Читайте также:
|
|
Содержательный анализ процесса выражения общественного мнения ведет нас, как мы уже сказали, к проблеме истинности и ложности высказываний общественности. С этой проблемой нам не раз уже приходилось сталкиваться выше, при рассмотрении самых различных вопросов. Теперь настало время остановиться на ней специально.
Начать, очевидно, нужно с констатации того бесспорного факта, что среди высказываний общественности, непосредственно фиксирующих явления действительности4,— осуществляются ли они в форме оценки или анализа констатации или предложения, в виде совета или директивного указания и т. п.— встречаются как суждения истинные, соответствующие объективной действительности, объективным потребностям социального развития и т. д., так и ложные, противоречащие существу отражаемых явлений, подлинному общественному интересу. Практика функционирования общественного мнения подтверждает этот факт постоянно и самым убедительным образом.
Вместе с тем та же практика подтверждает и другое. Если сравнить между собой несколько высказываний общественности, то легко можно обнаружить, что одни из них относятся друг к другу как истинные к ложным, в то время как другие—как содержащие большее или меньшее «количество» истины (соответственно — лжи). На первый взгляд такое различение кажется крайне условным и малосодержательным — мол, каждое высказывание может и должно быть со всей определенностью охарактеризовано или как истинное, или как ложное. В действительности, однако, это не так. Истина и ложь, как известно, не образуют строгой альтернативы даже в системе точного научного знания—между ними там всегда находится целый ряд степеней истинности и ложности. Тем более неприменима двузначная логика для описания столь разнородного по своей природе явления, как общественное мнение.
Образующееся на разных уровнях — теоретического знания и обыденного сознания, бывающее то широко объективным, то слепо пристрастным, то высококомпетентным, то просто малограмотным, черпающее свои сведения равно как из чистых источников науки, так и из загрязненных потоков молвы, наконец, могущее оказаться в самых различных социально-политических условиях — благоприятных или стесненных с точки зрения процесса формирования и свободы выражения мнений, этот тип массового сознания включает в себя суждения с самой различной степенью истины и лжи. Величина этой степени является функцией от объекта высказывания (безукоризненно верное при обсуждении одних вопросов, общественное мнение начинает впадать в иллюзии при обсуждении вторых и становится уже совершенно ошибочным при обсуждении третьих), от субъекта высказывания (различные группы людей при обсуждения одного и того же вопроса нередко занимают весьма различные подчас даже диаметрально противоположные позиции, из которых истинной, как известно, бывает лишь одна) и т. д. Однако главные факторы, от которых зависит степень истинности (ложности) суждений масс,—это социальная обусловленность процесса формирования мнения, компетентность и социальная установка его источников и субъекта. Помноженные друг на друга, все эти факторы приводят к существованию многозначного общественного мнения.
В соответствии с этим и поле формирования и функционирования общественного мнения начинает представлять собой некий континуум протяженностью от 0 до 1. В точке 0 этого континуума помещаются высказывания с нулевым содержанием есть высказывания ложные, в точке 1 — высказывания истинные. Что же касается пространства между ними, то оно заполняется высказываниями, тяготеющими в большей или меньшей степени к одному из полюсов, представляющий собой различные комбинации истины и лжи. Как легко понять, подчеркиваемая особенность содержания общественного мнения имеет принципиальное значение. Не умаляя роли общественного мнения в социальной жизни страны, она в то же время ориентирует исследователя на критическое отношение к этому мнению: «глас народа» далеко не всегда оказывается «гласом божьим», то есть гласом истины, и, во всяком случае, может объявляться таковым лишь в результате тщательного и специального анализа высказываний общественности — анализа на истинность.
При этом такой анализ, как и вся проблема содержательного выражения общественного мнения, предполагает ведение разговора в двух не совпадающих друг с другом аспектах. Первый из них касается отношения общественное мнение/ действительность, то есть отношения содержания высказываемого мнения к отражаемой в нем действительности; с помощью этого отношения определяется мера собственно истинности (соответственно — заблуждения) общественного мнения. Второй аспект общественного мнения касается отношения общественное мнение (в) / общественное мнения (д), то есть отношения мнения высказанного к мнению реально существующему с помощью этого отношения определяется мера точности (соответственно — неточности) выражения общественного мнения, мера его адекватности (искажения), его искренности (неискренности) и т. д.
В процессе практического изучения общественного мнения исследователь сталкивается в первую очередь со вторым отношением. Это естественно: прежде чем приступить к анализу содержания мнения по существу рассматриваемого вопроса, он должен установить, совпадает ли высказанное вслух мнение с тем, которого в действительности придерживается говорящее лицо (и которое только и интересует исследователя практика), не подверглось ли оно в процессе выражения каким-либо искажениям или, если воспользоваться термином физики, какому-либо «возмущению» под влиянием тех или иных обстоятельств. В случае, если верно последнее, исследователь должен определить характер и величину случившегося искажения, чтобы, сделав соответствующие поправки, восстановить мнение в его подлинном виде. Только после этого он может переходить к анализу второго отношения.
В процессе теоретического анализа феномена общественного мнения порядок рассмотрения названных отношений должен быть обратным. Мы должны начать с допущения, кстати, не только существующего в теоретическом сознании, но постоянно реализующегося на практике,— что высказанное мнение полностью совпадает с мнением
Действительным (случай, когда второе отношение равно 1). Это позволит нам рассмотреть проблему истинности и ложности общественного мнения как проблему отношения его содержания к отраженной в нем действительности, в чистом виде.
26. ОБЩЕСТВЕННОЕ МНЕНИЕ / ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬ. ХАРАКТЕР И ИСТОЧНИКИ ОШИБОК ОБЩЕСТВЕННОГО МНЕНИЯ
Обнаружить факт ошибочности высказываний общественности можно, как известно, и не выходя за рамки анализа зафиксированных суждений путем их простого сопоставления, в частности путем обнаружения противоречий в их содержании. Допустим, в ответ на вопрос: «Что, по-Вашему, больше свойственно Вашим сверстникам: целеустремленность или отсутствие цели?» — 85,3 процента опрошенных остановили свой выбор на первой части альтернативы 11 процентов — на второй, а 3,7 процента не дали определенного ответа. Это мнение было бы заведомо ложным, если бы, скажем, в ответ на другой вопрос анкеты: «Есть ли лично у Вас цель в жизни?» — большинство опрошенных ответило отрицательно — не может быть признано верным представление о совокупности, противоречащее фактическим характеристикам единиц, из которых состоит совокупность. Как раз с целью обнаружения степени истинности высказываний в анкету вводятся взаимно контролирующие друг друга вопросы, проводится корреляционный анализ мнений и т.д.
Другое дело — природа ошибочности высказываний общественности. В большинстве случаев ее определение оказывается невозможным в рамках рассмотрения одних зафиксированных суждений. Поиски ответа на вопрос «почему?» (почему общественное мнение оказывается в своих рассуждениях то правым, то неправым? чем конкретно определяется место того или иного мнения на континууме истинности?) вынуждают нас обращаться к сфере формирования мнений. Если подойти к вопросу в общем и целом, истинность и ложность высказываний общественности зависят прежде всего от самого рассуждающего субъекта а также тех источников из которых он черпает знания. В частности, что касается первого, то известно, что различные социальные среды характеризуются неодинаковыми признаками в зависимости от их объективного положения по отношению к источникам и средствам информации они отличаются большей или меньшей информированностью в тех или иных вопросах в зависимости от уровня культуры и т.д.— большей или меньшей способностью к восприятию и усвоению поступающей информации; наконец, в зависимости от соотношения интересов данной среды и общих тенденций социального развития — большей или меньшей заинтересованностью в приятии объективной информации. То же нужно сказать и об источниках информации: они могут нести истину или ложь в зависимости от степени их компетентности, от характера их социальных интересов (выгодно или невыгодно распространять объективную информацию) и т. д. В сущности, рассматривать проблему формирования общественного мнения означает рассмотреть роль всех этих факторов (прежде всего социальных) в сложном «поведении» субъекта высказывания и источника информации.
Однако в наши задачи не входит анализ собственно процесса формирования общественного мнения. Нам достаточно обрисовать природу заблуждений общественности в общем виде. Поэтому мы ограничимся, так сказать, абстрактным, лишенным социальных характеристик рассмотрением этих ошибок. В частности, имея в виду источники информации, мы охарактеризуем каждый из них как обладающий, так сказать, своим определенным запасом «доброкачественности», «чистоты», то есть истины и лжи (с точки зрения содержания образующегося на его основе мнения).
Как известно, вообще говоря, в качестве базы образования мнений могут выступать: во-первых – молва, слухи, сплетни; во-вторых – совокупный личный опыт индивида, накапливающийся в процессе непосредственной практической деятельности людей; наконец совокупный коллективный опыт, опыт (в широком смысле слова) «других» людей, оформляемый в разного рода сведения, поступающие к индивиду.
теми или иными способами. В реальном процессе формирования мнений значение этих источников информации крайне неравноценно. Разумеется, наибольшую роль играет последний из них, поскольку он включает в себя такие могучие элементы, как современные средства массовой коммуникации и непосредственную социальную среду индивида (в частности, опыт «малых групп»). Кроме того, названные вначале источники в большинстве случаев «работают» не сами по себе, не непосредственно, но преломляясь соответствующим образом через опыт социальной среды, действие официальных источников информации и т. д. Однако с точки зрения интересов теоретического анализа предложенная последовательность рассмотрения кажется наиболее целесообразной, а изолированное, так сказать, в «чистом виде» рассмотрение каждого из названных источников — не только желательным, но и необходимым.
Молва, Поэтому мы начнем со сферы деятельности Аты. Уже в греческих мифах слухи, подчеркивалось, что ей удается совращать не только одиночек, но и целые сплетни толпы. И это верно. Рассматриваемый теперь источник информации является весьма «оперативным» и наименее надежным. Мнения, образующиеся на его основе, если и не обладают всегда нулевым содержанием, то все же, как правило, неизменно оказываются смещенными на континууме в сторону нуля. Внешне, по механизму своего распространения, этот тип знаний весьма напоминает тот, что называют «опытом других» людей: слухи всегда поступают от других — или непосредственно от того человека, который «сам» — собственными глазами (ушами)—видел, слышал, читал что-либо, или от того, который слышал нечто от какого-то другого человека, бывшего (по крайней мере утверждающего, что он был) непосредственным свидетелем (участником) обсуждаемого события. Однако в действительности эти два типа знаний совершенно различны. Дело прежде всего в том, что «опыт других», в отличие от молвы и сплетен может распространятся множеством разных способов, а не только путем непосредственных коммуникаций между двумя собеседниками носящими к тому же приватный, конфиденциальный, целиком свободный от элементов официального характер. Но это частность. Главное отличие сравниваемых типов знаний заключено в самой их природе, в способах их образования.
Как известно, любое знание может быть ошибочным. В том числе и основанное на опыте — индивидуальном или коллективном, в том числе и скрепленное высоким авторитетом науки или провозглашенное в качестве строго официального. Но если человек или коллектив, «простой смертный» или «богоподобный» могут ошибиться, то сплетник передает сведения, которые с самого начала заведомо содержат неправду. Это совершенно ясно в отношении суждений, которые, собственно и называются «сплетнями» — представляют собой сплошную выдумку, чистое от начала до конца, измышление, не содержащее ни грамма истины. Но это верно и в отношении суждений-слухов, опирающихся на какие-то факты действительности, отталкивающихся от них. В этой связи народная мудрость «Нет дыма без огня» не выдерживает критики не только в том смысле, что сплетни и слухи сплошь и рядом возникают абсолютно без каких-либо на то оснований. Даже тогда, когда «дым», стелющийся по земле в виде молвы, возникает от «огня», по нему никогда нельзя составить представление об источнике, его породившем. Вернее, это представление неизбежно будет ошибочным.
Почему? Потому что в основе знания, обозначаемого терминами «молва», «слухи», «сплетни», всегда лежит большая или меньшая доза вымысла, домысла: сознательно намеренного или несознательного, случайного - это безразлично.
Такой вымысел присутствует уже в момент зарождения слуха, так как лицо первым сообщающее сведение, порождающее слух иногда не располагает всей полнотой точных, строго проверенных фактов относительно объекта суждения и поэтому вынуждено дополнять их собственной фантазией (в противном случае высказывание будет не «слухом», не «сплетней», а «нормальным», положительным знанием). В дальнейшем же, по мере передачи сведения от одного лица к другому и тем самым удаления его от первоначального источника, эти элементы вымысла растут как снежный ком: сообщение дополняется различными подробностями, всячески живописуется и т. д., причем, как правило, людьми, которые совсем уже не располагают никакими фактами о предмете разговора.
Разумеется, исследователю-социологу очень сложно отличить такую заключающую в себе ложь «людскую молву» от истинного, основанного на точных фактах и проверенного знания, сообщаемого одним лицом другому. Однако, учитывая специфическую природу молвы, социология общественного мнения выделяет этот тип знания в качестве особого и очень ненадежного источника образования мнений. При этом из того, что слухи крайне редко передают факты в том их виде, как они существуют в действительности, социология делает и практический вывод: мнения, основанные на личном, непосредственном опыте людей, оцениваются ею, при прочих равных обстоятельствах, значительно выше, нежели мнения, сформировавшиеся на основе «слухов».
В нашем III опросе была зафиксирована группа молодых людей, которые дали резко отрицательную оценку советской, молодежи, заявили, что не находят в ней никаких (или почти никаких) положительных качеств. В количественном отношении эта группа была незначительной. Однако, понятно, одно только это обстоятельство не давало оснований заключить, будто мнение этой группы менее точно отражало действительность, нежели мнение подавляющего большинства, или, тем более, было ошибочным. Как и в каждом случае столкновения с плюралистическим мнением, задача как раз заключалась в том, чтобы определить, какая из полемизирующих позиций содержала в себе истину или, по крайней мере, была более близка к реальной картине вещей. А для этого очень важно было понять, что представляла собой названная группа молодежи, почему она так судила о своем поколении, на чем основывалось и каким образом возникло ее мнение.
Специальный анализ показал, что рассматриваемая оценка действительности давалась как раз чаще всего людьми, стоящими в стороне от больших дел своего поколения5. И это определило отношение к ней исследователя. Разумеется, немалую роль в возникновении такого мнения играл и так называемый личный опыт (здесь это был, прежде всего, опыт микросреды). Поэтому в данном случае нужно было говорить и о другой проблеме, к рассмотрению которой мы перейдем ниже,— о проблеме непосредственного опыта индивидов как источника образования мнений. Однако главное тут все же заключалось в другом: мнение данной части молодежи оказывалось порождением не только жизни, но и людской молвы, слухов.
Напротив, убедительным свидетельством в пользу большей
истинности мнения остальных участников опроса было то, что они проявляли близкое знакомство с предметом обсуждения. Это обстоятельство в оценке степени истинности мнения играло для нас не меньшую, если даже не большую, роль, чем фактор количества (напомним, что положительную оценку поколению дали 83,4 процента опрошенных). Было крайне важно, что точка зрения основной массы в составе единодушного большинства не заимствована извне, не подсказана со стороны, но выработана на основе непосредственного опыта людей, их жизненной практики, в результате их собственных размышлений и наблюдений за фактами 6.
Правда социология общественного мнения давно уже экспериментально показала, что то, что люди сами определяют в качестве своего собственного, личного опыта, в действительности отнюдь не представляет собой непосредственной базы образования мнений. Последние и при наличии «личного опыта» формируются прежде всего на основе информации, относящейся, по нашей классификации, к «опыту других»—неофициальному (если речь идет об опыте микросреды к которой принадлежит данный индивид) или официальному (если речь идет о коллективном опыте, распространяемом, скажем, средствами науки, каналами массовой коммуникации и т. д.). В этом смысле личный опыт индивида скорее определенная призма преломляющая информацию поступающую со стороны, нежели самостоятельный источник информации. Однако, с другой стороны, любой коллективный опыт включает в себя непосредственный опыт индивидов. Поэтому последний должен быть рассмотрен самостоятельно. И во всех случаях факт наличия или отсутствия упомянутой «призмы» в процессе выработки
индивидуального мнения (а следовательно, и общественного мнения) играет весьма важную роль.
Вместе с тем, когда мы подчеркиваем особую ценность мнения, подтверждаемого непосредственным опытом говорящего, необходимо учитывать, что значение этого мнения, степень его истинности не являются безусловными, но находятся в прямой зависимости как от упомянутого «опыта других» (мы будем говорить о нем ниже), так и от характера самого индивидуального опыта (его границ), от меры способности индивида анализировать опыт, делать из него выводы.
В частности, если иметь в виду характер индивидуального опыта то он определяется рядом показателей. Один из них— продолжительность опыта. Не случайно на практике, как правило, отдают предпочтение мнению человека пожилого, прожившего долгую и сложную жизнь, как говорят, умудренного опытом, перед мнением зеленого юнца. Другим важным показателем является многократность опыта, его многократность – ведь одно дело, если мнение подкрепляется единичным фактом, и другое — если за ним стоит множество повторяющихся, дополняющих друг друга фактов. Наконец, очень важно и то, чтобы опыт имел не созерцательный, а активный характер, чтобы человек выступал по отношению к объекту, о котором он судит не в качестве пассивного наблюдателя, но как действующий субъект – ведь природа вещей постигается наиболее полно лишь в процессе их практического освоения, преобразования.
И все же, сколь ни важны перечисленные факторы, степень истинности мнения, основанного на личном опыте (вернее, пропущенного через призму личного опыта), зависит прежде всего от способности суждения говорящего. В жизни довольно часто встречаются в высшей степени зрело рассуждающие «юнцы» и совсем «зеленые» старцы, точно так же, как и далекие от непосредственной практики, но тем не менее обладающие истиной «теоретики» и впавшие в самые грубые ошибки деятели «от сохи». Природа этого явления проста: люди независимо от своего непосредственного опыта бывают более или менее грамотными, образованными, более и менее компетентными, способными к анализу. И ясно, что располагающий ограниченным опытом, но умеющий точно анализировать явления человек скорее сформулирует истинное суждение, нежели тот, кто знаком с массой фактов, но не может связать и двух из них. Суждение первого будет столь же ограничено по содержанию, сколь ограничен и его опыт: если он чего-то не знает, он так и скажет: «Не знаю», если знает что-либо плохо, так и скажет: «Мой вывод, может быть, неточен» — или: «Мое мнение носит частный характер, не распространяется на всю совокупность явлений» и т. д. Напротив, менее способный к самостоятельному анализу человек и при наличии богатого личного опыта может судить о мире ошибочно.
Природа таких ошибок бывает весьма различной.
И прежде всего она связана она связана в сознании людей, в частности элементов социальной психологии. В первые на огромную роль этого обстоятельства обратил внимание Уолтер Липпман показав, что разного рода эмоциональные и иррациональные факты глубоко проникли в процесс формирования мнений, он писал, что стереотипы – это предвзятые мнения, управляющие восприятием людей. «Они обозначают объекты как знакомые так и незнакомые, причем так, что едва знакомые кажутся хорошо известными, а незнакомые глубоко чуждыми. Они возбуждаются знаками, которые могут варьировать от истинного значения до определенной аналогии» 7.
Однако, к сожалению, У. Липпман, как и большинство социальных психологов Запада, во-первых, дал «стереотипам» ошибочное субъективистское истолкование8, а во-вторых, чрезмерно гипертрофировал значение этих элементов массового сознания в процессе формирования общественного мнения. Сделав акцент на «иррационализме» массового сознания, он пагубно упустил из виду другой важнейший момент, а именно, что общественное мнение одновременно формируется и на уровне теоретического знания, то есть на уровне рациональном, и уже потому включает в себя элементы не только лжи, но и истины. Однако дело не только в этом. Даже и в рамках анализа природы ошибочного в общественном мнении вопрос не сводится к действию одних лишь «стереотипов». К делу непременно должен быть привлечен весь механизм функционирования обыденного сознания со всеми его специфическими свойствами.
Взять хотя бы такую особенность обыденного сознания как неспособность проникать в глубь вещей, - ведь очень часто именно из-за этого непосредственный опыт индивида фиксирует не реальные, а кажущиеся таковыми отношения действительности. Так в нашем V опросе общественное мнение единодушно (54,4 % опрошенных) заключило, что главной причиной разводов в стране является легкомысленное отношение людей к вопросам семьи и брака.
При этом в обоснование своей точки зрения общественность ссылалась на такие факты непосредственного опыта, как непродолжительность распадающихся браков, «молодость вступающих в брак» и т. д. Однако анализ объективной статистики показал ошибочность подобного мнения: лишь 3,9 процента из числа расторгнутых браков приходилось на браки продолжительностью менее года, в то время как основная масса — на браки продолжительностью в 5» более лет; лишь 8,2 процента мужчин и 24,9 процента женщин вступали в брак в возрасте до 20 лет и т. п.9.
Как же сложилось явно неверное представление о главенствующей роли фактора «легкомыслия»? Как кажется, дело объяснялось тут, прежде всего тем, что идея легкомыслия является наиболее удобным способом объяснения сложного явления. Под эту идею можно подвести практически любой случай распада семьи. И именно так поступает обыденное сознание, не умеющее глубоко анализировать сущность вещей.
К тому же обыденное сознание не замечает, что оно сплошь и рядом путает реальные связи между явлениями, ставит их «с ног на голову». Каково, например, подлинное отношение между легкомысленным подходом людей к браку и продолжительностью расторгаемых браков? Очевидно, таково: если брак был в самом деле легкомысленным и, должен быть расторгнут, то в подавляющей массе случаев расторжение его происходит действительно довольно скоро после свадьбы. Но не наоборот. Далеко не всякий краткий брак непродолжителен по причине человеческого легкомыслия. В обыденном же сознании внешняя связь воспринимается как связь существенная. И вот вместо того, чтобы утверждать: этот брак легкомыслен и потому непродолжителен, такое сознание полагает: этот брак непродолжителен и потому легкомыслен.
Существенной чертой обыденного сознания является и то, что оно не в состоянии исключить из опыта фигуру самого индивида, его «я». В этом обстоятельстве скрываются
корни того субъективизма, в силу которого люди сплошь и рядом выдают свой частный, индивидуальный опыт, неизбежно содержащий множество элементов единичного, за опыт коллективный и даже всеобщий.
Чаще всего проявляется в односторонности суждения – неправомерном обобщении небольшого круга фактов имеющих в действительности ограниченный характер, при полном сбрасывании со счетов фактов иного рода противоречащих обобщаемым. Именно с такого рода абсолютизацией вещей обыденным Сознанием мы столкнулись в III опросе. В частности, мнение «нигилистов», сформировавшееся, как мы уже говорили, частично «по слухам», а частично на основе личного опыта, точнее, опыта их микросреды, в той своей части, где оно опиралось на опыт, как раз страдало односторонностью. Оно принимало в расчет одну группу фактов, только и известных говорящим, и совершенно не учитывало явлений противоположных10.
Столь же односторонне-ошибочными, как и суждения «нигилистов», были и оценки молодежи, выдержанные в прямо противоположных красках,— мнения тех, кто не мог выйти за рамки безудержной восторженности и торопился объявить анафему всякому полагающему, что у советской молодежи есть распространенные отрицательные черты11.
Следовательно, степень истинности мнения, подкрепляемого личным опытом, значительно повышается, если говорящий подходит к опыту критически, понимая его ограниченный характер, если он стремится принять во внимание всю совокупность разноречивых явлений действительности. С этой точки зрения в III опросе наибольший интерес для исследователя представляло конечно же мнение большинства— людей, которые, независимо от того, нравится им поколение в целом или нет, обнаруживали способность видеть в мире не только белую и черную краски, но и множество ~ различных оттенков. На основе такого рода мнений, свободных от односторонности и субъективных преувеличений можно было получить наиболее точное и реальное представление об облике советского молодого поколения.
Итак, выражением субъективизма обыденного сознания является объективирование индивидом своего индивидуального «я» — примешивание к содержанию обсуждаемых вопросов своих личных мотивов, переживаний, проблем или даже прямое утверждение своих индивидуальных свойств, потребностей, особенностей жизни и т.д. в качестве всеобщих, присущих всем остальным людям. В известном смысле эта ошибка совпадает с первой — и тут и там речь идет об абсолютизации ограниченного опыта, однако между ними существует и разница. В первом случае говорящий был ограничен в своем суждении узостью, неполнотой опыта; он не мог охватить явление во всей его широте, поскольку стоял на «кочке зрения». Во втором — он судит о мире, что называется, «со своей колокольни», а иногда даже утверждает, что мир отграничен стенами этой его колокольни,— совсем как свифтовские лилипуты, наивно полагавшие, будто весь мир устроен по образу и подобию их карликовой страны. Ясно, что узость мышления, присутствующая в последнем случае, имеет уже не только логическую природу, но вызывается недостаточной социальной сознательностью и воспитанностью говорящего, например его неверной оценкой отношения между личным и общественным интересом и пр. В том же III опросе не было недостатка в примерах такого рода мнений. Общая неудовлетворенность некоторых молодых людей поколением в целом оказывалась на поверку лишь отражением их личной неустроенности, была порождена сугубо личными мотивами12.
Еще более опасными с точки зрения точности конечных выводов являются случаи, когда говорящие прямо ставят знак тождества между своим «я» и объективной действительностью. Исследователь всегда должен иметь в виду возможность такой ошибки. Например, мы писали, что в нашем II опросе в качестве проблемы № 1 было названо жилищное строительство. Являлось ли, однако, это мнение истинным? Передавало ли оно действительную потребность общества? Ведь, абстрактно говоря, дело могло сложиться и так, что в опросе случайно приняли участие лишь люди, испытывавшие личную потребность в жилье и выдавшие свой индивидуальный опыт за всеобщий. Специальный анализ показал, что названное мнение не было ошибочным. Об этом с достаточной убедительностью свидетельствовал, помимо прочего, и тот факт, что оно с равной силой высказывалось людьми, которые имеют жилье или недавно получили его. Следовательно, речь в опросе шла не о личном, узко понятом интересе, а действительно об интересе общества в целом.
Напротив, в III опросе мы то и дело сталкивались со случаями, когда, оценивая свое поколение в целом, говорящие приписывали ему качества, которыми обладали сами. И тут ещё раз подтверждалось старое правило, что для камердинера не бывает героев, а герои нередко не подозревают о существовании предателей...13
Ясно, что подобного рода проекция личного опыта на всю исследуемую «вселенную» в целом не может способствовать образованию истинного мнения. Обычно происходит обратное. Однако, если говорить точнее, степень истинности таким образом сформированного мнения прямо пропорциональна количеству лиц, его выражающих. Оно будет абсолютно истинным, если «вселенная» целиком состоит из таких отождествляющих себя со «вселенной» (то есть в данном случае друг с другом!) «я», и, наоборот, оно будет совершенно ложным, если таких «я», отождествляющих себя со Всей «вселенной» в целом, немного, так что их личный опыт обличается от личного опыта большинства других людей. В последнем случае мнение меньшинства не может быть принято во внимание при характеристике исследуемой «вселенной» в целом. Однако это не значит, что оно вовсе не будет интересовать исследователя. Напротив, ложное само по себе, оно тем не менее может быть очень важным с точки зрения понимания тех или иных отдельных сторон действительности, хотя бы природы и характера самого данного меньшинства и т. д.
Более свободным от ошибок следует признать, то подкрепленное личным опытом говорящего (опытом его среды) мнение которое включает в себя непосредственное знакомство с опытом других людей (сред.).
Такого рода суждения в опросах нередки. Свидетельствуя, в частности, о том, что в своем стремлении самостоятельно анализировать явления действительности люди все больше пытаются выйти за рамки индивидуального бытия, активно вмешаться в жизнь, они принимают иногда форму выводов из самостоятельно проведенных опрашиваемыми микроскопических социологических исследований. Например, личный опыт участвовавшего в нашем V опросе члена Московского городского суда Л. А. Громова включал в себя специальный анализ 546 судебных дел о разводе, относящихся к концу 1959 и первой половине 1960 г. 14 Ясно, что при прочих равных условиях мнения., сформировавшиеся подобным образом, глубже и точнее отражают действительность, нежели те, что исходят из единичных фактов, ограниченных рамками узкого «я».
Опыт Теперь спрашивается: какое мнение следует признать более близким к истине «других» основанное на непосредственном знакомстве человека с предметом, на его «личном опыте», жизненных наблюдениях и т. п. или почерпнутое «со стороны», основанное на опыте других людей (разумеется, исключая такой «опыт», как молва, сплетни, непроверенные слухи)?
Этот вопрос является весьма сложным. Более того, поставленный в столь общей форме, он не имеет ответа. Каждое же конкретное разбирательство предполагает учет целого ряда обстоятельств. Одни из них касаются качеств личного опыта (о которых мы только что говорили), иные — качеств коллективного опыта, или опыта «других». При этом дело чрезвычайно усложняется в связи с тем, что опыт «других» — понятие очень широкое. Она включает в себя и разного рода неофициальные сведения (например, рассказ товарища об увиденном; некоторые негласные нормы поведения, принятые в данной среде, и т. д.}, и строго официальную информацию, освященную авторитетом государственных, религиозных и прочих институтов (например, известия, сообщенные по радио; школьный учебник; научные сведения и т. д.).
а) Ближайшее социальное окружение. Одним из самых важных видав опыта «других» является, как мы уже отмечали, опыт ближайшего социального окружения индивида, его микросреды, «малой группы» и, в особенности, лидера этой среды (формального или неформального). С точки зрения процесса формирования общественного мнения анализ данной сферы и прежде всего механизма влияния среды на индивида представляется исключительно важным. Однако в рамках решения нашей задачи — с точки зрения определения своеобразного коэффициента истины или лжи, которым обладает тот или иной источник информации,— данная сфера образования мнений не представляет какой-либо специфики в сравнении с рассмотренным выше непосредственным опытом индивида, И мнение микросреды в целом, и суждение лидера так же испытывают на себе влияние «стереотипов» сознания, так же подвержены всем превратностям обыденного сознания, как и мнение отдельного индивида.
Правда, здесь на ряду с характером опыта и способностью суждения огромную роль начинает играть ещё один фактор связанный с механизмом передачи сведения от одного лица к другому, -, фактор установки на истинность источника информации: известно, что далеко не каждый, обладающий истиной, заинтересован в сообщении ее другим. Однако значение этого фактора лучше всего рассмотреть в связи с действием средств массовой коммуникации, где он проявляется наиболее отчетливо. Вообще же говоря, он присутствует практически во всех видах коллективного опыта, за исключением науки.
6) Научная информация. Могущая ошибаться, заблуждаться в своих выводах, наука не может быть неправдивой по своей установке. Она не может знать одно, а говорить другое.
Конечно, в жизни случается, что дипломированные, отмеченные многочисленными почестями служители Минервы начинают изменять ей в пользу бесчестного Мома, встают
на путь лжи, фальсификации фактов. Однако в конечном счете такое знание, сколь бы усердно оно ни драпировалось в тогу научного, всегда справедливо квалифицируется как ненаучное, антинаучное, не имеющее отношения к подлинной науке. Правда, прежде чем это происходит, фальсификаторам от науки удается иногда привлечь на свою сторону общественное мнение и долгое время оттираться на него. В таких случаях массы, загипнотизированные авторитетами, впадают в ошибку. Ошибочным общественное мнение, ссылающееся на научные авторитеты, бывает и тогда, когда ученые еще не «докопались» до истины, когда они непреднамеренно заблуждаются, приходят к ложным выводам и т. д. И все же, взятая в общем и целом наука является той формой опыта «других», которая заключает в себе сведения отличающиеся наибольшей степенью наибольшей всеобщности и истинности. Поэтому-то и общественное мнение, исходящее из положений науки (последние усваиваются людьми в процессе систематического обучения, научной деятельности, различных форм самообразования, в результате широкой пропаганды научных знаний и т. д.), оказывается, как правило, максимально истинным в смысле отражения явлений действительности.
в) Средства массовой коммуникации Значительно более сложно обстоит дело с такими официальными формами опыта «других», как пропагандистские выступления и вообще сведения, поставляемые средствами массовой коммуникации — прессой, радио, телевидением, кино и др. В социалистическом обществе такого рода информация. считается также максимально близкой к истине. Однако это верно лишь постольку, поскольку целью ее является сообщение истины народу и поскольку в основе ее лежит строго научное знание. Социалистическая печать, радио и другие средства делают бесконечно много для того, чтобы различными способами поднять сознание масс до научного уровня; они постоянно заняты распространением научных знаний, их популяризацией и т. п. Эту задачу решают в своей деятельности и государство (в лице его различных просветительных органов), и общественные организации. То же нужно сказать и о пропаганде как таковой.
В условиях общества, где идеология стала наукой, оно представляет собой пропаганду прежде всего собственно науки— марксистско-ленинской теории и строится на основе положений этой науки.
Вместе с тем даже в условиях социалистического общества (и тем более при капитализме) поставить знак тождества между названными сведениями и истиной невозможно. Прежде всего потому, что цель достигается далеко не всегда. Это становится ясным, если учесть, что в общей массе сведений, относящихся к рассматриваемой форме опыта «других», собственно научные положения занимают довольно ограниченное место. Скажем, если речь идет о газетном номере, это, как правило, материалы в 200—300, ну, в лучшем случае, 500 строк (и то, разумеется, не каждый день). Остальное — разного рода сообщения и мысли журналистов или так называемых внештатных авторов, информация о фактах и событиях и пр. Такое же положение и в работе радио или телевидения, где к тому же огромное место занимает искусство.
Основная масса этих сведений сообщаемых газетой или радио не заключает уже в себе той, бесспорной, «абсолютной истины», что и доказанное положение науки. Не прошедшие подобно научным предложениям, через горнило точной проверки, не опирающиеся на систему строгого доказательства, все эти «сообщения», «мысли», «информации» не имеют характера безличных суждений, одинаково верных в любом изложении, который отличает собственно научное знание, но являются «сообщениями», «мыслями» и т. п. тех или иных конкретных людей, со всеми их плюсами и минусами, в качестве источника информации. Следовательно, все они обладают лишь относительной истинностью они могут быть точными, соответствующими действительность, но могут быть и ошибочными, ложными.
Поскольку, повторяем, целью средств массовой коммуникации является сообщение истины, постольку сведения, поступающие к людям с этой стороны, приводят, как правило, к формированию истинного общественного мнения. Однако нередко они заключают в себе ошибки, ложное содержание — тогда ошибочным оказывается и порожденное ими мнение масс. В этом легко можно убедиться, если внимательно следить хотя бы за одной рубрикой газет — «По следам наших выступлений». В большинстве случаев подтверждающие верность позиции газеты, публикации этой рубрики нет-нет да и отмечают фактические ошибки, допущенные корреспондентами в их критических материалах.
Об ошибках противоположного толка, связанных с приукрашиванием фактов действительности, газеты вообще не пишут. Но известно, что такие ошибки также случаются.
Достаточно ярким примером массового заблуждения общественности может быть мнение о «стилягах», зафиксированное в период проведения нашего III опроса.
Тогда мы столкнулись с неожиданным результатом: среди наиболее распространенных отрицательных черт, присутствующих советской молодежи, опрошенные в качестве второй по силе черты назвали «увлечение стилем», «преклонение перед Западом» (эту черту отметило 16,6 процента всех опрошенных). Естественно, анализ должен был ответить на вопрос: действительно ли это явление столь распространено в среде молодежи или общественное мнение ошибается, впадает в преувеличение? Оснований для такого рода сомнений было тем больше, что «стиляжничество» — явление, как известно, связанное по преимуществу с жизнью города, и в первую очередь города крупного,— очутилось в центре внимания в том числе и сельских жителей. Содержательный анализ высказываний позволил обнаружить, что оценка общественным мнением реальной опасности рассматриваемого явления была неверной. Дело заключалось прежде всего в том, что в силу специфических особенностей функционирования обыденного сознания понятие «стиляжничество», «преклонение перед Западом» оказалось в толковании людей совершенно безбрежным по своему содержанию. В одних случаях под «стилягами» понимались тунеядцы, ведущие на чужой счет «шикарный» образ жизни, эпигоны «западного стиля», поклонники модных тряпок и «оригинальных» суждений, кокетничающие своим высокомерно-презрительным отношением к окружающим, фарцовщики, занимающиеся продажей заграничных вещей, и т. п.— здесь за основу идентификации явлений брались такие существенные признаки, как отношение людей к труду, к другим людям, к обществу и общественному долгу и т. д. В других случаях «стиляжничество» связывалось уже с чисто внешними признаками — со вкусами людей, с манерой их поведения и т. д., в результате чего получалось: носишь узкие брюки, остроносые ботинки, яркие рубашки- значит стиляга; изменил прическу на более модную — значит, поклонник Запада; увлекаешься джазовой музыкой — значит, плохой комсомолец....
Стоит ли говорить, что последний подход, хотя и подводил анализ к рассмотрению целого ряда серьезных проблем15, не имел все же ровно никакого отношения к проблеме собственно «стиляжничества», «преклонения перед Западом». Если же учесть, что его демонстрировала по меньшей мере половина от названных 16 процентов, то получилось, что черт в действительности был не таким уж страшным, как его малевали. Версия общественного мнения о преклонении советской молодежи перед Западом оказалась основательно раздутой. И это случилось, повторяем, прежде всего потому, что многие впали в трафаретную ошибку, приняв узкие брюки за узкую душу, а пеструю оригинальную рубашку (к тому же отечественного производства и рекомендованную соответствующими рекламными изданиями!) за пестроту чувств и неумное оригинальничание в мыслях.
Вместе е тем природа отмечаемой аберрации в общественном мнении была связана не только с особенностями функционирования обыденного сознания, с ограниченностью
непосредственного опыта и способности суждения слоев населения (у жителей села, например, личный опыт вернее, опыт микросреды, мог выступать в качестве источника формирования данного мнения лишь в самой незначительной мере). Главное заключалось в другом: общественное мнение было введено в заблуждение тем широким по охвату и весьма расплывчатым по содержанию походом который был организован против «стиляжнечества» многими не знающими чувства меры людьми и который явился типичным проявлением порочного в идеологической работе метода кампанейшины.
Мишенью первоначально являлись отдельные фигуры молодых тунеядцев и фарцовщиков, появившихся в крупных городах. Однако борьба с ними была превращена в дело всей общественности. В результате чуть ли не каждый город и поселок стали «создавать» свой «собственный» объект для критики — своих собственных «стиляг». При этом, в ходе «борьбы» происходило неизбежное смещение в анализе и оценках явления — все большее значение приобретали чисто внешние признаки «стиляжничества», которые рассматривались в качестве выделяющих, хотя в действительности не являлись таковыми. Это привело к тому, что в стране появились целые отряды молодых, людей, на яркие рубашки которых ни за что ни про что были наклеены ярлыки: «стиляга», «поклонник Запада». Резко же отрицательное отношение масс к подлинным тунеядцам и бездельникам, а также (во многих случаях) неподготовленность масс к восприятию новой моды в платье, танцах и пр. явились базой для ошибочного преувеличения общественным мнением реальных границ «проблемы стиляжничества».
Немалую роль в происхождении этой ошибки сыграла в частности, пресса. В ряде случаев она явно не сумела сохранить чувства меры и расставить верные акценты при анализе явлений действительности — показательно, что многие опрошенные, обвинявшие молодёжь в «преклонении перед Западом», сплошь и рядом ссылались при обосновании своего мнения: «А вы почитайте газеты, журналы... Послушайте радио..» А во-вторых, в газетных выступлениях, так же как и в практических действиях, далеко не всегда содержался глубокий анализ сущности явления, гораздо чаще указывались лишь его поверхностные признаки, рассчитанные исключительно на эмоциональное воздействие на читателя... Отсюда общественному мнению было уже недалеко до ошибки.
Таким образом, мы видим, что рассматриваемый источник формирования общественного мнения может подчас приводить к возникновению ложного массового сознания. Это случается тогда, когда распространяемая им информация содержит в себе непреднамеренные ошибки, неточные суждения, допускает просчеты при оценке своего воздействия на массы и т. д. Вместе с тем это — только одна сторона дела.
Другая же состоит в том, что иногда информация может заключать в себе преднамеренную ложь, быть рассчитана на то, чтобы ввести массы в заблуждение.
Например, в современном капиталистическом обществе такой работой по формированию ложного общественного мнения (в отношении целого ряда важнейших проблем современности) занята широко разветвленная система монополистического и государственного аппарата — политического, административного, пропагандистского и т. п. В этой работе, ставшей своеобразной специальностью, принимают активнейшее участие тьма тем буржуазных писателей, политиков, идеологов, дипломированных ученых, священников, деятелей искусств, ею занимаются — самым ближайшим образом — многочисленные буржуазные партии, пресса, телевидение, кино и т. д. И их усилия в массе случаев не остаются безрезультатными. Именно данному источнику формирования мнений — официальным сообщениям и пропагандистским выступлениям, сведениям, поступающим со стороны средств массовой коммуникации,— современное человечество обязано существованием целого ряда грандиозных иллюзий и заблуждений.
Одним из наиболее ярких примеров в этом отношении является представление широких масс капиталистического мира о так называемой «коммунистической опасности». Рассматривая эту проблему, канадский социолог-марксист Ст. Райерсон говорил на дискуссии «Коммунисты и демократия»: «Здесь, собственно, и начинается проблема: несвободу принимают за свободу, а действительная свобода нового общества, построенного на общественной собственности на средства производства, все еще успешно выдается за введение несвободы.
Для коммунистов Канады и США наряду с первостепенной проблемой сохранения мира предметом наибольшей озабоченности является вопрос: как наилучшим образом стимулировать процесс переделки общественного сознания широких масс народа?..
Летом 1905 г., касаясь тогдашнего уровня понимания социализма русскими рабочими, Ленин написал слова, которые, хотя они и приводились в совершенно иных обстоятельствах, тем не менее, весьма поучительны для нас: «...Только самые наивные оптимисты могут забывать о том, как еще мало знает масса рабочих о целях социализма и способах его осуществления»...
Сейчас мы имеем другое время и другой мир. И все же можно составить себе представление о наличии определенной отсталости масс в Северной Америке»,— говорил Стенли Райерсон, приводя в подтверждение своих слов результаты опросов общественного мнения в Канаде и США в 1962 г. Проведенные опросы показали широкую распространенность антикоммунистических предрассудков среди населения. этих двух стран, что свидетельствует о том, что проповедникам антикоммунизма удалось запугать значительные слои населения мнимой «коммунистической опасностью».
Приведя данные этих опросов, Стэнли Райерсон сделал вывод об огромных масштабах «работы — идеологической и политической, которую предстоит провести американским и канадским коммунистам» 17.
Другим ярким примером ошибочности массового сознания, порожденной также в результате вполне преднамеренных, целенаправленных усилий со стороны разного рода органов и средств официальной информации, может быть представление широких кругов населения буржуазного общества о современной молодежи как о «потерянном поколении».
Находящееся в противоречии с фактами, это представление встречает постоянный отпор со стороны прогрессивных сил капиталистического мира (в том числе внутри самой молодежи), которые все время пытаются раскрыть общественному мнению глаза на правду, изменить его содержание. Однако в данном случае, как и во многих других, силы соревнующихся оказываются явно не равными. Поток информации, поставляемой проповедниками идеи «beat generation», имеет на своей стороне несравненно более могучий аппарат духовной обработки сознания масс, и стоит ли удивляться.
что именно распространяемые этим аппаратом, а не отдельными прогрессивными деятелями и организациями идеи завоевывают широкое общественное мнение многих капиталистических стран.
Что касается социалистического общества, то, в принципе говоря, его природа исключает подобные явления. Однако и здесь в известных -рамках и в определенных условиях — рассматриваемый источник информации практически способен порождать разного рода иллюзии и ложное сознание.
г) Системы ложного сознания. Наконец, с опытом «других» связан еще один тип ошибок, которые могут быть присущи общественному мнению. Это ошибки, совпадающие с существованием такого исключительно сложного явления, как системы ложного сознания. В данном случае речь идет уже не об отдельных ошибочных сведениях, поступающих к людям со стороны официальных источников информации, но именно о системе представлений, дающей ошибочную картину мира, в целом, в принципе, изображающей все черное белым и наоборот. История показывает, что подобная особенность мышления может быть навязана не только отдельным микросредам, но и — в определенных условиях — самым широким массам, целому обществу. Классическим примером этого является религиозное сознание.
Главнее в таком сознании с точки зрения господствующего в нем способа мышления то, что оно основано не на позитивном знании, а на вере. Обычное, нормальное мышление, пусть даже приводящее в тех или иных конкретных случаях к ошибкам, всегда сохраняет свое происхождение из опыта, свое земное происхождения и, следовательно, свою способность к критическому анализу и переосмыслению фактов действительности и принятых ранее положений — к развитию. В отличие от него религиозное сознание представляет собой систему догматов настаивающих на божественности своего происхождения, то есть на абсолютной (раз и навсегда данной)истинности заключенного в них содержания. В отношении каждого из этих догматов нельзя спросить: верен он или нет, истинен или ложен? Важно другое: все они принимаются на веру в качестве безусловно истинных и, следовательно, не могут быть как таковые не только переосмыслены, но даже поставлены (хотя бы на минуту!) под сомнение.
Другая отличительная черта этого мышления — его несостоятельность. Суждения-символы веры, которыми оперируют массы людей, не выработаны ими самими, а получены со стороны, являются в сущности лишь повторением сказанного кем-то свыше — «всемогущим» или его многочисленными чиновниками. Отправной посылкой всякого высказывания здесь служит не «дело», а именно «слово» (в полном соответствии с библейским: «в начале было слово»!). Отсюда весьма своеобразное отношение к фактам: религиозное сознание стыдливо не замечает или даже грубо отрицает те из них, которые противоречат принятым догматам, а когда такое отношение становится невозможным — пытается втиснуть факты в прокрустово ложе своих схем. Отсюда и возможность отказаться от принятых в обычной логике структур. Так, в рамках ложного сознания не действует принцип непротиворечивости суждений. В сущности, атрофируется здесь за ненадобностью и логическая система доказательства. Последнее с успехом заменяется чисто словесной комбинаторикой, строящейся по принципу: «Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда», «Это должно быть, потому что это было всегда» и т. д.
Как легко понять, такой некритический, пассивный способ мышления должен постоянно обнаруживать свою несостоятельность при соприкосновении с непосредственно- практическими формами жизни, с практическим рассудком и здравым смыслом, не говоря уже о собственно научном знании. И все же, как свидетельствует многовековая история развития религий, в частности христианской, он оказывается весьма жизненным и получает самое широкое распространение в массах, становится нормой, привычкой.
Это объясняется рядом обстоятельств. Одним из естественных базисов возникновения и существования систем ложного сознания, бесспорно, является бескультурье, невежество масс, низкий уровень развития в обществе производства, науки, образования и т. д. Вместе с тем данное основание носит скорее исторический характер. С его помощью нельзя объяснить, как становится возможным существование рассматриваемых систем сознания в наши дни, в высокоразвитых, цивилизованных обществах. Особенно, если учесть, что речь идет не только о традиционном существовании старых, опирающихся на века систем, но и о появлении новых, представляющих собой разнообразные светские формы религии.
Понять все это можно, лишь исходя из анализа в первую очередь социальной природы явления. Дело в том, что взятый с этой точки зрения рассматриваемый способ мышления представляет собой мышление уравнительное, мышление по стандарту, мышление, сводящее человеческую личность к абстрактной единице. А раз так — его возникновение и распространение каждый раз оказываются всего лишь еще одним выражением тенденций мелкобуржуазной среды к грубому, примитивному, уравнительному коммунизму, о котором К. Маркс говорил, что он есть лишь завершенная форма зависти и жажды нивелирования, установления некоторого равного для всех минимума 18. Аналогия с уравнительным коммунизмом в сфере экономики и социальных отношений тут полная. И подобно тому, как в области экономической этот коммунизм есть возврат «к неестественной простоте бедного и не имеющего потребностей человека»19, так в области духовного производства он есть требование -такой же «простоты», отрицающей повсюду человеческую личность. Это требование становится возможным и осуществимым в обстановке мелкобуржуазной стихии, для которой характерны не только экономическая, социальная, но и духовная (речь идет отнюдь не об образовании только!), психологическая забитость и приниженность. Обкраденный до конца в области духа — в области мышления и чувств, осознающий, вернее, инстинктивно чувствующий свою рабскую скованность и бедность, мелкий буржуа ополчается против свободного духа, он проклинает его, завидуя ему, и требует не собственного освобождения, не раскрепощения собственного духа, не превращения его в подлинно свободный дух, но ликвидации свободы духа для всех, введения единого духовного минимума, стандарта.
В качестве благодатной питательной среды, на которой произрастает и развивается религиозное по своему характеру сознание (особенно в его различных светских формах), выступают также такие явления, как национализм, расизм, шовинизм. Здесь охарактеризованный способ мышления порождается уже не социальными особенностями, не социальным положением той или иной среды, но ее национальным положением, скажем, ее стремлением к мировому господству, лидерству и т. п. — в конечном счете необходимостью осознания себя в виде некоего единого монолита, составленного из тождественных единиц. Превращение ложного сознания в массовое оказывается тем более возможным когда господствующие в обществе силы проявляют в не заинтересованность и выступают в роли его «творцов». Тогда такое сознание утверждается на практике с помощь самых разнообразных средств в качестве господствующего способа мышления, который начинает определять производство подавляющего большинства вырабатываемых в данном обществе идей. Одновременно создается и орудие этого производства — специфический язык. В отличие от нормального, обычного языка, служащего для выражения мыслей, этот язык, обслуживающий системы ложного сознания, призван, скорее, заменять мысль. Тем самым из орудия мышления он превращается в орудие его убийства. В сущности, это — навязываемый, прививаемый массам жаргон касты, набор словосочетаний, за которым было бы глупо искать что-либо большее, кроме выражения лояльности говорящего по отношению к господствующим догматам. Такой язык играет исключительно большую роль в выработке определенных стереотипов конформистского мышления, вернее, определенного стереотипа человека, лишенного способности самостоятельно мыслить и рассуждать. Наконец, когда мы говорим о природе рассматриваемого сознания, невозможно упускать из виду и того обстоятельства, что это сознание с самого начала насаждается и затем непрестанно утверждается в массах с помощью развитого аппарата обработки, давления и прямого насилия—: духовного и физического, морального и психологического. Именно тут, в частности, скрывается объяснение того факта, что данные системы сознания оказываются возможными и в наш XX, высокоцивилизованный век. Ведь ветхозаветный пропагандистский аппарат средневековых отцов церкви выглядит просто жалким и смешным в сравнении с современными экономическими и техническими средствами воздействия на человека: на смену нескольким сотням или тысячам монахов, вбивавших в головы темной паствы божественное слово истины, исходившее от св. Фомы, ныне пришла система развитых средств массовой коммуникации, которые размножают современные символы веры миллионными тиражами, делая их в баснословно короткие сроки достоянием сразу всех уголков земли. И речь, повторяем, идет не только об обработке духа. Последняя дополняется чрезвычайно осязаемыми орудиями физического насилия. Современные фабриканты и разносчики тоталитарного мышления — авторы фашистской доктрины и им подобные — показали всему миру свое чудовищное лицо, когда заменили беспорядочную ловлю «ведьм» и «еретиков», проводившуюся средневековыми инквизиторами, «железным» порядком в виде агента политической полиции, системы взаимных доносов и т. п., а костер площади цветов в Риме — печами крематориев, где уничтожались взрослые и дети — не только актуальные, но и потенциальные инакомыслящие еретики.
Что можно сказать о содержании общественного мнения, существующего в обстановке такого насильственно установленного «единомыслия»? Ясно, что тут нельзя ограничиться рассуждениями, вроде того, что оно впадает в ошибки и т. д. Неверно было бы и заявить, что оно ошибочно все целиком, от начала до конца,— неверно потому, что подобное определение также не отражает всей сути дела. Применительно к общественному мнению поставленному в описанные условия точнее всего было бы сказать, что оно фактически разрушается не существует как самостоятельно функционирующий социальный институт. Казалось бы здесь есть все необходимое: есть субъект мнения – члены общества образующие определенные (социальные, политические, демографические и пр.) структурные единицы; есть объект мнения — проблемы, представляющие бесспорный общественный интерес... И в то же время здесь нет самого главного: самого мнения. Ведь высказывания членов общества, с которыми сталкивается исследователь, являются здесь не собственными мнениями людей, хотя бы и почерпнутыми со стороны, но зеркальные отражением этого специфического опыта «других» — господствующих в обществе доктрин, покоящихся на вере, или на силе (страхе), или на той и другой вместе взятых..
Дата добавления: 2015-09-11; просмотров: 22 | Поможем написать вашу работу | Нарушение авторских прав |