория опыта. Но поскольку опыт дан в математике и чистом естествознании, философия становится учением об условиях возможности математики и чистого естествознания. При этом опыт рассматривается исключительно как система априорных знаний. К подобному толкованию опыта неокантианство, бесспорно, подтолкнуло бурно развивающееся математическое естествознание и все более усиливающаяся роль математики в естественнонаучных исследованиях. Задача критической философии в научном смысле заключается в том, что определить принципы систематического познания физико-математического мира – принципы, а не законы природы. «Критика не есть исследование познавательных возможностей – это, вероятно, могло бы быть воспринято и как психология – но, объективно, есть исследование науки, чистого разума как чистой науки. Философия не является «доктриной», но является критикой; она не сама порождает науку о предметах природы, но учит вскрывать заблуждения, и делает то, без чего была бы невозможна никакая наука: позитивно определять «горизонт» познания. Через то, что философия, таким образом, отказывается от претензии на доктрину, она заслуживает права называться «цензурой», одновременно реализуя в качестве проверяющей инстанции понятие «возможность опыта»[9]. Именно потому что эта задача обращена к методу, благодаря которому осуществляется познание, а не к объектам познания, критическая философия в то же время предстает в качестве трансцендентальной: «Носители априори в кантовской теории – пространство и время, как и категории, их следует понимать в качестве методов, а не в качестве духовных форм. Это восприятие является следствием трансцендентального метода, трансцендентального априори. Априори означает, в трансцендентальном смысле, только познавательную ценность, но реализуется и подтверждается она научным способом. Поэтому различаются как методы основные виды априори – вид созерцания и вид мышления. А именно, метод чистого созерцания означает метод математики, а метод мышления – метод механики»[10].

Исходный пункт трансцендентальной эпистемологии усматривается в «трансцендентальном методе». В чем заключается это требование трансцендентального обоснования философского положения? Требование это состоит из двух существенных частей. Вот каким образом П. Наторп объясняет эти части: «Первая есть правильное сведение к имеющимся налицо, исторически доказуемым фактам науки, этики, искусства, религии. Ибо философия не может дышать в «безвоздушном пространстве» чистой мысли, в котором чистый разум мог бы парить на крыльях идей»[11]. Таким образом от «высоких башен» метафизических строителей философия стремится на «плодоносную равнину» опыта, творческой работы созидания объектов всякого рода. «Но творческой основой всякой такой работы объективирования является закон, и в конце концов тот первоначальный закон, который все еще будет достаточно понятен нам, если мы назовем его законом логоса, разума, ratio. И в этом заключается второе существенное требование трансцендентального метода: рядом с фактами должно быть доказано основание «возможности» и с тем вместе «правовое основание»; это значит: необходимо показать и в чистом виде формулировать законосообразное основание, единство логоса, ratio, во всякой такой творческой работе культуры… Таким образом, метод, в котором заключается философия, имеет своею целью исключительно творческую работу созидания объектов всякого рода, но вместе с тем познает эту работу в ее чистом законном основании и в этом познании обосновывает. Вследствие этого и с этой точки зрения метод, конечно, возвышается над этой работой, «трансцендирует» ее в этом чисто методическом смысле»[12].

Однако этот принципиальное для марбургской школы требование остается привязанным к ситуации в самой науке. В это время в естествознании возникают новые объекты и задачи исследования, где законы классической механики перестают действовать и его философские и методологические установки оказываются опровергнутыми. Отсюда антисубстанциализм, т.е. отказ от поиска неизменных и общих субстанций бытия, полученных логическим методом механического абстрагирования общих свойств от единичных вещей и процессов, с чем – как его продолжением – связана антиметафизическая установка построения универсальных картин мира. Логос распыляется в различных концепциях логики и языка: мыслить в классической онтологии означало высказывать и определять (в особом смысле) вещи или субстанции в соответствии с их родовидовыми различиями. Теперь, перед лицом математизированной природы мыслить означает исчислять, а исчисление связывается со способностью устанавливать отношения зависимости – функции. На смену категориям приходят математические функции. Против логики родового понятия, подчиненного понятию субстанции, выдвигается логика математического понятия функции.

В результате философия становится философией науки, эпистемологией еще и в другом смысле: философия – это саморефлексия науки, учение о понятиях, принципах и методах, благодаря которым наука организует собственную деятельность. Из «науки наук» философия превращается в эмпирическую, производную от естественных наук, единственная цель которой – логико-семиотический анализ «языка» науки, т.е. анализ употребляемых в конкретных науках терминов, предложений и сочетаний предложений, а также критика традиционных метафизических притязаний. Философия получает санкцию быть философией и методологией науки непосредственно от науки как формы онтологического и логического обоснования возможности познания. Из «науки наук» философия превращается в «служанку наук», а философы, по меткому замечанию С. Критчли, «становятся швейцарами хрустального дворца наук»[13].

В отношении к этой научной концепции мира предложения классической метафизики считаются бессмысленными, поскольку они не имеют познавательного содержания. «Благодаря развитию современной логики стало возможным дать новый и более острый ответ на вопрос о законности и праве метафизики. Исследования «прикладной логики» или «теории познания», которые поставили себе задачу логическим анализом содержания научных предложений выяснить значение слов («понятий»), встречающихся в предложениях, приводят к позитивному и негативному результатам. Позитивный результат вырабатывается в сфере эмпирической науки; разъясняются отдельные понятия в различных областях науки, раскрывается их формально-логическая и теоретико-познавательная связь. В области метафизики (включая всю аксиологию и учение о нормах) логический анализ приводит к негативному выводу, который состоит в том, что мнимые предложения этой области являются полностью бессмысленными. Тем самым достигается радикальное преодоление метафизики, которое с более ранних антиметафизических позиций было еще невозможным… В строгом смысле бессмысленным является ряд слов, который внутри определенного языка совершенно не образует предложения. Бывает, что такой ряд слов на первый взгляд выглядит так, как будто бы он является предложением; в этом случае мы называем его псевдопредложением. Мы утверждаем, что мнимые предложения метафизики путем логического анализа языка разоблачаются как псевдопредложения»[14].

Более того сама метафизика объявляется бессмысленной: «На основе наших предыдущих выводов можно прийти к представлению, что метафизика содержит много опасностей впасть в бессмысленность и метафизик в своей деятельности должен тщательно их избегать. Но в действительности дело обстоит таким образом, что осмысленных метафизических предложений вообще не может быть. Это вытекает из задачи, которую поставила себе метафизика: она хочет найти и представить знание, которое недоступно эмпирической науке»[15]. Традиционная философия лучше всего подходит к выражению «чувства жизни», не поддающемуся рациональному анализу. Наиболее адекватным средством выражения чувства жизни считается искусство, а философия не что иное, как суррогат искусства.

Антропологическая концепция философии связана с реакцией на естественнонаучную редукцию мышления. Философия теперь обращается к человеку как к онто-теоретическому основанию не только познания мира, но и его производства и воспроизводства. Отныне вся философия антропоцентрична. В противоположность космологическим или теологическим доктринам, философия, как антропология, конструирует мир в соответствии с образом и подобием человека.

Кантианский момент парадигматичен, даже если трансцендентальная субъективность и не признается вполне достаточным основанием и гарантом постоянства мира. в метафизике В метафизике Нового времени именно представление обеспечивает действительность действительного, его объективность. Представление устанавливает само себя в пространстве своего собственного существа и полагает это пространство как меру для бытия сущего и для существа истины. И поскольку истиной зовется обеспеченность предоставления, т. е. удостоверенность, и поскольку бытие означает представленность в смысле такой достоверности, то человек соразмерно своей роли в таком основополагающем представлении становится исключительным субъектом. В области господства этого субъекта сущее – уже не сотворенное сущее, оно – достоверное, несомненное, но обязательно представленное сущее. Антропология становится необходимой, как только представление лишается своей автономии и нуждается в другом, нежели трансцендентальная субъективность, логическом и философском обеспечении. Основные вопросы метафизики Канта — «что я могу знать?», «что я должен делать?», и «на что я могу надеяться?», — сходятся в четвертом вопросе, от которого оказываются зависящими первые три: «что такое человек?». Метафизика, мораль и религия сходятся в антропологии. Человек — универсальный синтез, в котором сходятся эмпирическое и трансцендентальное. Вопрос «что такое человек?» не может разворачиваться в чистом мышлении, поскольку он есть обитатель актуального существования, конкретной реальности, он действует и творит как практически действующее существо. И поскольку все сущее так или иначе относится к человеку, и, соответственно, к антропологии, она становится всеобъемлющей. Так складывается антропологический «четырехугольник».

Отныне антропология является не просто названием для философской дисциплины, а выступает обозначением ключевой конфигурации философии. В определенном смысле все проблемы философии можно свести к вопросу о сущности человека и его положению в космосе: «Если и есть философская задача, решения которой наша эпоха требует как никогда срочно, так это задача создания философской антропологии. Я имею в виду фундаментальную науку о сущности и сущностной структуре человека; о его отношении к царству природы (неорганический мир, растение, животное) и к основе всех вещей; о его метафизическом сущностном происхождении и его физическом, психическом и духовном появлении в мире; о силах и властях, которые движут им и которыми движет он; об основных направлениях и законах его биологического, психического, духовно-исторического и социального развития, их сущностных возможностях и их действительностях. Сюда же относятся как психофизическая проблема тела и души, так и ноэтически-витальная проблема. Только такая антропология могла бы стать последним философским основанием и в то же время точно определить исследовательские цели всех наук, которые имеют дело с предметом «человек»о — естественнонаучных и медицинских, археологических, этнологических, исторических и социальных наук, обычной и эволюционной психологии, а также характерологии»[16]. Все формы бытия зависят от бытия человека. И только на основе выяснения сущностного состояния человека, которое исследует «философская антропология», исходя из духовных актов, изначально проистекающих из центра человека, можно понять истинные атрибуты высшей основы всех вещей.

Антропологическая конфигурация философии не обязательно предполагает (но и не исключает) антропоцентричность, и может рассматривать человека в его отношении к чему-то трансцендентному (Другой, Смерть, Бог и т.п.). Но вне зависимости от принимаемой ею формы (религиозной, социальной, экзистенциальной и т.д.), такая антропология предопределена метафизической ситуацией, в которую поставлен человек. «Антропология есть такая интерпретация человека, которая в принципе уже знает, что такое человек, и потому никогда не способна задаться вопросом, кто он такой. Ибо с этим вопросом ей пришлось бы признать самому себя пошатнувшейся и преодоленной. Как можно ожидать этого от антропологии, когда ее дело, собственно, просто обеспечивать задним числом самообеспеченность субъекта?»[17].

Философия как антропология неизбежно сталкивается с логикой «двойной связи». С этой логикой «двойной связи» философия неизбежно погружается в «антропологический сон» — «докритический анализ того, что есть человек по своей сути, становится аналитикой того, что вообще может быть дано человеческому опыту»[18]. С одной стороны, она исходит из готового, сконструированного понятия человека, а затем в самой истории, в разных типах историчности (ясно, что сама история также рассматривается как данная) ищет формы или способы проявления уже сконструированного человека. С другой стороны, антропология, отказав в доверии любому трансцендентальному спекулятивному схематизму, опирается на саму историю, искать в самой истории ищет проявления и способы существования человека. Кажется, что этот второй подход более предпочтителен. Этот подход часто обвиняли в релятивизме. Но вопрос заключается в другом: если у нас нет никакого, пусть даже минимального понятия человека, кого или что в истории мы будем называть человеком? Более того, тот факт, что данный подход тем не менее обращается к истории, говорит о том, что он невысказанно полагается на то или иное понятие человека. Эти два подхода, только на первый взгляд противоположные, образуют две стороны одной медали. Более того, они невозможны друг без друга. Каждый из них обосновывает свою легитимность за счет дискредитации другого. И каждый из них охотится за ресурсами другого. Трансцендентальный схематизм именно в истории будет искать и, естественно, находить подтверждения уже сконструированному понятию человека. Релятивизм так или иначе всегда полагается, пусть даже на минимальное, понятие человека. «Для того чтобы пробудить мысль от этого сна... для того чтобы пробудить в ней ее первозданные возможности, нет другого средства, как разрушить до основания весь антропологический «четырехугольник» и начать мыслить в пространстве, где уже нет человека[19].

Выход за пределы данных определений связывается с обоснованием исходного условия различия сущего в его присутствии и событием самого присутствия. Это различие обосновывает собственный «объект» мышления. Этот объект не следует понимать в качестве стороны или аспекта действительности. Ибо действительное, по крайней мере, в его актуальности, или материальности, подчиняется авторитету научного мышления. В определенном смысле всякое действительное объективируемо наукой, может стать объектом науки. Но такой объект мышления не является собственно объектом мышления. Иначе говоря, во всяком объекте именно необъективируемое является объектом мышления. Благодаря этой необъективируемости мышление ускользает от метафизической репрезентации. И в то же время благодаря тому, что этот объект ускользает от репрезентации, метафизика мыслит. Объектом мышления и является то, что метафизика не мыслит, то, на основании чего, метафизика мыслит.

Что тогда есть не-мыслимое, на основании которого метафизика мыслит или представляет? Не-мыслимое, которое позволяет мышлению выйти за пределы метафизики? Выход за пределы метафизики представляет собой выход за пределы различия между сущим и сущностью к различию между сущим и событием (становлением) сущего. Мышление имеет место в пределах сущего, и в то же время в пределах того, что избыточно относительно сущего. Эта избыточность есть то, что в сущем не дотягивает до его сущности. Речь не идет о повторной имманентизации трансценденции. Природа в ее имманентности исключает всякую трансценденцию. Речь идет о высвобождении свойственной самой имманентности избыточности. Бытие как становление-событие ускользает от всякой репрезентации, дает(ся) в избыточности имманентности. Современную науку невозможно понять без этой избыточности бытия как становления. Современная наука критична именно в отношении онтологических предположений классической метафизики и в то же время высвобождает возможность другой, дифференциальной онтологии – гетерологии. Онтология подвергается двойному преобразованию: во-первых, онтология становится онто-генезисом, т.е. учением о становлении систем и явлений различных типов; во-вторых, онтология становится гетерогенезисом, т.е. учением о становлении как о становлении различия или множественности.

Выход за пределы метафизики осуществим только при условии понимания бытия как операции, благодаря сущее выходит в присутствие, как генетических и дифференциальных условий не возможного, а действительного опыта. Иначе говоря, когда онтико-онтологическое различие переформулируется как различие-становление бытия (и) сущего. Как различие-становление до-индивидуального и индивидуального, виртуального и актуального. Трансформация статуса и смысла онтологического различия бытия и сущего, когда «быть» (как становиться) в его отличии от сущего понимается как генетические и дифференциальные условия действительного опыта, влечет за собой трансформацию самого понятия становления. Становление, не будучи линейным процессом от одного актуального к другому актуальному, представляется как движение от актуального через динамическое поле виртуальных тенденций к актуализации этого поля в новом актуальном. Становление понимается здесь именно как различие, как между, актуализирующее виртуальные различия в той мере, в какой отделяет или разделяет их.[20]

Принципиальное значение имеет то, что виртуальное действительно и образует одну сторону или аспект действительного. Действительность виртуального состоит из дифференциальных элементов, отношений между ними и соответствующих им сингулярных точек. Это означает, что виртуальное полностью определено и обозначает генетические дифференциальные элементы. И тем не менее виртуальное, несмотря на свою определенность, – это только одна сторона объекта. Актуальность образует другую сторону объекта. Между двумя сторонами объекта, или действительного, имеет место переход, движение, но не опосредование. Опосредование имеется между уже готовыми, конституированными, или индивидуализированными, вещами, тогда как становление – это движение актуализации, от виртуального к актуальному. Следовательно, актуализация – это другой аспект процесса, посредством которого феномен феноменализируется. Вопрос в том и заключается, каким образом виртуальные множественности реализуются как актуальности. Отношение между этими двумя сторонами не есть отношение подобия и тождества, оригинала и образа, модели и копии. И если актуальное повторяет виртуальное, то это повторение-в-различии.

Предполагаемая здесь трансформация онтико-онтологического различия предвещает решающий поворот от метафизики субстанции и сущности. В гетерологической перспективе Бытие более уже не отождествляется с субстанцией и сущностью, бытие событийно, оно есть не основание сущего, а то, в чем сущее не-основывается. Гетерология – это не фундаментальная или даже не-фундаментальная онтология; это онтология безосновности. Онтология, которая уже не уклоняется от становления как единой и единственной модальности бытия. Философия обращается к этому не-основанию как к условию становления материальных и других систем, изучая опространствование-овременение актуализации этих систем.

 

 


[1] Fridricks R.A. A Sociology of Sociology. N. Y., 1970.

[2] Гумбрехт Х.У. Как «антропологический поворот» может затронуть гуманитарные науки?// НЛО, 2012, № 114.

[3] См.: Кемеров В,Е. Общество, социальность, полисубъектность. М.: Академический проект, 2012, раздел III.

[4] Аристотель. Метафизика // Сочинения в четырех томах. Т. 1. М.: Мысль, 1975. С. 119.

[5] Там же. С. 119.

[6] Аристотель Физика // Сочинения в четырех томах. Т. 3. М.: Мысль, 1981. С. 83.

[7] Аристотель. Метафизика. С. 187.

[8] Гегель Г.В.Ф. Феноменология духа. СПб, «Наука», 1992. С. 9.

[9] Коген Г. Теория опыта Канта //Вопросы философии. 2006. № 10. С. 151.

[10] Там же. С. 160.

[11] Наторп П. Кант и марбургская школа // Избранные работы. М.: Издательский дом «Территория будущего», 2006. С. 124.

[12] Наторп П. Кант и марбургская школа. С. 124-125.

[13] Critchley S. Continental philosophy. A very short introduction. N. Y., Oxford University Press, 2001. P. 95.

[14] Карнап Р. Преодоление метафизики логическим анализом языка // Аналитическая философия: становление и развитие. М.^ Дом интеллектуальной книги; Прогресс Традиция, 1998/ C/ 70.

[15] Там же. С. 87.

[16] Шелер М. Избранные произведения. М.: Издательство «Гнозис», 1994.С. 70.

[17] Хайдеггер М. Время картины мира // Время и Бытие. М.: Республика. 1990. С. 61.

[18] Фуко М. Слова и вещи. М.: Издательство «Прогресс», 1977. С. 437.

 

[19] Фуко М. Слова и вещи. С. 437-438.

[20] Делез Ж. Различие и повторение. СПб.: ТОО ТК «Петрополис», 1998. С. 57-58.




Дата добавления: 2015-04-26; просмотров: 27 | Поможем написать вашу работу | Нарушение авторских прав

<== 1 ==> |


lektsii.net - Лекции.Нет - 2014-2024 год. (0.021 сек.) Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав