Читайте также:
|
На следующий день я проснулся с жуткой головной болью. Оно и понятно. Такого похмелья у меня не было давно. Степень своего вчерашнего опьянения я смог определить лишь сегодня. Мой язык еле ворочался во рту, пульс был учащен. Меня знобило и хотелось пить, но сил для того, чтобы встать и дойти до ванной, не было ну абсолютно никаких. Самое лучшее сейчас – это выпить слабый раствор марганцовочки и, как следует, проблеваться. По опыту я знал, что это должно помочь. Но готовить раствор я не стал. Я просто плотнее закутался в плед, немного почитал «Men`s health», полистал телевизор, перескакивая с канала на канал. Так я пролежал до вечера. Где-то в половине шестого зазвонил телефон. Звонил Зверь. А я уж и позабыл совсем, что сегодня у меня намечено еще одно приключение. Зверски не хотелось никуда идти. Да и кто на трезвую голову будет всерьез воспринимать какой-то пьяный базар?
- Да?
- Привет, спонсор. Ты еще не передумал?
Честно говоря, конечно же, передумал. Ну, куда я сейчас в таком состоянии?
- Да нет, вроде.
- А не обосрешься? А то, знаешь, теория теорией, а вот практика…
- Я не боюсь, - заверил я его. – Просто любопытно.
- От любопытства кошка померла, - ответил Зверь.
- Твоя кошка? – поддел я его.
- Гуру, пиши адрес!
- Я запомню.
- Ну, как хочешь. Тогда встретимся на «Щелчке» в центре зала. К семи успеешь?
- Если выйду сейчас, то да, - ответил я.
- Погоди секунду…
- Что?
- Там баба одна будет. С ней поедешь.
- А ты?
- Я потом присоединюсь. Ну, вроде все. Ты точно успеешь? В каком ты районе живешь?
- От любопытства кошка умерла.
Зверь хихикнул.
- Ну, пока.
- Пока.
Я положил трубку и постарался одеться с максимальной для себя скоростью. Потом я снял с вешалки куртку, обулся, сунул в карман бумажник и вышел на улицу. Маршрутку ждать не решился, потому что от «Щелковской» и впрямь живу далековато. Решил поймать машину, чтобы доехать до «Войковской». Сразу ехать до «Щелчка» тоже не решился. Вдруг, пробки. Мою скромную персону эти оголтелые сатанисты ждать вряд ли станут. А на хрена, спрашивается, я тогда вообще из дома выходил, из постели теплой вылазил?
Короче говоря, я оказался на станции за десять минут до назначенного Зверем времени, но ждать мне не пришлось. Пока я стоял и оглядывался, ко мне подкатила мелкая девчушка в «косухе» лет четырнадцати с кичливым, от ощущения собственной непохожести на других, лицом.
- Это тебя, что ли, Зверь, позвал? – вместо приветствия проговорила она, недоверчиво разглядывая мои дорогие, по ее понятиям, брюки.
Было видно, что я ей не понравился сразу, и она даже не пыталась этого скрыть, но, благодаря протекции Зверя, была согласна немного потерпеть мажора.
Я улыбнулся и кивнул.
- Пошли, - не ответив на мою улыбку, бросила она и направилась к первому выходу.
- А что, станцию давно ремонтируют? – попытался как-то разрядить обстановку я.
Она не ответила, и я махнул на нее рукой. Пусть соплячка мрачная мрачнеет себе дальше, если хочет.
На улице девушка тут же прикурила сигарету и направилась к вокзалу.
Туда, откуда уходят маршрутки на Балашиху и Железнодорожный.
- А нам куда ехать? – спросил я ее, намереваясь поймать машину.
- Что, денег много, да? – ворчливо отозвалась девушка.
- Куда ехать? – терпеливо повторил я свой вопрос.
- Ну, в Восточный…
- Значит, едем в Восточный, - согласился я, поднимая руку. – К тому же у тебя будет возможность спокойно курить в салоне.
Это окончательно убедило мою провожатую, и она безропотно подчинилась моей воле. Мотор поймали быстро. Я сказал - за пятьдесят, водила – за семьдесят, в итоге до Восточного добрались за шестьдесят рублей, вышли недалеко от остановки «Клуб», а далее меня мой Макдуф повел пешком. Мы прошли небольшой квартал старых сталинских домов, затем попали в частный сектор. Шли по нему довольно долго, почти до леса. Потом забрели в глубь каких-то дачных, почти хозяйственных построек, остановились возле крытых железом ворот. Девушка привстала на какой-то камень, по всей видимости, нарочно лежащий рядом, неуклюже подтянулась на руках и перебросила одну ногу через ворота, сев на них верхом. Она взглянула на меня сверху вниз, как Диоген из бочки на человечество.
- Лезь за мной. Братья далеко, стук в ворота никто не услышит, звать их тоже не будем, чтобы внимания местных жителей не привлекать.
Я взглянул на окрестные постройки более внимательно. О каких таких жителях она толковать изволит? Более мертвого и нежилого места я, пожалуй, еще не встречал в Подмосковье. Вечно я лезу куда-то не туда. Сидел бы себе дома, телик смотрел, а так приключения какие-то сомнительные на свою жопу ищу. И целенаправленно их нахожу. С каким-то мазохистским систематизмом… Но, несмотря на свои тяжелые сомнения, я все же послушался ее совета и послушно полез через забор.
Во дворе мы молча отряхнулись и направились вглубь по дорожке, поросшей по краям жухлым бурьяном, мимо старой конюшни и запущенного свинарника к покосившемуся дому, сколоченному из почерневших от времени и дождей бревен. Дом, как и все в этом месте, не производил впечатления жилого помещения. Мы не стали стучаться в дверь, как прежде не стали стучаться в ворота, просто девица молча толкнула ее плечом. Дверь поддалась, не издав того противного скрипящего звука, которым так грешат старые дверные петли. «Значит, дом обитаем, раз дверь смазывают», - подумал я и остановился в сенях, вежливо ожидая, пока моя провожатая задвинет засов и пригласит меня в комнату, то есть в горницу. Девушка возилась недолго. Она лихо задвинула засов, затем просунула сквозь прибитые к дверям петли четырехкодовый замок и повернула нижнее колесико. Я усмехнулся. Скажите, какие предосторожности! С десятой попытки такой замок откроет и ребенок. Эта юная конспираторша даже не удосужилась крутануть три оставшихся колеса. И то радует. Значит, эта предосторожность не от недоверия ко мне, а всего лишь видимость защиты от находящихся вне дома поборников нравственности. После всех необходимых операций с засовами девушка открыла дверь, ведущую из сеней в дом, но не пропустила меня вперед, а вошла первой, оставив меня стоять на пороге.
Я осмотрелся. Теперь становилось понятно, почему дом снаружи казался нежилым. Все стены внутри дома были разрушены, образовывая один большой зал. Помещение полностью было выкрашено черной краской с красными разводами, призванными, по всей видимости, изображать кровь. Потолок также был окрашен в красный цвет. Возле противоположной стены высился импровизированный алтарь, сооруженный из старой трибуны, покрытой пурпурной тканью. На трибуне лежал человеческий череп, а рядом с ним – толстая книга. Скорее всего, «Черная Библия». Интересно, а она на самом деле человеческой кожей переплетается, или возможны варианты? Напротив трибуны на полу была нарисована большая пентаграмма, с горящими по внутреннему кругу черными свечами. Впрочем, свечи в этом зале находились повсюду. Все были черными, но отнюдь не все декоративными по 12 рублей за штуку из магазина «Путь к себе». Многие свечи были почти метровые и не такого насыщенного цвета, как обычные канонические, и плакали они, как это ни странно, красным.
В помещении я насчитал тринадцать человек. Пол определить было невозможно, так как все они были закутаны в одинаковые бесформенные черные плащи с низкими капюшонами, скрывающими лица. Что же касается моей провожатой, то пока я осматривался, она бесследно исчезла, оставив меня одного. Впрочем, на меня никто не обращал внимания, поэтому я тихонечко присел в углу. Сел прямо на пол. Мебели в этом помещении не было совсем. Я терпеливо принялся ожидать хлеба и зрелищ, хотя приблизительный сценарий мне был известен. Начитался в свое время «Мегаполиса» с его сатанинскими страшилками, но на Черной Мессе я был впервые, поэтому уже заранее думал о том, как буду использовать приобретенный опыт. Скорее всего, конечно, никак. А может, и напишу что-нибудь пошлое. Фиг знает.
Спектакль начался довольно скоро. Ждать мне не пришлось. И аплодировать, вызывая актеров на сцену, тоже. Зал наполнился равномерным гудением, постепенно нарастающим, затем я услышал глухие удары бубна. Люди, закутанные в плащи, плавно рассредоточились по всему помещению и принялись слегка раскачиваться взад-вперед в такт ударам, впадая в гипнотическое оцепенение. Я и сам спустя некоторое время поймал себя на том, что слегка покачиваюсь, сидя в своем углу. Когда обстановка целиком наполнилась шизофренией, откуда ни возьмись появился жрец, облаченный в алый балахон с ритуальным Артэймом в правой руке. Жрец властно взмахнул рукой с кинжалом, и гул стих. Несколько секунд я сидел, оглушенный внезапно навалившейся на меня тишиной, и зачарованно глядел на жреца – алое пятно среди окрашенного в отсутствие цвета пространства. Алый цвет завораживал, от него невозможно было отвести взгляд. На него можно было только смотреть, не мигая, до рези в уголках глаз. Жрец повелительно обвел присутствующих взглядом, на мгновение задержавшегося на мне, отчего я почему-то почувствовал себя неуютно, затем нараспев трижды прочел молитву.
- Ни-ма! О-го-ва-кул то сан и-ваб-зи и
еи-не-шукси ов сан и-девв ен и хи-шан
во-кинж-лод мея-лват-со ым и еж окя ишан
иг-лод ман и-ват-со и сенд ман джад
йын-щу-сан шан белх ил-мез ан и
и-се-бен ан окя яовт я-лов те-дуб ад ёовт
еив-тсрац теи-дйирп ад ёовт ями яс-ти-тявс
ад и-се-бен ан исе ежи шан ечто!
- Нима! Оговакул то сан ивабзи, - покорно забормотали за жрецом послушники в рясах, и я понял, что мои губы также шевелятся.
А еще я подумал о том, что даже экстремальная церковь – это не свободомыслие. Послушники – это то же стадо овец, которое не вникает в суть ритуала, а лишь слепо следует инструкциям своего поводыря. В этом смысле сатанисты мало чем отличались от представителей остальных общепринятых религиозных конфессий. От тех же христиан. Единственное их отличие состояло в том, что сатанисты все же вторичны. Особенно эти. Хотя, кто знает, может их Черная Месса и будет в продолжении более забавна. Пока я видел всего лишь грамотно отрежессированный жрецом спектакль, да эпатирующие декорации: череп, Артэйм, Черная Библия, «Отче наш» наоборот… Детский сад, да и только, хотя, бьюсь об заклад, послушники церкви не разделяют моего скептицизма. Было видно, что они, действительно, безоговорочно верят в свое учение, в свои обряды, хоть и проводят Черную Мессу в не совсем положенное время. Когда-то я увлекался теорией сатанизма, в основном, читал Ла-Вэйа, и он произвел на меня просто неизгладимое впечатление. С него, в общем-то, и начался в моей жизни период увлечения оккультными науками и неформальными религиозными течениями. У меня была даже мысль написать когда-нибудь книгу о собственной теории сатанизма, которая в первую очередь заключалась в справедливости. Скажем, так. Нет альтернативного прощения грехов. Не существует всепрощения. А дьявол – это не враг человечества, он его справедливый судья. С древа познания вкусил? Вкусил. Что такое добро и зло, понимаешь? Понимаю. Когда ты совершал дурной поступок, ты знал, что это плохо? Знал. Тогда фигли я тебя прощать должен? В общем, хитро все. Даже красиво. А то, что я вижу – это херня какая-то.
Тем временем, жрец и его паства окончили читать молитву. Послушники плавно разошлись по левую и по правую сторону пентаграммы. Жрец покинул свою трибуну и вышел в зал, заняв свое место в голове пентаграммы. Подножие перевернутой звезды осталось свободным, образовывая вход. Несколько секунд все молча взирали на жреца, ожидая какого-то знака. Наконец, этот красный кардинал взмахнул рукой. Один из послушников, стоящих с краю, поспешил к двери, через которую я попал из сеней в зал, отворил ее и вновь занял свое место возле пентаграммы. Зал вновь наполнился равномерным гудением. На этот раз тихим и дребезжащим. Под этот раздражающий звук в зал зашли еще четверо. Они также были закутаны в плащи с капюшонами, но только их рясы были белоснежны. «Неофиты», - определил я и с любопытством уставился на них. Интересно, сколько им лет? Неофиты молча приблизились к пентаграмме и остановились у ее подножия. Впрочем, остановились только трое. Один из посвящаемых прошел в самый центр звезды и остановился напротив жреца, опустив голову. Жрец шагнул к нему и приставил Артэйм к горлу неофита. Я невольно передернулся, но решил пока не вмешиваться. Сатанизм сатанизмом, но, в конце концов, мы живем в двадцать первом веке, в столице родины нашей, и все мы относительно законопослушные граждане, а эти арбатские некрофилы (я имею в виду народ, тусующийся возле стены Цоя. Ведь, я, кажется, там подцепил этого клоуна Зверя) все же не «Аум Синрекё», хотя… Чем черт не шутит? Может, и стоит вмешаться… Жрец просто перерезал ритуальным ножом тесемки плаща, и он соскользнул с плеч неофита на пол. Посвящаемым оказалась моя провожатая. Я хоть и видел ее сейчас только со спины, но сразу же узнал. Ее обнаженная фигура, вопреки законам акселерации, была все-таки по-детски несформировавшейся, такая узкобедрая, с прыщами вместо грудей. Интересно, а месячные у нее уже есть, или прямо сразу из девочек в женщины, минуя скучный период девичества?
Девушка слегка подалась вперед и инстинктивно попыталась прикрыть руками свою пародию на грудь, но жрец плавно, но настойчиво отвел ее руки в стороны. Затем он обнял ее, словно гарантируя защиту и покровительство, а когда девушка слегка расслабилась, резко развернул ее лицом к послушникам и трем, оставшимся вне магического круга, неофитам. Таким образом, разглядеть ее повнимательней смог и я. Девушка пошла какими-то странными пятнами то ли стыда, то ли волнения. На ее лице совсем не осталось следов прошлой самоуверенности, и мне стало немного жаль ее. Жрец положил ей руки на плечи и с силой надавил на них. Девушка, которая была вдвое меньше жреца, больно стукнулась коленками об пол, однако она не издала ни звука, только слегка нахмурилась и на секунду прикусила нижнюю губу. Жрец толкнул ее сзади в спину, и девушка послушно оперлась локтями об пол, встав на четвереньки. Теперь я уже не видел ее лица, его полностью скрыли волосы, которые нависали так, что кончиками касались пола, настолько низко она опустила свою голову. Жрец молча обвел зал глазами. Наши взгляды вновь на миг встретились, и мне показалось, что жрец подмигнул мне. Правда, я не был в этом уверен, потому не решился повторить подобный фамильярность, а просто продолжал молча наблюдать за происходящим.
Жрец протянул руку к гениталиям стоящей на четвереньках девушки, и опять-таки жестом дал понять всем присутствующим на Мессе, что она девственна. После этого, одобрительный гул находящихся в зале послушников, стал несколько громче. Все, кроме неофитов, вновь принялись раскачиваться из стороны в сторону, пристукивая ногами. Они качались и гудели, гудели и качались, и топали, и топали, и качались, и гудели, все убыстряя ритм, пока, наконец, помещение не наполнилось равномерным устойчивым звуком, от которого хотелось заткнуть уши пальцами. Когда звук, по мнению жреца, достиг своего гипнотического апогея, он резко засунул рукоятку своего ритуального ножа во влагалище стоящей на коленях неофитки. Неофитка, как это ни странно, опять не издала ни звука, хотя я видел, как она вздрогнула от боли. В это же мгновение всякий шум стих, вновь оглушив меня неправдоподобной тишиной, обрушившейся откуда-то сверху, как июньский ливень, внезапно и весело. Не успел я как следует насладиться ею, как дверь, ведущая в сени, вновь открылась, впуская двух человек, облаченных в лиловое. Один человек вел на поводке черного козла, другой нес на руках маленького белого ягненка с симпатичной любопытной мордочкой. Они оба беспрепятственно прошли внутрь пентаграммы и остановились рядом с дефлорированной неофиткой в ожидании дальнейших распоряжений. Жрец же вновь покинул пентаграмму, подошел к трибуне и, наклонившись, выудил откуда-то медный кубок довольно кустарной работы, призванный, по всей видимости, символизировать Великий Грааль. Отыскав необходимую вещь, жрец вернулся в круг. Он лизнул рукоятку Артэйма, пробуя на вкус уже начавшую подсыхать кровь, затем дал знак человеку в лиловом подвести козла. Лиловый епископ мгновенно выполнил волю своего кардинала, передав ему животное. Жрец схватил козла за рога, с силой задирая ему голову. Животное, вытаращив глаза, попыталось вырваться, однако не успело. Лезвие ножа с силой врезалось в его мягкую шею, рвануло ее поперек, открывая выход мощному потоку густой алой крови. Глаза козла потускнели, он несколько раз конвульсивно дернулся, затем его копыта разъехались в стороны. Жрец подставил кубок под струю крови и терпеливо подождал какое-то время, пока Грааль наполнится. Затем он поставил чашу на пол и вновь лизнул Артэйм. Только теперь он лизал не рукоятку, а лезвие, пробуя на вкус кровь козла. И вновь был молча подан знак, и вновь приказ жреца был выполнен беспрекословно. Лиловый оттащил тушу козла вон из пентаграммы, уступая место епископу с ягненком. Второй также молча передал маленького барашка жрецу, и тот, нисколько не колеблясь, всадил свой ритуальный нож в беззащитную шею. Ягненок заблеял, в его глазах сверкнула влага, но он не успел заплакать по-человечески, как в фильме «Молчание ягнят», потому что умер. Жрец подставил чашу и под шею ягненка, смешивая кровь двух животных, затем отдал трупик второму епископу, и тот, так же, как и первый, покинул пентаграмму, оставив в круге лишь жреца и девушку, по-прежнему стоящую на четвереньках подле его ног.
Жрец вновь прикоснулся рукой к гениталиям неофитки и еще раз проник рукояткой ножа в ее влагалище, требуя еще крови. И девушка опять лишь вздрогнула, но не издала ни звука. Достав окровавленную рукоятку, жрец размешал ею содержимое кубка, завершая коктейль из крови черного козла, белого ягненка и девственницы. Потом он пригубил содержимое Грааля. Совершив первым причастие, он медленно кивнул, и два епископа, сложив вверенные им трупы животных где-то в углу зала, бросились к неофитке, подняли ее под руки и перевернули ее на спину. Жрец опустил указательный палец в чашу, а затем провел им по губам неофитки. Затем он обошел с Граалем всех послушников, давая им пригубить кровавое пойло. Последними он причастил двух епископов. Стоящие у подножия пентаграммы неофиты не пили кровь, жрец им, так же, как и девушке, просто смазал губы.
Совершив основную часть службы, кардинал вернулся к трибуне и уже оттуда подал знак, означающий переход ко второму действию Мессы. Каждый из послушников подходил к девушке, быстро совокуплялся с ней и уступал место следующему. Их секс был очень быстр и настолько торжественен в своей омерзительности, что я не испытал даже тени возбуждения, глядя на них, не отождествляя это действие с собой. Последними в очереди были неофиты. Двое хладнокровно совокупились с находящейся в полуобморочном состоянии девушкой, а последний совершил роковую для своей карьеры сатаниста ошибку. Он сначала попытался было поцеловать ту, переполненную спермой пятнадцати мужчин, плоть, но его тут же ловко подхватили два епископа под руки и оттащили из пентаграммы.
Жрец кивнул со своей трибуны, и люди, потихоньку перешептываясь, принялись снимать с себя плащи. Это были первые звуки человеческой речи, которые я услышал с начала Черной Мессы. Ритуальные одеяния сняли с себя и епископы, и сам жрец, так, что я смог, наконец, разглядеть и его. Это был моего возраста молодой человек, с красивыми черными глазами. Кто-то принес одежду все так же неподвижно лежащей в пентаграмме девушке. Она с трудом села и принялась одеваться, морщась от боли и брезгливо вздрагивая.
Я тоже, наконец, решился пошевелиться. Вытянул вперед ноги и хрустнул пальцами.
- Ну, как тебе? – возбужденно зашептал мне кто-то в ухо.
Я резко оглянулся. Как и предполагалось, это был Зверь. Других знакомых среди этих товарищей, по которым полиция нравов с «Гринписом» плачут, у меня не было.
- Увлекательное зрелище, ничего не скажешь, - лениво протянул я. – Слушай, а когда вы неофитку ебли, вы что, все без гондонов были?
Зверь даже опешил от столь приземленного вопроса. В его глазах я прочел немой укор. Мол, мы тут святой обряд совершаем, а я ему про что-то земное толкую.
- Она же девственницей была! – наконец ответил он мне.
Я кивнул.
- Она-то, предположим, и была. Но вы-то все не девственники. Я имею в виду, что триппер или, не приведи Господи, СПИД, гепатит С и прочая дрянь…
Зверь оборвал меня резким:
- Не поминай имени Его в доме Царя нашего!
- Ох, прости, - спохватился я. – Не приведи Царь Сатана Меркатриг, Ангра-Манью, Ваал…
- Можно просто ограничиться титулом Великий, не перечисляя всех Его имен, - сухо прервал меня Зверь. Правда, тут же задумался над моими словами. – Слушай, а ведь Гарик не так давно гонорею подхватил!
- То-то же! А куда мы сейчас двинем?
Зверь взглянул на свои наручные часы.
- Уже без четверти два. Сейчас на кладбище, а потом снова сюда – спать.
- Что, будете переворачивать кресты и писать на них? – не без сарказма осведомился я.
- Нет. Зачем? – удивился Зверь. – Кому нужны эти кресты? Этим двоим оставшимся неофитам, нужно завершить обряд посвящения, отвергнув страх и брезгливость к смерти и деяниям ее.
«Наверняка цитирует жреца», - подумал я. В лексиконе Зверя никак не могло присутствовать слово «деяние». Я не стал уточнять у него, что означает эта фраза, решив, что скоро и сам все увижу.
- А девушка разве не должна пройти обряд посвящения до конца? Ты сказал «двоим»?
Зверь презрительно махнул рукой.
- Ей ждать еще год. Она женщина, потому только на первой ступени. А мы, мужчины, по праву рождения сразу на второй.
Почему-то мне подумалось, что после пережитого девушка не будет ожидать совершения ритуала целый год. По-моему, вся сатанинская блажь после групповухи мгновенно выветрилась из ее безмозглой башки. Однако, спорить не стал, как, впрочем, и наверняка предполагать о решении неофитки. Если уж она добровольно пошла на групповое изнасилование, то кто его знает, что за тараканы бегают в ее голове?
Додумать мысль о девушке мне не дал Зверь. Он потянул меня за рукав куртки, приглашая встать и следовать за ним.
- На какое кладбище мы идем? – спросил я у него, поднимаясь.
- На Балашихинское.
- Пешком?
- Ну, да.
- Далековато.
- Оно ближайшее, - словно жалуясь, ответил мне Зверь.
Мы вышли с ним на улицу, где уже толпился народ, деликатно общаясь друг с другом на полутонах. У некоторых я заметил в руках садово-огородный инвентарь, то есть лопаты.
- А вас сторожа не гоняют? – вновь засомневался я, догадавшись, в чем именно выражается отрицание страха смерти и деяний ее. – Они, случайно, мусоров не вызовут?
- Мы невидимы во время Мессы, - со всей серьезностью ответил мне Зверь, и я, глядя в его верующие в непогрешимость этой истины глаза, даже не стал улыбаться.
Убедившись, что все собрались, жрец двинулся к воротам, открыл их, выпуская нас, затем закрыл их с внутренней стороны. Через мгновение он перелез через забор, присоединяясь к нам. Мы тихо прошли по спящему поселку и вышли на трассу. До Балашихинского кладбища, в принципе, рукой подать, если на тачке, а так нам пришлось идти минут сорок, может, чуть больше.
Все так же молча мы перелезли через ограду, подальше от входа. Мне кто-то когда-то сказал, что кладбище – это единственное место, где никогда не видно звезд. Я тогда не поверил, но и проверять на личном опыте не стал. Просто не придал этому значения. Оказалось, что и правда, не видно.
Балашихинское кладбище довольно старое, его ограда кое-где разрушилась. Когда я был в деревне, мне одна бабка сказала, что, когда начинает рушиться ограда на кладбище, это верная примета того, что оно переполнено и что новые жильцы ему без надобности. Если этому верить, значит, на этом кладбище не хоронят уже давно. Жрец, видимо, об этом тоже знал. Он вообще чувствовал себя здесь, как рыба в воде, уверено вел нас к самым старым и потому неглубоким могилам. Наконец, он остановился у одной из них, кивнул, и люди с лопатами принялись за работу. Они довольно ловко начали раскапывать могилу. Остальные молча наблюдали за ними, верно, для того, чтобы не привлекать к себе внимания шумом. Поэтому и я тоже молчал. Когда копающие послушники устали, они передали инструменты стоящим без дела братьям, и те их безропотно сменили. Копали еще минут пятнадцать. Наконец, я услышал глухой звук наткнувшегося на деревянную крышку гроба железа. Ребятушки заработали активнее, откапывая гроб по бокам, затем, поднатужившись, подняли его из могилы и водрузили на соседний холмик. Кто-то поспешил просунуть лопату под крышку и использовал ее в качестве лома. Гроб был старым, трухлявым, поэтому крышка поддалась легко, тихо затрещав. Ее отбросили прочь и плотным кольцом обступили гроб, из которого шибануло зловонием так, что даже я, стоящий поодаль, невольно прикрыл нос пахнущим одеколоном «Hugo» воротником куртки. Впрочем, мне было любопытно, поэтому я также приблизился к гробу. Воротника от носа, правда, не убрал, но смотрел во все глаза.
Было темно, хотя, нет, уже серело. Быть может, именно поэтому образ увиденного в этих предрассветных сумерках так поразил меня. Все было, как в детских воспоминаниях, как в тех лермонтовских образах, слишком ярких, чтобы я мог их позабыть с течением времени. Все было так. Все было точно так, и никак иначе. Все точно так.
… И я сошел в темницу, узкий гроб,
Где гнил мой труп, - и там остался я;
Здесь кость была уже видна – здесь мясо
Кусками синее висело – жилы там
Я примечал с засохшею в них кровью…
С отчаяньем сидел я и взирал,
Как быстро насекомые роились
И поедали жадно свою пищу;
Червяк то выползал из впадин глаз
То вновь скрывался в безобразный череп…
Все так. Все точно так. Гнила старушка, преставившаяся, быть может, годков этак тридцать тому назад, но, благодаря тому, что гроб был сделан из какого-то плотного дерева, типа дуба, оставалась герметична и практически нетленна. Впрочем, быть может, я и ошибаюсь. Возможно, могиле было не так уж и много лет. Года два, три, не знаю. Знаю одно – к моему горлу подступила тошнота, хоть я и не ел сегодня ничего жирного. Я вообще сегодня ничего не ел в связи с похмельным синдромом.
Вдоволь насмотревшись на старушку, послушники отошли от гроба. Рядом с ним остался лишь жрец, следящий за тем, чтобы посвящаемые мальчики не смухлевали. Один из неофитов решительно приблизил свои губы к раскисшему скальпику покойницы. Быстро поцеловал ее в лоб и отошел в сторону, уверенный в своей силе, так как прошел посвящение до конца. Второй также наклонился над гробом, но поцеловать труп не смог. Он сделал то, чего уже давно требовал мой желудок: его вырвало прямо на покойницу, и жрец отрицательно покачал головой. По всей видимости, не только дефлорированной неофитке придется ждать посвящения еще год. Этому малому также не повезло. «Ну, ничего, в компании как-то веселее», - подумал я.
Братья-сатанисты, тем временем, потеряли всякий интерес к гробу. Они медленно, кто один, кто в компании, двинулись назад – прочь с кладбища, оставив бедную старушку лежать подле разоренного пристанища. Я тоже пошел. Меня догнал Зверь и протянул руку.
- Ты… это… деньги обещал, - неуверенно сказал он.
Я удивился.
- Деньги?
- Ну, за то, что я тебе… там… Мессу покажу, и все такое. Не помнишь разве? Вчера, на Арбате…
Конечно же, я не помнил, но поверил, что мое обещание и впрямь могло иметь место. Я совершенно непредсказуем в алкоголе. Я раскрыл бумажник и вынул из него 50 долларов.
- Спасибо за концерт, - сказал я и почему-то разозлился, но Зверь так обрадовался деньгам, что даже моего сарказма не заметил, как, впрочем, и моего разочарования. Он возбужденно предложил:
- Ты сейчас к нам? Мы пиво по дороге купим. Отдохнем малость, а потом я, ближе к обеду, на Арбат махну. Поедешь со мной?
- Да нет, я домой. Хотя, спасибо.
Зверь не особо огорчился от моего отказа. Он деловито засунул деньги в карман и поспешил догнать остальных, оставив меня одного. Я в полном одиночестве покинул кладбище и вышел на трассу, по которой ранним утром уже шныряли редкие автомобили. Но я не спешил голосовать, а молча брел в сторону Восточного. Брел и ни о чем не думал, хотя подумать было о чем. В итоге, я дошел до Клуба, к которому мы приехали с девушкой, и присел на остановке, даже не для того, чтобы дождаться автобуса, а чтобы тупо посидеть в тишине и подышать прохладным утренним воздухом. Сидел и дышал, как вдруг услышал едва сдерживаемые тихие всхлипывания, доносившиеся откуда-то сбоку. Я встал, обошел остановку и увидел ее, неофитку, тихо поскуливавшую в рукав своей дешевой «косухи». Почувствовав, что на нее смотрят, она подняла голову и воззрилась на меня опухшими красными глазами.
- Я думала, что по-другому… что красиво будет…. Я думала, что… Суки просто! Хуи бы поотрывала… Сатана любит… меня… говорили… что… нужно любить… Спасение… в служении… Уроды вонючие! Я матери назло! Чтоб рок-музыку слушать не запрещала… на тебе… ёбаная сучка… если бы на концерт «Короля и Шута» денег дала… я б к этим пидорам… Да, суки вы все, мужики ебливые! Я вообще из дома уйду!..
Мне захотелось обнять ее, но, честно говоря, я побрезговал это сделать. Я просто достал кошелек и положил рядом с ней 500 рублей, оставив себе тысячу, затем молча пошел прочь, в сторону Москвы.
- И ты тоже сука! – заорала она истерично. – Посмотрел, да? Долго теперь дрочить будешь? Сука!
- Согласен, - ответил я ей, на мгновение обернувшись. Потом я пошагал дальше, думая о том, как банальная подростковая жажда мести довела эту новоявленную мученицу до крайности.
Интересно, если я напишу статью о Мессе, мне стоит включать в нее фразу: «Ее подростковые коленки вздрагивали от холода и возбуждения»?
Дата добавления: 2015-01-30; просмотров: 62 | Поможем написать вашу работу | Нарушение авторских прав |
|
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |
| Пояснение к решению задач | | | ГЕНЕТИКА ПОЛА |