|
Читайте также: |
Тело лежало на покрытом кафелем полу ванной комнаты. Хорошо, что когда они с Луниным делали ремонт, то Лиза настояла именно на такой плитке — на ней не поскользнешься, да и цвет нейтральный, не режет глаза, пол телесного цвета, на котором лежит тело.
И это самое страшное, что могло случиться. Лиза смотрела на мертвую женщину и не могла понять, откуда она здесь взялась. А еще ей было жутковато оттого, что последние пятнадцать минут все еще оставались в тумане, были стерты, будто кто-то взял и обработал ей череп изнутри раствором, уничтожающим память, отчего мозг лишился способности удерживать в себе картинки, которые ведь явно были, не могли не быть. Какой-то маскарад, честное слово, только не праздничный, а несущий с собой музыку тлена и разложения.
На настоящем маскараде она была лишь раз. Арбенин, владелец журнала, на который работал Лунин, решил, что очередной новогодний корпоратив надо устроить так, чтобы он запомнился надолго, и всем приглашенным было велено явиться в костюмах. Лиза до сих пор не могла понять, отчего это так подействовало на Лунина, но он вдруг всерьез решил, что надо обойтись не просто какими-нибудь смешными масками, а придумать настоящие наряды, которые настолько изменили бы их облик, что окружающие не смогли бы узнать ни его, ни ее.
С ней, впрочем, было проще. Лиза редко появлялась с Луниным на журнальных праздниках и междусобойчиках, ее мало кто знал в лицо, так что можно было не стараться сильно изменить внешность, хотя Павел и требовал, чтобы она сделала это, одевшись чуть ли не в костюм русалки.
Они даже поругались вечером. Лиза все пыталась доказать ему, что у морской девы просто обязан быть хвост. Ну хорошо, они его сделают каким-то образом, но как она будет ходить? Он что, весь вечер станет носить ее на руках? Как он это представляет?
Лунин никак себе этого представить не мог, потому идея с русалкой отпала, и правильно. Вот она смотрит сейчас на это мертвое тело, что лежит у ее ног, и видит, что собой представляет русалочий хвост, — с таким хорошо плавать, но ходить никак. И эта чешуя… как бы она налепляла себе ее на тело? Плохая идея была, для маскарада совсем неподходящая.
— Тогда графиней! — сказал Лунин.
— Лучше Золушкой! — ответила Лиза. — Какая из меня графиня, ты сам хорошенько подумай! Ни бриллиантов, ни жемчугов, лучше панком или готом одеться…
Лунин нахмурился и скривил рот. В такие минуты Лиза его ненавидела. Лицо у него становилось высокомерным, чужим, спесивым. Учитель жизни. И с этим мужчиной она спит в одной постели и время от времени раздвигает ноги, чтобы он смог, навалившись на нее, удовлетворить свою похоть. Когда у него другое лицо, то тогда это не похоть, а любовь, страсть, желание, но с таким выражением похоже на изнасилование.
— Сделай лицо попроще! — попросила она и почувствовала, что ей хочется плакать.
Лунин улыбнулся.
— Знаешь, — сказал он, — я ведь всегда хотел увидеть тебя в таком вот платье — длинном, в пол, когда голые плечи, лиф с открытым вырезом…
— Тонкая талия, — добавила Лиза, — корсет, перья…
— Полумаска, — сказал Лунин, — черная и с серебряными звездочками, а волосы уложены в прическу башенкой…
Лиза показала ему язык. С ее короткой стрижкой только в башенку волосы и укладывать. Смешно.
— Такого быстро не сшить, да и у тебя фрака нет, они во фраках ходили?
— Фрак, цилиндр, манишка, белые перчатки… — мечтательно сказал Лунин.
— Жилет еще вроде бы, — добавила Лиза, — про жилет ты забыл!
Тело на полу вдруг дернулось. То ли посмертные конвульсии, то ли это существо еще живо. Женщина или существо? Когда Лиза вошла в ванную и наклонилась над уже просевшей шапкой пены, сквозь которую вдруг проступило незнакомое лицо с большим хищным улыбающимся ртом и темными пристально и холодно смотрящими на нее глазами, то время вдруг дернулось и остановилось, будто произошло короткое замыкание в цепи, связывающей минуты и секунды. Она запомнила лишь руки, что схватили ее за шею и начали втаскивать в воду, а потом нагрянула тьма, и вот она стоит над этим телом и не может понять, что же ей делать дальше.
— Одеваться, — сказал Лунин, — пора одеваться. Ты явно провозишься дольше, мне-то что, один фрак…
— Трусы не забудь, — хмыкнула Лиза, сидя перед зеркалом и думая, стоит ли ей нарисовать себе на лице родинку. Те дамы, что ездили когда-то на балы, обожали прилеплять над верхней губой соблазнительную мушку, она тоже может попытаться изобразить такую. Лунин постарался, в одном из театров, где он частенько брал реквизит для костюмных съемок, хотя и ненавидел работать с моделями — что одетыми, что голыми, ему удалось выпросить для нее настоящее бальное платье, в котором щеголяла героиня лермонтовского «Маскарада» несчастная Нина Арбенина. Лиза не помнит, о чем идет речь в самой пьесе, да и спектакля не видела, но платье ей к лицу, хотя утягиваться в корсет не просто.
— Не издевайся! — говорит Лунин и вдруг как-то очень нежно гладит ее по голове.
С прической явно не получится, никакой укладки а-ля XIX век, дернуло ее так коротко подстричься, хотя настоящие свои длинные волосы она состригла еще задолго до встречи с Луниным, он даже не представляет, какие они у нее были красивые, дура, иначе не скажешь.
— Шляпку бы, — говорит она, — такую, с пером и вуалью, хотя если будет полумаска… Ты принес?
— Без вуали, — отвечает Лунин, — взял на всякий случай тюрбан…
— Кошмар! — произносит Лиза и удовлетворенно хмыкает: родинка над верхней губой получилась на славу, остается приспособить тюрбан, и можно ехать.
— Ты шикарна, — говорит Лунин, — только платье бы в такси не помять…
— Ты тоже ничего, на человека стал похож! — смеется Лиза и чувствует вдруг, что вечер удастся, уже пришел кураж, тело вибрирует, звенит, какая-то легкость и беспредельная жажда веселья, хотя еще ни глотка не выпила.
В таком платье если и пить, то шампанское, пусть от него у нее обычно быстро начинает болеть голова.
Она встает на колени прямо на кафельный пол. Рот женщины крепко сжат, но грудь чуть вздымается, тело оживает, существо стало дышать. До пояса женщина, потом существо. И никогда ей не узнать, откуда она тут взялась, может, Ольга наколдовала? Ниже пояса лучше не смотреть, чешуя в ней всегда вызывает брезгливость, когда Лунину хочется рыбы, то он вынужден чистить ее сам, пусть и делает это неловко и громко ругаясь. А у этой чешуйки еще крупные такие, как десятирублевые монеты, грудь холодная, почти ледяная, странно, что соски не скукожились от холода, не превратились в маленькие, замерзшие горошины, они у нее длинные, как виноград «дамские пальчики», только темного, с зеленоватым отливом, цвета. Вот что отличает эту женщину тире существо: у нее вся кожа с зеленоватым отливом, если Лиза сейчас потрогает ее сосок, то что-нибудь произойдет? Но что может произойти, ведь непонятно главное — снится ей это или нет. Страх потихоньку проходит, остается любопытство, а еще ей вдруг безумно хочется, чтобы плотно сжатые губы приоткрылись и вымолвили хоть слово, все равно, на каком языке.
Для новогоднего корпоратива Арбенин снял старый особняк в центре города, дела на тот момент шли хорошо, и журнал мог себе это позволить. Мраморная лестница, ведущая на второй этаж, а там большая полутемная зала с обязательной елкой. Их не узнавали или, по крайней мере, делали вид. Впрочем, Лиза и сама не могла никого узнать, бес или ангелы, неизвестно, кто постарался больше, но помещение было полно странных, непонятно чьей фантазией и почему порожденных героев и героинь.
— Хорошо, что ты не оделась панком! — шепнул ей на ухо Лунин, когда мимо них, держа в руке фужер с шампанским, проскользнул некто с ярким гребнем на голове.
А были еще пираты, кто-то надевший костюм из «Звездных войн», парочка куртизанок, гладиатор с отвислым пузом, но в шлеме, полностью закрывшем лицо, арлекины в обязательном домино, некто в длиннополом плаще и шляпе с высокой тульей — то ли маг, то ли колдун.
Лиза взяла с подноса бокал с шампанским, оно было полусладким, такое ей не нравилось, лучше сухое, брют, но пей, что дают, пузырьки попали в кровь, кровь понесла их в мозг и в сердце.
— Лунин, — сказала она, не оборачиваясь, — Лунин, пригласи меня танцевать!
Ей никто не ответил. Лиза обернулась и сквозь прорезь маски попыталась найти Павла, но фигуры во фраке нигде не было, свет в зале уже выключили, лишь елка сверкала огнями да кто-то из джедаев зажег бенгальские огни.
По спине поползли мурашки. Все было бы намного проще, если ее сейчас окружали бы не люди в костюмах, а обычные Пашины сослуживцы, многих из которых она хорошо знала в лицо, пусть даже и путалась в именах. Но тут было другое. Как сейчас в ванной комнате, с этой иллюзорной женщиной на полу, Лиза так и не может понять, жива она или нет, хотя ведь дышит, это хорошо заметно. А сама она уже сухая, будто и не была в воде, может, действительно не была?
И пахнет водорослями, а еще тиной. Душный, туманящий рассудок запах.
В ванной начинает мерцать свет, опять перепады напряжения, если он погаснет, то опять вернется страх, она это хорошо знает — еще с детства боится темноты. Когда Лунин в командировке и она спит одна, то всегда при свете, не при верхнем — включает ночник с его стороны, чтобы свет не мешал глазам, и пытается уснуть. И тогда, на маскараде, она потерялась лишь потому, что света не было, елочные фонарики да бенгальские огни не в счет. Встала посреди зала, пытаясь найти Лунина, но мужчина во фраке куда-то сгинул, зато к ней подскочил пират с повязкой на одном глазу и нагло заграбастал в объятия. Прижал к себе, закружил в танце — какой вальс, какая мазурка, нечто непотребное, совсем неподходящее для дамы ее кровей, ведь по одежде видно, что она из другого сословия.
Она оттолкнула его, второй фужер шампанского показался не таким сладким, а может, просто втянулась, да и возникло странное ощущение, что все ей сейчас безразлично, Лунин бросил ее, ушел куда-то, и опять хочется плакать. Прижаться бы к кому-нибудь, только какие-то они все страшные, она их боится, пусть и понимает, что это всего лишь маскарад, но знать бы, кто скрывается за масками.
— Пить! — вдруг прошептала женщина.
Лиза оцепенев смотрела, как та облизнула вдруг губы языком.
Ее надо положить удобнее, подумала она, может, вообще перенести в комнату и устроить на диване, хотя мне самой этого не сделать, но тогда кому? Не звать ведь соседей, тем более что и так знакомы плохо, а тут она представила, как звонит в соседскую дверь, ей открывают и слышат, что вот у нее в квартире, в ванной комнате, на полу, оказалось странное существо. Вроде бы вначале оно хотело ее, Лизу, утопить в ванне, но потом, непонятно как, само оказалось в обморочном состоянии и на кафеле. Так помогите мне перенести ее на диван…
Бред, после которого звонят в психиатричку.
— Потанцуем? — услышала она голос за спиной.
Человек тоже был во фраке, но еще и в плаще. Тот же рост, что и у Лунина, такой же цилиндр и манишка. Похожий жилет, но вот маска другого цвета, у Павла она была черной, а эта какой-то фиолетовой, хотя маску можно сменить, но вот плащ, хотя не в нем даже дело, а в том, с какой легкостью ее закружили в танце.
Танцевать Лиза умела, в отличие от Лунина. Еще в школе занималась бальными выкрутасами, пока не пришел переходный возраст и ей вдруг не втемяшилось в голову, что это стыдно, что свой пубертатный период она должна проводить совсем не так. Только ведь если ты что-то умела когда-то, то вряд ли забудешь. Тело сразу вспомнило нужные движения, от партнера исходило ощущение силы и уверенности, нет, это не Лунин, точно не Лунин. У нее уже кружится голова, еще фужер шампанского, не останавливаясь, не отрываясь от этого странного человека, почти что Лунина, но в каком-то лучшем, более совершенном исполнении. И хорошо, что она не видит его глаз, они лишь угадываются за узкими прорезями маски, ей и так кажется, что он снимает с нее сейчас это платье, расшнуровывает корсет и дальше, дальше…
— Пить! — снова раздался голос.
— Сейчас! — послушно сказала Лиза и зачем-то добавила: — Схожу за водой.
Только вот надо встать и повернуться к этому существу тире женщине спиной, а это боязно. Вдруг та лишь притворяется, что хочет пить, а на самом деле ждет момент, когда Лиза будет выходить из ванной, и тогда вскочит с пола и нападет на нее.
Лиза почувствовала, как у нее предательски начали слабеть ноги. Ей ничего не оставалось, как крепче вцепиться в партнера, почти повиснув на нем. Это был уже не вальс, а нечто более непристойное, хорошо, что темно и никто не видит. А еще она вдруг подумала, что ненавидит сейчас Лунина за то, что он не такой, как это его отражение, мямля, а не мужчина, в этом столько силы, страсти, уверенности. Тот же ее бросил, и бесполезно оглядывать залу, пытаясь отыскать Павла среди этого маскарадного вертепа, еще один фужер шампанского, четвертый, не слишком ли много?
И тут она понимает, что хочет. Это уже слишком, конечно, но она ничего не может с собой поделать. Лунин сам виноват, корсет сильно сдавливает грудь, хочется, чтобы его сняли. А еще это дурацкое платье… как они в XIX веке умудрялись постоянно ходить в такой одежде? И никогда она не поверит, что на балах ничего не случалось, ведь там были укромные комнатки, но пока снимешь такой наряд, то все желание пропадет. Эта комнатка тоже укромная, какой-то чуланчик, в который партнер ее вталкивает.
Лизу колотит, как и сейчас, когда она пытается выйти из ванной, не поворачиваясь к существу спиной, нащупывая рукой ручку, поворачивая ее и выскакивая в коридор, сразу же захлопывая дверь, как и тогда, на маскараде, он захлопнул ее, лишь только они оказались вдвоем, в тесном пространстве малюсенькой комнаты.
Ей ничего не оставалось, как встать на колени и широко открыть рот. И уже почувствовав в нем мужскую плоть, она вдруг засмеялась: ей незачем было сейчас даже думать о том, кто бы это мог быть, она и так знала.
— Где ты взял плащ, Лунин? — спросила она через смех, но потом снова плотно сомкнула губы.
Ответа не расслышала, да ей было и не до него.
Лиза зашла на кухню, налила в стакан воды и медленно пошла обратно в ванную. Вроде бы она закрывала дверь, но почему она приоткрыта? И нет ощущения, что там кто-то есть.
Рука начинает дрожать, расплескивая воду на пол коридора. Во рту пересыхает, она делает глоток и распахивает дверь.
На полу никого нет. Ванна полна воды, пена белой шапкой чуть ли не переваливается за края.
— Где ты научился так танцевать, Лунин? — спросила она, когда они опять оказались в зале.
Ее свеженакрашенный яркой помадой рот все еще был счастлив.
Павел ничего не ответил, а вновь привлек ее к себе, маскарад продолжался, значит, продолжались и танцы.
Она забилась в самый уголок ванной, между стенкой и стиральной машиной. Надо было что-то делать, Лиза больше не могла жить без Лунина.
На кафельном полу все еще был хорошо заметен мокрый след от тела то ли женщины, то ли существа, совсем недавно бывшего здесь, и вот куда-то пропавшего. Но Лизе уже было все равно.
2. В поисках гордости
Они были уже здесь, поджидая его.
— Садитесь! — сказал тот, что пониже, кудрявый, с толстыми, негроидными губами, закутавшийся от пронизывающего ветра, дующего со стороны открытого моря, в толстую, темно-серую, почти черную крылатку.
И добавил:
— Поесть надо перед дорогой!
Второй, чтоповыше ростом, высоколобый, с узким, желчным, наделенным тоненькими, аккуратно подстриженными усиками, лицом, недовольно фыркнул, но промолчал.
В более спокойные и академические времена Лунин легко бы догадался, что коротышка был Вергилием, а высоколобый и с усиками — Орфеем. Или, по крайней мере, оба могли претендовать на то, чтобы стать ими в каком-то уже новом своем воплощении.
Но сейчас ему было не до того, хотя ад, судя по всему, был рядом. И дорога в преисподнюю проходила как раз тут, по краю бухты, где он бывал ежедневно. Только ведь если не знаешь пути, то можно и заблудиться или просто не догадаться, куда свернуть, в какую расщелину шмыгнуть, вползти ящерицей, проскользнуть змеей, другое дело, когда с проводником, а сейчас их целых два.
— Ну же, — продолжил кудрявый, — подкрепиться-то надо на дорогу!
Высоколобый хмыкнул и вдруг начал декламировать:
На досуге отобедай
У Пожарского в Торжке,
Жареных котлет отведай
И отправься налегке…
— Давно это было! — сказал человек в крылатке.
Лунину стало не по себе. Мир явно распадался на части, которые вряд ли можно было соединить в единое целое. Время опять стало чем-то абстрактным, возможно, что и несуществующим. Вергилий и Орфей смотрели на него и странно улыбались. Первый наконец-то раскрыл дорожный сундучок и достал из него пару бутылок вина, жареную курицу, салфетки и приборы. А еще там был хлеб.
При его виде у Лунина закружилась голова и началось обильное слюноотделение.
— Не стесняйтесь! — насмешливо сказал человек с усиками и добавил: — Что вы на нас так странно смотрите?
Лунину хотелось спросить, почему именно они, но он уже набил рот курятиной и хлебом и не мог вымолвить ни слова.
— Все просто! — сказал кудрявый.
Второй продолжил без всякой паузы:
— Когда тебя убивают на дуэли…
— Ты попадаешь в чистилище… — вновь заговорил первый.
— Только это неправильно! — задумчиво произнес второй.
— Почему? — прожевав, спросил Лунин.
— Кто ответит? — это спросил первый.
— Ты, — сказал высоколобый и желчный, — по праву старшинства.
— Чувство собственного достоинства, — произнес Вергилий, — есть оскорбления, которые можно смыть только кровью!
Лунину хотелось сказать, что это нецивилизованно, что не бывает такого, когда тебе настолько унизительно, что хочется взять да и убить кого-нибудь, при этом самому подвергаясь опасности, есть ведь другие возможности и способы, принятые в том мире, из которого сам он родом. А тут Вергилий, Орфей и где-то поблизости ад…
— В этом ваше несчастье, — сказал Орфей, — вы не уважаете самих себя, может, хоть ты тут, на острове, что-то понял…
— Про чистилище, — наконец-то осмелился сказать Лунин, дожевывая крылышко, — почему именно в нем?
— Не доросли до ада! — рассмеялся второй.
— Или слишком хороши для него! — добавил первый.
Спикировала чайка и прямо из рук жадно вырвала у Лунина последний кусок.
Павлу вдруг стало казаться, что вот-вот как на землю начнет спускать небесное воинство: все эти ангелы и архангелы, не те, что некогда пребывали в святости и этим заслужили свой высокий чин, а некогда согрешившие, но все равно посланные сейчас ему на помощь, только вот от кого защищать и чему помогать?
— Ветер начинается, — сказал второй, — пора бы уже в дорогу…
— Вырин, — сказал Лунин, — мне надо просто найти Вырина…
— А ведь я его знал, — сказал толстогубый, — еще в той, земной, жизни! Только имя было другим, но имена мало что значат, увидишь своего Вырина, не сомневайся!
К первой чайке прибавилась еще парочка, и с громким гвалтом они дотерзывали остатки Лунинского пиршества, клекоча, задирая клювы в небо, взмахивая крыльями, выдирая хлебные крошки и ошметки куриной кожи друг у друга.
— Но он точно там? — спросил Лунин.
Ему никто не ответил, берег был пуст, в животе опять свело от голода.
Но он знал, что они были здесь, не могли ведь так быстро исчезнуть, бросить его, оставить в полном, никчемном одиночестве. Если к чему и можно привыкнуть в этой жизни, то лишь не к этому чувству, которое разъедает, как кислота, жаль, что он может вспомнить сейчас, какая, соляная или серная, да любая кислота ведь сжигает, и не только кожу, плоть и глаза, но и душу. Выжженная душа, вот что произошло с ним за эти недели на острове, и если на самом деле хоть кто-то поможет ему найти Вырина и понять, что произошло с ним, то он спасен, потому как тогда он будет знать, как не надо ему вести себя в этом состоянии, когда от тебя самого уже осталась лишь тень.
А Вергилий это или Орфей — да какая разница, хотя он предпочел бы в спутники первого, тому уже случалась быть проводником, второй, правда, тоже бывал там, но скорее уже по призванию.
Надо было понять, куда идти сейчас, где этот вход, о котором они оба говорили ему еще несколько минут назад. Видимо, действительно там, в дальнем конце бухты, между скал, там много расщелин. Как-то он уже заглядывал в парочку из них, но никакого пути не было. Скальная полость, мокрые стены, покрытые морскими уточками и еще какими-то моллюсками, разбегающиеся при его появлении малюсенькие крабики, но ведь таких расщелин там уйма, он заглянет в одну, в другую, в третью, может, да и обрящет то, что пытается найти.
Он шел по гальке, ступал по песку, небесное воинство хлопало крыльями, пытаясь сотворить над ним защитную завесу. До него вдруг стало доходить, что с самого начала своего пребывания здесь он действительно находился под покровительством кого-то, чье имя обычно старался не произносить. И не из неверия, хотя верующим назвать себя тоже не мог. Просто Лунин всегда был убежден в одном: существует лишь то, что ты точно знаешь, можешь представить себе, даже потрогать руками. Вот Лиза — она существует, он в этом убежден, хотя сейчас он способен усомниться даже в этом. А есть ли Вырин…
Да, там, наверху, на маяке, лежат тетрадки, в которых тот вел свой дневник, но действительно ли это дневник Вырина?
Он был уже у края бухты, внезапно впереди мелькнул плащ-крылатка, небесное воинство сомкнуло ряды, небо наполнилось таким ярким светом, которого Лунину еще не доводилось видеть.
В поисках гордости и чувства собственного достоинства — вот зачем он оказался здесь. Ангельские крылья зашумели, будто соглашаясь с этой его мыслью, ветер опять нес с севера волну за волной, они наскакивали на берег, разбивались об него, разлетались мириадами брызг. И все те же наглые чайки пока еще летали над поверхностью моря, но вскоре они исчезнут: куда, интересно, чайки деваются в шторм?
А чем отличается гордость от гордыни? В уже полубезумном сознании Павла эти оба понятия слились в нечто единое. Минотавр опустил голову, острые кончики рогов смотрели прямо на Лунина, хорошо тренированные, с накачанными, выпуклыми икрами ноги чудовища, будто это были ноги футболиста или бегуна-стайера, твердо стояли на той грани, что отделяла море от берега, на самой полосе, где песок переходил в гальку. Сейчас он бросится, издав победный рык, хотя это может быть просто торжествующий вопль. Опять перед глазами мелькнул плащ-крылатка, ближайший к земле ангел распростер над Луниным крылья, укутав его в появившуюся тень.
Чувство собственного достоинства, а еще необходимость любви. Гордость от того, что ты человек. И понимание собственного несовершенства перед всей громадой и непостижимостью мира, который сейчас сжался до размеров этого крохотного островка, затерянного где-то в океанских водах.
Человек в крылатке исчез в одной из расщелин. Второго не было видно, хотя Лунин слышал его песню, что вдруг напомнила ему все те звуки, к которым он уже привык на острове. В ней были голоса дельфинов и китов, сладость и нега морской девы, да и музыка самого этого места — его земли и скал, деревьев, травы, еще не тронутых осенью цветов, а главное, он вдруг услышал и свой голос.
Лунин подошел к расщелине и последовал за Вергилием.
Было темно, но вдруг впереди появился свет. То ли фонарь, то ли кто-то зажег свечу. Темно и тихо, лишь капала вода со свода. Внезапно тень мелькнула над его головой, а потом что-то задело лицо. Крыло летучей мыши, наверное. Лунин вдруг вспомнил, как летом, вечерами, когда они с Лизой отправлялись погулять перед сном, в теплых потоках предзакатного воздуха, в тот час, пока еще не стало совсем темно, но на небе уже появились первые звезды, да и луна показала свое лицо, с толстых и старых деревьев, которыми был засажен двор, вдруг срывались невнятные тени, проносящиеся прямо возле их лиц. Лиза обычно вскрикивала, хотя твари этим ничем не угрожали ей, как и сейчас Лунину. А потом деревья спилили, они стали совсем старыми и гнилыми изнутри, после одной грозы, когда ветер будто сошел с ума, самое большое дерево вывернуло из земли с корнями, оно рухнуло, придавило чью-то припаркованную машину, хорошо еще, что никто не пострадал. И тогда во двор приехали люди с бензопилами, веревками и топорами, вначале они убрали упавшее дерево, а потом очередь дошла и до тех, что еще были живы и чьи верхушки порой достигали третьего, а то и четвертого этажей.
Двор стал пустым, только корни, корчевать которые было долго и затратно, но потом и до них добрались, уже на следующий год. Получившуюся площадку закатали в асфальт и устроили на ней автостоянку, и никаких летучих мышей больше не было.
Голос Орфея смолк, как давно уже затих и рев Минотавра.
Крылатка то возникала в нескольких метрах от Лунина, то опять пропадала, будто ее никогда и не было, будто это всего лишь сон, морок, наваждение, галлюцинация истощенного Лунинского сознания.
Путь стал удобным, можно было идти, выпрямившись во весь рост, только иногда цепляясь за стены, когда слишком уж круто ход устремлялся вниз. Становилось все жарче, Лунин начал думать о том, что зря он впутался во всю эту историю: ну найдет он Вырина, только вот что он скажет ему, да и потом, так ли того обрадует эта встреча.
Ведь каждый сам выбирает свою судьбу…
Хотя иногда бывает и наоборот — судьба выбирает тебя, и ты просто должен следовать ей, как это говорится: делай что должно, и будь что будет…
И не стоит понимать то, что за гранью постижимого, может, правда надо лишь верить.
Летучие мыши проносятся мимо базальтовых стен, умудряясь не затронуть крылами каменной поверхности. Ход повернул влево, потом вновь приходится идти направо, если это и есть дорога в ад, то нельзя сказать, что она очень удобна. И эта жара, если бы так было на поверхности, то это были бы тропики. Вокруг росли бы пальмы и всякие экзотические растения, а море кишело бы яркими рыбами и рыбками, как на коралловых рифах, хотя и рифы бы тут были. Только это все опять морок, наваждение, галлюцинация, скорее всего, что никакого Вырина нет, он просто пригрезился Лунину, по крайней мере, та, последняя, часть его дневника.
А живой, настоящий Вырин давно уже покинул остров, перебрался на материк, нашел свою Татьяну и живет с ней счастливой жизнью, ведь чего мы все хотим? Именно счастья, ну еще и уважения к самим себе, только вот с этим бывает намного хуже, потому как мы потеряли чувство собственного достоинства, кто сказал ему об этом, Вергилий или Орфей?
Да какая разница! Если ему суждено выбраться отсюда живым, то он сделает все, чтобы жизнь его стала иной. Как писал тот, что идет сейчас впереди в темно-сером, почти черном плаще-крылатке?
«Никому
Отчета не давать, себе лишь самому
Служить и угождать; для власти, для ливреи
Не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи;
По прихоти своей скитаться здесь и там,
Дивясь божественным природы красотам,
И пред созданьями искусств и вдохновенья
Трепеща радостно в восторгах умиленья.
Вот счастье! вот права...»
Внезапно подземная тропа обрывается. Слышится шум воды, хотя реки не видно. А может, это море пробралось сюда, в самую глубь земли? И провожатого нет, он исчез, растворился в темной глубине чистилища. Вот где он сейчас, в том самом месте, где отвисают души грешников, ждут своей участи, зовут его с того берега, множество голосов долетает до него, и чего-то все хотят сказать — то ли просят, то ли убеждают.
И раздается голос, который кажется знакомым, хотя прежде он его и не слышал.
— Иди обратно, Лунин, — кричит кто-то ему с того берега, — тут нет места живым!
«Ты мертв, Вырин?» — хочет спросить он, но рот не открывается. Чья-то мощная рука крепко зажала его, да так, что Лунин не может дышать.
А потом его несут обратно, потому что идти самому больше нет никаких сил. Кто впереди, а кто сзади? Где Орфей, а где Вергилий? Один ведь исчез, бросил их, но сейчас вновь объявился, будто решив, что негоже оставлять Лунина на растерзание злобным тварям, обитателям геенны огненной, у каждого должен быть шанс на спасение, так пусть этот недотепа использует его, может, что-то да изменит в своей жизни.
Его выбрасывают из расщелины, и он вновь оказывается на берегу. Смерть прошла мимо. Что-то еще должно произойти. Ему кажется, что Лиза склоняется над ним, вот ее волосы касаются его лица, он чувствует такой знакомый и родной запах, губы ее приоткрываются, и ни звериного оскала, ни скользкого змеиного язычка… она пахнет любовью, только вот где она сейчас, та, настоящая, что во плоти?
Небесное воинство рассеялось, лишь несколько чаек продолжают барражировать над волнами, подстерегая случайную добычу.
Дата добавления: 2015-09-10; просмотров: 25 | Поможем написать вашу работу | Нарушение авторских прав |