Следующие два часа были полны тяжких раздумий. Винька сидел в блиндаже и держался за голову.
Пытался успокоить себя. Это же, мол, несерьезное вранье, пустяковое. Вроде того, когда: “Как живете?” – “Спасибо, хорошо”, хотя хорошего мало.
Чем дольше он себя уговаривал, тем понятнее делалось: не пустяк это. Он же сочинил историю про серьезное приключение, про победу над страхом, и Кудрявая до сих пор верит, что все это было.
Нет, такой случай неспроста. Возможно, дух Тьмы, выпущенный из мячика, не рассеялся постепенно в воздухе, как на то надеялся Винька. Он улучил момент и сотворил зло. Помешал доброму колдовству и спасению Ферапонта.
Завтра утром Ферапонт появится здесь полный счастливых надежд: ведь он выполнил все волшебные условия! И не будет знать, что его хитрости с числом тридцать три и пирамидой – псу под хвост!
Что же Виньке делать, как смотреть в глаза Ферапонту? Сразу про все честно рассказать? Или ждать, будто ничего не случилось? Может, колдовство все же подействует? А если не подействует, кто догадается, что виноват здесь он, Винька?
А бедняга Ферапонт так и будет маяться всю жизнь?
И ему, Виньке, маяться? Потому что он-то до конца своей и Ферапонтовой жизни будет знать, чья здесь вина!
“Но ведь я же не хотел! Я же честно не помнил про то вранье! Какой толк, если я в нем признаюсь? Ферапонту это не поможет, он только начнет мучиться раньше срока. А так хоть тридцать три дня поживет с надеждой… Ведь все равно же сделать ничего нельзя, да, Глебка?”
Присевший рядом Глебка уклончиво молчал. Как бы говорил: решай сам.
Он-то, Глебка, знал: сделать кое-что еще можно.
Знал и Винька.
Только думать про это было страшно.
И все же это не страшнее, чем мучиться долгие годы.
Винька встал с топчана, стряхивая сомнения. Стукнулся макушкой о провисшую доску. Этот удар еще больше отрезвил его.
До закрытия библиотеки оставалось чуть больше часа.
Если сегодня, до конца трехдневного колдовского срока, сделать то, о чем он рассказывал Кудрявой, ошибка, может быть, исправится? Ведь придуманная история станет правдой!
А если уже поздно?
“Исправить вранье никогда не поздно”, – словно услышал Винька назидательный мамин голос. Так она говорила, когда Винька скрепя сердце признавался в полученных двойках.
А Глебка молчал одобрительно.
А дух Тьмы тоже молчал – обозленно и трусливо, потому что его коварство готово было рассыпаться от Винькиной решимости.
Чтобы решимость эта не угасла, Винька начал готовится к тайной операции с лихорадочной спешкой.
Операцию вполне можно было назвать, как аттракцион Рудольфа—“Человек-невидимка”. И, конечно, очень пригодился бы черный костюм – вроде того, что у Нинусь Ромашкиной. Но где его взять? Да и как идти в таком по улицам? Нужно было обходиться тем, что есть.
Винька охлопал веником штаны, чтобы выбить из них белесую пыль. Бросил в блиндаже пеструю ковбойку, а у Людмилы попросил темно-синюю рубашку.
– Надоели эти клетки, просто уже с души воротит. А синяя – вон какая красивая!
– С какой стати ты решил наряжаться под вечер? На свидание идешь, что ли? Скажу Кудрявой, когда приедет…
Винька с ходу придумал, что идет не на свидание, а к однокласснику Толику Сосновскому, которого сегодня случайно встретил на улице.
– Он приехал из Киева, от бабушки. Звал меня в гости, мы будем новые диафильмы смотреть. Я у него переночую, его мама разрешила…
Конечно, это было тоже немалое вранье. Но оно же для доброго дела! А кроме того, уже после трех недель.
– Избегался ты весь, – вздохнула Людмила, как мама.– Нет на тебя управы.
Винька сказал, что управы не надо, потому что он и так очень послушный.
Мы сестрицу слушались —
Хорошо накушались!
Если б мы не слушались,
Мы бы не накушались!
С этой дурашливой песней (исполняемой для подавления страхов) Винька побежал со двора. Якобы к Толику.
Он выбрал дорогу через овраг. Заглянул к бочаге. Здесь никого не было, только искрились в предвечернем солнце стрекозы. Тепло, безветренно, вода – как зеркало. Виньке и нужно было зеркало. Он встал на краю мостков, наклонился над своим отражением.
Да, темная рубашка хорошо сольется с сумраком. Штаны тоже. Лицо, руки и ноги, конечно, не как у негра, но такие загорелые, что и они Виньку не выдадут. И волосы. Они, хотя и посветлели к середине лета, но все же не как у блондина. Вот только белые пуговки были явно не к месту.
Винька прыгнул с мостков на берег и безжалостно замазал пуговки сырой глиной. Затем так же поступил с коленями, чтобы закрыть розовые проплешины от сухих отвалившихся корост. И с пряжками на сандалиях – чтобы не заискрились.
По лестнице он выбрался из оврага и помчался на Кировскую, к библиотеке.
Летом читальный зал закрывался в восемь. Времени оставалось с полчаса.
Три белые узорчатые башни церкви казались золотистыми в свете июльского вечера. Винька привычно полюбовался ими от угла Кировской и Первомайской и наискосок пересек пустую мощеную дорогу.
С независимым видом потянул тяжелую дверь. А что такого? Пришел мальчик в библиотеку. Поздновато, ну да мало ли какие могут быть причины…
Полутемный вестибюль обдал Виньку резкой прохладой и привычным, но все равно таинственным запахом, который источали старинные кирпичи и тысячи книг. Сердце застукало. “Глебка, не отставай, ладно?”
Сперва Винька думал, что честно подойдет к Петру Петровичу, попросит томик “Виконта” посидит с ним “до упора”, а при последнем ударе колокола выйдет из зала и притаится в коридорном сумраке.
Но сейчас он почуял, как безлюдна в этот момент библиотека. Наверно, никого, кроме Петра Петровича, в ней уже нет. И поскольку никто Виньку не встретил, зачем хитрить-мудрить?
Винька на цыпочках пошел по чугунным ступеням плавно изогнутой лестницы. В коридоре второго этажа ярко светились полукруглые окна с узорчатыми решетками. Но в тамбуре, который соединял читальный зал с коридором, окон не было. Горела под потолком неяркая лампочка. А дальний угол просторного тамбура укрывала густая тень. Кроме того, там стоял застекленный шкаф – между ним и окрашенной в темно-зеленый цвет стеной оставался узкий проём – в нем совсем темно.
В этот проем и задвинул себя проникший в тамбур Винька. Прижался лопатками к прохладной стене.
Где расположился Глебка – непонятно. Однако он по-прежнему был рядом. Без него Винька, наверно, совсем ослабел бы от боязливости.
Оставалось ждать и бояться. Бояться пока что не темноты и гулкости пустой церкви, а того, что его, Виньку, обнаружат.
Но как? Если Петр Петрович, проходя через тамбур, и глянет в сторону шкафа, Винька все равно неразличим. Он – человек-невидимка.
Лишь бы скорее…
Виньке ведомы были все здешние порядки. Он знал, что дверь в читальный зал не запирается. Замок лишь на той двери, что ведет из тамбура в коридор.
Утром опять придется прятаться здесь же, чтобы выскользнуть незаметно. Но до этого еще далеко. Впереди ночь – неведомая и долгая… У Виньки холодело в животе.
Дважды ударил колокол. Значит, в зале все же есть читатели. Да, прошли через тамбур две аккуратные девицы-старшеклассницы. Может, как Варя, готовились поступать в институт?
Хорошо, если Петр Петрович не задержится в зале после восьми…
Он не задержался. Вышел почти сразу после девиц, даже не позвонил больше. Значит, в зале никого уже не осталось.
Скрипнула дверь… Ох, ну скорее же! Да идите же вы, Петр Петрович, домой! Без задержки!
Он остановился в тамбуре. Сутулый, седой, в своем потертом кителе. И… конечно же, глянул туда, где Винька!.. Нет, это он на шкаф. Подошел к нему, растворил дверцы. Что-то искал на полках и мурлыкал:
Раскинулось море широко,
И волны бушуют вдали.
Товарищ, мы… Товарищ… Товарищ…
– А куда же, товарищ, она подевалась? Неужели я ее оставил дома? Будь ты, товарищ, неладен…
Неужели он не слышит, как колотится Винькино сердце? Будто кулаком по пустому ведру!..
Все кончается. Кончилось и это испытание. Бормоча, Петр Петрович покинул тамбур. Увесисто прикрылась наружная дверь. Щелк – погасла лампочка. Сразу мрак хоть выколи глаза!.. Нет, не совсем. Сквозь щель у двери читального зала пробивался свет.
Винька помаялся в темном углу еще несколько минут. Вдруг Петр Петрович что-нибудь забыл и вернется? И тогда – здрасте, дорогой товарищ Греев! Это будет, пожалуй, неприятней всяких привидений и духа Тьмы.
“Не думай о них”, – подсказал Глебка.
“Не буду. Честное пионерское…”
Винька выбрался из-за шкафа и толкнул дверь, ведущую в зал.
Пахнущий книгами простор открылся навстречу Виньке. Пустой зал казался куда шире, чем в обычное время, при читателях. Он был косо просвечен желтыми лучами – они входили в узкие, с полукруглым верхом окна. Пробивались через частые переплеты рам и листья тополей за стеклами.
Свет лучей был неяркий, желтый и какой-то торжественный. Словно здесь все еще настоящая церковь. “А может, Бог все-таки есть? – мелькнуло у Виньки. – Вон какая красота…”
Страха не было. Даже тревоги не было. Наоборот, какая-то успокоенность и тишина в душе. И Винька подумал, что так будет еще не меньше часа: солнце в июле заходит около девяти. А потом долго тянутся светлые сумерки. Чтобы все было по правде – страх, сумрак и ночное чтение, нужно дождаться полуночной темноты.
Ох, сколько ждать-то…
Винька решил заранее взять книгу. Томики Дюма стояли на полке позади стойки, за которой Петр Петрович восседал в течение рабочего дня.
Винька впервые в жизни зашел за стойку – в запретную зону. Влез на стремянку, взял наугад один из томов “Виконта”. Прыгнул на пол и зацепил при этом локтем холодный, пахнущий медью колокол. Тот отозвался полузвоном. Винька присел, зажав уши.
“Вот смешной, кого ты боишься-то? Пусто вокруг”, – шепнул Глебка.
Винька выпрямился. Самое время было узнать тайну: с какого корабля эта рында? Но на краю колокола, обращенном к стене, надписи не обнаружилось. Никакой. Винька поскучнел.
Лишенными тайны оказались и те предметы, которые Винька разглядел на полках под стойкой: электроплитка, эмалированный чайник, несколько стаканов, какие-то банки и завернутая в обрезок вафельного полотенца хлебная горбушка… Ну и ладно, нечего соваться к чужим вещам.
С книжкой Винька ушел в закругленную часть зала, где раньше был алтарь. Примостился на вытертом плюшевом диване. В ближнем окне была открыта форточка. За ней, в тополе, шелестели крыльями и вскрикивали воробьи. Прогудел на Кировской грузовик. Где-то далеко раздавались удары ладоней по волейбольному мячу.
Глебки рядышком теперь не ощущалось: он, видимо, решил, что пока не нужен Виньке.
Винька прилег щекой на мягкий подлокотник. Читать сейчас не имело смысла, не ночь. Вот когда стемнеет – другое дело.
Фонарика у Виньки не было, он прихватил свечной огарок и спички. Конечно, от свечи останется запах, но в таком громадном помещении он не будет заметен. Да и рассеется к утру.
Когда свечка догорит, Винька заберется опять в закуток за шкафом и там на корточках подремлет до утра. В тесном уголке оно как-то… безопаснее, что ли…
А если страхи не станут подползать очень прилипчиво, можно до рассвета поспать и здесь… Глаза почему-то слипаются уже сейчас…
Винька проснулся, когда за окном была густая синева. Его заставил очнуться тот природный будильник, который иногда среди ночи подымает человека и велит идти куда следует… Ой-ей-ей, как же он, Винька, заранее не подумал о такой опасности? Как теперь быть?
Хотелось ужасно. Так, что даже сгустившийся мрак сводчатого зала не казался очень страшным… Нет, вглядываться все же не надо. Известно, что страхи, которые прячутся в темноте, могут выскочить неожиданно. А это способствует испусканию жидкости из человека. Но что делать-то? Не в форточку же… Да и не добраться до нее, высоко…
Вот будет скандал!…
Винька понял, что уповать можно только на великое чудо. На то, что Петр Петрович по какой-то причине на его, Винькино, счастье не запер наружную дверь.
Подвывая в душе, Винька ринулся через жуть сумрачного пространства. Да, она ощущалась, жуть-то, но задерживаться и ужасаться не было времени и сил. Винька почти на четвереньках пересек зал, толкнул ладонями одну дверь затем вторую, в тамбуре… О, небывалая радость! Дверь была не заперта!
Ну и правильно! Зачем ее запирать, если снаружи на библиотеке все равно во-от такой замок!
Винька думал об этом пробираясь по коридору и чугунной лестнице. Двигался он почти на ощупь, но быстро. Духи Тьмы (не один, а стая), конечно же, метались над Винькой и задевали его чем-то мохнатым и пыльным. Однако болезненная пружина внутри Виньки была чувствительнее страхов.
Хорошо, что Винька знал библиотеку, как свой дом. И в конце черного коридора на первом этаже он безошибочно уткнулся в узкую дощатую дверцу.
Уф, наконец-то…
Здесь Винька, чтобы не промахнуться, зажег огарок. Поставил его на полочку умывальника… Вот и все…
Но, чем больше ощущалось облегчение внутри, тем сильнее сгущался внешний страх. Страх перед страхами!
Ох, если бы Винька не оставил книгу на диване, как прекрасно можно было бы провести ночь здесь! Со свечкой и “Виконтом”. В такие тесные уютные помещеньица никакие злые духи не заглядывают. Эти заведения – только для людей.
Но сколько ни жалей, а надо идти обратно.
Может, со свечкой?
Но с ней идти придется медленно, чтобы не погасло пламя. В переходах и на лестнице будут метаться тени, а из углов и ниш смотреть… Кто будет смотреть, лучше не думать.
Лучше опять рывком в темноте. В ней меньше видно всего такого.
А в зале схватить книжку – и опять сюда!
Винькин бег был похож на прорыв сквозь густой, как кисель, черный туман. Тьма липла к лицу, сопротивлялась напору Винькиного тела. Да это была уже не темнота, а Тьма! Вдобавок на лестнице кто-то ухватил Виньку за слетевший с плеча шкеровоз, рванул назад.
– А-а-а! – Винька сел на корточки и зажал уши. Пообмирал с полминуты, готовясь к гибели. Потом сквозь ужас до него дошло, что это был заваренный отросток на коленчатой трубе отопления – за него иногда зацеплялись и днем.
Похныкивая, Винька пошел дальше. В затылке сидела тупая боль. Оторвавшаяся лямка скребла концом по ступеням.
Опять тамбур и зал. Синева узких окон, черные тайны отдаленных углов. Почти неразличимые в сумраке столы с твердыми краями…
Винька добрался до дивана, тихонько постонал на нем, не глядя по сторонам. Нащупал книжку. Ох, а теперь еще назад…
“Не надо назад-то, – шепнул оказавшийся рядом Глебка. – Нечестно это. Ты же говорил Кудрявой, что читал “Виконта” в зале…”
“Не все ли равно?”
“Если было б все равно, люди лазали б в окно…”
“А я и так лазаю в окно! Часто!”
“Это неважно. Хочешь исправить вранье – делай все точно. А то вон какой хитрый…”
“А сам-то… тоже хитрый. Куда ты девался, когда я там один, в коридорах…”
“За тобой не угонишься”, – хихикнул Глебка. Он иногда мог и такое.
Виньке стало чуть полегче. Хотя Тьма все равно подползала отовсюду.
Может, очертить защитительный круг? Как Хома Брут в повести Гоголя “Вий”?
“Зачем? Тебе не поможет, ты же неверующий… Ты лучше про такие книжки сейчас не вспоминал бы…”
Это Глебка правильно. Только ведь все равно вспоминаются!
Винька, одолевая тягучую, как резина, боязнь, чиркнул спичкой, зажег огарок, поставил его на пол сбоку от дивана. Там, у батареи, был тесный уголок, в нем все же защищеннее, чем на диване. Винька сел на паркет, придвинул книжку к огоньку, открыл наугад.
“– Смерть им, смерть! – кричали пятьдесят тысяч глоток.
– Да, смерть им, смерть! – ревело несколько десятков особенно яростных голосов, точно отвечая толпе”.
Тем же самым криком откликнулось в темно-синем зале эхо – неслышное, но тугое. Надавило на Виньку. Он приказал себе не менять страницу. Перелистнешь, а там что-нибудь еще хуже. Дочитал лист до конца. Больше и не надо. Главное, что он читал здесь.
Винька опасливо поднял глаза. От светлой страницы, от свечи метались в глазах зеленые пятна. Сквозь них Винька видел окно. В этом окне за стеклами не было листвы. Ночное небо там синело чисто и пустынно.
Потом в окне возникла (будто всплыла!) высокая женщина в платье до пят. Женщина встала на подоконнике, упираясь ладонями в края оконной ниши. Она смотрела на Виньку. Частый черный переплет рамы смутно просвечивал сквозь нее.
Винька сдавленно завизжал. Зажмурился. Сидел так долго – ничего не случалось. Винька открыл один глаз. Женщины не было.
“Чего не покажется с перепугу”, – сочувственно прошептал Глебка.
Винька опасливо подышал и задул свечку. Чтобы не привлекла к себе кого-нибудь. В темноте он, Винька, незаметен.
А еще незаметнее он будет за диваном, под наклонной спинкой, в щели у стены. Винька ужом ввинтился в тесный промежуток. Теперь все будет хорошо. Теперь… ай! В зале зажегся свет.
Не яркий, не от люстры, но явно электрический.
Духи Тьмы не выносят электричества. Они… наоборот…
Винька, обмирая, слегка пролез вперед. Высунул голову. На стойке горела настольная лампа с белым фаянсовым абажуром. У нее возился с плиткой и чайником Петр Петрович.
То, что испытал Винька, называется “смешанное чувство”. Сразу улетели все страхи. Ни Тьмы, ни духов, один только заведующий читальным залом, знакомый и привычный. Но тут же – новая тревога: как выбраться отсюда, если Петр Петрович вздумает провести здесь ночь?
Зачем его сюда принесло?
Ох, добром все это не кончится…
Ежась от предчувствий, Винька смотрел, а Петр Петрович хозяйничал. Достал сахарницу, нарезал горбушку, намазал чем-то ломтики. Чайник наконец забулькал. Тогда Петр Петрович, не оборачиваясь, сказал:
– Кажется, все готово. Ну-с, любезный Винцент Греев, вылезайте из-под дивана и прошу к столу.
Дата добавления: 2015-09-12; просмотров: 21 | Поможем написать вашу работу | Нарушение авторских прав |