|
Собираясь на спектакль, Кудрявая принарядилась. Пришла к Виньке в белом платьице с красными горошинами и с красной ленточкой на белых своих, отросших до плеч волосах.
– Де Лавальер, – похвалил Винька. Она засмущалась:
– Да ну тебя…
Винька похлестал штанами о забор – выбил из вельветовых бороздок скопившуюся пыль. Попросил у Людмилы чистую ковбойку – с зашитым плечом, но поглаженную и со всеми пуговицами. Под сандалии надел синие носочки – и решил, что он “вполне”. А чего еще наряжаться-то? Во-первых, все равно не во что, а во-вторых, не в театр же идет…
То есть как раз в театр! В летний… Но это лишь одно название!
Летний театр на рынке представлял собой длинный дощатый сарай со сколоченной внутри сценой. Винька бывал здесь и раньше. Один раз вместе с классом, когда заезжий кукольный театр показывал концерт “Раз Петрушка, два Петрушка!” А еще с мамой, когда выступала дрессировщица Буранова с обезьянами, собачками и попугаем.
Стоял театр-сарай на краю рынка. За ним был широкий пустырь с неработающей водокачкой-избушкой, а дальше – забор, за которым улица Профсоюзная. В заборе были проделаны две калитки, от них к театру вели тропинки. Но можно было подойти и с другого конца – если шагать через рынок.
– Кудрявая, пошли через рынок!
– Там же толкотня…
– Зато интересно!
Виньке рынок всегда казался особой страной. Не похожей ни на что другое. Он был громаден. Занимал прямоугольную площадь в три уличных квартала длиной и в два шириной. Посреди площади возвышались павильоны, похожие на ангары для дирижаблей (Винька видел такие в кино) – молочный, мясной и овощной. Но не все продавцы помещались в павильонах, поэтому снаружи тянулись открытые торговые ряды – длинные, как дощатые тротуары, столы.
В ту пору не продавали в Винькином городе южных и заморских фруктов. Но груды белых кочанов, желтой репы, алых помидоров, вишневой свеклы, золотистого лука и всякого оттенка огурцов (от желтовато-салатных до изумрудных) раскрашивали рынок в цвета богатого приморского базара.
Всюду тянулись улочки и переулки фанерных киосков, фургонов, магазинчиков. Некоторые эти постройки были довольно причудливого вида – теремки и китайские фанзы. Они остались от прошлогодней осенней ярмарки. Этот полуигрушечный торговый городок пересекали длинные деревянные магазины (вроде театра-сарая): “Ткани”, “Книги”, “Электротовары”, “Хозтовары”…
Среди построек бурлила и голосила толпа. Сновали добродушные, но независимые псы. Мотали головами и хвостами запряженные в телеги кобылы (с телег торговали картошкой и тыквами).
Пахло сеном, конским навозом, укропом и новыми рогожами. Патефоны торговцев пластинками разносили над возами и овощными грудами голоса Клавдии Шульженко и Марка Бернеса. И не только патефоны. Винька видел однажды старинный граммофон с большущей трубой.
По соседству с магазинами возвышались на жердях живописные полотна: с морскими пейзажами и рыцарскими замками. Всякий, у кого были деньги и желание, мог сфотографироваться на этом романтическом фоне. Громадные аппараты на треногах блестели желтым лаком и медными кольцами…
Раздвигая толпу костылями и позвякивая медалями, двигались взад-вперед сердитые инвалиды. Тут и там попадались тетушки-торговки с леденцовыми петушками на палочках, с жареными семечками подсолнуха, с пестрыми мячиками на резинках, с раскрашенными вертушками, с шариками-пищалками “уйди-уйди” и с разноцветными ковриками, на которых были пышные лебеди и балерины.
Иногда толпу рассекал беглец – какой-нибудь парнишка в клешах и кепочке-восьмиклинке или здоровенный дядька в галифе и драной тельняшке. Это был или карманник, или спекулянт, которого (одного из многих, для примера) решил изловить милиционер. За беглецом летела переливчатая трель свистка. Но Винька не помнил, чтобы кого-то хоть раз поймали…
На рынке не только торговали. Тут случалось много всего. Бывало, что на краю площади раскидывался приехавший откуда-то зверинец – на голом квадрате земли выстраивались клетки с грустным плешивым львом, тощими волками и лисами и с затянутым густой сеткой корытом. Надпись над корытом извещала, что это “Нильский крокодил”. За сеткой угадывалось неясное шевеление.
Иногда крикливо пела частушки и шумно топала колхозная самодеятельность – на дощатой эстраде под громадным, нарисованным углем на холсте портретом товарища Сталина. (В верхнем углу портрета была дырка, ее деликатно не замечали).
Бывало, что среди киосков и павильонов появлялся круглый балаган. Он гудел и сотрясался. Внутри его, ужасая зрителей, носились по вертикальной стене отчаянные мотоциклисты.
А еще были столбы с качелями, карусель, цыганки-гадалки, торговцы неприличными фотокарточками, бесшумная шпана с финками, сидящие у заборов слепые гармонисты и нищие, безразличные ко всему бродячие кошки и желтые груды новых корзин, которыми торговали у входа…
И было особое ощущение, что за этой разноцветной бурливой жизнью таится другая – непохожая на обычную, полная странных событий и невидимых персонажей. Днем она прячется среди торгового многолюдья и гвалта, а когда рынок пустеет, здесь начинает полностью царствовать иной мир. Он – как бы повторение дневных страстей, настроений, хитросплетений и разнообразных случаев. Но повторение в чистом виде, без людей. Оно – в воздухе, в запахах, в пыли, в теплых досках, в рулонах снятых на ночь и свернутых фотодекораций.
А людей нет. Вместо них – существа-тени. Что они делают, чего хотят, непонятно. Может быть, они и не желают людям зла, но и добра им тоже не несут. И власти своей над рынком не уступят никому, По крайней мере, над ночным. Поэтому сюда лучше не соваться после захода солнца…
Винька смутно догадывался обо всем этом еще давно. А совсем недавно он увидел про ночной рынок сон.
Он спал в блиндаже и в то же время будто встретился с Глебкой на дощатом дворе “таверны”. Глебка был почти неразличим в темноте. Его и Виньку окружала душная ночь без единого фонарика и без звезд.
Они должны были пройти через весь город, до обрыва у пристани, под которым ходят паровозы и вагоны. Это было почему-то очень важно для Глебки. И Виньке было важно, чтобы Глебка дошел туда обязательно. А без него, без Виньки, он мог и не дойти.
И они пошли. Сперва – вниз, к журчащей Туринке, потом тропинкой вдоль береговых кустов, мимо “хуторка”, где спала и ничего не знала Кудрявая. По лестнице поднялись на Вокзальную, вышли на Первомайскую. Фонари не горели, в окнах ни огонька. Но в этой тьме все чувствовалось удивительно ясно: какие теплые и твердые пальцы у Глебки (он и Винька держались за руки), какой теплый асфальт на Первомайской и какие колючие на нем крошки – Винька шел босиком. И запах – от бензина исчезнувших куда-то автомобилей и от нагретой за день лебеды…
Винька был рад, что Глебка опять рядом, но и тревога от него не уходила. Они молчали. Пока не оказались у входа на рынок.
– Давай обойдем, – не скрывая страха, прошептал Винька. – Ну его…
– Его нельзя обойти, – ответил Глебка. Негромко, но так, что Винька понял: и правда нельзя.
Ворота были заперты, но Винька и Глебка нашли в заборе щель.
Ночь как бы раздвинулась. Она не стала менее темной, но темнота уже не липла к лицу, не обволакивала. Она превратилась в громадное пространство.
Это пространство было полно электричества, как перед грозой. Несколько раз у Винькиного лица проскакивали длинные ломаные искры.
В электрической темноте ощущалась жизнь. Среди черных киосков, балаганов, заборов и торговых рядов шло непонятное движение сгустков мрака.
– Они кто? – слабея, шепнул Винька.
– Не бойся…
– Может, они… – Винька побоялся выговорить “духи Тьмы”.
– Нет… – чуть досадливо отозвался Глебка. – Это… совсем другое. Не обращай внимания, и оно тебя не тронет. А тот, кого ты боишься, бывает лишь на самом черном пустыре, у водокачки. Но мы туда не пойдем.
– Правда не пойдем?
– Пока не захочешь.
– Я… никогда не захочу.
Из темноты выступили еще более темные три главных павильона. Перед ними на небольшой высоте зажглась и тихо пролетела шаровая молния. Она высветила пространство на несколько секунд. Оказалось, что кругом пусто. Одни лишь запертые строения. Но спокойнее не стало. Молния пропала, и ночная жизнь снова начала тайное движение теней и невидимок. Ими словно двигали пружины, свитые из тугого мрака.
И Виньке стало совсем невмоготу от страха.
Тогда Глебка сказал:
– Посмотри на звездочку.
Винька ощутил, что Глебка приблизил к его лицу ладонь. Через ладонь – как искра сквозь стекло – светила синеватая лучистая звезда. То ли тот самый Юпитер, то ли еще какая…
Непонятное дело! Небо непроглядное, а звезда – вот она!
– У тебя такая ладонь, да?
Глебка сказал странно, виновато как-то:
– Дело ведь не в ладони, а в самой звезде. И в том, кто на нее смотрит.
– Потому что ты нездешний?
– Я не про себя, а про тебя. Ты ведь тоже когда-нибудь сможешь вот так же… – непонятно ответил Глебка. Или… понятно?
Казалось бы, надо испугаться еще больше. А Винька – наоборот. Вздохнул с облегчением. И они в тот же миг оказались на Садовой улице. Здесь кое-где светились неяркие окошки – главным образом в полуподвальных этажах, сквозь цветы и узорчатый чугун палисадников. Дом а здесь были небольшие и старинные. А тротуары – из гранитных плит. В каменных выбоинах застоялись теплые лужицы.
– Теперь не бойся, – шепнул Глебка. – Это хорошая улица. Видишь, недавно дождик прошел.
Не было уже сухого электричества, вверху проглядывали звезды, а впереди засинел рассвет. Садовая вела к Октябрьской и к берегу. Винька и Глебка встали над откосом. Внизу шло могучее железное движение. Совсем не такое, как на рынке. Оно было праздничное, разумное, полезное людям. И по-доброму сказочное. Все – в блеске фонарей, прожекторов, синих и желтых огоньков на стрелках. В клубах наполненного светом пара. В бодром лязге, шипении и гудках…
А потом из-за реки быстро всплыло умытое малиновое солнце…
Шумную круговерть залитого солнцем рынка Винька и Кудрявая пересекли быстро. Надо было спешить, чтобы занять места поближе к сцене.
У Летнего театра была приколочена к столбам большущая фанерная афиша. На ней – черный силуэт худого джентльмена в цилиндре и разноцветные слова:
Дата добавления: 2015-09-12; просмотров: 17 | Поможем написать вашу работу | Нарушение авторских прав |