|
Я затягиваю:
Namu butsu
Yo butsu u in
Yo butsu u en
Buppō o sō o en
Jō raku ga jō
Chō nen kanzeon
Bo nen kanzeon
Nen nen jū shin ki
Nen nen fu ri shin.
Можете считать это буддийским вариантом «Отче наш». Только обращаются в нем не к Отцу небесному, а к Канзеон, она же Гуаньинь, она же бодхисаттва милосердия.
Не подумайте, я совсем не дзен-святоша, нет. Просто люди, чтобы опровергнуть утверждение «жизнь бессмысленна», умудрились насочинять такого! А из всей мешанины учений буддизм кажется мне самым разумным. Да и вырос я в буддийской семье, так уж сложилось.
Папа рассказывал, как в Италии во время Второй мировой войны он часто напевал эту молитву на дежурствах. Из чего вы можете сделать вывод о его почтенном возрасте. Когда родился я, папе было семьдесят три года. Мама познакомилась с ним, собирая материал для книги про четыреста сорок второй боевой полк, самое титулованное американское подразделение Второй мировой. Сражались в нем ребята, чьих родственников мама-Америка отправила в концлагерь – за то, что они японцы. Ребята эти наводили страх по всей Италии и Германии. Отыгрывались не на отечественных фашистах, а на заграничных.
Как бы там ни было, про мою маму смело можно сказать: она увлеклась предметом своего исследования не на шутку.
Они с папой рьяно взялись за дело и принялись соединять восток с западом и выводить новый вид потомства – солдат-эрудитов.
Солдатские гены достались Вашингу. Когда появились первые упоминания про Хворь, его как раз приняли в военное училище Уэст-Пойнт. Ну а мне? Мне, по-видимому, перепали гены эрудита. И какая от них польза?
Путешествие за стены сродни игре в кости. Раз на раз не приходится. Иногда это – пара пустяков: хватаешь какую-нибудь еду или медикаменты и со всех ног мчишь с добычей домой. Иногда – домой просто не возвращаешься. За стенами поджидают бандиты, дикие собаки, ядовитый дым, пожары. Чокнутые одиночки, которым уже на все плевать. Берсерки, психоголики, трахоголики. Я слышал даже про ребят, убивающих ради забавы людей.
Почему?
А почему бы и нет?
Два этих вопроса отлично характеризуют нынешнее устройство мира: большое «ПОЧЕМУ?» и рядом большое «ПОЧЕМУ БЫ И НЕТ?».
Вашинг заставил бы свою команду проверить оружие, поэтому я так и делаю. Пока ребята осматривают вещи, я осматриваю ребят. В наличии:
Умник (злой гений);
Донна (немножко сумасшедшая, очень независимая цыпочка);
Питер (гей-христианин, адреналиновый наркоман);
И я (ботан-философ, по совместительству руководитель операции).
Не Братство кольца, конечно, но жалкими неудачниками нас тоже не назовешь. Вообще совет Элронда сделал странный выбор. Четыре хоббита? Серьезно? Из девяти человек? Знаю, у них все получилось, но выбор, согласитесь, сомнительный.
Предлагаю ехать в тишине, однако народ против. Ладно, значит, музыку выберу я. Не хватало еще умереть от завывания Ники Минаж.
Огромные колонки, напитываясь мощью от работающего мотора, взрываются песней «Бейте в набат» Буджу Бантона. Сленг-тенг ритм сотрясает машину. О, божественный двигатель внутреннего сгорания! Хвала тебе!
Выезжаем через восточные ворота на Вашингтон-Плейс. Я за рулем, Умник рядом. Питер устроился с Донной сзади, он отвечает за пулемет.
Дежурит Ингрид. Прежде чем закрыть за нами ворота, она коротко салютует. Рядом с ней Фрэнк, злой как черт, из-за того, что мы его с собой не взяли. Но ему придется остаться за главного, он для этого наилучший кандидат. Вдруг я не вернусь?
Отъезжаем. Смотрю, как удаляется в зеркале заднего вида Площадь.
Первые несколько кварталов изучены нами досконально. Здесь знакомо все: каждое брошенное такси, каждый мусорный бак и каждая разграбленная витрина. Тем не менее приходится ехать медленно, лавируя, будто горнолыжник, между автомобильными кладбищами и обломками. Хотел бы я, конечно, промчаться тут с ветерком – как Мастер Чиф, герой «Хало». Но в этой игре за крутизну очков не начисляют. А вот убить могут.
Строительные леса, напоминающие экзоскелет; изорванные в клочья фиолетовые баннеры университета. Меню китайского ресторана, использованные салфетки, дорожные конусы; прикованные к стойкам искореженные велосипеды; катающиеся по асфальту помойные ведра. Разбитые пожарные гидранты, в них нет ни капли воды.
Ну и пейзаж…
Какой же я лопух!
Наивный и доверчивый. Принимал мыльный пузырь за крепкие стены. Просыпался по звонку будильника – электричество для него обеспечивал уголь, сжигаемый на Лонг-Айленде. Полоскал рот водой с Катскильских гор. Ел на завтрак яйца из Вермонта и хлеб из Калифорнии. Сливочное масло из Исландии. Кофе из Колумбии. Манго с Филиппин. Спутник на геостационарной орбите улавливал мой голос и передавал его дальше. Автобус, питаемый тысячелетними растениями и микроорганизмами, доставлял меня в нужное место. На жидкокристаллических экранах люди, перевоплотившиеся в вымышленных персонажей, лезли вон из кожи, чтобы меня развлечь.
Я не сомневался – так будет вечно.
Лопух.
В этих кварталах мертвецов нет. Мы сожгли их еще в самом начале, очистили территорию от заразы и живности.
Умирали люди в основном под крышей.
Сначала они хлынули в больницы. Потом поняли – помочь им никто не в силах, и стали стыдливо прятаться. Мы так долго относились к смерти как к чему-то непристойному, что не могли без страха встречаться с ней под открытым небом. Заползали в свои норы, включали Си-эн-эн или «Фокс-ньюс» и умирали перед телевизором.
Я почти невесомо давлю на педаль газа и разглядываю улицу. Нет ли чего-нибудь нового? Вон пустой полицейский фургон, а там – брошенный «Тесла» с распахнутой дверцей. «Мерсы» и «бимеры», «Тойоты», «Лексусы», «Хонды», «Форды», «Крайслеры» и «Кадиллаки». Все бензобаки пусты. Капоты открыты и помечены яркими символами. Зачеркнутое «А» означает «аккумулятор снят», зачеркнутое «Б» – «бензин слит».
Облупившийся прогнивший ларек «Халяль-кебаб». В горшках на окнах буйно разрослись цветы, будто киоск украсили к празднику.
Повсюду собачье дерьмо и полчища мух.
На перекрестке Вашингтон-Плейс и Мерсер-стрит кто-то вывел на асфальте аэрозольным баллончиком: «Откровение 2:4». И ниже – «Но имею против тебя то…». Здесь надпись обрывается. У писателя закончились то ли краска, то ли время, то ли желание.
– «Но имею против тебя то, что ты оставил первую любовь твою» [1], – заканчивает цитату Питер.
Интересно. Кто «имеет против»? Бог? Что за первая любовь?
В конце улицы резко торможу и высовываюсь из окна. Обозреваю Бродвей.
– Водишь хуже моей бабушки! – возмущается Донна.
Я не обращаю на нее внимания. Наше утлое суденышко приближается к опасным порогам.
Бывшие швейные фабрики и жилые дома Бродвея пусты. В разбитых окнах – никакого движения. Отсюда и до самой территории Барабанщиков встречаются только животные да редкие чужаки, которые иногда ненадолго объединяются в маленькие группки. Такие вряд ли полезут с нами в драку.
Нас обходит стороной свора собак, трусит на юг.
– «Одежда, без которой не жить», – читает Донна на козырьке магазина. – Ха-ха, вот уж точно. ЛОЛ.
Ненавижу, когда говорят языком эсэмэсок. Смешно тебе? Так смейся! «Пацталом» от хохота? Вон он стол, залазь и хохочи.
Еще меня утомляет вездесущий юмор висельников. Магазинные витрины, рекламные объявления, артефакты прошлой жизни – все это кажется сейчас дурацким и глупым. Пиар. Вывески. Бутербродная «Лё корзинка». Магазин «Витаминчик». Косметическая лавка «Телесница». Так и хочется заорать: «Вы что, завтра ведь конец света!»
Едем по тротуарам Бродвея и развлекаемся чтением вывесок.
– «Американские наряды», – начинает Донна.
– «Жажда платья», – подхватывает Питер.
– «Макдоналдс», – продолжает Донна.
– «Обувной сундучок», – не отстает Умник.
Неужели вся эта ерунда когда-то имела для нас значение? Трогала сердца? Теперь старые названия звучат будто слова заклинания. Будто мы взываем к душам усопших предков. Магазины – точно бесчисленные святыни забытых божков, до сих пор требующие дани. Словно тысяча имен мертвого бога.
– Меню номер четыре, пожалуйста, с «колой», – вырывается у меня.
– Я принесу, – отзывается Питер. Потом добавляет: – До апокалипсиса я был вегетарианцем. Сейчас не до жиру. Теперь я всеядный. Ем все.
– А все ест нас, – говорит Донна.
Черепашьим темпом едем дальше на север.
– А вы видели, что за нами крадется Пифия? – спрашивает вдруг Питер.
Я уже заметил сзади невысокую фигурку, порхающую от укрытия к укрытию.
– Ее хотят съесть собаки, – сообщает Питер.
Свора трусит за фигуркой по пятам, втягивает носами воздух и предвкушает добычу.
Останавливаю «Чикиту», выскакиваю на улицу и оглядываю здания вокруг – нет ли стрелков.
Невысокая тень кидается за такси.
– Она вроде как ниндзя, да? – не унимается Питер.
– Ниндзя – японцы, – поясняю я. – А она китаянка. Считает себя носителем традиций Шаолиня.
Пифия получила свое имя довольно забавно. Ее отец преподавал в моей школе кунг-фу и тай-чи. Я упоминал, что в Учебном центре царила идеология хиппи? Так вот, Пифия решила, будто должна унаследовать отцовский титул – хоть росту в ней от силы полтора метра и худая она, как гончая, – и попросила называть ее «Сифу», что в переводе с мандаринского наречия означает «учитель, наставник». Кто-то из ребят воскликнул:
– Как? Сифия? А, пифия! Ура, у нас появилась своя прорицательница, прям как в «Матрице»!
С тех пор имя к ней так и приклеилось.
– Выходи! Яви себя миру! – кричит Питер. – Я вот о своей ориентации, например, всему миру раструбил, – тихонько добавляет он.
Пифия удивленно вскидывает голову – мол, неужели меня заметили?
Я машу ей, чтобы подошла.
– Слушай, – начинаю. – Спасибо за то, что хочешь помочь. Но очень уж ты… как бы это сказать… маленькая.
– Ты меня плохо знаешь, – с непроницаемым лицом заявляет она.
– С удовольствием узнаю тебя получше. Когда вернусь. А пока давай отвезем тебя домой.
– Нет, – не соглашается Пифия. – Я могу пригодиться.
Так, к голосу разума эта пигалица глуха. Обратимся к силе. Я кладу руку Пифии на плечо. Теперь из-за нее придется возвращаться, вот досада!
Неожиданно мое запястье оказывается у Пифии в руках, она заламывает мне пальцы, и тело пронзает дикая, невыносимая боль. Я спотыкаюсь, девчонка лупит меня по ногам, те подкашиваются, и в довершение я получаю удар по горлу игрушечными маленькими пальчиками, сейчас напоминающими когтистую птичью лапу.
Дыхание возвращается ко мне небыстро.
– Черт, сестренка… – бормочет Питер.
– Я могу пригодиться, – повторяет Пифия.
Донна поднимает меня с асфальта. С трудом сдерживает смех.
Я, согнувшись в три погибели, тычу вверх указательным пальцем – мол, внимание, речь держать буду.
– Добро пожаловать в команду, – выдавливаю из себя.
Теперь и у нас есть свой хоббит.
Донна
Проезжаем бывшую школу Питера, Стоунволл, на Астор-Плейс. Здесь учились старшеклассники геи, лесбиянки и трансгендеры, к которым в «нормальных» школах относились хреново.
Питер. Старая добрая альма-матер.
Я. Клевое заведение было?
Питер. А то! Гейское-гейское, веселей не придумаешь. Занятие по дизайну интерьеров, изучение мюзиклов, а на третьем уроке – дискотека. Потом у лесбиянок – урок кройки и шитья. (Задумывается.) Да нет, обычная школа. Только не травил никто. По крайней мере за то, что ты – гей. Скорее, могли травить за то, что недостаточно гей.
Я. Ну… теперь-то стало лучше, да? В смысле, народу уже типа недосуг гомофобией страдать.
Питер. Точно. Ура. Я всегда говорил – нам дадут жить спокойно, только когда мир сдохнет.
Решаю сменить тему и спрашиваю у всех:
– Слушайте, а вам задавали рассказ «На реках Вавилонских»?
Джефферсон. Это который про парня из будущего? Он попадает в таинственный город, разрушенный после Третьей мировой войны. А город подозрительно напоминает Нью-Йорк.
Пифия. Ага. Мы его как раз читали. Ну, перед Случившимся. Прикольно было.
Я. Самый крутой апокалипсис – в фильме «Безумный Макс 2: Воин дороги».
Джефферсон. Ты у нас просто перекати-поле.
Питер. А мне всегда зомби нравились. Но те, что медленно бродят. Которые бегают, сильно страшные.
Я. А как вам «Бегство Логана»? Мы с вами типа такие Логаны. У них там все классно, только в тридцать пять лет людей убивают.
Питер. В тридцать пять? Старики!
Пифия. Мне нравятся разные суперспособности. Вроде теликинеза.
Я. Да уж. Наш апокалипсис – отстой. Кругом воняет, и у нас ни суперспособностей, ни крутых наворотов типа ховерборда. (Кричу в кабину.) Эй, Умник, почему ты не умеешь делать ховерборды?
Умник. Законы физики не дают.
Я. А, и ты отстой.
Умник (обиженно). Я не отстой.
Я. Не парься, Ум. Я пошутила. Шутка юмора. Сарказм. Короче, говорю то, чего на самом деле не думаю.
Умник вытирает лицо. Он часто так делает – будто не вытирается, а прячется. Типа: «Ну что за напряг выуживать из ваших слов настоящий смысл! Утомили».
До самой церкви Грейс-черч, где дорога забирает левее, на улицах спокойно. Питер стучит по крыше кабины, и Джефф останавливается.
Питер. Пойду замолвлю за нас словечко перед Патроном.
Джефферсон. Некогда.
Питер. Да ладно, все у нас пучком. Зомби не пристают, пули не летают.
Я. С чего ты взял, что Бог на тебя внимание обратит? И что он вообще, блин, существует?
Питер. Хуже не будет. Аргумент Паскаля. Если ты веришь в Бога, а его нет, все равно помрешь и про ошибку свою не узнаешь. Но если он есть – та-дам! Джекпот твой.
Джефферсон. Ладно.
Питер. Спасибо, шеф. Я мигом.
Он отдает мне свою арматурину и выпрыгивает из пикапа.
Двери церкви большие, деревянные и закрытые. Кто-то краской написал на них на латыни: Quem Quaeritis in Sepulchro, O Christicolae? [2]
Питер подходит к этим огромным деревянным дверям и распахивает их.
И тут… Ужас. Из церкви вырывается зловоние – не запах даже, а ощущение, толчок.
В приоткрывшихся дверях видны люди. Море людей. Везде – на скамьях, в проходах. Мертвые тела прижаты друг к другу так плотно, что до сих пор стоят. Будто все они рванули в небесное консульство, да так и не получили разрешение на въезд.
Питера скрючивает и начинает рвать. Остальные застыли как вкопанные.
Я выпрыгиваю из машины и вместе с Джефферсоном с трудом закрываю двери.
Все молчат. То есть мы, конечно, похожее уже видели. Сейчас, если у тебя есть глаза, таких кошмаров насмотришься – ой-е-ей. Народ умирал за обеденным столом целыми семьями – как на неправильном Дне благодарения с картины Нормана Роквелла. Взрослые на коленях стариков-родителей. Я как-то зашла в центр йоги, так там люди, короче, раскатали маты и медитировали до самого конца.
Новая поза – поза трупа.
Однако Питеру такое в новинку. И что теперь делать с этим его экзистенциальным кризисом?
– Глянь, Питер, ну и название! – Я, как дура, тычу пальцем в китайский магазин через дорогу. – «Счастливчик Хер».
Но Питер сидит на бордюре и пялится в никуда.
Подходит смущенный Джефферсон, кладет руку Питеру на плечо, опускается рядом.
Питер. Я-то думал, он просто о нас забыл. Так, затерялись где-то в большом кармане. Но теперь… Он нас вышвырнул. К черту на кулички.
Судя по его тону, имеется в виду «Он» с большой буквы.
– Аргумент Паскаля, дружище, – улыбается Джефферсон. – Посмотрим, чем дело кончится.
Питер медленно кивает, глубоко втягивает ноздрями воздух и встает.
Пора на борт.
Жуткое предзнаменование. Хочу домой, в свою лачугу, читать старый «Пиплз». Но… Письмо.
Вашинг оставил мне конверт. Типа: «Не вскрывать, пока не умру». Господи, почерк такой неразборчивый, типа Вашингтон карябал не той рукой. Хотя суть ясна. Будь рядом с Джефферсоном. Заботься о нем. Люби его. Чего он от меня хочет? Раз – и полюбила? То есть я-то Джеффа, конечно, люблю. С пятилетнего возраста. Но есть любовь просто и Любовь с большой буквы.
Есть ведь?
В общем, я теперь Джефферсоново прикрытие. И это главное.
Дата добавления: 2015-09-12; просмотров: 8 | Поможем написать вашу работу | Нарушение авторских прав |