|
Читайте также: |
Глава двадцать третья.
Завершив представление, погонщики поспешно ретировались. Поставить Зверей в загон не вышло, оказался маловат. Так или иначе, а рядом с бесполезной постройкой ожидали две осёдланные лошади. Когда Олаф и Джей вернулись в замок, гости только-только покинули «арену» и переместились в зал торжественных церемоний.
Погонщики остановились на пороге. Даже ступени здесь были покрыты позолотой. «Хорошо не жисталью…» - подумал Олаф.
- Тот самый час, а, друг? – Джей провёл рукой по мертвленному дереву створчатых дверей. – Ты долго к этому шёл…
- Не трави душу, - Олаф встряхнулся и кивнул двум служкам, стоящим по обе стороны двери. Они одновременно надавили на створки, и погонщики шагнули внутрь дворца.
Золото, платья, ковры, картины, изящные лестницы, ведущие на верхние этажи. Высокие окна, укутанные занавесями из пчелиного шёлка.
Толпа.
Завидев погонщиков, гости зааплодировали. Овация пронеслась по залу, как лёгкий бриз, и тут же сменилась шелестом разговоров. Подошёл служка с винными кубками, Олаф покачал головой.
- А где у вас тут еда? – поинтересовался Джей.Служка поклонился и указал направление, - Олаф, я тебя покину покамест. Да и Дину надо бы найти.
- Не переживай обо мне, - бросил Олаф вдогонку товарищу.
Согласно плану ведаря, аудиенция с королём должна была произойти в первой половине торжественного обеда. После подачи напитков и до выступления самых уважаемых городничих. Напитки подали; выходит, сейчас.
Погонщик огляделся; с высоты своего роста он видел всех присутствующих, но радужные одеяния Надима Второго на глаза не попадались. А время-то уходит…
«Так ли оно мне надо?» - задумался Олаф. Перспектива обсуждать чаяния всей жизни с падким на роскошь глупцом, да ещё и властью наделённым лишь формальной, погонщика воодушевляла в ничтожной степени. Но проснулась гордость: такова была цель, бросать её за шаг до конца – не по-мужски. Олаф усмехнулся: он не мог припомнить, чтобы кто-то, кроме внутреннего голоса, толковал ему о мужественности. Для людей, его окружавших, это было бы так же странно, как говорить стрекозе о полёте.
Кто-то вежливо прокашлялся рядом с Олафом; погонщик обернулся:
- Да?
- Приветствую Героя Запада, - сказал ему пожилой мужчина в балахоне церковника.
- И вам не болеть. Не знаю вашего имени – что не оскорбление, поскольку и ничьих более из присутствующих не знаю.
Церковник молча протянул Олафу кубок. Пожав плечами, мужчина принял угощение. Но пить не стал: вино пахло хуже, чем вчерашнее угощение Гежия. Изобразил маленький глоток. Церковник улыбнулся:
- Я Ирмен, младший пастырь всея Одоната.
- Да святится имя Создателя, - ответил Олаф рефлекторно. – Ирмен, извините меня, я должен увидеться с королём.
На собеседников, не скрывая любопытства, поглядывали гости. Мужчины в нарядах из отороченного золотом шёлка, женщины в воздушных, порой сверх меры прозрачных платьях – Олафу было не по себе находиться в этом обществе ряженных. Ирмен заметил это:
- Король удалился сменить одежды. Новая мода двора.
Олаф провёл пальцами по лбу в попытке сдержать нервный смешок.
- Но это даже уместно, - продолжал церковник, - Я бы хотел поговорить с вами, и мы как раз успеем завершить беседу к возвращению Надима Второго. Да продлит Создатель его дни.
Ирмен сделал знак, чтобы Олаф шёл за ним. Словно разрезаемая невидимым ножом, толпа расступалась перед погонщиком. В полумраке меж двух колонн стоял стол, рядом – два стула. Церковник сел первым. Поколебавшись секунду, Олаф присоединился к нему.
- Не будем бродить вокруг да около: Церковь осведомлена о ваших реформаторских воззрениях, мой прославленный друг.
Олаф даже не удивился:
- В Одоне все знают всё и обо всех, насколько я успел заметить. Преимущественно – вещи нелицеприятные.
Ирмен усмехнулся и развёл ладонями:
- Такова столица, но мы с вами опустим человечьи нравы. Верховный пастырь всея Одоната по любопытному совпадению уже давно вынашивает идеи, во многом близкие вашим.
Брови Олафа чуть шевельнулись:
- Надо же. Только что вы сказали, что «осведомлены», а секунду спустя уже сравниваете мои планы с собственными. Ирмен, я не наивный пылкий юноша, седины не позволяют. Если вы завели подобный разговор – то, очевидно, с далеко идущими и корыстными целями. Вынужден вас разочаровать: работать на расплывчатые надежды – совершенно не в моём духе.
Сказав так, Олаф явственно услышал в своём голосе горькую иронию. А на что ещё он работал, как не на «расплывчатые надежды»? Разве что ясно стало это только сейчас. Значит, сейчас самое время пересмотреть былой курс.
Ирмена отказ погонщика не расстроил: он кивнул с видом человека, получившего давно известный ответ:
- Земной Престол Создателя нашего есть форма власти неба на земле. И для человека, не посвятившего самую душу свою вопросам веры, Церковь представляется эдаким своекорыстным чудовищем, наседающим на всех и каждого. И не спорьте, я вижу согласие в ваших глазах. Но разве ваше героическое Братство – не жертва того же досадного непонимания? Погонщиками бабы детей страшат. В массе своей люди глупы, а глупость порождает опасения… все мы ужасны в глазах простого люда. Здесь и кроется лучшая для нас возможность впервые в истории богоданного мира друг друга поддержать. Церкви – Братство, а Братству – Церковь.
Такой поворот разговора озадачил Олафа. Сперва ведарь, в открытую называющий короля дураком. Теперь – церковный вельможа, говорящий о Земном Престоле без подобающей патетики. Этих двоих объединял редкий цинизм в отношении к избранному делу. Но, может, этот цинизм свидетельствует о способности к разумному диалогу? Олафа обнадёжился.
- Общие слова, Ирмен. Что конкретно вы предлагаете?
Церковник как бы невзначай обернулся, цепким взглядом определив всех, кто мог слышать беседу. Понизил голос:
- Рассредоточенная власть стабильна, но и статична. Городские головы Одоны давно плетут интриги из-за ширмы Надимов, и если почивший король мог открыто сопротивляться совокупной воле столицы, то нынешний попросту несерьёзен. В Форсте назревает недовольство; три столетия назад поделённые с Доропом границы становятся всё более зыбкыми; в воздухе витает призрак будущей войны.
Ирмен провёл пальцами по краю кубка. Кубок низко, угрожающе загудел.
- Одонат неизбежно вмешается в войну – но чем это кончится? Участие в эпохальном конфликте расшатает хрупкое равновесие государства, и мы вынуждены будем пройти сквозь новую эпоху смуты. Пусть наш король – цветная ширма, но слуги его дело знают. Пройдёт десять лет, может, двадцать – и никакая воля не удержит соседние государства от начала братоубийственной бойни. И все, кто сколь бы то ни было сведущ в истории прошлого и обстоятельствах сего дня, сходятся во мнении: война Фроста и Доропа станет концом Одоната. Если только к началу конфликта мы не измыслим способа объединить свою страну вокруг новых символов веры и власти.
Подошёл служка с кувшином вина в руках. Олаф нетерпеливо подал ему свой бокал:
- Унесите и не тревожьте нас, - служка покорно удалился. – Продолжай, Ирмен. Ты заинтересовал меня.
Церковник, вопреки просьбе, сделал паузу. Его серая мантия подчёркивала отчуждённое выражение лица. Казалось, мысли Ирмена блуждают меж различными временами и предметами.
- Друг мой, - продолжил церковник после недолгого молчания, - Мои к тебе слова – плод множества споров и сомнений, обуревавших пастырей Церкви нашей на протяжении последних лет. Я бы никогда не заговорил с тобой, не будучи уверен в необходимости этого. Но необходимость есть; она неоспорима. Я вижу в тебе деятельный нрав и решимость бороться. Тем больнее мне говорить о том, что сегодняшний день – не время для борьбы. Мы должны подготовить будущее. В некотором роде – пожертвовать чаяниями и надеждами ради спокойствия и процветания своих потомков.
Олаф почесал висок:
- А вот теперь я интерес теряю. Жертвы – именно то, о чём вы любите поболтать. От крестьянской десятины до подобострастного подчинения вам кого угодно – всё оправдывается жертвой во имя Создателя. Раз уж мы говорим без обиняков – я не видел Создателя и не уверен, есть ли он. И жертвовать святыми для меня вещами заради Писания или Земного Престола – нет, не намерен.
Погонщик мог так говорить. Братство не подчинялось Церкви ни в малейшей степени. Более того – скорее уж Земной Престол зависел от милости Теней Создателя. Вечная борьба за шахты жистали, безнадёжно проигранная Церковью столетия назад, реяла над служителями господними флагом позорной капитуляции. Но, тем не менее, слова «я не верю в Создателя», брошенные в лицо верного его слуги, были тяжким оскорблением. По лицу Ирмена пробежала гримаса, он не сразу совладал с собой:
- Я надеюсь, мы не станем касаться тонких матерей в этой сугубо деловой беседе, воитель Олаф. Мир прекрасен, и не верить в его божественное начало… ох! – я пожалел бы вас, но эта жалость оскорбительна. Важно другое: вы заблуждаетесь. Я всего-то хотел сказать… что ещё?!
Подошёл давешний служка. Склонился в угодливом поклоне:
- Его величество ожидает славного героя для личной беседы.
Олаф испытал досаду: несмотря на накал диалога ему было весьма интересно узнать, к чему же вёл Ирмен.
- Мы закончим разговор. Надеюсь, вскорости.
- Да будет так.
Без лишних слов Олаф поднялся и последовал за служкой. Ирмен опорожнил свой кубок и, покачав головой, уставился вслед погонщику.
Заиграла музыка; Олаф, уже поднимаясь по лестнице, обернулся. На украшенном золотой резьбой помосте собралось несколько бардов с трубами и струнницами. После краткого мелодичного вступления, привлекшего внимание гостей, послышались слова:
- Облачное небо стонет в вязкой пелене тревог,
Никого не видно, кроме Зверя. Бродит без дорог
Неприкаянный, бесстрашный страж покоя всей страны –
Олаф! Воин судьбы наши сохраняет ото тьмы.
Олаф! Воин неусыпный, Гнев сумевший оседлать –
Зверь его могучим криком разгоняет облака!..
Продолжения хвалебной песни погонщик не услышал – служка довёл его до дверей королевских покоев и с поклоном удалился. Очередные безмолвные стражники растворили двери перед Героем Запада.
На входе Олафу пришлось задержать дыхание – до того плотный смрад вин, цветов и пряностей пахнул на него. Тут же определился и источник благоухания: Надим Второй возлежал на грандиозной кровати в окружении десятка едва одетых девиц. По обеим сторонам лежбища дымились курильни с благовониями, а сам король потягивал густой белый дым из гибкой трубки, тянущейся от основания курильни.
- О, вот и ты! – поприветствовал Надим погонщика. Растолкал девиц; парочка их со смехом скрылась из комнаты, на ходу кутаясь в шелка, но в большинстве своём королевские спутницы томно раскинулись на обширных пространствах постели. – Я, видишь ли, несколько увлёкся вниманием сиих очаровательных девушек, а потому… надеюсь, ты не будешь против живого украшения нашей беседы.
- Нет, король.
- Да что же ты стоишь в дверях? Присядь, - Надим неопределённо повёл рукой. Ткнул кончиком ноги одну из девушек, - Милая, уважь моего дорогого гостя своими ласками. Олаф, может, вина? У меня есть отличная настойка – за такую я бы лично посадил в застенки, голову кружит – ух!
Погонщик жестом отклонил навязчивое внимание белокурой красотки, с готовностью устремившейся к нему.
- Король, милостью твоей я ни к чему не испытываю жажды.
- Что за страшным проклятьем я по незнанию поразил тебя? Жажда – первейший признак счастья; удовлетворяя её, мы чувствуем милость господню, на нас снисходящую… как бы то ни было, Олаф, ты – герой вверенной мне Создателем страны, и я хочу чествовать тебя. Проси! Чего тебе угодно.
Такое не могло привидеться Олафу и в страшном сне. Долгожданная аудиенция обратилась в фарс, вместо деловой беседы о будущности страны и мира погонщик получил королевское дозволение удовлетворить самые низменные свои инстинкты в компании престолодержателя. Очевидно, что и «просьбы», о которых сказал Надим, касались той же сферы. Но Олаф решил рискнуть.
- Я не посмею отнять больше времени, чем вам угодно уделить мне. Но если в милости своей высокой вы отмерили лично мне хотя бы минуту искреннего внимания – даруйте мне счастье провести её с вами с глазу на глаз. Ибо вопросы, что моё сердце терзают, не пристало слышать незрелым умам… далёким от дел государственного значения.
Лицо Надима отразило искреннее недовольство.Он втянул носом воздух, поправил сползшую на лоб корону:
- Слово гостя – закон. Пшш!
Последнее адресовалось девушкам. Всего мимо Олафа их пробежало ещё девять штук. Десять и одна, святое число. Интересно, что бы подумал Создатель о такой «святости».
Надим затянулся дымом из курительной трубки, выпустил три красивых кольца и сказал, глядя в потолок:
- Не скрою, «герой», меня разочаровала твоя серьёзность. Разве все суетные вопросы твоего ремесла уже не разрешены? Затем, чтобы я не тратил время на мелочи, мне служат весьма, как я считал, разумные люди. Если они плохо делают своё дело – скажи, и я их смещу.
Олаф опустился в кресло у стены – подальше от курильни и поближе к двери:
- Мастерство твоих служителей сравнимо лишь с твоим величием, король.
- Обращайся ко мне на «вы»! – крикнул Надим. Но тут же успокоился, - Хотя сойдёт и на «ты», это даже изящно. В конце конца мы с тобой оба радетели судеб человеческих. В этом – равны.
Довольная улыбка подобно стайке насекомых расползлась по одутловатому лицу короля.
- Как скажешь, великий. Благодарю тебя за помощь нуждам Братства, но ими круг интересов наших, - слово «наших» Олаф произнёс с нажимом, - не исчерпывается. Пронзая мыслью прошлое, дальновидный человек устремляет свой взор к загадкам будущности. Уверен, ты и сам, славный король, много думаешь о завтрашнем дне.
- «Завтрашнее дно» - ха-ха! Э-э-э, Олаф, я завидую тебе. Ты волен «пронзать» и мыслью, и жистальным оружием. Ты свободный человек! А я что ни день – скован заботами, - Надим развёл руками, призывая в свидетели своё гротескное ложе и разбросанные девичьи одежды. – Конечно! Я думаю о будущем, каждый день. Мой отец этого не умел! Потому и почил в могиле раньше срока. Но не томи: чего ты хочешь от меня?
Олаф собрался с мыслями. Склонился вперёд, положил локти на колени, расставил ладони:
- Король… люди твоей страны терзаемы тем же бедствием, что и каждый житель богоданного мира. Зверь! Борьба наша с ним, ведущаяся столетиями, подобна прижиганию язв на теле больного черницей. Я положил свою жизнь на то, чтобы сия борьба обрела много бо́льший, немыслимый ранее резон, значимость…
Надим зевнул, подперев щёку кулаком. Погонщик сбился, король изрёк:
- Продолжай, я… внимательно слушаю.
- Да… как я и сказал, истребляя Гнев Создателя, мы никогда не искореним его. Ежели только не постигнем истинной его природы, замысла, с коим Всевышний свой гнев ниспустил в поднебесный мир.
- И?..
Олаф воодушевился. Он опасался, что Надим не дослушает даже самой краткой речи. «А шанс есть!» - мелькнуло в голове погонщика.
- И ты знаешь, великий, Братство состоит из воинов. У нас нет сил и умений на то, чтобы познать вековечного нашего врага – Зверя. Но у нас есть огромный опыт, нуждающийся в освоении. А мудрецы, что могли бы изучить его – есть у Церкви.
Олаф многозначительно замолчал; прозвучало главное. С замиранием сердца погонщик ждал реакции короля. Надим сделал затяжку, выпустил пару колечек – получились они так себе – и разочарованно вопросил:
- Но причём здесь я?
В тишине королевских покоев слова эти прозвучали подобно громогласному признанию. «Действительно, какое тебе дело?» - думал Олаф. «У тебя десять и одна молоденькая девка ждёт ласки, а внизу подобострастная толпа, которая будет рукоплескать и кричать здравницы, даже если ты проблюёшься, толкая речь».
Олаф не был мастером словесных баталий. Но как и в любом ином бою, он намеревался довести всё до конца:
- При том, мудрый король, что лишь при твоём посредстве возможен равный диалог меж Братством и Церковью. Лучшего судьи возможному сотрудничеству нельзя и пожелать: в твоих руках власть, в наших – заботы о душах людских. Я не верю – я знаю, что участием твоим в оном деле может ознаменоваться новая эпоха, эпоха, что войдёт в историю и навсегда изменит её. Скажи, славный король, хочешь ли ты сохраниться в памяти потомков как великий мудрец и реформатор?
Надим задумался. Впрочем, по его лицу сложно было прочесть суть измышлений – или хотя бы их наличие.
- Олаф, я отвечу тебе. И мой ответ будет справедлив и окончателен – таковы слова короля. Моё величие не нуждается в подпорках перемен, я не хромоногий бродяжка, радостно цепляющийся за костыль сомнительных предложений. Ты погонщик – так гони Зверя. Не лезь в дела, в коих твоё разумение не больше моего в деле борьбы с Гневом Создателя нашего. А теперь оставь меня – я должен приготовиться к речи в честь защитников королевства нашего. Среди коих защитников ты – самый славный.
Издёвка короля проникла в сердце Олафа, как капля змеиного яда. Но погонщик ничем не выдал обуявших его эмоций: встал, отвесил сдержанный поклон и вышел за дверь. Которая даже не закрылась, пропуская обратно девушек, терпеливо ожидавших снаружи.
* * *
Бледный, едва соображающий от разочарования и злобы, погонщик спустился в торжественный зал. На плечо его легла лёгкая рука – то была Дина:
- Олаф, мы обыскались тебя. Идём! – Джею не терпится с тобой поговорить.
Олаф не сопротивлялся, хоть в этот миг ему менее всего на свете хотелось разговаривать.
Джей отодвинул ему стул:
- Дружище, я в восторге: кормят и поят тут от пуза. Конечно, не так, как дома, - сделал Джей словесный реверанс супруге, - Но вполне, вполне. А знаешь, я такую штуку выучил! Смотри, - и Джей опрокинул кубок на стол.
Олаф выжидательно уставился на друга. Джей молчал, натянув довольную улыбку.
- И что это должно означать?
- Что мне больше не нужно вина! Все эти служки обязаны следить за полнотую кубков, пока гость его не уронит. Не хочешь, чтоб крутились рядом – положи кубок плашмя. Забавно, ты не находишь?
- Обхохочешься.
Дина с тревогой взглянула на Олафа:
- Встреча с королём не задалась?
Погонщик помедлил с ответом; в тот же момент трубы возвестили повторный приход Надима:
- Обратите взоры на величайшего из королей! Своё слово скажет Надим Второй, правитель земель Одонатских и всех жителей оных земель, мир приносящий, святой Церкви мирской покровитель, сын Надима Мудрого! Раскройте сердца пред величайшим из королей! – разнёсся по зале голос глашатая.
- Мне нужно на воздух, - сдавленно пробормотал Олаф. Стараясь не привлекать внимания, вышел за дверь. Джей сорвался за ним.
Олаф двинулся к заднему двору – туда, где были оставлены кареты и лошади. Споро потребовал у конюха осёдланного жеребца, вскочил в седло. Джей нагнал его:
- Друг, куда ты? Вечер только начинается! Нас… наверняка захотят ещё видеть!
Олаф натянул поводья, заставил жеребца повести мордой:
- Все дела я уладил. А оставаться здесь сил больше нет. Будут спрашивать – соври что-нибудь… право слово, Джей, я никак не могу оставаться.
Джей отошёл на шаг, взлохматил волосы:
- Как скажешь, твоё слово… ах. Надим угрожал?
- Он не способен.
«Ни на что».
- Ладно. Я… боюсь тебя отпускать, - Джей приподнял бровь.
- Не надо. Развлекайся. Увидимся в гостинице. Город покидаем завтра вечером.
И прежде чем Джей успел сказать что-нибудь ещё, Олаф ускакал к загону.
Злоба переполняла погонщика. Глубокая, неизбывная; дрожала каждая клетка его тела. Впервые перед Олафом предстала суть королевской власти – убогая, бесполезная система, призванная оборонить интересы истинных правителей от лишнего внимания. «Ширма» - лучшее слово, характеризующее короля Одоната. Грязная, пропитанная вином и похотью ширма, без воли и разума. А хуже всего – то старание, с которым Олаф стремился её повидать. Погонщик чувствовал бы себя лучше, окуни его кто в нечистоты.
Он быстро добрался до загона, но не решился влезть на Зверя. Только не в таком состоянии, Зион почувствует злость и впитает её. Абсурд момента довершился, когда, дабы скоротать время, погонщик вошёл в загон: земля здесь была устелена мягкими цветными коврами.
Олаф ощутилбессилие. Ему хотелось смеяться – а на глаза просились слёзы ярости. «Ради чего всё, ради чего?!» - крутилось в его голове. Но подобно кораблю, что ищет маяк в самую тёмную бурю, сознание Олафа устремилось к неугасимому свету памяти, что всегда спасала его. Памяти о Дее.
Мало кто знал, что смелые мечты погонщика родились вовсе не из желания изменить мир. Не из тяги к исследованиям, не из стремления победить жестокость. Всё это было лишь обрамлением первого, главного стимула.
Дата добавления: 2015-01-30; просмотров: 29 | Поможем написать вашу работу | Нарушение авторских прав |