Читайте также:
|
Пожалуй, впервые понятие «постмодернизм» в смысле, приближенному к сегодняшнему, употребил в 1946 г. Арнольд Тойнби, где им обозначен определенный этап в развитии западноевропейской культуры, начавшийся в 1875 году и ознаменованный переходом от политики, опирающейся на мышление в категориях национальных государств, к политике, учитывающей глобальный характер международных отношений.
И.Ильин (1998) определяет постмодерн как Химеру. Будучи ближайшей родственницей прелестного двуглавого пса Ортра и очаровательной девятиголовой Лернейской гидры, истинная дочь Ехидны от Тифона, — Химера оказалась самой живучей из этого семейства. Как существо, обладающее природой фантазма, имея своей основой не материальную, а психическую реальность, гипотетически принадлежащую так называемой «первофантазии» — явлению, выходящему за рамки индивидуального опыта и наследуемого генетически, — она имеет шанс пережить человечество.
З.Фрейд в «Толковании сновидений» писал: «Сталкиваясь с бессознательными желаниями в их наиболее четком и истинном выражении, мы будем утверждать, что психическая реальность — это особая форма существования, которую нельзя смешивать с материальной реальностью» (Фрейд, 1996, с.552).
Химеричность постмодерна обусловлена тем, что в нем, как в сновидении, сосуществует несоединимое: бессознательное стремление, пусть и в парадоксальной форме, к целостному и мировоззренчески-эстетическому постижению жизни, — и ясное сознание изначальной фрагментарности, принципиально несинтезируемой раздробленности человеческого опыта конца XX в. Противоречивость современной жизни такова, что не укладывается ни в какие умопостигаемые рамки и по неволе порождает, при попытках своего теоретического самоистолкования, объяснительные конструкции не менее фантасмагорические, чем она сама.
Родившись вначале как феномен искусства и осознав себя как литературное течение, постмодернизм затем был отождествлен с один из стилистических направлений архитектуры второй половины XX в., а на рубеже 70-х — 80-х стал восприниматься как наиболее адекватное духу времени выражение и интеллектуального и эмоционального восприятия эпохи.
Сходство постмодерна с его греческим прототипом нагляднее всего просматривается в его литературной практике, ибо типовое произведение постмодернизма всегда по своей сути представляет собой высмеивание, варьирующееся от снисходительной иронии до желчного трагифарса, трех одинаково для него неприемлемых форм эстетического опыта: модернизма, реализма и массовой культуры: подобно древней Химере, он грозно рычит на растиражированные шаблоны «высокого» модернизма, бодает идею реалистического мимесиса и своим ядовитым хвостом злобно жалит жанровые штампы развлекательного чтива и других форм индустрии развлечений.
К хрестоматийным постмодернистским текстам можно отнести работу Л.Фидлера «Пересекайте рвы, засыпайте границы» (1969), в которой ставится задача снятия границ между элитарной и массовой культурами, между реальным и ирреальным. Писатель по этой концепции должен стать «двойным агентом»: осуществлять связь психиологизированного мира и мифа (чуда, вымысла), отвечать в равной мере и элитарному, и популярному вкусам. Произведение искусства должно стать многоязычным, приобрести двойную структуру как на социологическом, так и на семантическом уровнях. Ч.Дженкс ввел понятие «двойного кодирования», которое подразумевает возможность автора одновременно апеллировать к массе и к профессионалам.
Классическим романом постмодерна стало произведение Умберто Эко «Имя Розы», сравниваемый многими критиками со слоеным пирогом, адресованным раз-личным социальным слоям читателей. У.Эко резко противопоставлял постмодерн модернизму, которому «дальше идти некуда, поскольку он «разрушает образ, доходит до абстракции, до чистого холста, до дырки в холсте». Это отвержение модернизма предлагается разрешить особым способом: «постмодернизм — это ответ модернизму: раз уже прошлое невозможно уничтожить, ибо его уничтожение ведет к немоте, его нужно переосмыслить: иронично без наивности» (У.Эко, цит. по Каган, 1998, с.353).
М.Хайдеггер, считающийся одним из отцов постмодерна пошел дальше Фидлера и Эко. Во имя «демократизации культуры он объявил отказ от трансцендентных идеалов и о снижении верховных ценностей. Он объяснил это не стремлением к слепому разрушению и не суетой обновленчества, но необходимостью придать миру такой смысл, который не уничтожает его до роли проходного двора в некую потусторонность.
Обобщающую характеристику постмодернистского искусства предложил Ихаб Хассан (США).
По его мнению это:
1) неопределенность, открытость, незавершенность;
2) фрагментарность, тяготение к деконструкции, к коллажам;
3) отказ от канонов, от авторитетов, ироничность как форма разрушения;
4) утрата «Я» и глубины, поверхность, многовариантность толкований;
5) стремление представить непосредственное, интерес к эзотерическому, к пограничным ситуациям;
6) обращение к игре, аллегории, диалогу, полилогу;
7) репродуцирование под пародию, травести, пастиш;
8) карнавализация, маргинальность, проникновение искусства в жизнь;
9) перформанс, обращение к телесности, материальности;
10) конструктивизм, в котором используются иносказания, фигуральный язык;
11) имманентность (в отличие от модернизма, который стремился к прорыву в трансцендентное).
Постмодерн направлен на трансформацию сознания человека. Своего пика постмодернистское ощущение достигло на Западе в 80-е годы, причем, с одной стороны ощущалась исчерпанность постмодернистских представлений, с другой — ничего нового им на смену не пришло, более того, создавалось впечатление, что постмодернизм втягивал в поле своего воздействия все новые и новые сферы культурного сознания. В эти годы продолжалась «методологическая агрессия» литературоведения в другие сферы сознания. Дж.Каллер писал: В 60-е и 70-е годы литературоведение, казалось, было занято импортированием теоретических моделей, вопросов и перспектив из таких областей, как лингвистика, антропология, философия, история идей и психоанализ. Но в 80-х годах ситуация, кажется, изменилась: литературоведение стало экспортером теоретического дискурса, в то время как другие дисциплины — право, антропология, история, искусства, даже психоанализ — приняли к сведению достижения о том, что литературные критики называют «теорией», и обратились к ней для стимулирования своих собственных изысканий» (цит. по Ильин, 1998, с.170).
Однако общий итог — негативен: постмодернистская научно-познавательная парадигма оказалась способной лишь на нигилистическую критику и не давала положительных ответов. Кармен Видаль написала по этому поводу в 1993 г.: «В 80-е смысл был утерян, и мы играли с означающими. Объекты, включая человека, существовали только как знаки. Стремление к бесконечности. Бессмысленная свобода. Эстетика исчезновения. Социальное дезертирство. Деидеологизация. Общественная сфера стала пустыней, где трансполитический характер, бесчеловечность нашего асоциального и поверхностного мира превратилась в экстатическую критику культуры» (цит. по Ильин, 1998, с.171).
Итак, исчерпанность старой парадигмы и отсутствие новой позитивной перспективы приводит к появлению тенденции деконструкции: попытка оглянуться на пройденный путь, вернуться к неким неформулируемым первичным «наивностям», пробиться сквозь «означающее» к «означенному». Суть этой тенденции заключается в возврате к сфере частной жизни, к религиозно-духовной проблематике, тем или иным формам религиозности. Мишель Серрес в 1989 г. писал об этом так: «Двадцать лет назад, если я хотел заинтересовать моих студентов, я говорил им о политике; если я хотел заставить их смеяться, я говорил им о религии. Сегодня, если хочу вызвать у них интерес, я говорю им о религии, а если хочу их посмешить, то говорю им о политике» (цит. по Ильин, 1998, с.180). При этом многие исследователи подчеркивают, что не происходит возврата к каноническим формам религии, а расцветает огромное множество разнообразных сект, возникает интерес к языческим ритуалам и обрядам, эзотеризм, оккультизм, восточные диеты, медитация, магия, сатанология и спиритизм — словом все, что раньше считалось предрассудками. Хотя духу деконструкции, как его понимал автор более соответствовало бы описание кропотливой и тщательной работы художника-реставратора, пытающегося восстановить первоначальный вид «Данаи» Рембрандта, подвергшейся нападению современного вандала. Именно так: попытка восстановить первоначальный замысел, без права внести что-либо от себя, кроме своего самоотверженного труда.
Печать вторая. Психоанализ.
Постструктурализм рассматривает личность, субъекта через призму «концепции теоретического антигуманизма». В самых общих чертах эта концепция заключается в признании того факта, что не зависимо от сознания и воли индивида через него, поверх него и помимо его проявляются силы, явления и процессы, над которыми он не властен или в отношении которых его власть более чем относительна и эфемерна. В этот круг явлений, в зависимости от индивидуальной позиции исследователя, как правило входят мистифицированные в виде слепой безличной силы социальные процессы, язык и те сферы духовной деятельности, которые он обслуживает, область бессознательного желания как проекция в сферу общественных отношений коллективных бессознательных импульсов чисто психологического или сексуально-психологического характера, и т.д. Эта концепция направлена на разрушение представления о сувереном, независимом, самодостаточном и равном своему сознанию индивиде, классической декартовской концепции целостного субъекта — субъекта/автора как источника сознания, как авторитета для смысла и истины.
Предтечей такого подхода в психологии является З.Фрейд. Именно ему принадлежит миф о раздробленном «я», состоящим из пребывающих в вечной борьбе бессознательного, сознательного и сверхсознательного. Первоначально созданный для лечения некоторых видов неврозов, миф о Эросе и Танатосе, Ид и Суперэго, Сопро-тивлении и Переносе, он должен был стать, с одной стороны — связующим, опосредующим звеном между дискурсом безумия и языком здоровья, с другой — своеобразным лекарством, обезболивающим из наркотического ряда для слабого, не справляющегося со своими проблемами индивида. Это «обезболивающее», под чутким контролем аналитика, должно было временно «разгрузить» обессилевшее «Я» пациента и позволить ему найти внутренние резервы для преодоления болезни. При этом Фрейд четко представлял с одной стороны важность существования мифа о структуре психической жизни, с другой был в полной готовности изменить структуру и содержание мифа, если это потребуется: «Эти идеи — суть часть теоретической надстройки психоанализа, которая без сожаления и потерь может быть отброшена или изменена, как только будет доказана ее несостоятельность» (цит. по Александер, 1995, с.269). В отношении здорового человека Фрейд не считал возможным и тем более нужным принять психоанализ. В письме к Лу Андреас-Саломе он писал: «Я редко испытываю потребность в синтезе. Единство этого мира кажется мне столь самоочевидным, что не нуждается в обосновании. Меня интересует другое — вычленение и разделение того, что иначе останется перемешанным в единой первичной массе» (цит. по Эткинд, 1994, с.39).
Однако, как это часто случается, миф «вырос» и зажил самостоятельной жизнью. Вскоре оказалось, что и вполне обычному, здоровому индивиду гораздо «удобнее» живется в мифологической среде. Сознание индивида действительно начинает структурироваться подобно мифу: «Эта не я возжелал жену ближнего своего — это драйвы либидо из области Ид», «зачем стремиться делать добро, — это ведь только мамины мазки, скрывающиеся под маской СУПЕР-ЭГО». А еще через некоторое время миф овладел и своим автором, который начал объяснять Эдиповым комплексом, гомосексуальностью работы Леонардо да Винчи, Микеланджело и вывел из собственного мифа происхождение религии. С этого времени язык мифа, который должен был обеспечить общение миров психического здоровья и болезни, причем специально приспособленный именно для болезни — быстро превратился в язык исследований по культурологии, истории живописи, музыки и театра. Появилась «культура — как канализация либидозной энергии» и «научное бессознательное». Вокруг этой мифологемы образовались вызывающе маргинальные малые группы единомышленни-ков. Автономова написала об этом так: «На место экзистенциалистического индивидуального субъекта и структуралистского субъекта как точки пересечения речевых практик постструктурализм ставит коллективное Я (Мы), малую группу единомышленников. Она бессильна против «демонизма власти», не способна и не пытается ее захватить, но ставит целью повсеместное изобличение и описание очагов власти, фиксации ее стратегий. Такая позиция позволяет группе сохранить человеческое, жертвуя индивидуальным» (Автономова, 1991, с.243).
В 50-е годы Ж.Лакан отождествил бессознательное со структурой языка и заявил, что означающее и означенное образуют отдельные ряды «изначально разделенные барьером, сопротивляющимся обозначению». Это положение окончательно вбило клин между мифом психоанализа и религией, даже всеми основными религиями, так как в соответствии с религиозными взглядами «Господь Бог образовал из земли всех животных полевых и всех птиц небесных, и привел к человеку, чтобы видеть, как он назовет их, и чтобы, как наречет человек всякую душу живую, так и было имя ей» (Бытие, 2.19). Это положение теории Лакана «развело» почти без надежды на «взаимность» мир реальный и мир символический. Мир реальный теперь выступает агрессором по отношению к миру символов, и через него — к миру человека. Тезис «мыслю, следовательно существую» стал подменяться тезисом «говорю, значит существую».
И.Ильин так описывает возникшую ситуацию: «Эта теория наглухо замуровывает человека в неприступном склоне словесной повествовательности наподобие гробницы пророка Мухаммеда, вынужденного вечно парить без точки опоры в тесных пределах своего узилища без права переписки с внешним миров» (Ильин, 1998, с.55). Отныне в рамках психоаналитического мифа в его истолковании Лаканом вся культурная деятельность человечества превратилась в многовековую химерическую игру типа «борьба нанайских мальчиков». Эта концепция языкового сознания оформилась в дальнейшем в наиболее характерный постулат теории постмодернизма — в постулат о нарративности, повествовательности человеческого сознания — «одну из самых модных, если не навязчивых фантасциентем современной культурологии» (Ильин, 1998, с.6).
Применение принципа деконструкции здесь приводит Деррида к идее о том, что все «истины», выраженные в знаковой форме, есть лишь порождение «западной логоцентрической тенденции», стремящейся во всем найти порядок и смысл, во всем найти первопричину (или, как чаще выражается Деррида, навязать смысл и упорядоченность всему, на что направлена мысль человека). Само сознание человека при этом становится некой фикцией, текстом, результатом «ницшеанской воли к власти», причем этот текст-сознание является всего лишь мешаниной, составленной из культурных систем и норм своего времени.
Еще дальше эти идеи развивает М.Фуко. История мира превращается у него в историю текстов и дискурсов, творимых «историческим бессознательным». Каждому времени соответствует единая система знаний — эпистема. Она реализуется в речевой практике современников как строго определенный код — свод предписаний и запретов. Эта языковая норма бессознательно предопределяет языковое поведение, а, следовательно, и мышление отдельных индивидов.
Господству культурного бессознательного Фуко противопоставляет деятельности «социально отверженных»: безумцев, больных, преступников и, естественно именно в этом разряде пребывающих художников и мыслителей. Фуко мечтает об идеальном интеллектуале, который, являясь аутсайдером, по отношению к современной ему эпистеме, осуществляет ее деконструкцию, указывая на слабые места — изъяны общепринятой аргументации, которая призвана укрепить власть господствующих авторитетов и традиций.
По мнению автора, правильное применение принципа деконструкции в психоанализе дает возможность разделить дискурс болезни от языка здоровья, и тогда поэту и философу, художнику и кинорежиссеру нет нужды числить себя в «социально отверженных», а публике — нет нужды восхищаться «Черным квадратом» или Иолантой, представленной в одном из спектаклей как психически больная лесбиянка, постигающая Свет как свою сексуальность. Тогда на втором шаге деконструкции возможен диалог между здоровьем и болезнью в форме уникальной символической игры, в которой конструируется «исцеляющий вымысел», снимающий, а еще лучше представляющий возможность анализанду самому снять противоречие между означающим и означаемым в своей личной истории, и приблизиться самостоятельно к здоровью через катарсис.
Литература.
1. Борев Ю. Эстетика. В 2-х томах. М., 1996.
2. Ильин И. Постмодернизм II. М., 1997.
3. Каган М и др. Философия культуры. СПб., 1997.
4. Кемеров В. и др. Современный философский словарь. М., 1998.
5. Лакан Ж. Инстанция буквы. СПб., 1996.
6. Фрейд З. Толкование сновидений. М., 1996.
7. Фуко М. Археология знания. Киев, 1996.
8. Фуко М. История безумия в классическую эпоху. СПб., 1997.
9. Фэн Ю Лань. Краткая история китайской философии. Спб., 1998.
Дата добавления: 2014-12-18; просмотров: 91 | Поможем написать вашу работу | Нарушение авторских прав |