Долгие годы Гвенвифар казалось, что в присутствии соратников, рыцарей Круглого Стола Артур принадлежал не ей, а им, своим братьям по оружию. Подобное вторжение в ее жизнь – и даже само их присутствие в Камелоте – выводило Гвенвифар из себя, и ей частенько казалось, что если бы не придворное окружение, быть может, они с Артуром могли бы жить куда счастливее.
Но в год, последовавший за явлением Грааля, королева начала осознавать, что вот тогда-то она была счастлива – а теперь, после отъезда соратников, Камелот превратился в селение призраков, а сам Артур – в привидение, безмолвно бродящее по опустевшему замку.
Нет, нельзя было сказать, что теперь, когда Артур принадлежал одной лишь ей, его общество перестало доставлять Гвенвифар удовольствие. Просто теперь она начала понимать, сколь значительную часть собственной души вложил Артур в свои легионы и в строительство Камелота. Он обращался с Гвенвифар с неиссякаемой любезностью и добротой, и теперь они проводили вместе куда больше времени, чем за все предшествующие годы войны и даже последовавшие за ними годы мира. Но некая часть Артура и сейчас находилась рядом с соратниками, где бы они ни были, – а с ней осталась лишь малая его толика. Гвенвифар любила Артура-мужчину ничуть не меньше, чем Артура-короля, но теперь она понимала, насколько умалялся этот мужчина, удалившись от дел королевства, которому он отдал большую часть своей жизни. И она стыдилась того, что оказалась способна обращать на это внимание.
Они с Артуром никогда не говорили об отсутствующих. В год поисков Грааля они жили тихо и мирно и разговаривали лишь о вещах обыденных: о хлебе и мясе, о плодах в саду или о вине в погребах, о новом плаще или о пряжке на башмак. А однажды, обведя взглядом Круглый Стол, Артур сказал:
– Может, убрать его до их возвращения? Что скажешь, любимая? Хоть зал и велик, из-за этого стола в нем не повернуться. А теперь, когда за ним некому сидеть…
– Нет-нет, – поспешно возразила Гвенвифар, – не надо, милый, пусть он остается на месте. Этот зал строился специально для Круглого Стола, и без него он будет походить на пустой амбар. Пусть стол стоит. А мы с тобой и с челядью можем обедать в зале поменьше.
Артур улыбнулся королеве, и Гвенвифар поняла: он рад, что она ответила именно так.
– А потом, когда наши рыцари вернутся из странствий, мы сможем снова устроить здесь грандиозный пир, – сказал Артур – и умолк. Королева догадалась, о чем он думает. А сколько их вернется?
При дворе остался Кэй, да старик Лукан, да еще два-три соратника, которым преклонный возраст и старые раны не позволили отправиться в путь. И еще Гвидион – теперь все звали его Мордредом, – всегда находился при короле и королеве, словно взрослый сын. При взгляде на него Гвенвифар частенько думалось: «Вот он – тот сын, которого я могла бы родить Ланселету». И от этой мысли кровь вскипала в ее жилах. Она вспоминала ту ночь, когда Артур сам толкнул ее в объятия Ланселета. Ее часто сейчас бросало в жар, так что Гвенвифар никогда не понимала, жарко в комнате или холодно, равно как не знала, приходят эти волны тепла снаружи или поднимаются из глубин ее тела. Гвидион всегда обращался с ней нежно и почтительно и называл госпожой, а иногда робко говорил «тетя». И сама эта робость, с которой Гвидион упоминал об их родстве, согревала душу Гвенвифар, и он становился ей еще дороже. К тому же, Гвидион был похож на Ланселета – только Ланселет был общительнее и светлее сердцем. Там, где Ланселет весело шутил, Гвидион отпускал остроту, подобную удару или булавочному уколу. Шутки его всегда были недобрыми – и все же Гвенвифар не могла удержаться от смеха.
Однажды вечером, когда их поредевшая компания собралась за ужином, Артур сказал:
– Племянник, я хочу, чтоб ты занял место Ланселета, пока он отсутствует, и стал моим конюшим.
Гвидион усмехнулся.
– Невелики же будут мои труды, мой дядя и лорд, – ведь в конюшне осталось всего несколько лошадей. Лучшие кони с твоей конюшни разъехались вместе с твоими рыцарями и соратниками; и кто знает, – быть может, вдруг среди всех этих коней найдется один, который таки отыщет Грааль!
– Перестань, – попыталась одернуть его Гвенвифар. – Не нужно потешаться над их поисками.
– Но почему же, тетя? Священники постоянно твердят, что все мы – овцы стада Господня, а раз овца может предаваться духовным исканиям, то уж конь – и подавно. Я всегда считал, что конь – куда более благородное животное, чем овца. Так почему бы более благородному животному не достигнуть цели этих поисков? И какой-нибудь покрытый шрамами старый боевой конь может в конце концов обрести священный покой; ведь говорят же, что настанет такой день, когда лев уляжется рядом с ягненком и даже не вспомнит об обеде.
Артур рассмеялся, но в смехе его прозвучали беспокойство и неловкость.
– Ты думаешь, нам еще потребуются боевые кони? Хвала Господу – со времен битвы при горе Бадон в этой стране царит мир…
– Ты забыл о Луции, – заметил Гвидион. – Если я что и понял в своей жизни, так это то, что мир не может длиться вечно. Бешеные норманны высаживаются со своих драккаров на наш берег, а когда люди взывают к твоим легионам о помощи, то в ответ слышат лишь, что все соратники Артура разъехались невесть куда в поисках душевного покоя. И потому люди идут за помощью на юг, к королям саксов. Но, несомненно, когда поиски Грааля завершатся, их взоры снова обратятся к Камелоту – и мне кажется, что в тот день нам будет сильно не хватать боевых коней. Грааль и прочие дела отнимают у Ланселета столь много времени, что он уже не успевает следить за королевскими конюшнями.
– Я же уже сказал, что желаю видеть в должности конюшего тебя, – ответил Артур, и его голос отозвался в душе Гвенвифар болью. Он звучал по-старчески брюзгливо, и в нем не слышалось более прежней силы. – Королевский конюший имеет право закупать лошадей от моего имени. Ланселет обычно брал их у торговцев, приезжавших откуда-то с юга, из земель, лежащих за Бретанью…
– Значит, и я буду действовать точно так же, – сказал Гвидион. – Никакие лошади не сравнятся с испанскими, хотя теперь, мой дядя и король, лучших лошадей везут из еще более отдаленных краев. Испанцы сами покупают коней из африканских пустынь. Но нынче сарацины начали теснить испанцев – я слышал это от того сарацинского рыцаря, Паломида, что гостил здесь некоторое время, а потом отправился в земли саксов на поиски приключений. Паломид – не христианин, и ему показалось странным, что все эти рыцари умчались за Граалем, в то самое время, когда на их земли пришла война.
– Я беседовал с Паломидом, – сказал Артур. – Он показывал мне меч, скованный в тех самых землях, что лежат южнее Испании. Я охотно обзавелся бы таким мечом, хоть я и не думаю, что он лучше Эскалибура. Ни один меч из наших краев не способен так держать заточку. Я рад, что у моих врагов никогда не было такого оружия. Норманны дерутся огромными топорами и палицами, но их оружие уступает даже оружию саксов.
– И все же они яростны и неистовы в бою, – сказал Гвидион. – Они впадают в боевое безумие, как это иногда бывает с людьми Племен в Лотиане, и сражаются, отбросив щит… Нет, мой король, – мы долго наслаждались миром, но как сарацины начали теснить испанцев, так и наши берега начали терзать дикие норманны и ирландцы. И, несомненно, в конце концов сарацины окажутся благом для Испании, как саксы оказались благом для этой страны…
– Саксы оказались благом для этой страны? – Артур изумленно взглянул на молодого рыцаря. – Что я слышу от тебя, племянник?
– Когда римляне покинули эту землю, лорд мой Артур, мы оказались заперты здесь, на краю света, и не общались ни с кем, кроме полудиких Племен. Война с саксами вынудила нас выйти из этого заточения, – пояснил Гвидион. – Мы принялись торговать с Малой Британией, с Испанией, с южными странами, выменивать на наши товары лошадей и оружие, строить новые города – да взять хоть твой Камелот, сэр. Я уж не говорю о священниках, что отправились к саксам и превратили их из косматых дикарей, поклоняющихся варварским богам, в цивилизованных людей; они теперь и сами ведут торговлю, строят города и даже обзавелись королями, подвластными твоей руке. Чего же лучшего могла желать эта земля? Теперь у них есть даже монастыри, и ученые люди, что пишут книги, и многое другое… Без войны с саксами, мой лорд Артур, королевство Утера ждало бы лишь забвение, как это прежде случилось с королевством Максима.
Похоже, слова Гвидиона слегка позабавили Артура.
– Тогда ты, несомненно, считаешь, что двадцать с лишним лет мира сделались угрозой для Камелота, и мы нуждаемся в новых войнах и сражениях, чтоб встряхнуться? Сразу видно, что ты не воин, юноша. Я давно уж не питаю никаких иллюзий относительно войны!
Гвидион улыбнулся в ответ.
– С чего ты решил, что я не воин, мой лорд? Я вместе с твоими людьми сражался против Луция, провозгласившего себя императором, и у меня было предостаточно времени, чтоб составить собственное представление о войне и ее значении. Без войны тебя позабыли бы точно так же, как и самых незначительных королей Уэльса и Эйре. Ну кто ныне помнит имена королей Тары?
– И ты полагаешь, мальчик мой, что однажды это может произойти и с Камелотом?
– Король мой и дядя, что ты предпочтешь услышать: мудрость друида или любезность придворного?
– Я предпочту услышать хитроумный совет Мордреда! – рассмеялся Артур.
– Придворный сказал бы, мой лорд, что царство Артура будет существовать вечно и память о нем переживет века. А друид сказал бы, что все люди смертны и всем им суждено в свой срок кануть в вечность вместе со всей их мудростью и славой, как ушла под воду Атлантида. Бессмертны одни лишь боги.
– А что же тогда скажет мой племянник и друг?
– Твой племянник, – Гвидион так подчеркнул это слово, что Гвенвифар почти услышала вместо него «твой сын», – скажет, мой дядя и лорд, что все мы живем сегодня и какое нам дело до того, что за истории будут рассказывать о нас тысячу лет спустя? И потому племянник советует тебе вновь позаботиться о конюшнях и сделать их такими, как в прежние времена, когда воины Артура наводили страх на всех врагов. Нельзя давать людям повод говорить, что король постарел и теперь, когда все его рыцари разъехались по свету, не следит больше ни за своими людьми, ни за лошадьми и не заботится, чтоб они были готовы к бою.
Артур дружески хлопнул Гвидиона по плечу.
– Быть по сему, мой мальчик! Я полагаюсь на твое мнение. Пошли доверенных людей в Испанию – или даже, если хочешь, в Африку, – пусть оттуда привезут лошадей, достойных славы Артурова войска. И проследи, чтоб их обучили как следует.
– Я отрядил бы для этого саксов, – сказал Гвидион. – Но саксы не знают секретов конного боя – ты всегда говорил, что их не следует этому учить. Но теперь саксы – наши союзники. Угодно ли тебе, чтоб они перенимали наше воинское искусство?
На лице Артура отразилось беспокойство.
– Боюсь, это мне придется тоже возложить на тебя.
– И я сделаю все, что в моих силах, – отозвался Гвидион. – Мой лорд, мы слишком увлеклись, беседуя о делах военных, и утомили дам. Прошу прощения, госпожа, – добавил он, поклонившись Гвенвифар и обворожительно улыбнувшись. – Может, послушаем музыку? Я уверен, что леди Ниниана с радостью возьмет арфу и споет для тебя, мой лорд и король. 1
– Я охотно послушаю, как играет моя родственница, – сдержанно отозвался Артур, – если так угодно моей леди.
Гвенвифар кивнула Ниниане. Та сходила за арфой, уселась перед ними и запела. Королева с удовольствием слушала: Ниниана прекрасно играла, и голос ее был мелодичным, хоть и не таким чистым и сильным, как у Моргейны. Но, взглянув на Гвидиона и заметив, как он смотрит на дочь Талиесина, королева подумала: «Почему при нашем христианском дворе непременно находится какая-нибудь из дев Владычицы Озера?» Гвенвифар чувствовала смутное беспокойство, хоть Гвидион, – как и Ниниана – казался добрым христианином, не хуже любого другого придворного, и по воскресеньям всегда посещал обедню. Как вообще получилось, что Ниниана стала одной из ее дам? Королева помнила лишь, как Гвидион привел Ниниану ко двору и попросил Гвенвифар оказать гостеприимство родственнице Артура и дочери Талиесина. Королева сохранила самые теплые воспоминания о Талиесине и охотно приняла при дворе его дочь; но сейчас ей отчего-то показалось, что Ниниана, даже не прилагая к тому особых усилий, заняла главенствующее положение среди дам королевы. Артур всегда был благосклонен к Ниниане и часто просил ее спеть, и временами, когда Гвенвифар наблюдала за ними, в душу ее закрадывалось подозрение: уж не внушает ли она Артуру нечто большее, чем родственные чувства?
Но нет, этого, конечно же, не было. Если у Нинианы и имелся любовник при дворе, так уж скорее это был сам Гвидион. Гвенвифар видела, как он смотрит на Ниниану… и сердце ее сжималось от боли. Ниниана была прекрасна – прекрасна, как она сама в молодые годы, а она теперь была всего лишь стареющей женщиной; волосы ее потускнели, на щеках более не играл румянец, а тело сделалось дряблым… И потому, когда Ниниана отставила арфу и удалилась, а Артур подошел к королеве, чтоб проводить ее из зала в покои, Гвенвифар взглянула на него довольно хмуро.
– Ты выглядишь усталой, жена моя. Тебе нездоровится?
– Гвидион сказал, что ты постарел…
– Ненаглядная моя супруга, я восседаю на троне Британии вот уже тридцать один год, и ты вместе со мною. Неужто ты думаешь, что в этом королевстве найдется хоть один человек, что назвал бы нас молодыми? Большая часть наших подданных еще даже не родились, когда мы с тобой взошли на трон. Хотя, по правде говоря, любовь моя, я не представляю, как тебе удается выглядеть столь молодо.
– Муж мой, я вовсе не напрашивалась на похвалу! – раздраженно отозвалась Гвенвифар.
– Тогда ты должна была бы порадоваться, моя Гвен, что. Гвидион не отделывается от дряхлеющего короля пустой лестью и лживыми словами. Он честен со мною, и я это ценю. Хотелось бы мне…
– Я знаю, чего тебе хотелось бы! – перебила мужа Гвенвифар, и в голосе ее зазвенел гнев. – Тебе хотелось бы, чтоб ты мог признать его своим сыном и чтобы он наследовал тебе, а не Галахад!
Артур покраснел.
– Гвенвифар, неужто мы обречены вечно из-за этого ссориться? Священники не согласятся считать его королем, а потому и говорить тут не о чем.
– Я не могу позабыть, чей он сын…
– Я не могу позабыть, что он – мой сын, – мягко произнес Артур.
– Я никогда не доверяла Моргейне, и ты сам убедился, на что он способна…
Лицо Артура посуровело, и Гвенвифар поняла, что в этом вопросе король никогда не пожелает прислушаться к ней.
– Гвенвифар, мой сын вырос на попечении королевы Лотианской, а ее сыновья всегда были поддержкой и опорой моего государства. Что бы я делал без Гарета и Гавейна? А теперь Гвидион обещает стать таким же, как они, честнейшие и благороднейшие из моих друзей и Соратников. И я не стал думать о Гвидионе хуже от того, что он остался рядом со мною, в то время как все прочие соратники покинули меня ради погони за Граалем.
Гвенвифар вовсе не хотелось ссориться с мужем. И она, взяв Артура за руки, произнесла:
– Поверь мне, мой лорд, – я люблю тебя превыше всего на свете.
– Конечно же, я тебе верю, любовь моя, – отозвался Артур. – У саксов есть поговорка: «Счастлив тот человек, что имеет доброго друга, добрую жену и добрый меч». А значит, я счастлив, моя Гвенвифар.
– Ах, саксы! – рассмеялась Гвенвифар. – Ты столько лет сражался с ними, а теперь повторяешь их поговорки…
– Ну что ж полезного в войне – как выражается Гвидион, – если мы не можем научиться мудрости у наших врагов? Давным-давно кто-то – Гавейн, кажется, – сказал что-то насчет саксов и ученых людей в их монастырях. Он выразился в том духе, что это, дескать, похоже на случай, когда женщину изнасиловали, а после ухода врагов она родила хорошего сына – мол, лучше уж вместе со злом обрести и добро, но если зло свершилось и исправить ничего нельзя, надо подумать, как обернуть его во благо.
Гвенвифар нахмурилась.
– Я полагаю, лишь мужчина мог придумать подобную шутку!
– Сердце мое, но я вовсе не хотел напоминать тебе о давних невзгодах! – возразил Артур. – Я говорил о том зле, что причинили нам с Моргейной много лет назад.
Королева заметила, что на этот раз при имени сестры на лице Артура не появилось ледяного, застывшего выражения, ставшего обычным в последние годы.
– Неужто будет лучше, если из того греха, что совершили мы с Моргейной – если тебе угодно считать это грехом, – не произрастет ничего благого? Или я все же должен радоваться тому, что хоть грех и свершился и возврата к невинности нет, но Бог в искупление зла даровал мне доброго сына? Мы с Моргейной расстались отнюдь не по-дружески, и я теперь не знаю, где она и что с ней сталось, – и вряд ли я еще увижусь с нею до дня Страшного суда. Но ее сын сделался теперь опорой моего трона. Неужели я должен относиться к Гвидиону с недоверием лишь из-за того, что его произвела на свет Моргейна?
Гвенвифар хотела было сказать: «Я не доверяю ему потому, что он воспитывался на Авалоне», – но передумала и промолчала. Затем, когда они остановились у дверей ее покоев и Артур, взяв ее за руку, спросил: «Хочешь ли ты, чтоб я присоединился к тебе этой ночью, моя леди?» – Гвенвифар, стараясь не глядеть ему в глаза, ответила: «Нет… нет, я устала». Она постаралась не заметить облегчения, промелькнувшего во взгляде Артура. Кто же теперь согревает его постель? Ниниана? Или какая-нибудь другая дама? Нет, она не станет унижаться и расспрашивать его дворецкого. «Какая мне разница, с кем он спит, раз он спит не со мною?»
Время шло. Наступила и прошла мрачная, холодная зима, и уже начало чувствоваться дыхание весны. Однажды Гвенвифар, не выдержав, в сердцах воскликнула:
– Скорее бы все это закончилось и наши рыцари вернулись, с Граалем или без него!
– Милая, но ведь они поклялись, – мягко напомнил Артур. Но и вправду в тот же самый день к воротам Камелота подъехал всадник, и это оказался Гавейн.
– Ты ли это, кузен? – Артур обнял его и расцеловал. – Я и не надеялся увидеть тебя так скоро. Разве ты не поклялся год и день искать Грааль?
– Поклялся, – согласился Гавейн. – Но я не нарушил клятву, лорд, и священникам незачем смотреть на меня как на клятвопреступника. Я видел Грааль здесь, в этом самом замке, и с той же вероятностью могу снова узреть его именно здесь, как и где-нибудь на краю света. Где я только ни ездил, куда только меня ни заносило – но нигде я так и не услышал ни единого слова о Граале. И однажды меня осенило: я ведь с тем же успехом могу искать Грааль там, где однажды уже видел его – в Камелоте, рядом с моим королем, – даже если я просто буду каждое воскресенье во время обедни смотреть на алтарь и надеяться, что он вновь там появится.
Артур улыбнулся и заключил Гавейна в объятия, и Гвенвифар заметила, что на глаза его навернулись слезы.
– Добро пожаловать домой, кузен, – просто сказал он. – С возвращением тебя.
А несколько дней спустя вернулся Гарет.
– Мне было видение, и я думаю, что оно было послано Господом, – сказал Гарет, когда они уселись ужинать. – Я видел пред собою Грааль во всей его красе и сиянии, а потом из света, окутывавшего священную чашу, послышался голос. И этот голос произнес: «Гарет, соратник Артура, – в этой жизни ты больше не узришь Грааль. Как можешь ты гоняться за видением райского блаженства, когда твой король нуждается в тебе? Ты сможешь послужить Господу, когда попадешь на небеса, но сейчас твоя земная жизнь еще не окончена; возвращайся в Камелот и служи своему королю». И, очнувшись, я вспомнил, что даже Христос велел отдавать цезарю цезарево. Вот потому-то я и отправился домой. А по дороге я встретился с Ланселетом и умолял его последовать моему примеру.
– Так как же ты считаешь – ты и вправду отыскал Грааль? – поинтересовался Гвидион.
Гарет рассмеялся.
– Быть может, Грааль – всего лишь видение, и ничего больше. Но когда он мне привиделся, то велел вспомнить о долге перед моим лордом и королем.
– Так значит, вскоре мы увидим здесь и Ланселета?
– Искренне надеюсь, что сердце велит ему вернуться, – сказал Гавейн, – ибо мы воистину нуждаемся в нем. Но, так или иначе, Пасхи уже недолго ждать, а после нее все должны будут возвратиться домой.
Немного погодя Гарет попросил Гвидиона принести арфу и спеть.
– Ибо в странствиях, – сказал он, – я лишен был даже той грубой музыки, какую можно услышать при дворе саксов. А у тебя, Гвидион, раз уж ты оставался дома, наверняка была возможность совершенствовать свое искусство.
Гвенвифар не удивилась бы, уступи Гвидион эту честь Ниниане, но он послушно принес инструмент, и королева узнала его.
– Чья это арфа? Уж не Моргейны ли?
– Именно. Она оставила ее в Камелоте, уезжая. Если б Моргейна пожелала, она могла бы прислать кого-нибудь за своей арфой или сама забрать ее у меня. Ну, а до тех пор я с чистой совестью могу считать ее своей; думаю, Моргейна охотно отдала бы ее мне – раз уж она ничего больше не могла мне дать.
– Не считая самой жизни, – с мягкой укоризной произнес Артур, и Гвидион взглянул на него с такой горечью, что у Гвенвифар защемило сердце.
– А следует ли мне кого-то благодарить за это, мой лорд и король? – спросил Гвидион, яростно, но негромко, так, что его могли слышать лишь сидящие рядом. И прежде, чем Артур успел что-либо ответить, Гвидион ударил по струнам и запел. Но выбранная им песня потрясла Гвенвифар.
Он пел о Короле-Рыбаке, обитавшем в замке, что стоял посреди бескрайних пустошей. Король дряхлел, и силы его убывали, и вместе с ним увядала его земля и переставала родить. И суждено было этому длиться до той поры, пока не придет некий юноша и не нанесет милосердный удар, и кровь одряхлевшего короля не прольется на землю. И тогда с новым королем земля вновь помолодеет и расцветет.
– Так что ты хотел сказать? – сердито и встревоженно поинтересовался Артур. – Что земля, в которой правит король-старик, неизбежно обречена на увядание?
– Вовсе нет, мой лорд. Что б мы делали без твоей мудрости и житейского опыта? Но в древности в Племенах дело обстояло именно так – здесь властвовала Богиня, и король правил лишь до того момента, пока Богиня была довольна им. А когда Король-Олень старел, приходил молодой олень и свергал его… Но Камелот – христианский двор, и при нем не придерживаются языческих обычаев, мой король. Быть может, эта баллада о Короле-Рыбаке – всего лишь символ травы; ведь даже в вашем Писании сказано, что плоть человеческая подобна траве. И жизни ей – от весны до осени. А король пустошей – это символ мира, что умирает каждый год и возрождается по весне, как твердят все религии… Даже Христос иссох, подобно Королю-Рыбаку – принял смерть на кресте и на Пасху возродился, обновившись…
И, коснувшись струн, Гвидион негромко запел:
– Взгляни: дни человека – что лист на ветру и трава увядающая.
И тебя позабудут, словно цветок, упавший в траву. Словно вино, что пролилось на землю. И все же с приходом весны земля расцветет. И с нею вернется цветение жизни…
– Это из Писания, Гвидион? Строчки из какого-нибудь псалма? – спросила Гвенвифар.
Гвидион покачал головой.
– Это древний друидский гимн. А некоторые говорят, будто он древнее друидов, – что он, быть может, пришел к нам из страны, что ныне скрыта под волнами. Но подобные гимны можно встретить в каждой религии. Быть может, и вправду все религии суть одна…
– Ты – христианин, мой мальчик? – мягко спросил его Артур. Гвидион мгновение помолчал, затем отозвался:
– Меня воспитывали как друида, и я не отрекался от своих клятв. Я – не Кевин, мой король. Но не все мои обеты ведомы тебе.
И с этими словами он поднялся и вышел из зала. Артур смотрел ему вслед, даже не пытаясь сделать Гвидиону выговор за подобную неучтивость. Но Гавейн нахмурился.
– Неужто ты дозволишь, чтоб он ушел, даже не попрощавшись, лорд?
– Да пусть идет, – сказал Артур. – Мы все здесь – родичи, и я вовсе не прошу, чтоб со мной непрерывно обращались так, словно я восседаю на троне! Или ты хочешь, чтоб он всегда вел себя как любезный придворный?
Однако Гарету все это тоже не понравилось.
– До чего же мне хочется, чтоб Галахад вернулся ко двору! – негромко произнес он. – Хоть бы Господь ниспослал и ему какое-нибудь видение вроде моего! Галахад нужен здесь куда больше, чем я, и если он не объявится в ближайшее время, я сам отправлюсь искать его.
До Пятидесятницы оставалось всего несколько дней, когда в Камелот наконец-то вернулся Ланселет.
Сперва они увидели приближающуюся процессию, и Гарет, что дежурил на воротах, вызвал всех поприветствовать гостей. Но Гвенвифар, стоявшей рядом с Артуром, не было дела до Моргаузы – разве что в душе ее шевельнулось легкое любопытство: интересно, что привело сюда королеву Лотиана? Ланселет преклонил колени перед Артуром и поведал скорбную весть, и Гвенвифар, взглянув ему в глаза, задохнулась от боли… Так было всегда – всякий удар по Ланселету отзывался болью в ее сердце. Артур поднял Ланселета и прижал к себе; в глазах его стояли слезы.
– Милый мой друг, я любил Галахада как сына. Нам всем будет очень не хватать его.
Гвенвифар не могла более этого вынести. Она шагнула вперед, не обращая внимания на окружающих, протянула Ланселету руку и дрожащим голосом произнесла:
– Я скучала по тебе и рада, что ты вернулся к нам, но мне искренне жаль, что тебе пришлось вернуться со столь печальной вестью.
– Отнесите Галахада в ту церковь, где он принял рыцарское посвящение, – негромко приказал Артур своим людям. – Пусть он покоится там; а завтра состоятся похороны, подобающие моему сыну и наследнику.
Отвернувшись, король пошатнулся, и Гвидион быстро поддержал его под локоть.
Гвенвифар нечасто плакала в последнее время, но при взгля-де на лицо Ланселета, столь измученное и изможденное, королева почувствовала, что не в силах сдержать слезы. Что выпало на его долю за этот год, проведенный в погоне за Граалем? Болезни, пост, усталость, раны? Никогда еще Гвенвифар не видела на его лице такой скорби – даже когда Ланселет явился к ней, чтоб сообщить о своем браке с Элейной. Королева заметила, сколь тяжело опирается Артур на руку Гвидиона, и вздохнула. Ланселет сжал ее руку и мягко произнес:
– Теперь я даже рад тому, что Артур получше узнал своего сына и оценил его по достоинству. Это смягчит его горе.
Гвенвифар покачала головой. Ей не хотелось сейчас размышлять о том, какие последствия это будет иметь для Гвидиона и Артура. Сын Моргейны! Сын Моргейны – наследник Артура! Нет, сейчас это ее не утешит!
Тут к королеве подошел Гарет и, поклонившись, сказал:
– Госпожа, приехала моя мать…
И Гвенвифар вспомнила, что не подобает ей стоять одной среди мужчин. Ее место с прочими дамами. И еще она поняла, что не в силах сейчас сказать ни единого слова утешения – ни Артуру, ни даже Ланселету.
– Я рада приветствовать тебя, королева Моргауза, – холодно произнесла Гвенвифар и подумала: "Я ведь солгала Моргаузе – следует ли мне считать это грехом? Может, добродетельнее было бы сказать: "Я приветствую тебя, королева Моргауза, ибо так велит мой долг, но я ничуть не рада тебя видеть. Лучше бы ты сидела в своем Лотиане – или провалилась в преисподнюю, мне это безразлично!" Она увидела, что Ниниана тоже подошла к Артуру – так, что теперь король шел между нею и Гвидионом, – и нахмурилась.
. – Леди Ниниана! – холодно окликнула Гвенвифар. – Думаю, сейчас дамам лучше удалиться отсюда. Подыщи покои для королевы Моргаузы и позаботься, чтоб там было все необходимое.
Гвидион сердито взглянул на Гвенвифар, но возразить не осмелился. И Гвенвифар, покидая вместе со своими дамами двор крепости, подумала, что в положении королевы тоже есть свои преимущества.
Весь день ко двору Артура съезжались соратники и рыцари Круглого Стола, и Гвенвифар пришлось хлопотать над приготовлениями к завтрашнему пиру – которому суждено было оказаться погребальным. Завтра, в день Пятидесятницы, рыцари Артура, уезжавшие на поиски Грааля, воссоединятся вновь. Гвенвифар успела увидеть много знакомых лиц. Но она знала, что многим уже не суждено вернуться: Персеваль, Боре, Ламорак… Гвенвифар чуть мягче взглянула на Моргаузу; она знала, что королева Лотиана искренне горюет по Ламораку. Самой Гвенвифар казалось, что Моргауза ставит себя в нелепое положение, в ее-то годы обзаводясь столь молодым возлюбленным, но горе есть горе, и Гвенвифар сама видела, что во время погребальной службы по Галахаду, когда священник заговорил обо всех прочих, павших во время поисков Грааля, Моргауза опустила вуаль, скрывая слезы, а после службы лицо ее было все в красных пятнах.
Всю прошлую ночь Ланселет просидел в церкви над телом сына, и Гвенвифар даже не могла поговорить с ним наедине. Теперь же, после отпевания, королева велела Ланселету сесть за обедом рядом с ней и Артуром; наполняя его кубок, она надеялась, что Ланселет напьется допьяна и хоть ненадолго позабудет о своем горе. Ей больно было смотреть на лицо Ланселета, покрывшееся морщинами, осунувшееся от страданий и лишений, и на его кудри, сделавшиеся ныне совсем седыми. И она, любившая Ланселета сильнее всех на свете, не могла при людях даже обнять его и поплакать вместе с ним. Эта боль терзала ее уже много лет: почему, ну почему она не имеет права обратиться к нему при всех, почему она должна молча восседать рядом и всегда оставаться лишь его родственницей и королевой? Сейчас это было даже ужаснее, чем обычно, но Ланселет не поворачивался к Гвенвифар и старался не смотреть ей в глаза.
Поднявшись, Артур выпил за тех рыцарей, что никогда уж не вернутся из странствий.
– И сейчас я при всех клянусь, что до тех пор, пока я жив и пока стоит Камелот, их жены и дети никогда не узнают нужды, – объявил он. – Ваша скорбь – моя скорбь. Наследник моего трона умер, странствуя в поисках Грааля.
Артур повернулся и протянул руку Гвидиону; тот медленно приблизился. Сейчас, в простой белой тунике, Гвидион выглядел моложе своих лет. Его темные волосы были перехвачены золотистой лентой.
– Соратники мои, в отличие от всех прочих, король не может позволить себе долго предаваться горю. А потому я прошу вас оплакать вместе со мною моего погибшего племянника и приемного сына, которому так и не суждено было унаследовать мой трон. И сейчас, когда горе наше еще свежо, я прошу вас признать Гвидиона – сэра Мордреда, – сына моей единственной сестры, Моргейны Авалонской, моим наследником. Гвидион молод, но он – один из мудрейших моих советников.
Король поднял кубок и сделал глоток.
– Я пью за тебя, сын мой, и за твое царствование, что придет на смену моему.
Гвидион преклонил колени перед Артуром.
– Да будет твое царствование долгим, отец мой!
Гвенвифар показалось, будто Гвидион смахнул слезу, и сердце ее немного смягчилось. Соратники опорожнили кубки и, следуя примеру Гарета, разразились приветственными возгласами.
Но Гвенвифар безмолвствовала. Она знала, что это неизбежно, но никак не ожидала, что все произойдет так скоро, прямо на тризне по Галахаду! Королева повернулась к Ланселету и прошептала:
– Лучше бы он подождал! Лучше бы он посовещался со своими советниками!
– Так ты не знала, что он задумал? – спросил Ланселет. Он взял Гвенвифар за руку, осторожно пожал и удержал ее ладонь в своей. Его пальцы были худыми и жесткими, а не юными и мягкими, как некогда; смешавшись, Гвенвифар попыталась отнять руку, но Ланселет не отпустил ее. Он произнес, поглаживая пальцы королевы:
– Артуру не следовало предпринимать такой шаг, не предупредив тебя…
– Видит Бог, я не имею права жаловаться – ведь я так и не сумела подарить ему сына, и ему остался лишь сын Моргейны…
– И все же ему следовало предупредить тебя, – сказал Ланселет.
Гвенвифар отстраненно подумала: кажется, он впервые решился порицать Артура, хоть и мимолетно. Ланселет поднес ее руку к губам и нежно поцеловал, а потом, когда Артур и Гвидион подошли к ним, отпустил. Слуги начали разносить блюда с горячим мясом и подносы с фруктами и свежевыпеченным хлебом и расставлять на столе сладости. Гвенвифар позволила слуге положить ей немного мяса и фруктов, но почти не прикоснулась к еде. Она заметила, что им с Ланселетом поставили одну тарелку на двоих – как частенько делала она сама во время прошлых пиров в день Пятидесятницы, – и улыбнулась. А Ниниана, сидевшая рядом с Артуром, ела из одной тарелки с ним. Раз король даже назвал ее дочкой, и это придало мыслям Гвенвифар иное направление: может, он смотрит на Ниниану как на будущую жену своего сына? К ее удивлению, та же самая мысль явно посетила и Ланселета.
– Уж не станет ли следующим празднеством свадьба? Я бы все-таки сказал, что они приходятся друг другу слишком близкой родней…
– А разве на Авалоне с этим считаются? – спросила Гвенвифар – более резко, чем намеревалась. Застарелая боль по-прежнему давала о себе знать.
Ланселет пожал плечами.
– Не знаю. Еще мальчишкой на Авалоне я слыхал об одной далекой южной стране; тамошние владыки всегда заключали браки с братьями и сестрами, чтоб не смешивать королевскую кровь с кровью простонародья, и их династия просуществовала тысячу лет.
– Язычники! – негодующе отозвалась Гвенвифар. – Они не знали Господа и не ведали, как тяжко они грешат…
Но непохоже было, чтоб Гвидион как-либо пострадал из-за греха, совершенного его отцом и матерью; так почему бы ему, внуку – нет, правнуку Талиесина – не жениться на дочери Талиесина?
"Бог покарает Камелот за этот грех, – внезапно подумала королева. – За прегрешение Артура – и мое… и Ланселета…"
Она услышала, как Артур сказал Гвидиону:
– Однажды ты сказал при мне, что Галахад не доживет до того, чтоб взойти на престол.
– И ты помнишь, мой отец и лорд, – спокойно отозвался Гвидион, – что я дал тебе клятву: я не стану причиной гибели Галахада. И действительно, он с честью умер ради креста, который так глубоко чтил. Так оно все и случилось.
– Что же еще ты предвидел, сын мой?
– Не спрашивай, лорд Артур. Когда боги скрывают от человека, что ему написано на роду, они делают это из жалости. Даже если бы мне и было что-то ведомо – а я говорю, что это не так, – я не стал бы тебе ничего рассказывать.
"Быть может, – подумала Гвенвифар, и ее пробрала внезапная дрожь, – Бог уже достаточно покарал нас за наши прегрешения, послав нам Мордреда…" Но затем она взглянула на молодого рыцаря, и ее охватило смятение. «Как я могу так думать о человеке, что воистину стал сыном для Артура? Не его вина в том, что он появился на свет подобным образом!»
– Не следовало Артуру поступать так, едва лишь схоронив Галахада! – снова сказала королева Ланселету.
– Не нужно так говорить, моя леди. Артур помнит о долге, возложенном на короля. Неужто ты думаешь, будто это важно для Галахада – кто воссядет на троне, которого он никогда не желал? Я поступил бы куда лучше, Гвенвифар, если б отдал своего сына в священники.
Королева взглянула на Ланселета; он сидел, погрузившись в раздумья, словно бы отделенный от нее тысячами миль. Ланселет ушел в себя – туда, куда она никогда не могла за ним последовать. И Гвенвифар, неловко пытаясь достучаться до него, спросила:
– Так значит, ты не нашел Грааль?
Она видела, как Ланселет медленно возвращается из неведомой дали.
– Нашел… и подошел настолько близко, что грешному человеку не дано этого пережить. Но меня пощадили, дабы я вернулся ко двору и поведал всем: Грааль навеки ушел из этого мира.
Он снова умолк, потом сказал откуда-то издалека:
– Я последовал бы за ним и в мир иной, но мне не позволено было выбирать.
«Так значит, он не хотел вернуться в Камелот ради меня?» – подумала Гвенвифар. И вдруг она осознала то, чего никогда раньше не понимала, – осознала, насколько же сильно Ланселет похож на Артура; осознала, что никогда не станет ни для одного из них чем-то большим, чем забава, мимолетное развлечение между войной и приключением; осознала, что для того мира, в котором протекает подлинная жизнь мужчины, любовь не имеет никакого значения. Всю свою жизнь Ланселет воевал бок о бок с Артуром, а когда войны прекратились, ринулся, очертя голову, вслед за великой Тайной. И теперь Грааль встал между ними, как прежде стоял Артур и честь Ланселета:
И вот теперь даже Ланселет обратился к Господу и, несомненно, думает лишь о том, что она вводит его в смертный грех. Боль была нестерпимой. Ведь в целом свете у нее не было ничего дороже этой любви! И Гвенвифар, не выдержав, взяла Ланселета за руку.
– Я так тосковала по тебе, – прошептала она, и сама поразилась, услышав, какая жажда звучит в ее голосе. "Он подумает, что я не лучше Моргаузы – сама вешаюсь ему на шею…"
Ланселет удержал ее руку и мягко произнес:
– И я по тебе скучал, моя Гвен.
А потом, слово почувствовав голод, терзающий сердце Гвенвифар, он тихо сказал:
– Возлюбленная, никакой Грааль не помешал бы мне вернуться в Камелот – ведь я помнил о тебе. Мне следовало бы остаться там и провести остаток своей жизни в молитвах, надеясь, что мне вновь даровано будет право узреть священную чашу. Но я – всего лишь мужчина, любовь моя…
И Гвенвифар, поняв, о чем он говорит, крепче сжала его руку.
– Так значит, мне отослать моих женщин?
Ланселет на миг заколебался, и Гвенвифар вновь затопил давний страх… Как она смеет заходить столь далеко, позабыв о женской стыдливости? Как всегда, этот миг был подобен смерти. Но тут Ланселет ответил ей пожатием и прошептал:
– Да, любимая.
Но когда Гвенвифар, одиноко лежа в темноте, ожидала появления Ланселета, ее стали одолевать горькие мысли. Уж не было ли его «да» сродни предложениям Артура, которые тот делал время от времени из жалости или ради того, чтоб пощадить ее гордость. Теперь, когда не осталось ни малейшей надежды на то, что она все-таки родит Артуру позднее дитя, он мог перестать приходить к ней, но Артур был слишком добр и не хотел, чтоб у дам Гвенвифар появился повод заглазно потешаться над нею. Но Гвенвифар казалось, что Артур, услышав ее отказ, всегда вздыхает с облегчением, и это облегчение было для нее словно нож в сердце. Случалось даже, что она звала Артура к себе, и они подолгу беседовали или она просто лежала в его объятиях – тогда она чувствовала себя покойно и уютно и не просила у Артура большего. Теперь же ей подумалось: а вдруг Артур чувствовал, что его объятья нежеланны ей, и потому так редко к ней приходил? Или все-таки он и вправду не хочет ее? Да и вообще – желал ли он ее хоть когда-нибудь или приходил к ней на ложе лишь потому, что она была его женой, и он должен был дать ей детей?
"Все мужчины восхваляли мою красоту и желали меня – все, кроме моего законного супруга". И теперь, – подумалось Гвенвифар, – быть может, даже Ланселет придет ко мне лишь потому, что он слишком добр и не может меня оттолкнуть". Королеву бросило в жар, и на теле ее выступила испарина, хоть на Гвенвифар была лишь тонкая ночная рубашка.
Она встала, взяла с туалетного столика кувшин с холодной водой и обтерлась, с отвращением прикасаясь к обвисшей груди. «Ах, я ведь уже стара! Конечно, ему будет противно, что такая уродливая старуха желает его, как будто по-прежнему остается юной и красивой…»
А потом Гвенвифар услышала шаги Ланселета; он подхватил ее на руки, и королева позабыла свои страхи. Но позднее, когда он уже ушел, Гвенвифар долго лежала без сна.
"Мне не следовало так рисковать. В прежние времена все было иначе; теперь же Камелот – христианский двор, и епископ постоянно присматривает за мной.
Но ведь у меня ничего больше не осталось… – осознала вдруг Гвенвифар. – И у Ланселета тоже…" Его сын умер, и жена скончалась, и прежняя близкая дружба с Артуром безвозвратно канула в прошлое.
«Лучше б я была похожа на Моргейну – ей не нужно было любви мужчин, чтоб чувствовать себя живой, настоящей…» Однако Гвенвифар поняла, что, даже если б Ланселет не был ей нужен, он все равно нуждался бы с ней; не будь ее, он оказался бы совершенно одинок. Он вернулся ко двору, потому что нуждался в ней не меньше, чем она – в нем.
А значит, если их связь и греховна, оставить Ланселета без утешения будет еще большим грехом.
"Я никогда не оставлю его, – подумала Гвенвифар, – даже если это грозит нам вечным проклятием". Но ведь Бог есть Бог любви – разве же он может осудить ее за то единственное, что за всю ее жизнь было порождено любовью? А если может, подумала Гвенвифар, ужасаясь собственным святотатственным мыслям, значит, он не тот Бог, которого она всегда почитала, и тогда ей совершенно безразлично, что он подумает!
Дата добавления: 2015-09-12; просмотров: 7 | Поможем написать вашу работу | Нарушение авторских прав |