Студопедия  
Главная страница | Контакты | Случайная страница

АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатика
ИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханика
ОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторика
СоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансы
ХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Читайте также:
  1. Восьмая динамика. Бесконечность, Творец
  2. Восьмая Реформация
  3. Восьмая сессия. Переезд Морин в семью
  4. Восьмая часть
  5. ГЛАВА 1. ВЕЛИКИЙ БЛЕФ «ЗВЕЗДНЫХ ВОЙН», «ВОСЬМАЯ КАРТА», «ЛИВЕРМОРСКИЙ МОНСТР» И РУССКИЕ КОСМИЧЕСКИЕ ПЕРЕХВАТЧИКИ. «АЛМАЗЫ»: ОРБИТАЛЬНЫЕ, ПУШЕЧНЫЕ.
  6. Глава восьмая
  7. Глава восьмая
  8. Глава восьмая
  9. ГЛАВА ВОСЬМАЯ
  10. ГЛАВА ВОСЬМАЯ

 

Места эти были для нас совсем новые, но в них проступали черты древнейших стран. Мы ехали по уступам скал, узкой тропой, исхоженной караванами и скотом, и бездорожье каменной осыпи подымалось между двумя рядами деревьев, уходя в горы. Все здесь было удивительно похоже на Арагон, и я только тогда поверил, что мы не в Испании, когда вместо вьючных мулов нам повстречались туземцы, человек десять, – все с непокрытыми головами, босые, одежда их состояла из куска белой материи, собранной у плеча наподобие тоги. Но вот мы разминулись с ними, и высокие деревья вдоль тропы, извивающейся по скалистым выступам, – это снова Испания, и будто я опять еду верхом – сзади лошадь и спереди лошадь, и мне страшно смотреть, как на крупе у передней мерзостно копошится мошкара. Точно таких мошек мы находили здесь на львах. В Испании, когда эта гадость заползала тебе за шиворот, чтобы убить ее, приходилось снимать рубашку. Какая-нибудь одна-единственная проникнет под воротник, поползет вниз по спине, потом переберется под мышку, оттуда на живот, к пупку, под брючный пояс, и – плоская, никак ее не раздавишь – ускользает от твоих пальцев с такой ловкостью и быстротой, что с ней не сладишь, пока не разденешься догола.

Глядя тогда на мошкару, копошащуюся у лошади под хвостом, зная по себе, что это за мука, я испытывал такой ужас, равного которому не припомню за всю свою жизнь, если не считать дней, проведенных в больнице с переломом правой руки – открытый перелом между плечом и локтем, кисть вывернута, бицепсы пропороты насквозь, и обрывки мяса гниют, пухнут, лопаются и, наконец, истекают гноем. Один на один с болью, пятую неделю без сна, я вдруг подумал однажды ночью; каково же бывает лосю, когда попадаешь ему в лопатку и он уходит подранком; и в ту ночь я испытал все это за него – все, начиная с удара пули и до самого конца, и, будучи в легком бреду, я подумал, что, может, так воздается по заслугам всем охотникам. Потом, выздоровев, я решил: если это и было возмездие, то я претерпел его и, по крайней мере, отныне отдаю себе отчет в том, что делаю. Я поступал так, как поступили со мной. Меня подстрелили, меня искалечили, и я ушел подранком. Я всегда ждал, что меня что-нибудь убьет, не одно, так другое, и теперь, честное слово, уже не сетовал на это. Но, так как отказываться от своего любимого занятия мне не хотелось, я решил, что буду охотиться до тех пор, пока смогу убивать наповал, а как только утеряю эту способность, тогда и охоте конец.

Если ты совсем молодым отбыл повинность обществу, демократии и прочему и, не давая себя больше вербовать, признаешь ответственность только перед самим собой, на смену приятному, ударяющему в нос запаху товарищества к тебе приходит нечто другое, ощутимое, лишь когда человек бывает один. Я еще не могу дать этому точное определение, но такое чувство возникает после того, как ты честно и хорошо написал о чем-нибудь и беспристрастно оцениваешь написанное, а тем, кому платят за чтение и рецензии, не нравится твоя тема, и они говорят, что все это высосано из пальца, и тем не менее ты непоколебимо уверен в настоящей ценности своей работы; или когда ты занят чем-нибудь, что обычно считается несерьезным, а ты все же знаешь, что это так же важно и всегда было не менее важно, чем все общепринятое, и когда на море ты один на один с ним и видишь, что Гольфстрим, с которым ты сжился, который ты знаешь, и вновь познаешь, и всегда любишь, течет, как и тек он с тех пор, когда еще не было человека, и омывает этот длинный, прекрасный и злополучный остров с незапамятных времен, до того как Колумб увидел его берега, и все, что ты можешь узнать о Гольфстриме и о том, что живет в его глубинах, все это непреходяще и ценно, ибо поток его будет течь и после того, как все индейцы, все испанцы, англичане, американцы, и все кубинцы, и все формы правления, богатство, нищета, муки, жертвы, продажность, жестокость – все уплывет, исчезнет, как груз баржи, на которой вывозят отбросы в море – дурно пахнущие, всех цветов радуги вперемешку с белым – и, кренясь набок, она вываливает это в голубую воду, и на глубину в двадцать – двадцать пять футов вода становится бледно-зеленой, и все тонущее идет ко дну, а на поверхность всплывают пальмовые ветви, бутылки, пробки, перегоревшие электрические лампочки, изредка презерватив, набрякший корсет, листки из ученической тетрадки, собака со вздутым брюхом, дохлая крыса, полуразложившаяся кошка; и тряпичники, не уступающие историкам в заинтересованности, проницательности и точности, кружат вокруг на лодках, вылавливая добычу длинными шестами. У них своя точка зрения. И когда в Гаване дела идут хорошо, Гольфстрим, в котором и не различишь течения, принимает пять порций такого груза ежедневно, а миль на десять дальше вдоль побережья вода в нем такая же прозрачная, голубая и спокойная, как и до встречи с буксиром, волочащим баржу; и пальмовые ветви наших побед, перегоревшие лампочки наших открытий и использованные презервативы наших пылких любовей плывут, такие маленькие, ничтожные, на волне единственно непреходящего – потока Гольфстрима.

Сидя рядом с шофером, я был так погружен в свои мысли, что не заметил, как «Арагон» остался позади и машина спустилась к песчаной реке шириной в полмили, окаймленной зеленью деревьев. По золотистому песку были разбросаны лесные островки; вода в этой реке текла под песком, животные приходили на водопой по ночам и выкапывали острыми копытами лунки, которые быстро наполнялись водой. Когда мы перебрались через эту реку, день уже клонился к вечеру; навстречу нам то и дело попадались люди, которые покидали голодный край, лежавший впереди, а по сторонам мелькали теперь невысокие деревья да частый кустарник. Но вот, одолев крутой подъем, мы очутились среди голубых холмов, древних, выветрелых холмов, где росли деревья, похожие на буки, а по склонам кучками лепились хижины, тянуло дымом, пастухи гнали домой коров, овец и коз, мелькали возделанные участки, и я сказал жене:

– Как похоже на Галисию.

– Да, верно. Сегодня мы побывали в трех испанских провинциях.

– Вот как? – удивился Старик.

– Никакой разницы. Только дома другие. А то место, куда нас привел Друпи, напоминает Наварру.

Те же известняковые бугры, тот же рельеф, те же деревья у рек и родников.

– Удивительная это у человека способность – влюбляться в страну, – заметил Старик.

– Ох, как вы оба любите философствовать, – сказала Мама. – Но где же мы все-таки остановимся?

– Да хоть здесь, – отвечал Старик. – Не все ли равно? Была бы вода.

Мы разбили лагерь в тени деревьев, возле трех больших родников, куда здешние женщины ходили по воду, и мы с Карлом, бросив жребий, кому где охотиться, ушли бродить в сумерках вокруг двух ближних холмов, через дорогу от лагеря, над туземной деревушкой.

– Это страна куду, – сказал Старик. – Их можно встретить на каждом шагу.

Но я встретил в лесу только стадо домашнего скота и, поразмявшись после целого дня езды в машине, к вечеру возвратился в лагерь, где никто еще не спал. Моя жена и Старик в пижамах стояли у костра, а Карл все еще пропадал где-то.

Он вернулся очень серьезный, – должно быть, не встретил ни одного куду, – бледный, мрачный и молчаливый.

Позже, у костра, он спросил, куда мы ходили, и я объяснил, что мы охотились у подножия своего холма до тех пор, пока наш проводник не услышал Карла и его спутников; тогда мы перевалили через холм и вернулись в лагерь.

– То есть как это «услышал»?

– Так он сказал. И М'Кола тоже.

– По-моему, мы тянули жребий, кому где охотиться!

– Да, конечно, – согласился я. – Но мы не знали, что забрели на ваш участок, пока не выяснилось, что вы поблизости.

– А сами-то вы нас слышали?

– Слышал какой-то шум, – ответил я. – А когда приставил ладонь к уху, проводник что-то сказал М'Кола, и тот говорит: «Бвана». Я спросил: «Который бвана?», он ответил: «Бвана Кабор», – то есть вы. Тут мы поняли, что дальше нам путь заказан, и вернулись.

Карл промолчал, но вид у него был сердитый.

– Не обижайтесь, – сказал я.

– Я не обижаюсь. Просто устал.

Я охотно поверил ему, потому что трудно найти человека великодушнее, отзывчивее и самоотверженнее Карла, но, одержимый мыслью о куду, он стал просто сам не свой.

– Хоть бы он поскорее добыл себе куду, – сказала Мама, когда Карл ушел в свою палатку принимать ванну.

– Вы забрались на его участок? – спросил Старик.

– И не думали.

– Ну, ничего, он убьет куду там, куда мы едем. Может быть, ему посчастливится даже убить самца с рогами в пятьдесят дюймов.

– Дай ему бог, – отозвался я. – Но, должен признаться, я тоже не прочь уложить такого куду.

– Уложите, дружище, – заверил меня Старик. – Не сомневаюсь в этом.

– Но когда же? Осталось десять дней.

– Мы еще и черных антилоп настреляем, вот увидите. Пусть только начнет везти.

– Сколько времени вам приходилось подстерегать куду, если место удачное?

– Бывает, что и недели три пройдет, а проклятые твари ни разу не попадутся на глаза. А бывает – они сами лезут под пулю в первое же утро. Ничего нельзя знать заранее, как и вообще, когда охотишься на крупного зверя.

– А я такую охоту люблю, – ответил я. – Но почему этому малому так везет, а, Старик? Он убил лучшего буйвола, лучшего носорога, лучшую водяную антилопу…

– Зато у вас будет лучший сернобык.

– Подумаешь, сернобык!

– Его голова очень украсит ваш дом.

– Ладно, я ведь шучу.

– А какая у вас палу, какая газель! Есть и первосортная водяная антилопа. Ваш леопард не хуже, чем у Карла. Но Карл заткнет вас за пояс там, где все зависит от удачи, потому что он счастливчик, ему поразительно везет. А между тем этот славный малый в последнее время даже аппетит потерял.

– Вы знаете, как хорошо я к нему отношусь. Не хуже, чем к другим. Но хотелось бы, чтобы он был повеселее. Что это за охота, если принимать все так близко к сердцу!

– Имейте терпение. Он подстрелит куду на следующей стоянке и будет наверху блаженства.

– Я просто несносный ворчун, – сказал я.

– Разумеется, – подтвердил Старик. – А не выпить ли нам?

– Пожалуй.

Из палатки вышел Карл, уже спокойный, приветливый и кроткий, как всегда.

– Поскорей бы добраться до новых мест, – сказал он.

– Да, это будет чудесно.

– Расскажите об этих местах, мистер Филипс, – обратился Карл к Старику.

– Я там не бывал. Но, говорят, там очень приятно охотиться. Антилопы пасутся на открытых местах. Один старый голландец меня уверял, что в тех краях попадаются замечательные экземпляры.

– Надеюсь, вам достанется зверь с рогами дюймов в шестьдесят, – сказал Карл, обращаясь ко мне.

– Это вам он достанется.

– Нет, – возразил Карл. – Не смейтесь надо мной. Я буду доволен, если убью хоть какого-нибудь.

– Думаю, что вы застрелите доброго самца, – заметил Старик.

– Не смейтесь, – повторил Карл. – Мне и так везло все время. Я буду доволен любым куду, хотя бы самым плохоньким.

Он, конечно, читал наши мысли, но по доброте своей мог все понять и простить.

– Славный вы человечище, Карл, – сказал я, воодушевленный виски, нашим взаимопониманием и добрыми чувствами.

– Замечательная у нас жизнь здесь, правда? – воскликнул Карл. – А где же милая Мама?

– Здесь, – отозвалась Мама из темного уголка. – Я ведь тихонькая, вы знаете.

– Ей-богу, это верно, – согласился Старик. – Однако вы умеете живо приструнить своего муженька, когда он разойдется.

– За это и любят женщин во всем мире, – заявила Мама. – Скажите мне еще какой-нибудь комплимент, мистер Джексон.

– Ну, например, вот: вы отважны, как маленький терьер. – (Старик, как и я, в тот вечер, кажется, выпил лишнего.)

– Как это мило! – Мама откинулась в кресле, обхватив руками колени. Подняв глаза, я увидел в свете костра ее голубую фланелевую пижаму и блики огня на черных волосах. – Люблю, когда вы сравниваете меня с терьером. В такие минуты я уверена, что разговоры о войне не заставят себя ждать. А кстати, кто-нибудь из вас был на войне?

– Я-то не был, – отозвался Старик. – А был там ваш муж, самый отчаянный храбрец на свете, блестящий охотник и гениальный следопыт.

– Теперь, когда он пьян, мы наконец слышим истинную правду, – заметил я.

– Давайте ужинать, – сказала Мама. – Я умираю с голоду.

Чуть свет наша машина выбралась на дорогу, миновала деревню, проехала через густой кустарник и очутилась на краю равнины; солнце еще не успело рассеять туман, а далеко впереди паслась антилопа, огромная и серая в слабом утреннем свете. Мы остановили машину около кустов, присели на землю и в бинокль увидели еще ближе к нам целое стадо конгони и среди них единственного сернобыка, похожего на откормленного масайского осла с темной шерстью и великолепными черными, откинутыми назад рогами, которые показывались над травой всякий раз, как он поднимал голову.

– Хотите попытать счастья? – спросил я у Карла.

– Нет. Лучше вы.

Я знал, что он терпеть не может подкрадываться и стрелять на глазах у других, и поэтому согласился. Меня на это толкал и эгоизм, чуждый Карлу. К тому же у нас давно кончилось свежее мясо.

Я зашагал по дороге, не глядя на зверей, притворяясь равнодушным, и закинул винтовку за левое плечо, чтобы они не могли ее видеть. Они, казалось, не обратили на меня внимания и продолжали пастись. Но я знал, что стоит мне сделать шаг в их сторону, как они бросятся бежать. Поэтому, заметив краешком глаза, что сернобык опустил голову и снова принялся щипать траву, я решил, что пора стрелять, сел на землю, пропустил руку через ремень и, как только сернобык встрепенулся и прянул в сторону, прицелился ему в загривок и спустил курок. Обычно охотник не слышит выстрела, но я слышал, как ударила пуля, и в то же мгновение сернобык кинулся вправо, и вся равнина, озаренная восходящим солнцем, сразу ожила: точно игрушечные лошадки, поскакали галопом длинноногие, смешные конгони; раскачиваясь на бегу, помчалась антилопа и второй сернобык, которого я раньше не видел. Среди всего этого движения и переполоха выделялся мой сернобык, который трусил мелкой рысцой, высоко задрав рога. Я встал, чтобы свалить его на бегу – в прорези прицела он казался совсем крошечным, – прицелился в шею, спустил курок, и сернобык упал, дрыгая ногами, раньше чем я услышал треск пули, раздробившей кость. Вторым, еще более удачным выстрелом я с очень далекого расстояния перебил ему заднюю ногу.

Я бросился было бежать, но затем из осторожности перешел на шаг, чтобы сернобык не сбил меня, если вскочит и пустится наутек. Однако он успокоился навеки. Свалился он так внезапно и пуля поразила его с таким треском, что я испугался за целость рогов, но, подойдя, обнаружил, что он был смертельно ранен первой пулей, угодившей ему в хребет, а когда я перебил ему ногу, он упал. Подошли остальные, и Чаро всадил в сернобыка нож, чтобы мясо можно было есть правоверным.

– Куда вы целились во второй раз? – спросил Карл.

– Никуда. Взял чуть выше и вперед.

– Красивый выстрел, – заметил Дэн.

– Вечером он уже будет уверять, что раздробил ему заднюю ногу намеренно и что это его излюбленный прием, – вмешался Старик. – Вы никогда не слышали, как он разглагольствует на такие темы?

В то время как М'Кола возился с головой сернобыка, а Чаро разделывал тушу, подошел длинный, худой масай с копьем, поздоровался и постоял немного на одной ноге, наблюдая за работой. Потом он заговорил со мной, и я позвал Старика. Масай повторил то же самое Старику.

– Он спрашивает, будете ли вы еще охотиться, – перевел Старик. – Ему нужны шкуры, но не шкуры сернобыков. Они, по его мнению, ничего не стоят. Он спрашивает, не хотите ли вы убить парочку конгони или антилопу. Их шкуры ему больше нравятся.

– Скажите ему, что этим я займусь на обратном пути.

Старик торжественно перевел мои слова. Масай пожал мне руку.

– Скажите ему, что он всегда может найти меня в «Нью-йоркском баре», у Гарри, – продолжал я.

Масай сказал еще что-то и почесал одну ногу о другую.

– Он спрашивает, зачем вы стреляли в сернобыка два раза.

– Скажите ему, что, по обычаям нашего племени, мы утром всегда убиваем дважды; днем мы убиваем только раз, а вечером сами уже наполовину мертвы. И еще скажите, что он может найти меня в любое время в Нью-Стэнли или у Toppa.

– Он спрашивает, что вы делаете с рогами.

– Скажите ему, что, по обычаям нашего племени, мы дарим рога самым богатым друзьям. Еще скажите, что это очень волнующее событие, и порой за некоторыми нашими соплеменниками гоняются люди с незаряженными пистолетами. Скажите, что он может найти меня в моей книге.

Старик что-то сказал масаю, мы снова обменялись рукопожатием и расстались самым дружеским образом. Сквозь туман мы разглядели на дальнем краю равнины еще нескольких масаев, которые шли по дороге, сильно сгибая колени, с коричневыми шкурами на плечах, с копьями, поблескивавшими в утреннем свете.

Но вот мы уже в машине. Голова сернобыка завернута в холщовый мешок, туши висят под крышей, очищенные от крови и пыли, равнина кончилась, густой кустарник снова теснится у самой дороги, и мы катим по красному песку, минуя гряду холмов, к маленькой деревушке Кибайя, где есть беленькая гостиница, магазин и множество возделанных участков. Здесь Дэн сидел однажды на стоге сена, поджидая, не придет ли какой-нибудь куду пастись на маисовое поле, как вдруг появился лев и чуть не сцапал Дэна. С тех пор деревушка Кибайя была для нас овеяна славными воспоминаниями, и поскольку прохлада еще держалась и солнце не успело высушить росу, я предложил, для того чтобы деревушка стала нам еще более памятна, распить бутылочку немецкого пива с серебряной фольгой вокруг горлышка и черно-желтой этикеткой, на которой изображен всадник в доспехах. Сказано – сделано. Затем, выяснив, что дорога впереди вполне проезжая, мы попросили передать шоферам грузовиков, чтобы они следовали за нами на восток, и, покинув историческую деревушку, двинулись к побережью, в царство куду.

Все время, пока солнце поднималось к зениту и жара усиливалась, мы ехали по местности, которую Старик охарактеризовал как «миллион проклятых миль Африки». Кустарник подступал вплотную к дороге, образуя непролазный, низкорослый подлесок.

– Здесь попадаются очень крупные слоны, – сказал Старик. – Но охотиться на них нет никакой возможности. Поэтому они такие здоровенные. Просто, не так ли?

После долгого путешествия по «стране миллиона миль» замелькали сухие, песчаные, окаймленные кустарником равнины, которые солнце превратило в настоящие пустыни с редкими островками растительности там, где была вода: места эти, по словам Старика, напоминали северную пограничную область Кении.

Мы высматривали темных, длинношеих геренуков14, своими повадками удивительно напоминающих жуков-богомолов, и мелких куду, которые, как мы слышали, водятся в этих пустынных местах; но солнце стояло уже высоко, и все живое попряталось. Наконец дорога поползла вверх, на низкие, синие от леса холмы, отделенные друг от друга целыми милями редкого кустарника, а впереди огромные, точно горы, дыбились два крутых лесистых холма. Они стояли по обе стороны дороги, и, подъехав к тому месту, где красная полоса песка суживалась, мы встретили стадо во много сотен голов, которое гнали на побережье скупщики скота из Сомали; главный скупщик шел впереди, очень эффектный в своем белом тюрбане и национальном костюме, в руке он нес зонтик, торжественно, как символ власти. Мы с трудом выбрались из стада, миновали живописные рощицы, проехали между двумя холмами и на небольшом низком плато, в полумиле от них, увидели глиняные, крытые тростником хижины туземной деревни. Отсюда холмы казались очень красивыми, склоны их были покрыты лесом, а выше виднелись известняковые обнажения, открытые прогалины и луга.

– Это здесь?

– Да, – сказал Дэн. – Нужно отыскать место старой стоянки.

Очень дряхлый, сморщенный дед с седой щетиной на подбородке, одетый в грязный, некогда белый кусок полотна, сколотый на плече на манер римской тоги, вышел из-за хижины и повел нас назад по дороге, а потом влево, к очень удобной лагерной стоянке. Вид у бедняги был жалкий; после того как Старик и Дэн поговорили с ним, он с еще более жалким видом побрел прочь, чтобы привести проводников, чьи имена были записаны на клочке бумаги, – их рекомендовал один голландский охотник, большой приятель Дэна, побывавший здесь год назад.

Мы вынули из машины сиденья, чтобы воспользоваться ими вместо стола и скамеек, расстелили куртки в густой тени высокого дерева, позавтракали и выпили пива, а потом в ожидании грузовиков дремали или просто лежали с книгой. Еще до прибытия грузовиков вернулся дед с самым тощим, голодным и жалким представителем племени вандеробо, который все время стоял на одной ноге и скреб в затылке; он был вооружен луком, колчаном со стрелами и копьем. Когда мы стали расспрашивать, тот ли это проводник, чье имя у нас записано, дед сознался, что не тот, и, совсем уже сконфуженный, отправился за рекомендованными проводниками.

Когда мы проснулись, дед уже стоял рядом с двумя проводниками-профессионалами, с ног до головы одетыми в хаки, и еще с двумя жителями деревни, почти голыми. После долгих переговоров старший из двух проводников в защитных штанах показал бумагу, адресованную «всем заинтересованным лицам» и удостоверявшую, что податель сего хорошо знает местность, надежный человек и способный следопыт. Удостоверение было подписано каким-то охотником. Проводник в хаки назвал этого охотника «Бвана Симба» – «Истребитель Львов», – чем привел нас в бешенство.

– Должно быть, какой-нибудь проходимец, раз в жизни подстреливший льва, – сказал Старик.

– Скажите ему, что я – Бвана Физи, Истребитель Гиен, – попросил я Дэна. – Бвана Физи душит их голыми руками.

Дэн сказал туземцу что-то явно не то.

– Спросите, хотят ли они увидеть Бвану Жабу, отца всех жаб, и Маму Тзигги, повелительницу саранчи.

Дэн и не подумал переводить это проводникам. Разговор, видимо, шел о деньгах. После того как договорились насчет обычной поденной платы, Старик обещал им за каждого убитого куду по пятнадцать шиллингов.

– Вы хотите сказать – фунт, – возразил старший проводник.

– Я вижу, они себе цену знают, – заметил Старик. – Должен признаться, мне не очень-то по душе этот парень, несмотря на то, что пишет о нем «Бвана Симба».

Кстати, как мы потом узнали, Бвана Симба был прекрасный охотник и пользовался на побережье самой доброй славой.

– Будем тянуть жребий и поделим их между собой, – предложил Старик. – Каждому достанется один голый и один в штанах. Между прочим, я лично предпочитаю голых проводников.

Но когда мы предложили двум обладателям штанов и рекомендации выбрать себе по голому партнеру, обнаружилось, что из этой затеи ничего не выйдет. Главный горлопан, финансовый гений и, как выяснилось, не менее гениальный актер, который представлял в лицах, как Бвана Симба убил в последний раз куду, прервал свою пантомиму и заявил, что будет охотиться только с Абдуллой, коротеньким большеносым грамотеем: они, мол, всегда охотятся вместе, так как сам он не ходит по следу. Потом он возобновил пантомиму, в которой изображались Бвана Симба, еще один персонаж, именуемый «Бвана Доктор», и рогатые твари.

– В таком случае поделим их по-другому: двое голых следопытов или эти два ученых оксфордца, и будем тянуть жребий, – решил Старик.

– Мне противен этот кривляка, – сказал я.

– А может, он мастер своего дела. – Старик сказал это неуверенно. – Притом вы ведь и сами отличный следопыт. Дед уверяет, что два других – хорошие проводники.

– Покорно благодарю. Ну, жребий так жребий, черт с вами. Держите соломины.

Старик зажал в кулаке две соломинки.

– Кто вытащит длинную – берет Давида Гаррика и его приятеля, – объяснил он. – А кто короткую – двух голых молодцов.

– Хотите тянуть первым?

– Валяйте вы, – ответил Карл.

Я вытащил Давида Гаррика и Абдуллу.

– Эх, мне таки достался этот проклятый трагик.

– Ну, быть может, вы об этом не пожалеете, – утешил меня Карл.

– Хотите меняться?

– Нет. Но он может оказаться чистейшим золотом.

– Теперь разыграем места охоты. Тот, кто вытянет длинную соломину, получает право первого выбора, – сказал Старик.

– Ладно, тяните.

Карл вытащил короткую соломину.

– Что же мы выберем? – спросил я у Старика. Начались долгие переговоры, во время которых Актер врал, будто он убил полдюжины куду из всевозможных засад или подкрадываясь по открытому месту, устраивая облавы или выпугивая зверей из кустов.

Наконец Старик сказал:

– Говорят, неподалеку есть что-то вроде солонца, куда антилопы приходят лизать соль, и там их убивают тысячами. Кроме того, бродя вокруг холма, можно чуть ли не в упор стрелять бедняжек на открытом месте. Если у вас железное здоровье, можно карабкаться на скалы, – оттуда их бьют, когда они выходят пастись.

– Я выбираю солонец.

– Но помните – стрелять только самых крупных, – сказал Старик.

– Когда же в путь? – осведомился Карл.

– На солонец нужно идти ранним утром, – сказал Старик. – Но вы, старина Хем, если хотите, можете осмотреть его еще сегодня вечером. До него миль пять по дороге, а дальше – пешком. Берите машину и отправляйтесь первым. А вы, Карл, можете снова отправиться в холмы когда угодно, пусть только немного спадет жара.

– А как же Мемсаиб? – спросил я. – Ехать ей со мной?

– Не советовал бы, – серьезно ответил Старик. – Чем меньше с вами будет людей, тем лучше.

В тот вечер М'Кола, Актер, Абдулла и я вернулись в сумерки, когда стало уже прохладно, и подошли к костру очень взволнованные: почва на солонце оказалась взрытой и была усеяна глубокими и свежими вмятинами, среди которых мы обнаружили следы нескольких крупных самцов куду. Шалаш там был очень удобный для засады, и я испытывал такую уверенность, что убью куду на другое же утро, словно мне предстояло стрелять уток из хорошего укрытия при множестве подсадных и в прохладную погоду, когда стая непременно должна прилететь.

– Дело верное. Нет ничего проще. Даже совестно! Этот актеришка, как бишь его? Бут, Бэррэт, Мак-Кэллоф – ну, вы знаете, о ком я говорю…

– Чарльз Лафтон, – подсказал Старик, попыхивая трубкой.

– Вот, вот! Фред Астэр, местная и мировая знаменитость. Так знаете ли – он просто виртуоз. Сразу отыскал шалаш и все прочее. Привел нас к солонцу. В два счета определил направление ветра, подбросив в воздух пригоршню пыли. Настоящее сокровище. Видно, их обучал этот Бвана Симба. Старик, считайте, что куду уже в нашей палатке. Важно только суметь сохранить мясо и выбрать наиболее крупных. Завтра я убью на этом солонце двух самцов сразу. Да, друзья мои, я вполне удовлетворен!

– Чего это вы успели хлебнуть?

– Ни капли в рот не брал, ей-богу!..

– Ну, тогда вольем ему стаканчик в глотку и посмотрим, не замолчит ли он, – предложил Старик Маме.

– Уже молчу! Но, честное слово, я полон радостных предчувствий.

Как вы думаете, кто появился в это мгновение в лагере? Разумеется, старина Карл с двумя голыми проводниками и своим коротышкой-ружьеносцем Чаро. В свете костра лицо Карла имело какой-то землистый оттенок. Он молча снял свою широкополую шляпу.

– Ну, как, подстрелили что-нибудь? – осведомился он.

– Нет. Но зверье там есть. А вы что делали?

– Бродил вдоль этой несносной дороги. Откуда взяться куду у дороги, когда там полно скота, везде хижины и люди?

Карл был на себя не похож, и я решил, что он заболел. Он появился, как череп на пиру, в ту минуту, когда нам было весело и мы дурачились вовсю. Я снова не выдержал и сказал:

– Мы ведь тянули жребий.

– Конечно, – подтвердил Карл с горечью. – И, значит, я должен охотиться у дороги. Чего ж тут ожидать? Разве так охотятся на куду?

– Завтра утром вы убьете куду на солонце, – с нарочитой веселостью заверила его Мама.

Я выпил стакан виски с содовой и услышал свой собственный бодрый голос:

– Да, да, утром вы наверняка убьете куду на солонце.

– Утром туда поедете вы.

– Нет, вы. Я уже побывал там сегодня вечером. Мы будем чередоваться. Так было условлено. Верно, Старик?

– Разумеется, – отозвался Старик.

Мы избегали смотреть друг другу в глаза.

– Выпейте виски, Карл, – предложила Мама.

– Спасибо.

Мы ужинали молча. Уже в постели, в палатке, я упрекнул жену:

– Дернуло же тебя ляпнуть, что он будет охотиться утром на солонце!

– Кажется, я не то хотела сказать… Напутала. Не будем говорить об этом.

– Мне так повезло, когда тянули жребий. Нельзя идти против жребия. Ведь это единственный способ уравнять шансы.

– Ладно, оставим это.

– Мне кажется, Карл нездоров, он просто на себя не похож. Он в таком бешенстве от неудач, что способен распугать все зверье на нашем солонце.

– Прошу тебя, не надо больше об этом.

– Не буду.

– Вот и хорошо.

– Что ж, во всяком случае, мы его успокоили.

– Не думаю. Ну, довольно, перестань, пожалуйста.

– Молчу.

– Вот и хорошо.

– Спокойной ночи, – помолчав, сказала она.

– Спи спокойно. К черту всю эту ерунду!

– Спокойной ночи.

 




Дата добавления: 2015-09-10; просмотров: 13 | Поможем написать вашу работу | Нарушение авторских прав

ГЛАВА ПЕРВАЯ | ГЛАВА ВТОРАЯ | ГЛАВА ТРЕТЬЯ | ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ | ГЛАВА ПЯТАЯ | ГЛАВА ШЕСТАЯ | ГЛАВА ДЕСЯТАЯ | ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ | ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ | ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ |


lektsii.net - Лекции.Нет - 2014-2024 год. (0.027 сек.) Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав