Я вдруг открыл для себя: он зарос! И теперь был похож на состарившегося Робинзона Крузо. Казалось, что на голову ему надели соломенного цвета парик, а рыжая, с полосками проседей по щекам, борода прятала большую часть лица, оставляя лишь сухие губы, нос и глаза, и эти горящие страстью глаза, ставшие вдруг как два больших синих озера среди знойной пустыни.
— Жор, — говорю я, — ты давно смотрел на себя в зеркало?
Жора не понимает моего вопроса. Так бывает: вот ты живешь, живешь, читая книгу собственной жизни и жизни родных и близких, скажем, Жориной жизни, создавая в воображении облики всех персонажей, и вдруг обнаруживаешь у Жоры усы. И бороду. И… Ах, ты Боже мой! На кого ты похож?! Я помню Жору таким молодым…
— Жор, говорю я, — ты…
— Да иди ты…
— Эти пышные усы… И эта твоя борода…
Жора прерывает меня.
— Разуй глаза, малыш. И усы и борода у меня с тех пор, как погиб Санька в Афгане.
Да знаю я, знаю! Мне не надо об этом напоминать. Я помню Жориного сына… Такое не забывается! Это горькая чаша, которую пришлось нам испить… Я не видел Жориных слез, но глаза его были выплаканы вкрай. С тех пор… И вот только сейчас я открыл для себя эти бородатые заросли…
Так бывает.
Я вдруг заметил: за последние дни Жора сильно сдал. Его шея с большой родинкой над сонной артерией казалась тоньше даже в не застегнутом вороте синей сорочки, а любимая, изношенная почти до дыр на локтях, джинсовая куртка болталась на нем, как с чужого плеча. Он и дышал, казалось, реже. «Я живу в полном чаду» — как-то произнёс он. И только руки, только его крепкие руки с крупными венами свидетельствовали о буре в жилах этого могучего тела. Всегда спокойные и уверенные пальцы были в постоянном поиске: они уже не могли жить без дела. Я знал: он уже закипал. Его кровь, разбавленная теперь не сладким вином, но крутым кипятком, может быть, даже царской водкой, уже проступала сквозь поры мятущегося нетерпения. Он пока еще тихо неистовствовал, но яростное влечение к почти осязаемой цели будило в нем неистощимые силы Молоха! Я сказал бы, что это была свирепость апостола, устремившегося на спасение самого Христа. О движениях его души можно было судить и по тому, как горели его глаза: этот взгляд прожигал насквозь!
Я помню, как тогда Валерочка Ергинец, прослышав о решении Жоры, съежившись в ежевичку, словно прячась от удара молнии, произнес:
— А я бы не стал рисковать, это вам не…
— Ты и риск, — прервала его Ната, — это как «да» и «нет», как ночь и день, как небо и земля. Ты, рожденный ползать… Так ползай! Ты никогда не станешь лестницей в небо. У тебя даже язык длиннее, чтобы вылизывать задницы всех этих…
— Перестань, — прервала ее Света, — тебе не следовало бы так…
— Только так! — возразила Ната. — Иначе всё это ползучее гадьё укроет всю землю…
Оливия только улыбалась, переводя взгляд то на Свету, то на Нату.
Этот Валерочка, чересчур осторожничая, просто гирей висел на ногах! Мелкий, завистливый, совсем никчемный, но и движимый своей изворотливостью и угодничеством хоть чуточку подрасти в глазах сослуживцев, он настойчиво и не выбирая путей, лез и лез…
— Убей гадёныша! — однажды взорвался Жора, когда речь зашла о Валерочке.
— Как так «Убей»?.. Ты же понимаешь, что…
— Не понимаю, — отрезал Жора. — И если я сказал: убей гада — убей гада!
Этот Валерочка просто…
— Мал золотник, да дорог, — говорит Лена.
— Брось! Мал клоп, да вонюч! Так точнее. Но в конце концов и он праздновал свои маленькие победцы…
Между тем, Жора упорно провозглашал свое стремление к решительным действиям:
— Мы пережили с тобой беспощадный гнев нищеты, нас сжигала горечь непризнания, и вот теперь, когда мы в седле и с копьем наперевес ринулись в бой…
Эти откровения приводили меня в ужас. Мне казалось, что Жора в такие минуты для достижения своей высокой цели готов разрушить не только этот обветшалый и трясущийся от страха мир, но и себя — царя мира. Да-да, думал я, нормальные люди так не рассуждают, и пускался наутек от этого, мне чудилось, чудовища, приравнявшего себя к богу. Ведь он был слеп ко всему человеческому.
— Третьего — не дано! Пришло, знаешь ли, время ровнять траекторию жизни, выковывать ее, подобно мечу, сделать ее прямой, как солнечный луч, светлой, яркой, ослепляюще совершенной, да-да, как солнечный луч!.. Пробил час!..
Он снова посмотрел на меня, и выбил в пепельницу содержимое так и не раскуренной трубки. Глаза его снова сияли. Теперь он молчал, но я слышал его ровный спокойный голос: «Ты знаешь, я — сильный». Я знал этот его смелый взгляд.
— Вот я и решил, — произнес он и добавил, — и решился. Наша задача оказалась серьезней, чем мы предполагали. И я был бы трижды дурак, если бы не сделал этого! Это и есть победа над самим собой, как думаешь?
— Да уж, — сказал я, — veni, vidi, vici (Пришел, увидел, победил, — лат.).
Этим решением он не мог меня удивить. Я знал, что такие как Жора не гнутся, а ломаются. Но я не знал никого, кому хоть раз удалось бы его сломить. Его здоровая жадность ко всему совершенному не позволяла ему обуздать в себе страсть жить наперекор общепринятым правилам и законам. И если ему преподносили линованную бумагу, он только улыбался и писал поперек. К тому же, за все то, что он успел сделать, мне казалось, ему давалось право получить у Всевышнего свой паспорт на бессмертие. Он хлопнул ладонью меня по плечу.
— Вот так-то… Ты бы не решился. Ты для этого чересчур осторожен.
Это был не вопрос, но утверждение. Если не обвинение. Он как бы оправдывался передо мной в том, что сделал все это без моего участия. Но и обвинял меня в нерешительности.
— Ты и сейчас, я вижу, коришь меня за это.
Я не знал, как ему на это ответить. Он, я это уже говорил, весь соткан был из неординарных поступков, заставлявших сердца окружающих биться сильнее и чаще. Сюда примешивалось и смутное опасение нашего поражения, возможно, бесславия и бесчестья, которые заставили бы содрогнуться не только нас, но и мир. Ведь мир уже давно, затаившись, ждал от нас чуда!
— Истинная цель истории, — заключил он, — это духовное совершенствование и развитие Человека. Это путь человека от зверя к Богу, и смысл ее состоит в реализации человека как богоподобного существа. Человек же нужен Богу для самореализации.
— Значит?..
— Да. Христианизация — вот путь! Только всеобщее преображение человека способно…
— Стоп-стоп, — попытался я ему возразить, — неужели ты думаешь, что это духовенство и эти попы…
— Какое духовенство, какие попы?!
Жора сверкнул глазами.
— Эти сытые заросшие рожи с золотыми крестами на жирных пузах только и знают, что… Нет-нет, нет, конечно! Эти — нет!
Только Дух, только Дух животворит. Материя без Духа не творит историю. Без Духа мы обречены на одичание. И приговорены! Оглянись: мир уже жадно дичает…
Он так и сказал: «жадно дичает». Его глаза снова блеснули.
— … только Иисус мог добром и любовью так замахнуться на человечество! Замахнуться Духом Своим! И никто другой так, как Он! Понимаешь, как есть Бетховен и есть остальные, так есть и Иисус и есть остальные.
Жора снова взял меня за рукав.
— Я же сказал: здесь нужны гены Бога! А эти зазывалы…
Жора посмотрел мне в глаза.
— Разве ты сомневаешься? Нет! Я знаю: ты думаешь точно так! Но ты… Просто вы все — еще в прошлом. И сейчас уже не время отступать. А капитализм, которым сегодня дышит весь мир, скоро сдохнет. Ей же ей! Ведь в каждом капиталисте до сих пор живет азарт грабителя и насильника. Ей же ей! Это не может продолжаться бесконечно. И этот вот сегодняшний кризис — это и есть начало конца...
Жора улыбнулся, заглянул мне в глаза и добавил:
— … конца этой твоей так горячо любимой цивилизации. Как думаешь? И не заставляй меня ее жалеть. Кстати, создателю финансовой «пирамиды века» Бернарду Мэрдоффу грозит 150 лет тюремного заключения. Каких-то 150 лет. Сегодня ему уже за шестьдесят. Когда он выйдет на волю, наши пирамиды…
Жора мечтательно прикрыл веки.
Дожить до того времени, когда мир наполнится совершенством, было невероятным искушением, от которого мы не могли отказаться. И вот, кажется, мы нащупали этот путь: христианизация!
— Кстати, слышал?! — вдруг воскликнул он.
Я только вопросительно взирал на него.
— Лиза, Кэрол и Джон получили-таки нашу Нобелевскую. За свои теломеры. Я же говорил, что так будет! Это еще одно подтверждение того, что жизнь можно длить вечно! Как мы и предполагали, теперь наши хромосомы не будут стареть. А уж хромосомы Христа мы постараемся сохранить неприкосновенными! Надо только успеть… Да, надо спешить…
— Спешите медленно, — сказала Оливия.
Вот почему Жора так торопил события! Ему не терпелось посмотреть собственными глазами на свое творение — рукотворное совершенство. Не разрушение всего старого дотла, не дезинтеграция жизни до самого мельчайшего ее проявления, но ее созидание, слепка, спайка, сцеп… Скреп совершенства!..
— Да-да, — сказал я, — я тебя понимаю.
Жора посмотрел на меня и улыбнулся.
— Когда нам кажется, — сказал он, — что мы в этой жизни уже все понимаем, нас неожиданно приглашают на кладбище. Верно?
Я ничего не ответил.
— Надо вовремя менять свои цели, — сказал Жора и дружески обнял меня, — не так ли?
Мог ли я тогда возражать этому, по сути, lato maestro (свободному художнику, — лат.), этому, по сути, великому человеку, если хочешь, — матерому человечищу?!
Да, это было второе пришествие Христа. Чудо? Еще бы! Это и есть материализация Его божественной сути. Его можно было видеть, слышать, потрогать руками и даже поговорить с Ним. Он пришел в этот мир тихо, как тать, и Жора стал Его крестным отцом. Я слушал Жору и теперь видел, что в нем поселилась, наконец, поселилась уверенность в том, как преобразовать этот мир. Знать как — это ведь главное! Мы растягивали и теряли минуты, мы сутками не смыкали очей… И вдруг меня словно кипятком обдало: Жора примерял свой терновый венец! И тиара эта пришлась ему впору. Ей же ей! Его влек трон Иисуса. К сожалению, этого нельзя было избежать. И вскоре случилось то, что и должно было произойти. Не могу вспоминать без содрогания, что нам пришлось пережить. Это было мрачное и роковое воплощение неотвратимой и беспощадной судьбы. Но я и сейчас твердо уверен, что какая бы опасность нам ни грозила, Жора бы никогда не отступился от своего решения. Как сказано, он уже был заточен на совершенство. Ей же ей! Увы, пути назад не было. У меня до сих пор звучит в ушах та интонация, с которой он провозгласил свое решение: «Нам позарез нужен клон Христа!».
— Что ты собираешься делать? — спросил я.
— Медитировать. А что?
Он секунду подумал и добавил с досадой:
— А знаешь, ведь все против нас. Все! Но всем им мы повесим камень на шею, каждому! Мы похороним эту цивилизацию животной жадности и наживы. И этот Carthagenium esse delendam! (Карфаген должен быть разрушен! — Лат.). И вот ещё что… — Жора привычно потер указательным пальцем спинку носа. Затем: — «Не надо песен. Нас нельзя вернуть. Как не бывает в мире чёрных чаек».
Мы помолчали.
Этой Тининой строчкой Жора подвёл черту нашему спору. Хотя какой же это спор: с этим не поспоришь!
— А что, — спросил я тогда, — может, Юра и прав был со своим Гермесом?
— Не думаю, — сказал Жора, — Гермес — это совсем другая планета. Мы же — живем на Земле! Никому еще не удалось разглядеть сквозь тьму веков наше прошлое. Хотя горшки иногда и рассказывают, как там все было. Было и прошло, быльем поросло… Кстати, та финтифлюшка, которую я купил в Стокгольме, помнишь?, так вот она… Да, как там дела с Тиной? — неожиданно спросил он.
Я сказал.
— Не тяни кота за хвост.
— Не тяну, всё готово…
Я понимал: искушение клонировать Иисуса у Жоры было неистово и уже непреодолимо. Мне хотелось притвориться слепонемоглухим, чтобы хоть как-то отложить это Жорино решение, но вдруг во весь голос воспротивился мой стыд: к чему это притворство?
— Истина в том, — задумчиво произнес Жора, — что…
Он вдруг замолчал, словно что-то вспоминая.
— Однажды я был в какой-то церквушке, — продолжал он, — и там под стеклом на черном бархате увидел желтый-прежелтый человеческий череп. Он говорил всем, кто на него смотрел (надпись под ним, пояснил Жора): «Мы были такими как вы, и вы будете такими как мы». Что если это и есть та истина, которую так настырно и живо ищет люд людской, а?
Я не знал, что на это ответить.
Лена только качает головой.
— Что? — спрашиваю я.
— Невероятно, — только и произносит она, — вы просто… Невероятно!.. Заварили вы кашу-малашу…
Я целую ее в щеку и она умолкает.
— Да, — говорю я.
— Ты думаешь, Страшный суд уже на пороге? — спрашивает Лена.
— Прислушайся: Он уже стучит в нашу дверь. Нет, Он уже ее проломил…
— Ей же ей? — спрашивает Лена, улыбнувшись.
— Ты еще спрашиваешь?
Лена думает. Спустя минуту говорит:
— А скажи, это правда, что Лира в Лере подверглась атакам ваших…
— Лера, — поправляю я, — Лера! В Лире! Лера в созвездии Лиры.
— Да, — соглашается Лена.
— Да, — говорю я, — правда. А что?
— Нет-нет, — говорит Лена, — а ты бы смог?
— Как Аллан?
— Да.
— Это не Алан, это Тина, — уточняю я, — это Тина решила!
— А ты бы смог? Как Тина!
Как Тина может только Тина. Неужели не ясно! Ведь только Тина и только она берёт на себя смелость и ответственность за то, что на этой самой Лере… И Аллан тут вообще сбоку-припёку… Аллан — кусок пластика с какими-то там железками… Он — не человек! И мне, собственно, до него нет никакого дела. Нет!..
— Да, — говорю я, — конечно! Запросто!
Кажется, я это уже говорил.
Лена смотрит на меня и молчит.
Не надо песен …
Дата добавления: 2015-01-30; просмотров: 14 | Поможем написать вашу работу | Нарушение авторских прав |