|
Читайте также: |
Еще до поднятия занавеса слышен оркестр, исполняющий патриотический гимн. Звуки гимна заглушаются время от времени треском фейерверка.
Тот же уголок парка, что и в прологе. Праздничный вечер четвертого июля, незадолго до вступления Америки в Первую мировую войну. Где-то на эстраде играет оркестр, вспышки фейерверка. Поначалу сцена освещена заходящим солнцем, к концу картины уже смеркается. Кровли, шпили и флюгера, различимые вдалеке, должны иметь металлическую поверхность, отбрасывающую на задник мягкие отблески света; когда стемнеет, в небе видны звезды. При поднятии занавеса выходят мистер и миссис Уайнмиллер. Садятся на скамью близ фонтана. Миссис Уайнмиллер была в детстве избалованной, эгоистичной девчонкой и сохранила нелепую ребячливость и в зрелые годы, прячась за нее и оправдывая ею свою полнейшую безответственность. Знакомым жена мистера Уайнмиллера известна как его «крест».
Мистер Уайнмиллер (поднявшись). А вот и Альма вышла на эстраду!
Миссис Уайнмиллер мечтательно жует кукурузные зерна.
Голос ведущего концерт (вдалеке). В сопровождении городского оркестра мисс Альма Уайнмиллер, известная под именем Соловушка Дельты, исполнит песню «La Golondrina»[2].
Мистер Уайнмиллер (снова садясь). Представляю, сколько это вызовет нареканий.
Альма начинает петь. Голос у нее не особенно сильный, но очень чистый и страстный. Появляется Джон Бьюкенен. В этом затхлом, провинциальном болоте он — Прометей: в нем бурлит неугомонная жизненная сила, которая не может еще найти себе выхода, и, если так и не найдет, взорвет его когда-нибудь изнутри. По нему сейчас не скажешь, что жизнь он ведет рассеянную и беспутную, пытаясь утолить этим снедающее его демоническое томление; вид у него свежий, бодрый и сияющий — ни дать ни взять эпический герой. Проходит неспешным шагом мимо скамьи, на которой сидят Уайнмиллеры, небрежно коснувшись шляпы, однако, не взглянув на них. Взбирается на ступеньки постамента и вглядывается в направлении эстрады. На лице его появляется заинтересованно-ироническое выражение.
Позади фонтана — прогуливающаяся парочка.
Девушка. Смотри, кто у фонтана!
Мужчина. Сияет, как новенький серебряный доллар!
Джон. Привет, Дасти! Привет, Перл!
Мужчина. Куда это ты подевался во время той прогулочки? Такая шла игра, а ты исчез.
Джон. Прогулялся до Виксберга и решил: хватит.
Девушка. Л мы все махнули дальше, и только уж потом, когда снова сели за игру, хватились тебя. Все кричали: «Джонни, Джонни! Где Джонни?»
Мистер и миссис Уайнмиллер уходят налево, по направлению к эстраде, а справа появляется доктор Бьюкенен, отец Джона. Он стар, движется медленно и с трудом, опираясь на трость. Сделав вид, что не заметил его, Джон собирается уходить.
Доктор Бьюкенен. Джон!
Джон. A-а! Привет, папа...
Напряженное молчание. Они долго смотрят друг на друга.
(В замешательстве.) Понимаешь, я... предполагал дать тебе телеграмму, но... как-то позабыл. Пришлось задержаться в субботу в Виксберге, только что вернулся. Еще даже домой не успел зайти. Как там, все... нормально?..
Доктор Бьюкенен (сдавленным голосом, со все возрастающей яростью). Я поручил тебе вести прием в субботу и воскресенье. Что произошло в мое отсутствие?
Джон. Ты сам знаешь, что произошло.
Доктор Бьюкенен. Да, знаю. Умерла женщина от кровоизлияния...
Джон. Спасти ее все равно...
Доктор Бьюкенен. Замолчи, чудовище!
Джон отворачивается от него.
Стой на месте! И выслушай меня. Среди врачей нет места бездельникам... распутникам... пьяницам!..
Джон. Вот и прекрасно, я не хочу быть врачом!
Доктор Бьюкенен. Ты никогда им и не был! Диплом еще не делает человека врачом. Разве может врач, достойный этого имени, проявить такую... преступную безответственность по отношению к своему...
Джон (кричит). Я не хочу быть врачом!
Доктор Бьюкенен. Вещи свои найдешь в гостинице «Альгамбра». (Хочет уходить.)
Джон. Отец! Я не отходил от этой старухи с семи вечера до трех утра. Вышел вдохнуть свежего воздуха, когда у нее наступило коматозное состояние. Я видел, как умирала мама, и с тех пор боюсь смерти, — ну где мне быть врачом. Я люблю медицину как науку, но быть практикующим врачом не могу.
Доктор Бьюкенен. Мне нужна твоя помощь, Джон. Временно. Забери вещи из гостиницы и... принеси домой.
Джон. Хорошо, папа...
Доктор Бьюкенен. Мне надо навестить пациента. (Слегка кивнув Джону, уходит направо, в глубину сцены.)
Джон глядит ему вслед с легкой, исполненной любви улыбкой, а затем, облегченно свистнув и утерев платком лоб, садится на ступеньки у фонтана.
Слева появляется миссис Уайнмиллер, за ней ее муж.
Миссис Уайнмиллер. Куда девался мороженщик?
Мистер Уайнмиллер. Тише, мать!
Песенка заканчивается. Аплодисменты. Оркестр начинает играть вальс «Сант-Яго».
(Завидев приближающуюся дочь.) Мы здесь, Альма!
Входит Альма Уайнмиллер. Ребенком она казалась не по летам взрослой, а теперь, хоть ей еще не больше двадцати пяти, в ней есть уже что-то от старой девы. Нервный смешок обличает в ней повышенную застенчивость и слишком уж чрезмерную заботу о благопристойности, а в манере говорить и двигаться сказывается и её положение хозяйки в доме священника, и долгие года посещения церковных служб. Сверстники посмеиваются над нею, считая чудаковатой и манерной. Росла она главным образом в обществе людей старше ее. Подлинное ее естество глубоко скрыто, даже от нее самой. На ней бледно-желтое платье, в руках зонтик из желтого шёлка.
Когда она проходит мимо фонтана, Джон несколько раз громко хлопает в ладоши. Затаив дыхание и издав при этом непроизвольный легкий смешок, сменившийся испуганным «ах!», она словно бы хочет удалиться, но затем быстро подходит к родителям. Все еще доносятся аплодисменты.
Они, видимо, хотят, чтобы ты плела еще.
Нервно обернувшись, Альма слегка потирает рукой горло. Джон усмехается, хлопая в ладоши. Когда аплодисменты вдалеке стихают, Альма обессиленно опускается на скамью.
Альма. Открой мне сумочку, отец. У меня пальцы замерзли. Совсем одеревенели. (Глубоко и с усилием вздохнув.) Сама не знаю, что это со мной было, — какой-то совершенно панический страх! Ни за что больше, ни за что, — разве это стоит мук, которые я претерпела?!
Мистер Уайнмиллер (обеспокоенно). У тебя снова нервический приступ?
Альма. Как сердце колотится! А когда пела, было такое ощущение, будто оно где-то в горле!
Джон у фонтана смеется вслух.
Всё, наверно, было заметно, да, отец?
Мистер Уайнмиллер. Ты пела замечательно, Альма. Но ты знаешь, как я к этому отношусь,- неодобрительно. Не могу понять, зачем тебе понадобилось. Тем более это тебя так расстраивает.
Альма. Не понимаю, как можно было возражать против моего выступления на патриотическом празднестве. Если б только я спела действительно хорошо! А то ведь едва-едва до конца дотянула Был момент, когда думала, что так и не дотяну. Слова из головы вылетели. Заметна была пауза? У меня в глазах потемнело от ужаса! Я так и не вспомнила, но пела дальше — импровизировала, должно быть, фу-у-у! Платочек там есть?
Миссис Уайнмиллер (внезапно). Куда девался мороженщик?
Альма (растирая пальцы). Кровообращение восстанавливается понемножку...
Мистер Уайнмиллер. Сиди спокойно и прямо, дыши поглубже.
Альма. Да-да, теперь мне... А платок?..
Миссис Уайнмиллер. Куда девался мороженщик?
Мистер Уайнмиллер. Здесь нет никакого мороженщика, мать.
Альма. Да-да, мать, мороженщика здесь нет. По мы с мистером Доремусом зайдем по пути домой в аптеку и захватим мороженого с собой.
Мистер Уайнмиллер. Ты что, намерена здесь остаться?
Альма. Пока не кончится концерт. Я обещала Роджеру подождать его.
Мистер Уайнмиллер. Полагаю, ты заметила, кто там у фонтана?
Альма. Ш-ш-ш!..
Мистер Уайнмиллер. Тебе лучше пересесть на другую скамью.
Альма. Но мы с Роджером условились встретиться здесь.
Мистер Уайнмиллер.А нам пора, мать.
Миссис Уайнмиллер в рассеянности направляется к фонтану.
(Поспешно удерживая ее.) Сюда, мать, сюда! (Взяв за руку,уводит её.)
Миссис Уайнмиллер (обернувшись, высоким детским голосом). Клубничного, Альма. Шоколадного и шоколадно-клубничного! Ванильного не надо!
Альма (вяло). Да-да, мать, ванильного...
Миссис Уайнмиллер (вбешенстве). Я ска-; зала, не надо ванильного! (Кричит) Клубничного! И шоколадного!
Мистер Уайнмиллер (яростным шепотом). Перестань, мать! Мы привлекаем внимание. (Силой уводит ее.)
Джон смеется. Альма поднимает зонтик, загораживая от него лицо. Откидывается На спинку скамьи, прикрывает глаза. Джон замечает рядом с фонтаном шутиху, небрежно наклонившись берет ее, с усмешкой зажигает и бросает к скамье Альмы. Когда она, зашипев, начинает стрелять, Альма вскакивает с коротким испуганным криком, роняя зонтик.
Джон(вскочив на ноги и всматриваясь направо, с деланым возмущением).Эй, ты! Смотри у меня!
Альма расслабленно опускается на скамью.
(Подойдя к ней, участливо.) Вам плохо?
Альма. Не могу никак... дыхание перевести. Кто это кинул?
Джон. Какой-то гаденыш.
Альма. Где он?
Джон. Удрал поскорее, когда я крикнул.
Альма. Следовало бы издать постановление, запрещающее пускать шутихи в нашем городе.
Джон. За последние два дня к нам с отцом обратились пятнадцать ребятишек с ожогами. Что, если вам принять немного укрепляющего, а? (Достает фляжку.) Вот.
Альма. Что это?
Джон. Коньячок с яблочной водкой.
Альма. Нет-нет, благодарю вас.
Джон. Адская смесь — динамит!
А л ь м а. Не сомневаюсь в этом.
Джон смеется и опускает фляжку в карман. Поставив ногу на край скамьи, смотрит ей прямо в лицо. Его упорный смеющийся взгляд приводит ее в замешательство. В голосе Альмы и во всей ее повадке есть нечто изящное и утонченное, ей присуща своеобразная грация, которой и вообще отличаются девушки американского Юга. Даже в легкой напыщенности ее манер есть некое обаяние, хоть и вполне очевидно, что городская молодежь может третировать ее, считая «гордячкой» и «ломакой». Ей, видимо, пристало бы жить во времена большей утонченности, скажем, во Франции восемнадцатого века. В начале и конце фраз у нее словно перехватывает дыхание, и она издает короткий беззвучный смешок. Эта ее привычка — следствие нервности и болезненной застенчивости — будет особо оговорена в соответствующих ремарках, хотя, разумеется, исполнительницы вольны обыгрывать ее по своему усмотрению. При всем том следует избегать нажима, чтобы не лишить ее обаяния и не превратить в несуразную фигуру.
Альма. Вы... приехали домой на лето?
Джон утвердительно мычит.
Лето не самое удачное время для возобновления знакомства с Глориоз-Хиллом, не правда ли?
Джон мычит что-то неопределенное.
(С беспечным смешком.) Обычно нас выручают ветры с Мексиканского залива: ночью от них прохлада Но нынешнее лето какое-то особенное — ветры с залива нас ужасно подвели.
Джон смотрит на нее сверху вниз все с той же нагловатой ухмылкой. Судорожные жесты Альмы обличают ее замешательство и волнение.
Джон (неторопливо). Вы что — встревожены чем-то?
Альма. Шутиха меня напугала... вывела из равновесия.
Джон. Пора бы уж прийти... в равновесие.
Альма. Мне обычно долго не удается.
Джон. Оно и видно.
Альм а. Вы рассчитываете остаться у нас и заняться врачебной деятельностью вместе с отцом?
Джон. Еще не решил.
Альма. Я надеюсь на это. Мы все надеемся. Ваш папа рассказывал мне, что вам удалось определить микроб, бывший возбудителем той страшной эпидемии, которая вспыхнула в Лайоне.
Джон. Определить — полдела, надо еще найти средство покончить с ним, с этим микробом.
Альма. Найдете! Ваш папа абсолютно убежден, что найдете! Он говорит, что вы самым доскональным образом изучали бактер... бактер...
Джон. Бактериологию!
Альма. Вот именно! В университете Джона Хопкинса. Это в Бостоне, да?
Джон. Нет. В Балтиморе.
Альма. Ах, Балтимор! Балтимор в штате Мэриленд. Как красиво сочетаются эти названия. А бактериология... это ведь связано с микроскопами, да?
Джон. Да... частично...
Альма. В телескоп я смотрела, а в микроскоп — ни разу. И что же... что же в него видно?
Джон. Что видно?.. Вселенную, мисс Альма.
Альма. Какую именно вселенную?
Джон. В принципе ту же, что и в телескоп, — загадочную...
Альма. О да...
Джон. В чем-то хаотичную, в чем-то — упорядоченную!
Альма. По промыслу Божию...
Джон. Какому уж там Божию!
Альма (восторженно). Быть врачом! Разгадывать тайны, скрытые под линзами микроскопа!.. В этом, наверно, еще больше святости, чем в церковнослужении. Страшно даже подумать, сколько в мире страданий, и почти никому из нас не дано утолять их... Только врачам! Ах, боже мой! Какая это, должно быть, радость сознавать, что твой изумительный дар, твое умение дают тебе и власть и право утолять людские муки!.. Людские страхи!.. И нет пределов для вашей профессии; горизонты ее все ширятся и ширятся. Уже и сейчас не счесть покоренных медициной болезней, а ведь ее развитие еще только... еще только сделало первые шаги! То есть, я хочу сказать, еще большее предстоит сделать: покорить и другие болезни — душевные расстройства, скажем... А ваш отец — какой вдохновляющий пример для вас! О, боже мой!
Джон. Кто бы подумал, что вы так осведомлены в медицине!
Альма. Я ведь страстная поклонница вашего отца и его пациентка тоже. Так спокойно, когда знаешь, что он по соседству, в двух шагах, так сказать!
Джон. А у вас что — припадки?..
Альма. Припадки? (Запрокинув голову, беззаботно смеется.) Что вы — нет! Но у меня случаются... приступы... сердечные спазмы на нервной почве. И порой такие мучительные, что тут же приходится бежать к вашему отцу.
Джо и. Часа в два-три ночи?
Альма. Да-да, в столь поздний час... иногда. Он так внимателен ко мне.
Джон. Но помочь бессилен?
Альма. Он мне приносит успокоение.
Джон. Временное?
Альма. Да...
Джон. А не хотелось ли бы вам чего-либо более радикального?
Альма. Как вы сказали?
Джон. Впрочем, не мое дело...
Альма Что вы имели в виду?
Джон. Вы пациентка отца. Но у меня мелькнула мыслишка...
Альма. Продолжайте, прошу вас!
Джон посмеивается.
Нет, нет, вы должны сказать! Как же можно оставить меня в неведении! Что у вас на уме, а?
Джон. Всего лишь догадка, что вам необходимо нечто более существенное, чем легкое временное успокоение.
Альма. Да что вы?! Значит, вы полагаете, это не просто?..
Джои Вы заглатываете воздух, мисс Альма.
Альма Что-что?
Джон. Вы заглатываете воздух.
Альма. Заглатываю воздух?
Джон. Да, глотаете воздух, когда смеетесь или разговариваете. Обычная манера истеричек.
Альма (неуверенно). Ха-ха!..
Джон. От этих судорожных вдохов у вас и побаливает сердце, и трепыхаетесь вы от них же. Само по себе это не так уж страшно, но как симптом свидетельствует кое о чем более серьезном. Могу я быть откровенным?
Альма. Конечно!
Джон. Так вот. По моему разумению, у вас не что иное, как доппельгенгер! А доппельгенгер приводит к сильнейшей возбудимости.
Альма. О бог ты мой! У меня, оказывается, сильнейший доппельгенгер! (Делает попытку засмеяться, но совершенно очевидно, что ей не по себе.) Как ужасно это звучит! Но что хоть это такое?
Джон. Мое дело сторона. Вы не из моих пациенток.
Альма. Но это нечестно! Раз уж вы определили мой недуг каким-то таинственным и зловещим словом, то растолкуйте хоть, что оно означает! (Снова пытается и не может
Джон. Мне не следовало говорить. Я ведь не врач ваш...
Альма. Но что побудило вас поставить подобный диагноз? (Смеется.) Да нет, вы просто разыгрываете меня. Правда? А вот наконец и ветер с залива! Как зашелестели листья на пальмах! Слышите их жалобный стон?
И вместе с этим тропическим вестником, словно бы принесенная им, появляется Роза Гонзалес. Неторопливой, с ленцой, походкой идет к фонтану. Её обволакивает атмосфера, подобная той, которую принес с собою ветер из тропиков, слегка колышущий листья пальм. Даже звучания - те же шепот шелка и чуть слышное постукивание металлических побрякушек. Наряжена она более чем броско: целый каскад сверкающих перьев на зеленовато-синей шляпе, в ушах бриллиантовые и изумрудные серьги.
Джон (вдруг). А это кто такая?
Альма. Странно, что вы ее не знаете.
Джон. Я был довольно долго в отъезде.
Альма. Отец этой особы содержит игорный притон на Лунном озере. Их фамилия Гонзалес.
Выпив воды у фонтана, Роза не спеша уходит.
Она вам улыбнулась — заметили?
Джон. Вроде бы.
Альма. У вас, надеюсь, стойкий характер.
Джон (ставя ногу на край скамьи). Непоколебимый.
Альма (нервно). Пиротехнические эффекты будут, должно быть, великолепны.
Джон. О чем вы?
Альма. О фейерверках.
Джой. A-а!
Альма. Со своими прежними друзьями вы, наверно, уж утратили контакты?
Джон (лаконично). Ага.
Альма. Вам следует обзавестись новыми! У нас тут есть небольшой кружок — я вхожу в него, - мы собираемся раз в десять дней на собеседования. Мне кажется, вам будет интересно с нами. Это все молодежь, с... интеллектуальными и художественными запросами.
Джон (тоскливо). A-а, с интеллектуальными... Понимаю...
Альма. Обязательно приходите!.. Как-нибудь... Я вам напомню...
Джон. Спасибо. Ничего, если сяду?
Альма. Разумеется, почему же нет. Здесь вполне хватит места и для двоих! Ни вы, ни я не отличаемся, кажется, чрезмерными габаритами. (Заливчато смеется.)
Невдалеке девичий голос: «До свиданья, Нелли!» — и ответное: «До свиданья!»
Входит Нелли Юэлл, шестнадцатилетняя, пышущая свежестью и здоровьем девушка.
А вот и кое-кто попривлекательнее! Одна из моих маленьких прелестных учениц по вокалу. Самая молоденькая, самая хорошенькая и - наименее одаренная.
Джон. Эту я знаю.
Альма. Нелли, миленькая, добрый вечер!
Нелли. Ах, мисс Альма, вы так замечательно пели, что я прослезилась.
Альма. Спасибо, дорогая, но не надо меня утешать я пела ужасно.
Нелли. Вы просто скромничаете, мисс Альма. Добрый вечер, доктор Джон! Доктор Джон!
Джон. Да?
Нелли. В той книге, что вы мне дали, слишком много длинных слов.
Джон. Справляйтесь со словарем, Нелли.
Нелли. Я справлялась, но вы же знаете, какие они, эти словари. Ищешь какое-нибудь длинное слово, а там другое длинное слово, а когда разыщешь и его, там опять длинное слово, то самое, с которого все началось.
Джон смеется.
Я к вам завтра зайду, чтоб вы мне все объяснили. (Рассмеявшись, уходит.)
Альма. О какой книге шла речь?
Джон. Я дал ей книжицу по естествознанию. Она пришла ко мне на прием и пожаловалась, что мать ни во что ее не посвящает, а ей, видите ли, надо знать — она влюбилась.
Альма. Скажите какая!.. Из молодых да ранняя! (Смеется.)
Джон. Что представляет собой ее мать?
Альма. Миссис Юэлл — местная веселая вдова. Поговаривают, она ходит на станцию к каждому поезду и сводит знакомства с коммивояжерами. Вполне понятно, что никто в городе не знается с нею, кроме немногих ей подобных, и Нелли ужасно переживает. Бедное дитя, она-то ведь ни в чем не повинна! Отец не советовал мне брать ее в ученицы — из-за репутации ее матери, но я сочла, что в подобных обстоятельствах к детям надо быть... милосердным. Не говоря уже о том, что жизнь, на мой взгляд, непостижимо сложна, и едва ли кто из нас имеет право осуждать кого бы то ни было за его поведение!
Вдалеке шипение, треск, и над головами их вспыхивает золотистый свет. Оба смотрят вверх. Долгое «А-а-а-а!..» невидимой отсюда толпы. Все это повторяется время от времени в течение последующей сцены.
А вот и первая ракета! Взгляните, — рассыпалась на миллионы звезд!
Чтобы удобнее было наблюдать, Джону приходится сильно откинуться назад и широко расставить колени, так что он касается колена Альмы. Приведенная этим в странное, возбуждение, она беспокойно вздрагивает.
Джон (чуть погодя). Вы что - продрогли?
Альма. Нет-нет, что вы!.. Нисколько!.. С чего вы взяли?
Джон. Вы вся дрожите.
Альма. Разве?
Джон. А вы не замечаете?
Альма. Пустяки, легкий озноб — малярия, должно быть.
Джон. У вас малярия?
Альма. Ничего серьезного, уверяю вас. Так просто, небольшие приступы — тут же проходят. (Беспечный смешок.)
Джон. Что это у вас за манера смеяться, мисс Альма?
Альма. Какая манера?
Джон пытается воспроизвести ее смех. Она снова в замешательстве смеется.
Джон. Вот-вот. Именно эта.
Альма. Вы совершенно не изменились. Ну ни капельки! Вам, как и в давние времена, доставляет удовольствие смущать меня!
Джон. Мне, вероятно, не следовало бы говорить вам, но я слышал, как вас передразнивали на одной вечеринке.
Альма. Передразнивали на вечеринке? Кого передразнивали?
Джон. Вас.
Альма. Меня?.. Как же... что во мне передразнивали?
Джон. Показывали, как вы пели на чьей-то свадьбе.
Альма. Голос передразнивали?
Джон. Движения, жесты, выражение лица! Некоторые считают вас чуть манерной.
Альма. Загадочно!..
Джон. Да, не следовало мне все-таки говорить вам. Вы расстроились.
Альма. Ни в малейшей степени. Просто заинтригована.
Джон. И фразы вы строите как-то с вывертом. Пиротехнические эффекты... Почему не сказать просто - фейерверк?
Альма. А кто передразнивал меня на той вечеринке?
Джон (усмехаясь). Ей вряд ли хотелось, чтоб вы узнали.
Альма. Ей? Так это была, значит, женщина?
Джон. Не мужчина же, как вы думаете?
Альма. Нет, но я и не думаю, что на это способна порядочная женщина!
Джон. Знай я, что вы так разволнуетесь, не сказал бы.
Альма. Да нет, я совершенно спокойна. Меня просто гложет любопытство, и я поражена... Людская злоба, да к тому же ничем не вызванная, всегда поражает меня. А те, кто называет меня манерной и занимается этими гадкими передразниваниями, подумали бы лучше о том, что мои жизненные условия не совсем такие, как у них. Нам с отцом приходится... нести свой крест!
Джон. Какой крест?
Альма. Вы наш сосед — как вы можете не знать о нашем кресте?
Джон. Миссис Уайнмиллер?
Альма. Как только отца посвятили в сан, она словно в детство впала и тем самым сбыла с рук эго хлопотливое занятие - вести дом священника Все эти хлопоты легли на меня, когда я была еще девочкой, и потому-то, наверно, иные из моих наиболее взыскательных сверстников и стали находить меня странной.
В воздух взлетает еще одна ракета. Толпа издает: «А-а-а-а!»
Джон. Вам следовало бы встречаться с молодыми людьми.
Альма. А я не затворница. Правда, я не порхаю по вечеринкам и не передразниваю других, но я ни в коем случае не затворница.
Джон. Я встречал вас в библиотеке и в парке, но только два или три раза — с молодым человеком. Причем всякий раз кто-нибудь вроде Роджера Доремуса.
Альма. У нас с вами просто разный круг знакомств. Если бы я пожелала быть с вами столь же откровенной, как вы со мной, — а откровенность подобного рода служит подчас лишь прикрытием грубости, — я могла бы сказать, что хотелось бы видеть вас в обществе какой-нибудь... ммм... какой-нибудь... порядочной девушки. И печальнее всего, что вы готовитесь стать врачом! Намереваетесь заняться здесь, в Глориоз-Хилле, той же профессией, что и ваш отец! (Голос ее перехватило рыданием.) Но в то время как он всего себя отдает борьбе с лихорадкой в Лайоне, вы разъезжаете с недозволенной скоростью в своем автомобиле от одного дорожного кабака к другому! Вы — талантливый молодой врач, с отличием кончивший университет! (Отвернувшись в сторону, прикладывает платок к векам.) Знаете, как бы я это назвала? Я названа бы это кощунством!(Не в силах сдержать рыданий, вскакивает со скамьи.)
Джон (хватает ее за руку). Куда вы?.. Постойте!
Альма. Стоит мне спеть на людях, и обязательно разнервничаюсь!.. Отпустите руку.
Продолжая держать ее за руку, Джон с усмешкой глядит ей в лицо. В сгустившихся сумерках из-за лениво проплывающих по театральному горизонту облаков выглядывают звезды. Оркестр вдали исполняет «La Golondrina».
Пустите, прошу вас.
Джон. Перестаньте злиться.
Альма. Вам непременно хочется, чтоб на нас обратили внимание?
Джон. Нет, не хочется. Поэтому сядьте, пожалуйста.
Взлетает ракета. Толпа: «Л-а-а-а!..»
Альма. Вы кинули шутиху и завели разговор, только чтобы поиздеваться надо мной, как в детстве. Вы подошли с единственной целью — рассказать мне об этой недостойной выходке с передразниванием и тем самым смутить меня, сделать мне больно. А теперь отпустите руку, и я удалюсь. Вы преуспели в своих намерениях. Мне действительно стало больно, я разыграла из себя дуру, а вам ведь только того и надо было. Так что теперь отпустите меня!
Джон. На вас обращают внимание! Неужто вам невдомек, мисс Альма, что вы мне нравитесь?
Альма. Нет-нет, неправда.
Еще одна ракета
Джон. Правда. Нравитесь, и очень. Иногда по ночам, если поздно вернусь, я гляжу напротив, на окна вашего дома. И в одном из них что-то белеет. Не вы ли это случайно, мисс Альма? Или это ваш доппельгенгер выглядывает из окошка и посматривает на меня? А?
Альма. Хватит о доппельгенгере, что бы ни означало это слово!
Взлетает ракета.
Джон. Глядите, какая красивая! Римская свечка называется.
Взлетевшая в глубине «римская свечка» рассыпает яркие брызги всех цветов радуги за спиною фонтанного ангела. Джон и Альма смотрят, повернувшись к залу в профиль.
(Считая вспышки.) Четыре... пять... шесть... и все?.. Нет — семь!
Пауза.
Альма (медленно садится, отсутствующе). О господи... (Обмахивается веером.)
Джон. А что, если нам прокатиться?
Альма (с излишней готовностью). Когда... сейчас?
Снова, все той же ленивой походкой, к фонтану бредет Роза Гонзалес. Джона упорно тянет к ней, и внимание его все время отвлекается от Альмы.
Джон (с наигранной беспечностью). Днем как- нибудь...
Альма. А скорость превышать не будете? Джон. С вами нет, мисс Альма.
Альма. Ну что ж... Джон, я была бы рада. Джон (встав со скамьи, идет к фонтану). Наденьте только шляпу с перьями!
Альма. У меня нет шляпы с перьями.
Джон. Достаньте!
Еще одна ракета, и толпа снова издает долгое «а-а-а!». Джон вразвалочку бредет к фонтану, у которого замешкалась Роза Проходя мимо нее, он что-то шепчет, и она, рассмеявшись, неторопливо уходит. Наспех глотнув воды у фонтана, Джон следует за Розой, бросив на ходу Альме: «Покойной ночи!» Издали доносится смех. Какое-то время Альма сидит неподвижно, затем подносит к губам белый платочек. Входит мистер Роджер Доремус, низенький человечек, смахивающий на воробышка. В руках у него футляр с французским рожком.
Роджер. Ф-ф-фу!.. Ох!.. Ну и ну!.. Что вы скажете, мисс Альма?
Альма. Скажу?.. О чем?
Роджер (уязвленный). О моем соло на французском рожке.
Альма (не думая, медленно). Я не обратила внимания. (Встает со скамьи, берет его под руку.) Придется опереться на вашу руку — голова что-то кружится.
Свет на сцене медленно меркнет. Последний раз взлетает ракета, и издалека доносится заключительное «а-а-а-а!» толпы. Вступает музыка, луч света освещает только каменного ангела.
Дата добавления: 2015-09-11; просмотров: 24 | Поможем написать вашу работу | Нарушение авторских прав |