Главная страница | Контакты | Случайная страница Автомобили Астрономия Биология География Дом и сад Другие языки Другое Информатика История Культура Литература Логика Математика Медицина Металлургия Механика Образование Охрана труда Педагогика Политика Право Психология Религия Риторика Социология Спорт Строительство Технология Туризм Физика Философия Финансы Химия Черчение Экология Экономика Электроника

РЕФЕРАТ

РОССИЙСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ АГРАРНЫЙ УНИВЕРСИТЕТ – МСХА имени К. А. ТИМИРЯЗЕВА

Гуманитарно-педагогический факультет

Кафедра истории и культурологии

РЕФЕРАТ

По дисциплине «История»

«Правление Николая I»

Выполнил:

Студент 104 группы гуманитарно-педагогического

факультета очного отделения

Королев Алексей Алексеевич

Москва 2012

СОДЕРЖАНИЕ.

1. НАЧАЛО ЦАРСТВОВАНИЯ.................. 3

2. НИКОЛАЙ I – ЧЕЛОВЕК, ЛИЧНОСТЬ, ПРАВИТЕЛЬ........ 5

3. ГЛАВНЫЕ СОБЫТИЯ ЦАРСТВОВАНИЯ НИКОЛАЯ I. ВНЕШНЯЯ И ВНУТРЕННЯЯ ПОЛИТИКА.................. 11

4. КРЫМСКАЯ ВОЙНА 1853-1856 ГОДОВ И САМОУБИЙСТВО НИКОЛАЯ I......................... 22

ВАЖНЕЙШИЕ ДАТЫ ЦАРСТВОВАНИЯ.............. 30

СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ............31

1. НАЧАЛО ЦАРСТВОВАНИЯ.

Известие о смерти Александра I пришло в Санкт-Петербург 27 ноября 1825 года. В тот же день был созван Государственный Совет, который согласился с тем, что престол должен перейти к Константину. Ведь по закону 1797 г. императором становился Константин Павлович, кстати, и сам Николай по­сле смерти старшего брата, Александра, присягнул (то ли до­бровольно, то ли под давлением командиров гвардейских полков) на верность именно ему. Однако Константин решительно отказался от престола, заявив, что императором он признает Николая и присягает ему на верность. Москва 30 ноября присягнула Константину, а в Петербурге дело отложили до 14 декабря.

Из Варшавы прибыл курьер, привезший письмо от Константина с окончательным отказом от трона.

На следующий день, 13 декабря, был составлен манифест, помеченный 12 декабря, о вступлении на престол Николая I. В манифесте приводились и основания для такого решения – воля Александра. Формально манифест о провозглашении наследни­ком престола Николая Павловича был подписан монархом в августе 1823 г., но документ так и остался тайной для по­давляющего большинства подданных.

Начавшаяся неразбериха вокруг трона, удостоенная учеными многозначительного тер­мина «междуцарствие» (а в обществе названная попросту - временем «жонглирования короной»), дала возможность де­кабристам организовать восстания в Петербурге и в Украи­не.

В декабре 1825 г. грянуло ожидаемое Николаем Павловичем, но все-таки потрясшее его событие. 14-го числа сего месяца, вдень переприсяги гвардии и гражданских учреждений новому императору Николаю I начался гвардейский мятеж, получивший название восстания декабристов. Отправляясь на Сенатскую площадь навстречу восставшим полкам новый монарх поручил защищать мать, жену и детей, остававшихся в Зимнем дворце, особо любимому им гвардейскому саперному батальону. Семилетний Саша, провозглашенный 12 декабря наследником престола, в этот момент находился в Аничковом дворце, и генерал А.А. Кавелин с помощью Мердера доставили его к матери на обычной подвернувшейся под руку пролетке. Отправляясь в полном смысле этого слова в неизвестность, Николай I приказал приготовить два экипажа, чтобы в случае надобности эвакуировать семью в Царское Село под защиту надежного и мощного гарнизона.

Николай командовал войсками, оставшимися ему верными, подавил вооруженный мятеж, более ста декабристов были сосланы в Сибирь, сотни отправлены на Кавказ, где шла война с непокорными горцами, пятеро руководителей движения были по приговору суда повешены.

На престол взошел тридцатилетний гвардейский генерал, высокий и красивый, получивший прекрасное домашнее образование по курсу Военно-инженерной академии и университета.

К концу царствования Александра I Николай был членом Государственного Совета, генерал-инспектором армии по инженерной части и командиром гвардейской дивизии. Занимая эти посты, Николай о многом был неплохо осведомлен.

Лавина государственных дел, внезапно обрушившаяся на Николая после смерти Александра, не застала его врасплох. Он был трудолюбив, упорен и считал работу над канцелярскими бумагами одной из важнейших своих задач. Николай внимательно следил за течением внешнеполитических дел, не оставлял без внимания и дела внутренние, многие часы проводил на смотрах и в казармах.

22 августа 1826 года в Москве, в Успенском соборе Кремля состоялась коронация Николая и Александры Федоровны.

Когда началось междуцарствие, Михаил Павлович сновал между Варшавой, где был Константин, и Санкт-Петербургом, где находился Николай. Он возил письма от одного брата к другому с отказами от престола и текстами присяги. Когда все оказалось на своих местах, наступило 14 декабря, и Михаил Павлович командовал частью верных Николаю войск и гвардейской артиллерией, которая сыграла важную роль в разгроме мятежа.

Затем он был членом следственной комиссии по делу декабристов, а после этого стал членом Государственного Совета.

В дни коронации Николая манифестом от 22 августа 1826 года в случае внезапной смерти императора он был назначен до совершеннолетия сына Николая – Александра – наследником престола и правителем государства.

2. НИКОЛАЙ I – ЧЕЛОВЕК, ЛИЧНОСТЬ, ПРАВИТЕЛЬ.

Из всех детей императора Павла наиболее благополучным в отношении продолжения рода оказался Николай, имевший ко дню вступления на престол восьмилетнего сына Александра – будущего императора Александра II, семилетнюю дочь Марию, четырехлетнюю дочь Ольгу и годовалую дочь Александру. В дальнейшем у Николая и Александры Федоровны родилось еще три сына – Константин, Николай и Михаил, и таким образом августейшие родители со временем станут отцом и матерью семерых детей.

«Великолепный фронтовик, огромного, свыше чем двухметрового роста, длинноногий и длиннорукий, с весьма объемистой грудной клеткой, с крупным волевым подбородком, римским носом и большими, навыкат, глазами, казавшимися то голубыми, то стальными, то оловянными, император Николай I перенял от своего отца маниакальную любовь к военному строю, к ярким раззолоченным мундирам, к белым пышным султанам на сверкающих, начищенных толченым кирпичом медных киверах; к сложным экзерцициям на марсовом поле; к торжественным, как оперные постановки, смотрам и парадам; к многодневным маневрам... Будь он поэтом, то только и воспевал бы смотры, парады, маневры, но он ничего не понимал в поэзии; он смешивал ее с вольнодумством...»[1]

Николай I не был ни малообразованным человеком, ни бездушным манекеном, каким его порой изображали ли­беральные дореволюционные да и многие советские истори­ки. Отличительной чертой этого монарха являлось не тупое солдафонство, а приверженность к чисто надуманным и не слишком сложным схемам. Все, что выходило за рамки той или иной схемы, казалось Николаю Павловичу не важным или вредным - увлеченность единст­венной идеей являлась порождением, если можно так выра­зиться, воспитанного в детские годы однодумия монарха. Поэтому причины неудач при использовании той или иной формулы он искал не в несовершенстве собственных пред­ставлений о должном или логичном, а лишь в конкретных ис­полнителях высочайших повелений.

Современникам, особенно сразу после воцарения Нико­лая I, многое импонировало в его внешнем облике, поведе­нии и характере первых мероприятий. Им казалось естест­венным, что новый государь провозгласил образцом для подражания Петра I, на которого был похож фигурой, статью и некоторыми бытовыми привычками. Не могли не нравить­ся окружающим приверженность Николая Павловича к дис­циплине и присущая ему строгость личного контроля за при­нятием и исполнением высочайших решений. Император отличался редкой работоспособностью, трудясь по 18 часов в сутки, и предпочитал подчеркнуто скромный образ жизни.

Ел немного, любил простую русскую кухню, алкоголя прак­тически не употреблял, иногда позволяя себе за обедом бо­кал сухого вина или с мороза рюмку водки. Он не курил и не терпел курящих возле себя; дважды в день совершал обяза­тельные пешие моционы, утром и после обеда. В кабинете у него стояла походная офицерская кровать, где матрасом служил тонкий тюфячок, набитый сеном, а одеялом - шинель или большая шаль жены. С женщинами Николай Павлович казался, а может быть, и был подчеркнуто галантным, да­же рыцарственным, впрочем, это не избавляло дам света и полусвета от его назойливых ухаживаний, кончавшихся ча­ще всего непродолжительными романами, что не мешало монарху выступать в качестве убежденного защитника се­мьи и брака. В отношении всех своих подданных он старался играть роль милостивого, справедливого, но строгого отца.

Когда улеглись волнения, связанные с переменой на пре­столе, и декларации уступили место конкретным действиям, то оказалось, что современников далеко не все устраивает как в характере монарха, так и системе его правления. Тре­бовательность Николая I в отношении порядка и дисциплины чересчур легко переходила во вспыльчивость, а то и в ничем не прикрытую грубость. Он оказался неприятно мелочен, по­дозрителен и злопамятен, а царская строгость при наказа­нии провинившихся почти не знала границ.

Защита императорского достоинства порой принимала у него странные формы. В своих «Записках» член Государст­венного совета барон М.А. Корф вспоминал, как кто-то из министров отважился возражать императору в ходе засе­дания Комитета министров. Николай Павлович жаловался автору «Записок»: «Ты знаешь, что я терпелив в разговоре наедине и выслушиваю всякий спор, принимаю всякое воз­ражение... Но чтобы меня называли дураком публично перед Комитетом или другою коллегиею, этого, конечно, никогда не допущу»[2]. Дураком, как вы понимаете, его никто не назы­вал, просто любое публичное возражение государю расце­нивалось Николаем Павловичем как попытка подрыва авто­ритета верховной власти.

Святой обязанностью самодержца он считал быть в курсе всех проблем, занимавших государственный аппарат, и, бла­годаря своей редкой работоспособности, честно пытался в них вникнуть. Подражая образу действий Петра I, Николай Павлович забывал о том, что в начале XVIII в. император дей­ствительно являлся гарантом осуществления задуманных «верхами» перемен. Поэтому его пребывание во главе адми­нистрации (еще достаточно хилой и неуверенной в себе) ока­зывалось в те годы совершенно оправданным. Во время царствования Николая I положение дел изменилось карди­нальным образом: попытка монарха участвовать в разреше­нии всех проблем и проблемок, вопросов и вопросиков дез­организовывала мощный, разветвленный государственный аппарат, тормозила его работу.

Главной помехой в делах сделалось заметное сужение границ самостоятельности чиновничества, а также измене­ние его положения и статуса. Монарх счел, что для повыше­ния управляемости всей государственной системы бюрокра­ты и служащие различных уровней - офицеры, дипломаты, священнослужители, а в идеале и писатели, журналисты, архитекторы, артисты, художники - должны направляться в своей деятельности из одного центра и отчитываться о про­деланной работе перед ним же. Чем-то иным трудно объяс­нить запрещение не только критиковать работу правительст­ва и его разновеликих агентов в печати, на сцене или с университетских кафедр, но и одобрять ее. Иными словами, теперь любой, даже самый некомпетентный чиновник выво­дился из-под контроля общества, освящался непререкае­мым авторитетом самодержавной власти и становился свое­образны.

Желание добиться верности центру, беспрекословного послушания всех и вся объясняет появление при дворе Нико­лая I заметной «немецкой партии» - занятие важных госу­дарственных должностей остзейскими (прибалтийскими) немцами. Вообще-то появление подобной «партии» - дело в истории России достаточно обычное. Как только обостря­лись отношения между троном и русским дворянством, Зим­ний дворец искал выход, окружая себя выходцами из При­балтики, Пруссии, Голландии или Швеции. Вот и теперь, после 14 декабря 1825 г. император опасался недовольства, скрытой оппозиции русского дворянства. Однако не менее важным для Николая I оказалось и то, что немцы, по его сло­вам, служили лично Романовым, а их русские коллеги - до­статочно абстрактному, сточки зрения государя, Отечеству.

Защищенное авторитетом трона, с одной стороны, и лишен­ное инициативы, самостоятельности тем же троном, с дру­гой, чиновничество напиталось не просто формализмом, а каким-то особым бюрократическим цинизмом. Отлично сознавая цену «всепроникаемости» и всезнания императо­ра, чиновничество начало сообщать «по команде» (вплоть до Зимнего дворца) только то, что начальству было приятно слышать. В результате в царствование Николая I особым успехом пользовались не квалифицированные специалис­ты, а люди, умевшие успешно отчитаться, добавить в бума­ги необходимую толику «фанфарности», а то и просто дутой цифири.

Возвращаясь еще раз к урокам Петра I, отметим, что тот ценил энергичность, инициативу, профессионализм поддан­ных, хотя и требовал от них беспрекословного подчине­ния трону. «Птенцы гнезда Петрова» служили за страх, но и за совесть, понимая, что продвижение по служебной лестни­це возможно благодаря собственным талантам и знаниям. «Николаевские орлы» служили за страх и за кусок пирога, по­скольку ничего другого от них и не требовалось. Все в окру­жении Николая Павловича помнили его уникальный девиз: «Мне нужны не умники, а верноподданные». Вникавшему во все мелочи управления преемнику Петра Великого казалось, что верноподданничества бюрократии вполне достаточно для конечного успеха любого начинания. Осознание ценнос­ти государевой службы, «психология винтика» - таковы глав­ные качества, которые монарх усердно насаждал во всех уз­лах подчиненной ему государственной машины.

Система управления 1820-1850-х гг. не была застывшей, неподвижной глыбой. Она включала в себя идею о возмож­ности разрешить крупные государственные вопросы путем частичных, или, как выражались в XIX в., «нечувствительных» изменений привычного порядка вещей. Отсюда - смелость Зимнего дворца в его многочисленных начинаниях и его странная надежда провести необходимые преобразования при помощи тех органов, которые сами представляли собой звенья традиционной системы. Решая столь важные задачи, всесильной становилась не столько высшая бюрократия, сколько канцелярии и столоначальники среднего и низшего уровня.

Именно они представляли себе реальное положение дел в стране, отправляя в вышестоящие органы такие данные, которые в той или иной степени искажали действительность. Николаевский режим, вольно или невольно, помогал бюро­кратии сделать ее власть еще более полной и бесконтроль­ной. Да и трудно было бы в данном случае ожидать чего-то иного. Скажем, для того, чтобы «входящей» бумаге стать «ис­ходящей», то есть для того, чтобы по ней оказалось принято какое-то решение, ей предстояло в обязательном порядке пройти ни много ни мало 54 инстанции (причем каждая из них могла оказаться для документа труднопреодолимым пре­пятствием).

Отме­тим, что великий император, Петр I, не стеснялся учиться у Европы, признавая именно за ней первенство в мировом сообщест­ве, а значит, видел в Европе благотворный пример для Рос­сии. С точки зрения Николая Павловича западные соседи являлись источником безбожия, материализма, социаль­ной зауми и гражданской розни, то есть той самой смуты, борьба с которой объявлялась главной составляющей мо­наршего долга. Оба упомянутых здесь императора строили Россию по совершенно разным образцам и лекалам. Петр Великий создавал империю, которая, по мнению современ­ных историков, есть: «...политико-общественное структур­ное образование, предназначенное историей для введения в подзаконное и цивилизованное пространство разнопле­менных и разноконфессиональных народов»[3]. Посколь­ку империя являлась основополагающей европейской иде­ей и повсеместной европейской же практикой (Испания, Нидерланды, Британия, Франция, Австро-Венгрия), то Петр, воспользовавшись этой идеей, фактически возвращал Рос­сию в Европу.

Николай же в очередной раз в российской истории по­пытался выстроить государство-семью, в основе которого лежали патриархальность и национализм. Это, по сути, бы­ла уже не империя, а своего рода мягкая деспотия, посте­пенно терявшая гибкость, инициативность и безуспешно, но настойчиво пытавшаяся отгородиться от идей, а зна­чит, и достижений своего времени. Вот почему исключи­тельно резкой, но справедливой эпитафией николаевскому царствованию прозвучали слова замечательного историка С.М. Соловьева. «Лень, стремление сделать все кое-как, на шерамыгу, - писал он, - начали усваиваться, поощряе­мые развращающим правительством. Т. о. правительство ис­портило целое поколение, сделало из него не покорных слуг, но вздорную толпу ленивцев, не способных к зиждительной деятельности и, следовательно, способных к деятельности отрицательной, как самой легкой»[4].

При всем том, правительство Николая I нельзя обвинить в пассивности и ничегонеделании. Внутренняя политика это­го периода отличалась не недостатком преобразований, а заносчивой самонадеянностью, с которой высшая бюро­кратия под непосредственным руководством монарха бралась за разработку решений самых сложных российских проблем. Впрочем, об этой стороне деятельности Зимнего дворца лучше рассказать чуть позже. Пока же остановимся на несколько ином предмете, имевшем, правда, непосредст­венное отношение к внутренней политике.

Может быть, главным итогом выстраивания государства- семьи и господства николаевского режима стало появление нового типа подданных империи, который историк и куль­туролог Ю.М. Лотман обозначил как «человека зажатого». С одной стороны, этот тип был стеснен в своих действиях же­стко прописанными правилами поведения, регламентами служебных отношений и даже единственно верными поняти­ями о «приличных» развлечениях или стиле одежды. С другой, он оказался резко ограничен в свободе мысли, в праве раз­делять те или иные идеи, а зачастую и в возможности сомне­ваться. Идеологическая программа правительства, предложенная в 1836 г. министром просвещения С.С. Уваро­вым и выраженная в хлестком лозунге: православие, само­державие, народность, делала, по мнению Зимнего двор­ца, любые размышления и умозаключения не только ненужными, но и предосудительными

А в своем доме, у себя в семье он был отменным семьянином, строгим, но вместе с тем и ласковым отцом, заботливым мужем, ловко и умело скрывавшим свои амурные похождения от Александры Федоровны, которая тем не менее о многом знала, об еще большем догадывалась, но переносила измены мужа стоически, молча страдая, что подрывало ее физическое и нравственное состояние.

Де Кюстин писал, что, несмотря на слабость здоровья жены, Николай почти не делал разницы между собой и ею.

«Трудовой день императрицы начинается с раннего утра смотрами и парадами. Затем начинаются приемы. Императрица уединяется на четверть часа, после чего отправляется на двухчасовую прогулку в экипаже. Даже перед поездкой верхом она принимает ванну. По возвращении – опять приемы. Затем она посещает несколько состоящих в ее ведении учреждений или кого-либо из своих приближенных. После этого сопровождает императора в один из лагерей, откуда спешит на бал. Так проходит день за днем, подтачивая ее силы».

И вместе с тем Николай, несомненно, любил жену, прежде всего как мать своих детей, а кроме того, почитал в ней императрицу России.

Зная за собой немало грешков и грехов, Николай по отношению к Александре Федоровне неизменно демонстрировал не только подчеркнутую заботливость, но и намеренно не жалел никаких расходов, особенно если речь шла о ее заграничных вояжах. Этим преследовал он и политическую цель, когда роскошь и богатство императрицы должны были ассоциироваться в Европе с могуществом и неограниченными возможностями его империи.

У Николая I и Александры Федоровны было семеро детей, их первенец, Александр, стал выдающимся государем России – «царем-освободителем», покончившим с позорным крепостным правом.

Накануне дня рождения, 16 апреля 1827 года, Николай подарил сыну портрет Петра Великого и пожелал ему во всем быть подобным первому российскому императору. После этого отец стал регулярно беседовать с Александром о его обязанностях, о долге перед страной и народом, а 6 апреля 1832 года, перед Пасхой, сказал ему: «Ты уже больше не дитя, ты должен готовиться заместить меня, ибо мы не знаем, что может случиться с нами. Старайся приобретать силу характера и твердость». И в тот же самый год, 24 июня, в канун дня рождения Николая, когда сын поздравил его с «наканунием», отец сказал цесаревичу: «Готовься быть моей подпорой в старости».