Студопедия  
Главная страница | Контакты | Случайная страница

АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатика
ИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханика
ОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторика
СоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансы
ХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника

Меч между мной и тобой. Телефонный роман

Читайте также:
  1. IX Международный асинхронный турнир «Золотая осень» завершен!
  2. IX. Произнесите слова, соблюдая различие между звуками по степени открытости.
  3. Uuml;1. Возможность совмещения реагирующих между собой ингредиентов.
  4. XI Международный фестиваль - конкурс
  5. А Ваше самое большое удивление при чтении романа?
  6. А есть связь между вашими картинами, книгой и песнями?
  7. АБРАМОВИЧ РОМАН АРКАДЬЕВИЧ
  8. Алмазы, «международный терроризм» и новые способы управления глобальными рынками
  9. АНТАГОНИЗМ МЕЖДУ НОВОЙ И ДРЕВНЕЙ КОРОЙ
  10. Аратта междуречья Дуная и Днепра

Георгий Баженов

Опять приехал Петр. Третий год он приезжает в Москву, снимает квартиру, два-три месяца живет свободно, водит ее в театры, в кино, в рестораны, никогда не хамит, даже если она бывает у него дома, всегда спокойный, внимательный, выдержанный, так и веет от него порядочностью и честностью. Но ей с ним скучно.
Петр живет в Мурманске. Она знает, что он моряк, но никогда не расспрашивает его о работе; в год их знакомства, когда ей исполнилось семнадцать лет, он, видимо, несколько не рассчитал, много рассказывал о своих плаваниях, и главное, что она уяснила, это его вечная тоска по суше и вечная боль от измены жены: пока он плавал, жена увлеклась его лучшим «другом», которого он с тех пор вычеркнул из своей жизни. Ей было семнадцать лет, и она скучала, слушая про измены, про работу, ни того, ни другого она еще не знала, ей с самого начала показалось скучно разговаривать с ним, верней — скучно слушать его житейски-будничные рассказы, и если она потянулась к нему, то только по одной причине: он был взрослый, на тринадцать лет старше ее, и, несмотря на это, признал ее тоже взрослой, такое с ней случилось впервые. Ребята-ровесники казались ей маленькими, а потому глупыми и грубыми, а может, наоборот — они были глупые и грубые, а потому — маленькие, в общем — с ними ей не было интересно, хотя в общении с ними она и была сама собой — раскованная, веселая, даже нахальная немного, немного хамоватая, немного развязная, но это оттого, что с ними она была как рыба в воде, в своей стихии; другое дело, что они не интересовали ее как мужчины, как представители «мужской половины», к которой ее тянуло давно, тревожно и неудержимо. Но взрослые мужчины еще, как говорится, не вгляделись в нее, к семнадцати годам она, в отличие от своих подруг, была больше девочкой, чем девушкой, и вот случайно в парке познакомилась с Петром, который почувствовал в ней нарождающуюся женственность, был ее первооткрывателем. Он тогда решил про себя: я подожду, буду ждать год, два, сколько угодно, из этой девочки вырастет женщина, которая будет предана мне, я воспитаю ее, она будет только моей, это не то что связываться с женщиной, которая давно идет отравленным житейским путем, которая не ведает ни чистоты, ни святости, а думает лишь о деньгах и тайных утехах, — к черту все. Вот из этой девочки и получится настоящая жена, я подожду.
Он приручил ее к себе. Познакомился с родителями, официально вошел в семью как жених и будущий муж и вот приехал снова, такой уравновешенный, спокойный, порядочный, приехал, чтобы наконец увезти ее с собой в Мурманск — после свадьбы, которая должна состояться через месяц.
А ей было скучно с ним.
И когда он обнимал ее или целовал (теперь это позволялось), она ничего не испытывала, кроме легкого отвращения к самой себе, и руки ее, которые невольно поднимались и ответно обвивали его шею, были безжизненны и вялы. Он не обижался, не тревожился, не корил ее, принимая холодность за неопытность и чистоту, она еще не женщина, думал он, откуда быть страсти, нежности, томности, все впереди, он даже радовался про себя: Господи, в наше время, когда черт знает что творится кругом, — и такая неискушенность, чистота, двадцать лет, а как ребенок, ей-богу, и сколько счастья, должно быть, ожидает их в семейной жизни, когда она проснется, отзовется на его любовь и будет верна ему, потому что с самого начала он не сделал ни одной ошибки, не оскорблял, не унижал, не принуждал ее ни к чему, а в женщине, верил он, долгие годы, если не всю жизнь, живет воспоминание-благодарность или воспоминание-унижение от того, как ей пришлось стать женщиной. В это он верил свято.
И только в одно не мог поверить: что ей с ним скучно. Мужчина, моряк, столько всякого пережил, рассказывает ей подробно, долго, а она вдруг скажет: «Опять об этом. Скучно, Петя». О каком-нибудь трудном плавании он рассказывает так, что самому становится не по себе: и гордость за товарищей, и жалостливое участие к ним переполняют душу, а она опять, в самый неожиданный момент: «Скучно, Петя». Даже если о загранице начинает говорить, о Дании, Японии, Индии, всего себя наизнанку выворачивает, она остановится, посмотрит на него: «Япония или Индия — ты только о себе рассказываешь, о своей тоске. Неинтересно все это, Петя...» И что больше всего поражало Петра — несоответствие ее образа, который жил в его душе, и этих пустых, взрослых, безразличных глаз, которыми смотрела на него двадцатилетняя девушка. Или он чего-то не понимал в ней?
Она была чиста и непорочна, думал он, отсюда внешняя холодность, просто она не проснулась, она еще спит, слава Богу, именно такая жена и нужна ему: он, только он должен пробудить ее к чувственной женской жизни, и тогда судьба неминуемо наградит их семейным счастьем.
В семнадцать лет она еще училась в школе, а теперь, в двадцать, работала секретарем-машинисткой в райздравотделе. Все это не имело, конечно, никакого значения: через месяц они уедут в Мурманск, Петр будет плавать третьим помощником капитана, она станет домохозяйкой, а если захочет — поступит в медицинский (Петр ей поможет): у нее всегда была мысль, не мечта, а именно мысль — стать врачом, желательно детским, отчасти потому она и работала в райздравотделе — чтобы помогли при поступлении в институт, снабдили всякими справками, характеристиками и рекомендациями (что ей и обещали, конечно). Работала она хорошо, отличалась грамотностью и исполнительностью, не была ни кокетливой, ни развязной с посетителями, скромная, сдержанная, для кого-то даже симпатичная, а в общем — обыкновенная, но приятная на вид, с мягкой нежной улыбкой, с задумчивыми серо-голубыми глазами, с опаленными белесостью легкими пушистыми волосами, которые после мытья сами собой вились, рассыпаясь по спине влажными отяжелевшими волнами.
Казалось, весь облик ее источал мягкость и нежность, и это было гораздо важней красоты, яркости, броскости — в облике ее читался как бы видимый залог того, что из нее вырастет верная, сердечная жена, не способная ни ко лжи, ни к лицемерию, ни к тайной корысти, ни к умерщвляющему душу эгоизму.
Звали ее Аленой.
В тот вечер Алена лежала у себя в комнате поверх одеяла прямо в платье, то ли скучала, то ли грустила, слушала пластинки, которых у нее было несметное количество, — подарки Петра: нравились ей Элвис Пресли, Луи Армстронг, Элла Фицджеральд и все остальное в таком же духе: грустное, затаенно-чувственное. Душа ее, когда она слушала Элвиса Пресли, исходила непонятным томлением: кажется, все уже решено, вся жизнь впереди известна и понятна (она выходит замуж), но в то же время...
Зазвонил телефон. Алена, не вставая, лениво протянула руку (уверенная, что это Петр), подняла трубку:
— Алло?
— Сколько время?
— Что-что? — не поняла Алена.
— Сколько время, тетя?
— Алло, кто это? — растерялась Алена, не понимая, кому может принадлежать детский голос. И в это же время начала быстро вспоминать, у кого из родственников есть маленькие дети.
— Тетя, ско-о-олько время?
— Не «сколько время», — поправила Алена, — а «который час».
— Ну-у, сколько время, тетень-ка-а?..
Алена взглянула на часы.
— Восемь часов десять минут. Алло, а кто это?
— Это Алик. Спасибо, тетенька. А вы где, тетя, в телефоне сидите, да?
— Нет, не в телефоне, — улыбнулась Алена. — А кто ты такой, Алик? Чей?
— Я еще маленький. Папа Алексей, а мама Марина у меня, знаете?
— Алексей и Марина... — задумалась Алена. — Нет, не знаю.
В трубке послышалась как бы легкая борьба, детский писк: «Ну, папка... У, папка, плохой какой-то... не буду тебя любить...» — и раздался густой мягкий голос:
— Алло...
— Да, да!
— Девушка, извините, пожалуйста. Сын балуется телефоном, видно, случайно набрал ваш номер. Без конца «сто» набрать хочет — время узнать, а получается Бог знает что...
— Да ничего, ничего, — поспешила Алена. И почувствовала: ей хочется еще и еще слышать этот голос, было в его звучании что-то приятное, волнующее.
Он замешкался на секунду. А она словно ждала дальнейшего разговора, не клала трубку.
— Вы любите Элвиса Пресли?.. Я слышу, он поет у вас.
— Люблю, — ответила она.
— Похоже, у нас с вами одинаковые вкусы... — Голос его зазвучал несколько игриво (говорить хоть что, лишь бы говорить, лишь бы не оборвалась ниточка разговора). — А знаете что, — вдруг с подъемом предложил он, — давайте познакомимся? Это ведь интересно — познакомиться вот так, по телефону. Как вас зовут?
— Но ведь вы женаты, — сказала она.
— А вы, значит, не замужем? — Чувствовалось, он там улыбается. — Приятная новость.
— Не радуйтесь. Через месяц у меня свадьба.
— Поздравляю! Значит, будем с вами на равных: вы — жена, я — муж.
— С одной лишь разницей: вы — не мой муж, я — не ваша жена.
— Именно поэтому нам и надо познакомиться. Терять ведь нечего, чего тогда бояться?
— Странный вы какой-то... Сидите у себя дома, рядом сын...
—...и жена рядом. На кухне.
— Вот видите, и жена дома, а вы хотите познакомиться с неизвестной девушкой.
— А вы ведь тоже не против хотя бы поболтать со мной. Если бы не так — вы бы давно бросили трубку.
— Ну, я... Я, может, из любопытства, может, мне делать нечего, я ведь ничем не рискую... Вы не знаете, кто я, где я, и никогда не узнаете. Мне можно и поболтать с вами. А вот у вас рядом сын, жена... Как это вы не боитесь, ей-богу?
— Если ваш муж будет бояться вас, а вы — его, лучше сразу забудьте о свадьбе.
— Ну, не в том смысле, что прямо бояться... Вам же должно быть совестно, что вы при жене заводите такие разговоры...
— А мне не совестно, я ничего плохого не делаю. И скажу вам откровенно, — он стал говорить тише, — скоро сюда войдет жена, и, если вы сейчас не дадите свой телефон, мы навеки расстанемся. А зачем? Какой смысл? Почему бы нам не поболтать иногда? Дружески так, а? Кстати, жена моя уже идет... — Он перешел почти на шепот.
Несколько секунд Алена колебалась, потом, будто перед глубоким нырком, вздохнула и назвала номер телефона.
— Запомните? — спросила насмешливо.
— Склерозом пока не страдаю. А как вас зовут?
— Алена.
— А меня Алексей.
— Я знаю. Ваш сын назвал вас. И вашу жену. Так что если что, буду жаловаться Марине...

Он позвонил ей через несколько дней. Она, честно говоря, уже не ждала его звонка. Если бы он хотел, то позвонил бы сразу на другой день. А сегодня, видно, делать нечего — вот и вспомнил о ее существовании.
Она разговаривала с ним сухим тоном, гораздо суше, чем в первый раз.
Он спросил:
— Вы что, обижаетесь на меня?
— Разве я уже могу, — она подчеркнула «уже», — обижаться на вас?
— Но что-то голос ваш сегодня... Может, вы болеете?
— Нет, я здорова. Просто я думаю, наш разговор никому не нужен — ни вам, ни мне. Давайте на этом закончим все.
— Ах, ах, какой холодный, строгий тон... А между тем сколько вам лет, Алена? Семнадцать? Восемнадцать?
— Какое это имеет значение? Ну, скажем, двадцать. Дальше что?
— В этом возрасте настроение у девушек очень переменчиво. Вчера — одно, завтра — другое...
— Откуда вы знаете?
— Опыт, дорогая девушка.
— А вы, оказывается, грубиян. Я думала, вы совсем другой...
— Извечная ошибка женщин. Сначала они напридумывают о нас Бог знает что, потом разочаровываются. Вы еще в женихе не разочаровались, Алена? Кстати, как его зовут?
— Ну, это вам совсем не обязательно знать. И вообще наши с ним дела никого не касаются.
— Значит, до свидания?
— До свидания...
— Жаль... Я-то думал, вы девушка умная. Во всяком случае — мне показалось так. И я подумал: почему бы не поболтать с умной современной девушкой? Что нам мешает? Оказывается, мешает обычная наша глупость.
— Вы самокритичны. Я себя глупой не считаю.
— Но это же видно и слышно — вы глупая, маленькая, но уже — поверьте — несчастная. Почему? Потому что вы собираетесь замуж, а вовсе этого не хотите — и вот страдаете. Это во-первых. Во-вторых, вы сами не знаете, чего хотите, и от этого страдаете еще больше. В-третьих, вы и разговаривать со мной стали, потому что глубоко в душе у вас спрятана надежда: а вдруг?.. Вдруг что-то случится, что-то изменится, и вы все-все поймете в жизни, и станете по-настоящему счастливой?! Хотите, буду вашим духовным учителем?
— Откуда в вас такая самоуверенность?
— Опыт, дорогая девушка.
— Сколько же вам лет? И прошу вас — не называйте меня «дорогой девушкой».
— Угадайте... Хотя — скажу: двадцать три.
— Ой, рассмешил меня! Двадцать три — и чего-то воображает о себе...
— Имей в виду, я отец семейства. И потом — три года в нашем возрасте — это ой-ей-ей... Ты еще только начинаешь входить в круги ада, а я, можно сказать, давно барахтаюсь в них.
— Жалуешься?
— Констатирую факт. — Явственно было слышно, как он усмехается в трубку. Но почему? Потому что смеется над ней или просто у него такая привычка — подтрунивать над людьми?
— Странный ты какой-то... — сказала она. — Я сейчас представила тебя... Мне кажется, у тебя ноги нет.
— Чего-о?! — Он залился таким веселым смехом, что Алена невольно улыбнулась. — О Господи! — смеялся он. — У меня ноги нет? Ну, ты даешь!
— А чего ты тогда злой? Когда у человека дефект, он всегда людей подковыривает.
— Если честно, у меня травма души.
— Ну да?!
— Точно. Я стараюсь, чтобы девушке скучно не было, а она говорит: вы инвалид. Ты протаранила мне душу.
— Слушай, ну ты и свистун, а? Как тебя только жена терпит?
— Не терпит, а любит, боготворит.
— Вот бы она послушала, как ты с другими по телефону треплешься.
— А что? Она знает, что я ветреный. У меня, понимаешь ли, ветер в голове. Мне все можно.
— И не стыдно?
— Не-к. Лучше я в открытую буду такой, чем спрячусь, как улитка в ракушке. А то потом начнете выковыривать оттуда палкой.
— Больно ты всем нужен!
— Всем не всем, а кое-кому нужен. Алику, например, — сыну. Жене. Тебе вот нужен.
— Прямо так и разбежалась!
— А что? Я очень даже удобный для тебя. Взять от меня можно много, а взамен — шиш.
— Чего от тебя взять-то?
— А поговорить с человеком — разве мало в наше время? Ну-ка, вспомни, с кем ты можешь поговорить искренне? С женихом можешь?
— Это не твое дело.
— А с родителями?
— Тоже тебя не касается.
— Подруг у тебя нет. Угадал? Остается один Алеша.
— Кто это? Ты, что ли?
— Я.
— Ой, держите меня, я падаю! — рассмеялась Алена. — Я такого хвастуна в жизни не встречала.
— И не встретишь. А хочешь, предреку нашу судьбу?
— Нашу? Не смеши.
— Мы встретимся, потом ты меня бросишь, выйдешь замуж, но всю жизнь будешь вспоминать меня...
— Как бы не так.
— Впрочем, возможны варианты. Например, не ты, а я тебя брошу.
— Еще не виделись, а бросать собирается.
— Замуж не раздумала выходить?
— Так я тебе и рассказала все!
— А чем тебе, собственно, не нравится жених?
— С чего ты взял, что не нравится?
— Нравится? Врешь! — твердо сказал Алексей. — Угадал? Только честно?
— Ничего я тебе не скажу. Ты кто такой, чтобы я тебе докладывала?
— Я? Твой друг и учитель — Алеша.
— Вот что, друг Алеша, я устала.
— Вас понял, перехожу на прием. Когда позвонить в следующий раз?
— Не надо звонить. Ни в следующий, ни в какой другой раз. Ни к чему.
— Тогда обнимаю. Какие у тебя губы — полные, мягкие, тонкие?
— Ого! — невольно усмехнулась Алена. — Ну, положим, мягкие. Дальше что?
— Целую тебя в мягкие губы! — И повесил, нахал, трубку.
Весь следующий день ее томила странная тоска. Казалось бы, все хорошо, Петр приехал за ней на работу, сидел в райздравотделе серьезный, вежливый, лишних вопросов не задавал — не мешал работать: Алена печатала на машинке. Несколько раз выходила из кабинета Нина Васильевна, заведующая отделом, улыбалась Петру: «Не боитесь, Петр Валентинович, увозить нашу Алену из Москвы? Ведь там кругом моряки, отобьют...» В ответ он тихо улыбался, посматривал на Алену: слышишь, мол, что говорит Нина Васильевна? Разве такое может случиться с нами? Алена только ниже склонялась над машинкой, как будто выискивая в тексте ошибки. Она еще ничего не знала, ни любви, ни измен, но в этот момент ей хотелось изменить Петру. Просто так. Назло. Она сама не понимала, чего ей хочется. Она терпела Петра, потому что мечтала об одном: совершенно изменить свою жизнь. Больше всего ее угнетала жизнь рядом с родителями. Надоели их нотации, наставления. Их страх за нее: с ней обязательно должно что-то случиться — ужасное, непоправимое. Последние три-четыре года это ощущение, как меч, висело над всей их семьей. Отец ненавидел ее друзей, всех этих Стасов, Эдиков, Аликов, Нориков.
Он постоянно ждал от них какой-нибудь пакости. Блат, жаргон, курение, тряпки, прыщи, длинные ноги, сутулые спины, бегающий взгляд... Что за поколение такое? Бывший спортсмен, отец всегда смотрел людям в глаза; в свои пятьдесят пять лет был подтянут, строен, опрятен, не пил, не курил. В мужчинах любил основательность и порядочность. Что ему, кстати, и нравилось в Петре. Кроме того, Петр знал жизнь, многое повидал, через многое прошел, — чем он плох для Алены? У отца была теория: девушка должна выходить замуж как можно раньше, рожать детей, воспитывать их, а не идти в люди, не познавать так называемую жизнь, которая для девушек кончается тем, что они идут по рукам, теряют идеалы, разочаровываются в любви, не рожают детей, плюют на родителей... А мать? Мать всегда, всю жизнь была под пятой у отца. Что отец сказал — закон для семьи. Осторожные движения, грустный взгляд, кроткие глаза — вот что взяла от матери Алена. Внутреннюю тоску тоже, наверное, у нее позаимствовала. Иначе как понять, почему при внешней благополучной жизни Алене так плохо?
После работы Петр повел Алену в театр. Иногда ему удавалось достать билеты на спектакли в хорошие театры — МХАТ, Малый, «Современник», однако больше других он любил театр «Ромэн». Балаганность «Ромэна» раздражала Алену, дешевые ходы и неприкрытая мелодрама еще больше портили дело, но она уступала Петру. Уступала, потому что любила само звучание цыганских голосов, их напевность, щемящую грусть и томность движений. В театр она ходила, чтобы услышать три-четыре песни. Действие ее не интересовало. Совсем другое происходило с Петром. В жизни спокойный, уравновешенный, хладнокровный, он любил в «Ромэне» горячность, зажигательность, стихию цыганской бродячей жизни, глаза его накаленно горели, ладони начинали заметно потеть (Алена ощущала это — Петр всегда держал ее руки в своих), а ноги в такт музыке непроизвольно выбивали ритм. Случалось, зрители делали им замечания, и в эти минуты Алена испытывала искренний стыд за Петра.
Но что было делать? Она дала согласие выйти замуж. Потому что жить с родителями — еще большая тоска. Нужно резко изменить жизнь. Раз и навсегда.
К тому же Алена считала себя некрасивой.
И это делало ее очень несчастной.
В театре, когда она взглянула на себя в зеркало, она чуть не расплакалась от досады. Собственные глаза показались ей плоскими и холодными, волосы лоснились, и следа не было от их обычной пышности. Алена перехватила в зеркале взгляд Петра — он откровенно любовался ею.
Неужели вот этот человек — ее будущий муж?
Весь спектакль она сидела, как будто ее окатили холодным душем. Даже страстные, томные песни цыган не задевали ее, как обычно.
— Ты не заболела? — шепотом спросил Петр.
Вместо ответа она помотала головой.
Она смотрела вперед, на сцену, но почти ничего не видела. Хотела она того или нет, но в ушах у нее все время звучал голос Алексея. Думать и вспоминать о нем было совершенно бессмысленно, она понимала это, но ничего не могла поделать с собой: думала, вспоминала, вслушивалась в его голос... Что в нем было особенного? Что вообще хорошего или умного сказал Алексей? Да ничего. Просто он разговаривал с ней свободно, весело, наплевать ему было на какую-то там Алену, что хочу — то и говорю, и даже, нахал, «поцеловал» ее в губы (она улыбнулась невольно). Почему-то Алене представилось, что целуется он совсем не так, как Петр, не с мнимой осторожностью, а грубовато, по-свойски, запросто. Она покосилась на Петра. Он сразу почувствовал ее взгляд, спросил:
— Что?
— Я выйду, хорошо?
Он наклонился к ней.
— Тебе плохо? Может, выйдем вместе?
— Нет, — прошептала она. — Я одна. На несколько минут.
Он кивнул, выпустил ее руку из своей; она встала и вполунаклон заскользила между рядами.
В фойе Алена подошла к телефону-автомату, набрала домашний номер.
— Да, — густо прозвучал голос отца.
— Папа, это я. Мне никто не звонил?
— А Петр уехал к тебе. На работу.
— Я знаю. Больше никто не звонил?
— Нет. А что случилось? Где Петр?
— Да ничего не случилось. Петр здесь, со мной. Мы в «Ромэне».
— Ясно. Привет морскому десанту!
— Какому еще десанту?
— Шучу, шучу, Аленка. Петру привет передавай!
Алена повесила трубку.
Странно, что она надеялась, будто Алексей позвонит. Ведь сама сказала — не звони. Ни к чему. А он взял, нахал, и поцеловал ее. Ну надо же! Она улыбнулась. Подошла к зеркалу. «Какие у тебя губы — полные, мягкие, тонкие?» Какая наглость, а?! Она смотрела на себя в зеркало и улыбалась. Почувствовала, кто-то пристально наблюдает за ней. Оглянулась. Женщина-контролер — с программками в руке — заискивающе улыбнулась Алене, как будто ее поймали на месте преступления.
— Простите, случилось что-нибудь? Я могу помочь?
— Нет, нет, ничего... — забормотала Алена, быстро поправила волосы и направилась в зал.
Когда села в кресло, Петр взял ее руку в свою, прошептал:
— Все в порядке?
И опять вместо ответа Алена мотнула головой. А о чем тут говорить?
После спектакля зашли поужинать в ресторан. Благо он был рядом, при гостинице «Советская», в здании которой находился и «Ромэн». Денег Петр никогда не жалел. Неизвестно, было ли у него вообще много денег или только во время отпусков, когда он приезжал в Москву, но заказывал он все, что только пожелает душа. Правда, ни сам он, ни Алена не пили ничего крепкого, изредка шампанское, так что без спиртного получалось в общем-то не так дорого. Хорошая рыба, печень, маслины, заливное, свежие овощи, запеченные в сметане грибы, телятина на вертеле, двойной кофе... Сидели, ели, Петр посматривал вокруг горделивым взглядом, говорил:
— В Мурманске свожу тебя в «Ресторан встреч». Он так и называется — «Ресторан встреч». Обычно именно там встречаются после долгой разлуки...
— Мы, кажется, еще не разлучались надолго.
— Просто показать тебе хочу. Чтоб ты знала, где будешь встречать меня, когда я вернусь из очередного рейса. Там, конечно, не так шикарно, но есть и свои прелести.
— Драки, например?
— Не без этого, — улыбнулся Петр. — Какой моряк откажет себе в удовольствии немного подразмяться на суше?
«У Алеши наверняка не бывает таких денег, — подумала Алена. — И в ресторан он не ходит. На какие шиши?»
— Але-о-она, ты где? — улыбаясь, Петр положил свою крепкую ладонь на оголенную до локтя руку Алены.
— Скажи, а индийские женщины похожи на цыганок? — спросила первое, что пришло на ум, Алена.
— Когда первый раз оказался в Бомбее, а позже я бывал там десятки раз, индианки показались мне чудом.
— Ого, оказывается, ты засматриваешься на чужих женщин? А в Мурманске, между прочим, тебя ждала жена.
— Во-первых, она не ждала. Она давно спуталась с Колькой. Другое дело, что я, как всякий муж, узнал об этом последним.
«Смотри, какой несчастненький...» — подумала Алена.
— Во-вторых, я не засматривался. Я просто любовался.
— Это не одно и то же?
— Нет, не одно и то же. Любуются — бескорыстно, а засматриваются — с тайной надеждой. С похотью.
— А у тебя похоти не бывает?
— У меня не бывает. — Он внимательно посмотрел на Алену. — Я тебя чем-то раздражаю сегодня?
— Ты не ответил на мой вопрос: похожи индийские женщины на цыганок?
— Нет, не похожи. Индианки — это само целомудрие, чистота, нравственное совершенство...
«Ох, ох...» — усмехнулась внутренне Алена.
— А цыганки — это призыв к пороку, открытая страсть, забубенная жизнь, сгорание мотыльков в огне...
— А ты, оказывается, еще и поэт. Как это романтично — моряк и поэт.
— Между прочим, до двадцати трех лет действительно писал стихи. Потом бросил. Поэзии нужно отдаваться целиком. А я штурман — и отдаться поэзии полностью не в силах.
— А любви отдаться целиком — в силах?
— Алена, один маленький совет: когда у тебя плохое настроение, не нужно его портить другим людям. Может, у тебя неприятности на работе? Нина Васильевна как-то странно смотрела на меня...
— Мне надо выйти. Извини. — И она оставила его одного.
Пока набирала номер телефона, рядом появился молодой человек. Подмигнул Алене. Она отвернулась: «Нигде от них покоя нет...»
— Папа, это я. Мне никто не звонил?
— Нет. А от кого ты ждешь звонка?
— Разве тебя интересуют мои друзья?
— Представь, интересуют.
— Мне должны были позвонить Алик, Эдик, Стас, Норик и Люсьен. Никто не звонил?
— Ты еще и смеешься?
— Почему? — Она и в самом деле улыбнулась. — Кажется, у меня скоро свадьба? Неужели и на свадьбу я не могу пригласить своих друзей?
— Можешь, конечно, — вздохнул отец. — Ты откуда звонишь?
— Мы с Петром ужинаем. В ресторане гостиницы «Советская».
— Ох, балует тебя Петр...
Алена повесила трубку. Молодой человек тут как тут.
— Дэвушка, лишней двушки не найдется?
— Нет.
— А дэсятчик?
— Тоже.
— Между прочим, запомнил ваш тэлефон. Когда можно позвонить?
Алена внимательно, с ног до головы измерила его взглядом.
— У меня тут в зале жених сидит. Не хочешь познакомиться?
— Слушай, дарагая! П-азнакомь! Вэк за твое здоровье пить будем!..
«Ничем их не прошибешь...» И, невольно покачиваясь на каблуках, царственной походкой отправилась в большой зал. Спиной чувствовала тяжелый взгляд, он буквально жег ее...
Домой поехали на такси. Каждый вечер, где бы они ни были, Петр привозил Алену к родителям. Если было не совсем поздно, некоторое время сидел в гостях, пил чай, разговаривал с отцом. Разговаривать друг с другом они любили. Главное, что их связывало, — серьезное отношение к жизни. Жизнь — сложная вещь, она требует к себе только одного — серьезного подхода. Панибратства жизнь не терпит. Пока они разговаривали в таком духе, мать с Аленой обычно оставляли их вдвоем, уходили поболтать о своем. Впрочем, особой близости между матерью и дочерью не было, потому что мать, в угоду отцу, всякое искреннее признание дочери воспринимала как надвигающуюся катастрофу: Господи, что-то должно обязательно случиться... Алена делала только вид, что она «шепчется» с матерью, признается ей в каких-то «секретах», — робкий и испуганный вид матери раздражал ее: «Неужели я когда-нибудь буду такой? Но почему, почему?!»
На этот раз часы показывали двенадцать часов ночи, и Петр, перебросившись с отцом несколькими фразами, попрощался и поехал к себе. Квартира, которую он снимал, была довольно далеко от центра, у метро «Профсоюзная». Добираться приходилось около часа, поэтому он всегда спешил, если надвигалась ночь. На предложение отца или матери остаться у них, Петр всегда решительно отказывался. И еще одна деталь — он редко приглашал к себе в гости Алену. Стеснялся чужой мебели. Всего чужого. Холодного. «Вот когда приедем в Мурманск, тогда...» Он всегда в радужных тонах обрисовывал свою однокомнатную мурманскую квартиру, и главное, почему он гордился ею, — она была собственная, кровная.
Когда Петр уехал, Алена облегченно вздохнула. Очень устала за сегодняшний день. Ложась спать, думала: сейчас провалюсь в сон и — все. Но, странное дело, как только легла, так сон будто рукой сняло. Вспомнила, как Алеша «поцеловал» ее... Ну надо же! И опять стала улыбаться... Улыбаясь и вспоминая, она в конце концов заснула, а проснулась утром зареванная, в слезах...
Несколько дней прошли в тоске и томлении. Алексей не звонил. Один раз, когда раздался звонок, Алена выбросила из рук трубку, как змею: «Слушай, дэвушка, это я, из ресторана. Помнишь такого?» Звонил он и еще раз: «Значит, нэ хочешь уважить чэловека? Вай-вай...» Алена снова бросила трубку. Больше, слава Богу, не звонил.
До свадьбы оставалось чуть больше двух недель.
Обговаривали детали. Самое важное: надо заранее заказать банкетный зал в «Праге». На двадцать пять-тридцать человек. Больше — неприлично, балаган какой-то, меньше — тоже нельзя, родственники, друзья, сослуживцы — народу немало набирается...
— Меняются времена, — сказал отец Алены. — Помнишь, Люся, нашу свадьбу, студенческую? Собрались группой в общежитской комнате, стрельнули шампанским, дешевая закуска, танцы под пластинки... А ведь весело было, а?
— Весело, — согласилась мать.
— Нет, не скажите, Григорий Александрович, — возразил Петр. — Свадьба — событие в жизни. Может быть, самое важное. И оно должно остаться в памяти надолго, на многие годы.
— Дело не в самой свадьбе. А в том, насколько крепко завяжется жизнь.
— Это так, — согласился Петр. — Особенно это важно для моряков. Ты плаваешь по полгода и должен быть уверен: дома тебя ждет жена. Жена!
— В Алене я не сомневаюсь, — сказал Григорий Александрович. — Есть, правда, в ней какая-то чертовщинка, но это пройдет. Вон Люся — тоже не сразу такая стала. А теперь как шелковая... — Григорий Александрович потрепал жену по плечу.
Мать кивнула в согласии. Она тоже помнила: когда-то была веселая, все горело в руках, но семейная жизнь сделала свое дело, стала степенная, спокойная, душила только временами непонятная тоска. Да что тоска? Блажь. Нечего на нее и внимания обращать...
Алена сидела у себя в комнате, невольно слушала разговор родителей с Петром. «Что же это? — думала она. — Господи...»
И вот тут наконец раздался звонок, которого она так ждала.
— Привет! — как ни в чем не бывало сказал Алексей.
— Здравствуй, — ответила она, всеми силами стараясь придать своему голосу бесстрастность и спокойствие. А сама в это время улыбалась.
— Как жизнь молодая? Вот решил позвонить — думаю, вдруг захирела моя невеста?
— Не твоя. Чужая.
— Какая разница... Суть-то от этого не меняется? Или ты раздумала выходить замуж?
— Как бы не так.
— Значит, характер у девушки волевой, стойкий. Поздравляю! Между прочим, одно важное событие...
— Неужели у тебя бывают важные события?
— Родился человек! Три килограмма четыреста граммов. Пятьдесят три сантиметра. Поздравь!
— Поздравляю! Какой по счету?
— Да не у меня. У женщины по имени Лариса.
— Кажется, жену твою зовут Марина?
— Жену — Марина, а сестру — Лариса.
— У такого лоботряса еще и сестра есть? Ну, поздравляю!
— Две сестры. Одна — Лариса, другая — Галя. Угадай, кстати, где Галя живет?
— В Нью-Йорке, где же еще.
— Немного ближе. В Мурманске.
— Ну да? — не поверила Алена.
— А что? Муж у нее — капитан дальнего плавания. А когда он в дальних плаваниях, Галя ждет его на берегу. И рожает детей. Целых трех уже настригла.
— Да, семья! — Сама не зная почему, Алена искренне обрадовалась, что сестра Алексея живет в Мурманске. Как будто там, в далеком далеке, забрезжило что-то хорошее для нее, появилась родная душа...
— Слушай, а кто твой женишок?
— Так я тебе и сказала! — рассмеялась Алена.
— Чего ты смеешься? Чего тут смешного?
— Да так... Ты лучше сам скажи, кто ты такой?
— А тебе интересно?
— Очень.
— Шутишь или врешь?
— Не вру и не шучу.
— Я человек свободной профессии. То есть — слесарь-сантехник. Но заметь — при домоуправлении Министерства иностранных дел.
— Простой-простой слесарь?
— Простой-простой слесарь.
— А по разговору можно подумать — артист или художник.
— Видишь ли, я художник по натуре, артист в душе и слесарь в жизни.
— Глубокий человек.
— Глыбочайший. Потонуть можно. Слушай, а кто ты?
— Нет, о себе я тебе ничего не скажу.
— Такая скрытная? Да я вижу тебя насквозь. Ты маляр с третьего участка. Позавчера утащила у нас полфляги зеленой краски.
Алена не выдержала, рассмеялась.
— Ох, как там у нас заразительно Алена смеется, — сказал Григорий Александрович Петру.
— Боюсь, скучать она будет по московским друзьям, — ответил серьезно Петр.
— Ничего, время пройдет — дурь выветрится. Ты с ней, главное, построже, построже... Женщинам это всегда на пользу идет.
— Хотела тебя спросить, — продолжала смеяться Алена, — ты часто в рестораны ходишь?
— Подбираешься к моему кошельку? — наигранно-грозно воскликнул Алексей. — Так знай же, коварная, я общественный контролер! В рестораны хожу только с обысками.
— А какой ты из себя, а?
— Я? Высокий, стройный, с черными усами. Как Боярский.
— А если честно?
— Маленький, толстый, лысый. Как Евгений Леонов.
Что тут было смешного? А Алена смеялась безудержно, так ей хорошо было слушать его глупости и шутливые парадоксы.
— Нет, правда, мне хочется представить тебя. Какой ты?
— Меня представить невозможно. Меня нет. Есть только голос.
— А как тогда твоя семья? Как она терпит тебя — незримого, невидимого?
— Господи, им еще интересней. Да и выгодней — кормить не надо.
— И ты всегда голодный, бедняжка?
— Вроде сытый, а есть всегда охота. Пойду-ка, кстати, сделаю себе яичницу. Когда тебе позвонить? Ну, воскликни: никогда!
Она рассмеялась.
— Звони, когда хочешь. Лучше вечером.
— Ты правда замуж выходишь?
— Правда.
— Жаль. — И повесил трубку.
К родителям и Петру Алена вышла из своей комнаты преображенная. Не только глаза, не только лицо, но вся она, казалось, светилась радостью и счастьем.
— Что это с тобой? — удивился Григорий Александрович.
— Ой, я такое платье подвенечное заказала! — ответила Алена первое пришедшее в голову. И закружилась по комнате.
И даже подлетела к Петру, чмокнула его в щеку.
— Как платье? — удивилась мать. — Мы ведь заказали уже...
— А я еще одно заказала! — кружилась Алена.
— Да зачем?!
Никто ничего не понимал.
— Разве нельзя? — спросила Алена, перестав кружиться и обращаясь только к Петру. — Мне хочется два платья. В первый день — одно, во второй — другое.
— Да можно, можно, конечно... — быстро заговорил Петр. Он подумал: Господи, два платья, да хоть десять, разве жалко?
— Ну, если нельзя, тогда я откажусь. Я позвоню и откажусь.
— Теперь уж ладно, — поморщившись, махнул рукой отец. — Но вообще, Алена, ты принимаешь слишком опрометчивые решения. Причем одна, ни с кем не посоветовавшись. В будущем это может плохо кончиться...
— Ну и ладно! Обойдусь! Да и не нужно мне никакого платья! Подумаешь! Я вообще могу без платья! Пожалуйста!
Алена сделала вид, что обиделась, фыркнула и упорхнула к себе в комнату. Петр и родители переглянулись между собой.
Через некоторое время Петр, постучавшись, зашел к ней в комнату.
— Ты что, обиделась? Ну, хочется два — носи на здоровье. Что ты?
— Я уже отказалась.
— Как? — не понял Петр.
— Позвонила и отказалась: родители и жених против.
— Да мы не против... Мы просто сразу не поняли.
— Что теперь говорить? Поздно.
— Позвони и закажи снова, если хочешь.
— Чтоб меня совсем за дуру посчитали? Нет уж, уволь. И вообще — чего мы сидим дома? Чего ты, как старый пень, расселся с родителями? Все не наговоритесь! Как базарные кумушки, ей-богу...
— Да что с тобой?
— Можешь ты меня на улицу вывести? На воздух? Взял бы и покатал невесту по Москве-реке. Ах, хочется как... с ветерком! Ну, что стоишь?
— Ты правда хочешь кататься?
— Ну а что, я просто так говорю, что ли?
— Пойдем. С удовольствием. — Петр пожал плечами. — Но от платья ты зря отказалась.
— Все! Про платье — забыто. Было и сплыло.
Когда они вышли из комнаты и быстро собрались уходить из дома, родители посматривали на них с недоумением. Что происходит? Они ничего не понимали. Обычно вялая и тусклая, Алена выглядела возбужденной, решительной, резкой.
Уходя, Алена не проронила ни слова; Петр, прощаясь, сказал, как бы извиняясь перед Григорием Александровичем и Людмилой Ивановной:
— Мы погуляем немного... Все хорошо. Не беспокойтесь...




Дата добавления: 2015-09-10; просмотров: 21 | Поможем написать вашу работу | Нарушение авторских прав

<== предыдущая лекция | следующая лекция ==>
Глава 17| Меч Моисея.

lektsii.net - Лекции.Нет - 2014-2024 год. (0.009 сек.) Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав