Студопедия  
Главная страница | Контакты | Случайная страница

АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатика
ИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханика
ОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторика
СоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансы
ХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника

В ПОХОДЕ И ГОРНЫЙ-ДУБНЯК.

Виконавець: Клієнт:

ЧП Синєпупова Н.Є.

01030, м. Київ, вул. Івана Франка,

буд. № 8-А, кв.17;

тел.: (044) 2309323

Ідентифікаційний код за ЄДРПОУ

№2633114028

Розрахунковий рахунок №26056254517

АТ «Райффайзен Банк Аваль» м.Київ

МФО 322904

 

 

………………………………………………… …………………………………………………….

М.П. М.П.

 

РАССКАЗ САПЕРА.

В ПОХОДЕ И ГОРНЫЙ-ДУБНЯК.

 

Живо и весело распрощались мы 12-го сентября с румынским берегом Дуная и вошли в пределы Болгарии. Переправлялись у Систова по проложенному уже пути, но готовишь мостам. Хотя и не было следов, свидетельствовавших о совершившейся здесь славной переправе, но каждый рисовал в своем воображении картины разыгранной кровавой драмы. Войска радостно приветствовали болгарский берег.

Невольно думалось: куда мы идем? Будем ли мы активными участниками, или только придется стоять в главном глубоком резерве? Вряд ли был кто-нибудь, кто не желал бы побывать в деле, испытать себя под огнем, как говорится, - понюхать пороху.

В три перехода дошли мы до главной квартиры, находившейся в то время в Горном - Студене.

В деревнях, через которые довелось проходить, братушки встречали далеко не гостеприимно. В свои кишты болгары нас не пускали. Да в избах впрочем, мы и не нуждались, - погода стояла хорошая, ночью на бивуаке в палатке было несравненно лучше, чем в хорошей избе. Если хотели зайти в избы, то единственно с целью посмотреть житье - бытье братушек. Куры, яйца, масло, молоко, даже хлеб - все это было для нас недоступно, - болгары не хотели ни за что продавать. Станешь уговаривать, упрашивать, - они отделываются либо непониманием русского языка, либо обычным ответом: «не ма ништо, не ма конь, не ма бювол, не ма жинко, не на крава, не ма каруца; ништо, ништо не ма? Турка сичко порезал, побирал и на Плевен бегал»! Случалось слышать и такие ответы: «не ма ништо, турка сичко побрал, гайда на Плевен, тамо и земешь»! Поди, мол, сунься в Плевну, да там и бери! Мы же в то время чересчур ласково и нежно обращались с братушками. Вынесет братушка уголек, чтобы дать закурить, и тут пари получит, а спросишь воды или хлеба, опять, - «турка побрал»!

При входе в Горный - Студень, нас встретил генерал-адъютант Тотлебен. Доблестный генерал несколько раз проезжал от головы батальона к хвосту, обращаясь с приветливыми словами к офицерам и солдатам. Он был в восторге и говорил, что не находит слов выразить свою радость. По сердцу была нам такая встреча дорогого начальника. Любо смотреть, говорили солдаты; вот герой, так герой, коли с ним пойдем, так что хошь сделаем! С песнями и музыкой входили войска в главную квартиру.

Началась обыкновенная лагерная жизнь, - ученья, аванпостная служба. Приказано строить шалаши. Это нас несколько смущало: должно быть, предстоит долгое сиденье в главной квартире. Но вот Государь Император, проезжая мимо лагеря, объявил, что скоро пойдем в дело. С каким восторгом было принято это известие! Масса солдат далеко провожала экипаж Государя и долго проносилось по всему лагерю громкое, дружное ура. Песни не смолкали до поздней ночи. По случаю объявления о скором выступлении, всем, в чем-либо провинившимся, была дарована амнистия. Мне с товарищем предстояло отбыть пять дежурств не в очередь. (На наших дежурствах кухонные и обозные растащили хворост, привезенный для постройки шалашей). Мы также получили амнистию.

В день отступления, утром, в походной церкви отслужен молебен в присутствии Государя. В 10 часов войска вышли из лагеря и построились для высочайшего смотра. Его Высочество Главнокомандующий сталь объезжать войска. Подъехав к батальону, он обратился с речью, в которой, между прочим, сказал: «вы будете учителями других частей, - научите их хорошенько окапываться и прикрываться». Затем долго разговаривал, шутил. Уезжая, сказал: вы пойдете в самое пекло. Потом объезжал Государь Император и, въезжая в середину каждой части, также говорил речь. Затем каждая часть, проходила мимо Государя с несмолкаемым ура и, перестроясь в походный порядок, двигалась в путь.

Трудны были переходы до Иени-Баркача. Отвратительные дороги, проходящие по черноземным кукурузным полям, вследствие сильных дождей сделались невыносимы для пешехода. Ноги скользят, расходятся и вязнут в грязи. Трудно вытащить их из этой клейкой массы. К сапогам пристают комья чуть не в полпуда.

Переходы верст 20 - 25 в сутки; сквернейшая погода: днем туман; вечером дождь, ночью - тоже дождь. На теле сухой нитки нет, а тут еще обозы, - лошади не берут; люди вывозят на руках.

На бивуак приходили вечером, палатки разбивались в темноте. Редко случалось достать соломы или сена, - надо было довольствоваться естественною довольно мягкою постелью - грязью.

Замечательный по трудности был переход от Богота до Парадима. Это был третий или четвертый день похода. Дневки не было. Сначала шла дорога, а дальше вспаханное поле с вырубленной кукурузой. Дождь не переставал. Каждый шаг стоил значительного усилия. Обозы отстали; - об них и слуху не было. Переход не более двадцати верст, казался хуже сорокаверстного. Про него смело можно сказать словами солдатской песенки:

Как четвертого числа

Нас нелегкая несла.

Хотя это было и не 4-го числа.

Встретится братушка; все к нему с вопросом: далеко ли до Парадима? «Тука, тука! э!! два часа и пол», - отвечает братушка. Пройдешь версты три - четыре, - встречные братушки опять говорят, два часа и пол, а то и три, - кому как вздумается. Днем было еще сносно.

Стемнело, а до Парадима не близко. В двух шагах нельзя различать предметы. Споткнешься о корень срубленной кукурузы или кочку, - падаешь в грязь. Вдали замелькали огоньки. Кажется близко; идешь, идешь, а огни все на том же расстоянии. Отсталых масса. Достаточно сказать, что до Парадима дошел знаменщик - замечательный ходок, бывший в хивинском походе, три - четыре офицера и человек 80 солдат (из целого батальона). В других частях было, вероятно, то же самое.

Палаток не разбивали, а расположились кто под стогом, кто у костра, а кто и просто на земле. Командир батальона приехал раньше. Велено играть сбор. К утру почти все собрались. Разбили лагерь. На следующий день дневка и затем снова поход. У деревни Ралево местность изменилась, из ровной обратилась в пересеченную глубокими оврагами. Дорога шла то спускаясь, то подымаясь - иногда довольно круто. В Ралево оказались три спуска, исправить которые было необходимо. По приказанию командующего корпусом осталась одна рота. Лишь только приступили к рубке плетня, братушки подняли вой. Они вообразили, что от плетня доберутся и до их кишт, но когда увидели, что кроме плетня ничего не трогают, то стали очень усердно помогать нам. Скоро работа была покончена. Жидкую грязь завалили соломой, положили плетень и сверху заровняли соломой и землей.

Почти вся артиллерия миновала спуски засветло. Вечером спускалось несколько орудий, и с одним из них произошел курьезный случай. Прибегает к нам артиллерист и просит дать двух или трех человек с топорами. Нужно, говорит, прорубить косяки у дверей, чтобы вывезти орудие. Ехали по спуску, темень - хоть глаз выколи, свернули с дороги, орудие оборвалось, упало на крышу, стоявшей на косогоре, избы, проломало крышу и попало в избу.

При этом никакого несчастья не произошло.

Почти во все время нашего похода канонада под Плевной не умолкала.

В Иени-Баркаче занимались укреплением позиции, - строили батареи, ложементы, приводили в оборонительное положение деревню и проч. Для чего мы это делали – не знаю. Говорили, что в случае выхода из Плевны, Осман-паша должен наткнуться на эту позицию. Говорили также, что это для того, чтобы иметь готовую оборонительную позицию на случай, если бы при дальнейшем наступлении нам пришлось отойти назад. Во всяком случае работы эти принесли ту пользу, какую приносят всякие практические работы в поле.

В Иени-Баркач наши кавалерийские разъезды часто приводили, пойманных в окрестных селах и в особенности на мельницах, турецких солдат, приходивших небольшими париями за мукой и хлебом.

Командование над гвардейским корпусом принял генерал Гурко. Ближайшая цель наших действий стала известна - атаковать укрепленную турецкую позицию на Софийском шоссе, расположенную близ сел Телиш, Горный - Дубняк и Дольный - Дубняк, - и таким образом сомкнуть пресловутое плевненское кольцо. Выступление назначено 10-го октября. В приказе генерала Гурко значилось, что ни одно колесо не перейдет через реку Вид. Следовательно, на обоз рассчитывать нечего. Нужно позаботиться о покупке вьючных лошадей. С большим трудом удалось купить в соседней деревне лошадь, не бывшую ни в упряже, ни под седлом. Лошадь эта должна была носить вьюк для четырех офицеров. Часов в шесть сняли палатки и приготовились в путь-дорогу.

Более часу ждали мы приказания двигаться. Последовала отмена. Выступление отложено до следующего дня. Палатки разбиты снова и мы пережили еще одну (для многих последнюю) мирную спокойную ночь. 11-го октября вечером из Иени-Баркача пошли к деревне Чириково, где и начали устраивать переправы через реку Вид.

Разобрали мельницу и сделали гать для проезда артиллерии. Для пехоты сложили одну или две переправы. Небольшой кусок ночи можно было уделить сну. Да и спать то не хотелось. Разнообразные мысли приходили в голову. Чем-то ознаменуется завтрашний день? Каково-то будет наше крещение? Не будет ли этот день - днем падения Плевны. Не выйдет ли Осман-паша, не попробует ли прорваться, вместо того чтобы дать окружить себя? Стерегут его хорошо, и не устоять тогда Плевне.

А что-то делается теперь там, далеко-далеко, на дорогой родине?! Знают ли близкие нам люди, что эти минуты для многих - канун смерти!

И вот, начинают проноситься милые, дорогие образы...

Около шести часов утра войска начали переходить через Вид. Они идут в бой, - а наше дело - по взятии Дубняка укрепиться к Плевне и Телишу. Быть может и нас пощиплют, но это еще впереди и вполне зависит от удачи боя.

С напряженным вниманием ждали мы первого выстрела. Давка уже доносился гул отдаленной канонады под Плевной.

Грянул выстрел, другой, третий. Наши батареи поздравляли турок с добрым утром!

Все прошли. Двинулись и мы. Пришлось доказывать справедливость пословицы: «сапожник без сапог». Для других строили переправы, а сами пошли в брод, почти по пояс в воду.

Солдатский юмор разыгрывался. «Кто первый раз идет под пули, - говорил солдат, - то, значит, второе крещение принимает. А какое же крещение без воды? Вот затем и идем по воде, чтобы все, значит, по форме было»! «Врешь, - говорит другой, - затем и в воду лезем, чтоб в огне не слишком жарко было».

Перейдя р. Вид, вышли на равнину. Впереди шли колоны. Скоро мы их догнали и вошли в линию резервов. Артиллерийский бой был в полном разгаре. Орудийные выстрелы заглушали ружейную пальбу, но в промежутки слышалась какая-то трескотня. Казалось, несколько батарей картечниц приведены в полное действие - это турецкая ружейная стрельба. К чему такая трескотня? Не атакуют ли наши? Но быть не может, наверное еще не успели и подойти так близко.

Но вот мы на линии батарей. Внимание наше поглотили гранаты. Белым кольцом взовьется пороховой дым, и зашипит, завоет граната, как будто оплакивает тех, кого должна уничтожить.

Турки не дремали. Граната за гранатой летели к нашим батареям. Одна перелетела и разорвалась далеко позади батареи; другая тоже перелетела, но, не разорвавшись, взбороздила землю. Следующие гранаты стали ложиться ближе и ближе к батарее. Она переменила позицию. Огонь турецкой артиллерии стал ослабевать.

Трескотня продолжалась. С нашей стороны ружейный огонь учащался. Вдруг все смолкло. Где-то влево вдали послышался крик ура. Затем снова трескотня. Ничего не было видно, - мы двигались по густо поросшему кукурузному полю. Вновь слышалось ура, и вновь замирало!..

Провыла граната и, не разорвавшись, шукнула в землю позади батальона перед самой батареей. Это был последний дебют горно-дубнякской артиллерии. Вероятно, последнее орудие на редуте было подбито, - гранат оттуда более не посылали.

Наконец мы выбрались из кукурузы.

Прямо перед нами - небольшая рощица, или вернее кустарник, далее, постепенно возвышаясь, идет поле - чистое, ровное, ни единого кустика, ни единого бугорка. В полутора верстном расстоянии видны телеграфные столбы на софийском шоссе, и сквозь дым выглядывает какое-то укрепление, неопределенной формы, но солидных размеров. Левее и ближе к нам виднелось другое, меньше, занятое уже лейб - гренадерами.

Батальон остановился. На перевязочном пункте, бывшем впереди нас, работа кипела. То и дело двигались носилки с места боя на перевязку. Фельдшера, доктора, санитары работали, как заведенная машина.

Велики ли были наши потери, до сей минуты, мы не могли судить даже приблизительно.

Солнце начинает припекать. Солдаты бегают по одиночке с манерками за водой к находящемуся впереди в кустах роднику.

Возвращавшиеся оттуда солдатики с удивлением рассказывали своим товарищам о только что происшедшем с ними случае. «Берем мы это воду; вдруг: ссс-и! ссс-и! чик! смотрим, у самого-то родника и ударила. А там еще, еще. Да этак их штук с десять! такие все длинные-предлинные! Баранову-то, вот, у самой ноги вдарила! Еще бы, значит, на вершок и беспременно бы в ногу»! Прибежал еще солдатик. «Вот, братцы, проклятая-то рукав зацепила. Во - какая! - и он стал показывать окружившим его товарищам поднятую пулю.

Ай! - раздалось рядом. Сапер 2-й роты схватился за ногу, зашатался и упал на руки своих товарищей. Это был первый раненый; его сейчас же отнесли на перевязочный пункт. Батальон стоял сомкнутою колонной.

«Постараемся»! - послышалось невдалеке и сменилось громким ура. Стоявшему в резерве батальону лейб-гренадерского полка было объявлено, что товарищи их пострадали во время молодецкой атаки и нужно идти выручать. Перестроившись поротно, гренадеры двинулись вперед.

Кто-то из товарищей сообщил, что мы идем в прикрытие артиллерии. Действительно, через несколько минут командир выехал перед серединой батальона, сказал краткую речь, в которой выразил уверенность, что саперы покажут себя такими же молодцами, как прежде, как в 1828 году, когда батальон отличался здесь же в Турции и заслужил георгиевское знамя.

Раздалась команда: «ружья вольно! шагом марш! Батальон поротно в две линии стройся! 3-я и 4-я роты во вторую линию».

Разделившись поротно, взяв полуоборот налево, подходили к кустам. Засвистали пули. Командир батальона, флигель-адъютант полковник Скалон ехал впереди на своем белом коне a la Скобелев 2-й.

Солдатскому юмору не было конца. Больше других выделялся своими шутками взводный унтер-офицер Архип Коченев, находившийся второй раз на службе, бывший в учебном батальоне, образцовый гимнастер и стрелок. В походе и теперь под пулями его окружала толпа солдата, которые надрывали себе животики от его выходок. Не далеко от меня упал раненый в ногу Дидоренко, хороший сапер из новобранцев 1876 - 77 года, единственный солдат в роте, который в прыгании через ширину мог соперничать с Коченевым.

- Что тебе ногу уходили? - спрашивает его последний. Эй, Базанов! - добавляет он, обращаясь к молодому саперу, для которого всякие гимнастические упражнения были камнем преткновения, - теперь ты у меня молодчина, наверное лучше Дидоренко прыгнешь!

Пройдя мимо стогов, где находился передовой перевязочный пункт, мы вошли в кусты.

Пули, цепляясь за ветви, производили пренеприятный звук. В кустах мы потеряли нескольких человек. Противник был невидим.

Чем чаще летали пули, тем быстрее двигались мы вперед, желая скорее выбраться на чистое место, чтоб в свою очередь иметь возможность поражать турок. Кусты были густы, местами пришлось двигаться друг за дружкой. (Этим, вероятно, объясняется сравнительно небольшая потеря в людях в этот промежуток времени при страшном огне).

Там и сям слышались стоны. Коченев подпрыгнул и остановился, держась за дерево. Из ноги брызнула кровь. «Ты ранен»? «Так точно», - отвечал он, улыбаясь. (Больше я его не видел. Вследствие раны он получил отставку. Когда Государь Император смотрел в Петербурге раненых, то пожаловал ему крест). Рота порастянулась. Передних остановили. Пока остальные подтягивались, мы легли. Свистнула пуля, чикнула; меня обрызнуло кровью. Сапер Тиунчик лежать рядом. Пуля, задев щеку, ударила ему в плечо. Не сказав ни слова, он встал, взял ружье и, придерживая рукой рану, пошел на перевязку. (На пути его догнала еще пуля, попав в спину. Отправленный в Россию, он доехал только до Румынии. Чувствуя себя хорошо, он просился вернуться к батальону, и во время работ на Балканах, присоединился к роте). Не успели мы выйти из кустов, как приказано было отойти назад к стогам. В это время был ранен в живот командир батальона и отнесен на перевязочный пункт. Командир роты Его Высочества (3-я р.) капитан, князь Кильдишев, контуженный в грудь, оставался в строю и, получив вторую контузию в ногу, передал командование ротою поручику, графу Ивеличу, раненому в ухо.

У стогов роте сделали поверку. Из строя выбыло пять, а трое раненых остались в строю.

Гренадер с перевязанной головой лежал у стога, мучился и стонал. Видно, судьба сжалилась над ним: две пули одна за другой попали в шею и еще в голову и прекратили его мучения.

Какой-то санитар у перевязочного пункта трактовал о том, что пуля-де виноватого найдет. Из роты вызваны были шесть - или восемь человек, чтобы осмотреть не остались ли в кустах раненые. Эти люди вынесли из огня нескольких раненых гренадер и павловцев. Носилки за носилками двигались к месту перевязки, и пули бесцеремонно летели туда же. Закрытия от огня не было, а потому перевязочный пункт отошел назад на более приличную дистанцию.

Пришел ординарец убитого генерала Зедлера и привел раненую лошадь. Он рассказывал, что как только они выехали с генералом из кустов, - пули тучами полетели на них. Генерал и некоторые из его свиты - убиты на повал. Он удивлялся, каким чудом удалось ему уцелеть, и не знал, что же ему теперь изображать из себя; наконец решился отыскать генерала Брока.

Денщики принесли нам завтрак. Пули - пулями, а завтрак сам по себе. Никто не отказался. Пришел генерал Брок (если не ошибаюсь) и просил взять под охрану два знамени Павловского полка, охранять которые было уже не кому. Таким образом, у нас очутилось три знамени.

Сначала почему-то казалось, что особенно больших потерь не будет; но теперь было ясно, что дело становится серьезно, и дешево не обойдется.

Приходит командующий лейб-гренадерским полком флигель-адъютант полковник Любовицкий. Кто старший? - спрашивает он. Старшим оказался командир нашей роты штабс-капитан Чудовский. Сколько у вас тут, - две роты?

- Две. Вам придется вести их вперед. Сейчас я был на батарее. Там чистый ад. Обсыпают как горохом. Многие из моих гренадер расстреляли все патроны и довольствуются криком ура. Помочь необходимо. Возьмите вашу роту (скажите тоже и командиру другой роты) и ведите сюда вперед. Рассыпьте цепь и, если возможно, атакуйте. В случай надобности прикроете отступление.

- Рота встать! Ружья вольно! Шагом марш!

Снова двинулись мы вперед. Обогнули кусты с левой стороны в вышли на чистое место. Шли скорым шагом. Пули засвистали чаще, Редут на виду. Первая полурота по двадцати шагов на звено в цепь - марш! Рассыпались. Огонь усилился. - Ложись!

Через наши головы буквально полился свинцовый дождь. Поле чисто - ни кустика, ни бугорка, ни ямки. Редут, окаймленный полосою беловатого дыма, обрисовывается совершенно отчетливо. Мы тоже - как на ладони! Только плотнее прижимаешься к земле. Предпочитая быть убитым сразу, чем изуродованным, все ложились головою вперед, подставляя под пули только темя и плечи.

В ту минуту дорога казалась жизнь, как любимая невеста!.. Хороши бы мы были, если б турки целились при таком адском огне. Вряд ли бы кто уцелел! А добраться до редута, - да об этом и помышлять-то нельзя бы было! Пролежали несколько минут. Огонь стал ослабевать. Свисток, - и цепь, как один человек, подымается и быстро бежит вперед. Пули зачастили. Ложись! - и целый рой опять летит через головы. Еще перебежка, и мы открыли огонь. За это время ранены несколько человек, в том числе подпоручик Адрианов в левое плечо, (впрочем, в цепи передали, что он убит).

Некоторые не успели еще выпустить ни одной пули, как приказано перестать стрелять. Наши пули могли случайно поражать тех из гренадер, которые после отбитой атаки предпочли остаться во рву главного редута. При том же фески не показывались, а сыпали пулями, сидя за бруствером. Впрочем, турки зорко следили за происходившим вокруг редута. Стоило только, кому-нибудь одному подняться, это уже привлекало десятки лишних пуль. Шагах в двадцати перед цепью лежит убитый унтер-офицер - вся спина изборождена пулями. Раненые, лежавшее вблизи цепи, просили - кто расстегнуть мундир, снять портупею, кто просил воды. Гренадер, раненый в ногу, напившись воды, отомкнул штык, перевернул ружье дулом вниз и поднялся, опираясь на ружье, как на костыль. «Ну, черти, обратился он к редуту, добивать - так добивайте скорее, а околевать здесь не стану»! Снопом полетели ему в след пули и сделали свое дело.

Бок о бок со мной лежал взводный унтер-офицер Мрочек. Пули часто ложились рядом, бороздя землю. Они походили на пули системы Крынка и принадлежали ружьям Пибоди-Мартини.

Длинные тонкие пули долетали с каким-то особым жужжанием и шлепались боком. Видно было, что они на излете и, вероятно, принадлежали магазинным ружьям.

Запахло спиртом, - Ты кажется, водку пьешь?

Никак нет, а спиртом точно воняет!

Стал закуривать папиросу, - смотрю - фляжка разбита, коньяк вытек. Тут же и пулька лежит.

Ваше благородие, что это пули-то все чихают?!

Действительно, пули, пролетая довольно высоко, как-то странно щелкали. - Неужели разрывные?!

Как бы в ответ на это перед самым почти носом упала лопнувшая пуля. В других частях цепи подняли их несколько штук. Были и раненые разрывными пулями.

Вот уже более часу лежим мы на одном месте. Свист пуль уже не беспокоит, будто так и должно быть. Сами не стреляем. Что-то дальше будет? Солнце печет. Плохо проведенная ночь, только что пережитые сильные ощущения - все это нагоняло дремоту. Напала какая-то безотчетная апатия ко всему. Некоторые успели даже заснуть.

Вдруг, совершенно неожиданно, шипя и воя, пронеслись над нашими головами гранаты.

Грянул орудийный залп. Над редутом показались пять белых дымков, и послышался разрыв шрапнелей. При полете гранат, мы невольно стукнулись носами в землю.

Все оживились, пробудились. Последовал залп справа, затем - слева. Скверно должно быть положение защитников редута во время этих убийственных залпов!.. После одного из них с редута повалил дым. Был ли то взрыв, или загорелись шалаши, - разобрать трудно. Шрапнели рвутся над самым гребнем редута. С удовольствием смотрели мы это интересное зрелище. Многие встали, желая лучше наблюдать. Даром это не прошло. Пока рвалась шрапнель, огонь на редуте замер было, за то теперь сразу огорошили. Один сапер убит на повал и несколько человек ранено, один из них (раненый в руку с раздроблением кости) отдал товарищу ружье, и посылая туркам целый лексикон бранных слов, пошел на перевязочный пункт. «Сухари забыл! Али сыт»? - закричал ему кто-то в след.

Сапер Карпов вздумал устроить себе закрытие, положил пред собою манерку и два мешка с сухарями. Пуля, пробив манерку и оба мешка, раздробила большой палец руки, расщепила ложе ружья, разбила флажку, - в ней и осталась.

Ротный командир, штабс-капитан Чудовский, за все это время беспрестанно ходил от резерва к цепи и обратно, не наклоняясь, не торопясь. Кажется, ему не было никакого дела до пуль, и они, должно быть, ценили молодечество, - ни одна даже не царапнула его.

Еще раз пришлось испытать адский огонь. К нам приближалась цепь Измайловского полка. Перебежками она быстро двигалась вперед. «Смерть моя, конец приходит! Чувствую, что убьют»! - приговаривал фельдфебель.

Было около шести часов вечера. На редуте горели шалаши. Солнце садилось. Вдали послышалось ура. Вот оно несется все ближе и ближе; охватило всю линию... Где-то заиграли атаку. Еще и еще. Позади нас тоже, - вторая полурота подходила к нам. Двинулись в атаку*.

Ура пронеслось уже на левом фасе редута. Трескотня почти прекратилась. Раздавались отдельные выстрелы. Пули еще свистали. Вдруг над левым углом редута показался белый дымок. Разорвалась наша родная шрапнелька! Но вышло так, что своя своих не познаша. Не одну жизнь унесла она.

Благая мысль пришла Измайловскому знаменщику. Быстро сорвал он со знамя чехол и, стоя на валу редута, высоко поднял красивое новое развернутое знамя. Представительная фигура знаменщика ярко освещалась красноватыми лучами заходящего солнца и заревом пожара. Картина была по истине эффектная!

На батарее заметили, и выстрелы не повторились.

Я запнулся за корень срубленного куста и, падая, почувствовал, что что-то обожгло ногу. Поднявшись, увидел, что ранен. Рана была, легкая, - пуля скользнула по ноге и вырвала кусочек мяса. До редута добрался при помощи унтер-офицера. Во рву пришлось перелезть через несколько трупов. Взобравшись на бруствер, я остановился. Страшная резня происходила на редуте. Все перемешалось в ужасной свалке. Как разъяренные звери, бросались друг на друга, стреляли, кололи, рубили, душили. Среди дыма, треска лопавшихся тысячами патронов, шума, гама, стона и проклятий выскакивали толпы турок из горевших шалашей и яростно бросались в ятаганы. Принимаемые в штыки, они или гибли тут, или бросались снова в шалаши, в огонь, где и сгорали.

Многие турки бросались на колени, но лишь только наши проходили, они начинали стрелять, - за что и платились жизнью.

Один турецкий офицер ухватился за рукав нашего офицера и не отпускал его до конца свалки, боясь быть убитым.

С исступленным отчаянием защищалась толпа турок на батарее внутри редута.

Резня прекратилась с приездом графа Шувалова. Генерал плакал от радости. Целовал всех офицеров, благодарил всех и немало удивлялся, каким образом попали сюда саперы.

Играли сбор. Скоро все пришло в порядок, части собирались к своим знаменам, выстраивались, составляли ружья. При обстановке в данную минуту приходилось испытывать странное чувство. Как сквозь сон представляется оно теперь Пробыть почти целый день под огнем, да еще в первый раз в жизни, видеть сотни раненых, умирающих, убитых людей, ожидать каждую минуту, что самого отправят к праотцам, - и затем, видеть себя живым, врага уничтоженным, сознавать долг свой исполненным!

Забили тревогу. Послышались команды, в ружье! Распространился слух, что турки наступают. Скоро все успокоилось. Заиграли отбой. Составили ружья. Тревогу наделал казак, сообщивший, что в роще турки. Там, действительно, оказалось несколько турок, которые при приближении казаков начали стрелять. Их скоро забрали.

С редута я отправился на перевязку. Главный перевязочный пункт находился в д. Чириково. Туда было не менее трех верст, а потому я остался на передовом пункте у стогов. Работа там кипела, То и дело приносили раненых. Им оказывали первую помощь и, если были свободные носильщики, сейчас же относили в Чириково. Фельдшер Павловского полка перевязал мне ногу. У стогов ночевало более ста человек раненых. Их поили чаем, клали на сено, сверху также прикрывали сеном. Ночь была морозная. Далеко за полночь ходили санитары по полю битвы, отыскивая раненых.

До самого утра била лихорадка. Заснешь. Свистит ветер, кажется - пули. Проснешься, - раненые стонут, у костра кого-нибудь перевязывают. Ночью более тридцати человек заснули навсегда! Утром пошел к батальону на редут. Трупы убитых начинали убирать. От кустов до редута не было места, где бы не видно было следов вчерашнего боя: лежали трупы, стояли лужи запекшейся крови, валялись окровавленные шинели, мундиры, шапки, сухарные сумки и оружие. Особенно много трупов лежало у куч хвороста. При постройке укреплений турки оголяли местность на большое протяжение. Срубленные кусты они наваливали кучами, которые служили им метками при стрельбе. Цепь атакующего, желая найти себе какое-нибудь закрытие от огня, очень часто пользовалась этими кучами. А тут-то и была самая верная смерть!

В Дубняке роты уже не было. Она ушла на постройку оборонительной позиции к стороне Телиша. Я полюбопытствовал осмотреть редут.

Место для постройки редута выбрано безукоризненно. Командуя над всей прилежащей местностью, он обстреливал на большое протяжение Софийское шоссе, а равно и грунтовую дорогу на Тетевен, по которой турки доставляли из Софии в Плевну все необходимое после того, как нашей кавалерией были разрушены на шоссе мосты у сел Луковицы и Радомирцы Редут, построенный на возвышенности, охватывал своими четырьмя фасами вершину, на которой находилась батарея на два орудия, представлявшая роль кавальера. Вообще на кавальерах турки, кажется, помешаны. Если они строили редуты и на ровном месте, то задавали себе гигантский труд воздвигнуть кавальер из приносной земли. Не представляя никаких особенных выгод обороняющемуся, он служил прекрасною целью артиллерии атакующего, - 12-го октября одно из орудий, стоявших на батарее, было подбито чуть ли не первой гранатой.

Внутреннее пространство редута было достаточно, чтобы вместить отряд тысяч в восемь. Бруствер, высотою боле 10-ти футов и толщиною около трех сажен, хорошо прикрывал внутреннее пространство. За банкетом шел внутренний ров, должно быть, для помещения резервов в момент сильного развития огня по редуту. За этим рвом - землянки для гарнизона, крытые двускатной крышей из накатника, обложенные хворостом и засыпанные сверху землей.

Видно, турки готовились зимовать здесь. Вообще, редут был постройкой временною, требовал для насыпки не одну тысячу рабочих и по крайней мере 10 дней времени. Воздвигать подобные постройки туркам не трудно: сгонят болгар с целого округа и заставят работать; кто работает плохо, - расправа коротка, - повесил и делу конец. В глубоком наружном рве валялась масса трупов. Внутри редута положительно не было живого места. Тут были трупы людей, лошадей, рогатого скота и даже гусей. Местами лежали кучи обезображенного, исковерканного мяса. Большинство трупов было следствием артиллерийского огня. Были такие, у которых одна половина головы въехала в другую, были с оторванными руками, ногами, с вывороченными внутренностями. Наших убитых на редуте было сравнительно очень мало. У одного из шалашей, среди обгорелых турок лежали гренадер и измайловец, проткнувшие друг друга штыками. Вероятно, среди хаоса, в темноте и дыму приняли друг друга за турку. На батарее, где горсть турецких храбрецов защищалась до последней возможности, лежал на спине, с откинутыми руками, со скатанным пальто под головой, в расстегнутом мундире, с запекшейся и уже почерневшей раной, - красавец, высокого роста, здорового телосложения - офицер Измайловского полка. Выражение лица спокойно, как будто не убит, а отдыхает. Богатырь, да и только! А выше на самом бруствере, ухвативиши руками ятаган, лежит фельдфебель того же полка с головой, размозженной прикладом.

С редута поплелся к роте. У шоссе были выкопаны большие могилы и отдельная дли офицеров. Дно могил устилали ветвями. Тела убитых клали в ряд, друг подле друга. Вместо савана, каждого покрывали палаточным полотнищем.

Денщик раздобыл мне какую-то хромую лошаденку. Не дождавшись отпевания павших героев, я поехал на работу.

 

* Горнист Геркус, жид, - бодро шел позади роты, наигрывая атаку. Никто не рассчитывал даже видеть его под огнем, Почти весь поход он числился отсталым. Если приходилось двигаться в шабаш (а это было нередко), то уж Геркус, хоть его зарежьте, не пойдет и исполнит свои обряды, а затем во время дневки догонит роту. Солдаты его прозвали «ходячий календарь», - он всегда знал, какой день и какое число. Огнестрельного оружия он боялся пуще всего на свете. В лагерях на стрельбе его не могли заставить взять в руки заряженное ружье и спустить курок.


 

Участник (подпоручик Соколович).

 

Сборник военных рассказов составленных офицерами-участниками войны 1877-1878. Т. III. СПб., 1879. С. 242-255.




Дата добавления: 2014-12-18; просмотров: 37 | Поможем написать вашу работу | Нарушение авторских прав




lektsii.net - Лекции.Нет - 2014-2024 год. (0.018 сек.) Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав