|
Читайте также: |
После фронта Гумилев не вернулся к Эмме Герштейн. Но напрасно читатель решит, будто Лев Николаевич все свое время посвящал исторической науке. Как мы помним, в ноябре 1945-го у него появилась своя комната, и Гумилев, по словам ревновавшей его Эммы, начал водить к себе «кого попало, вернее, девок – то ли прямо с улицы, то ли из послеблокадной публичной библиотеки им. Салтыкова-Щедрина: там на фоне голодной смерти одних и притока из провинции других социальный состав сотрудников и посетителей стал смешанным».
Гумилев тогда часто кем-нибудь увлекался: «Очередная Левина приходимая крошка», — говорила Ахматова. Она была, видимо, смущена и даже растеряна: «У Левы постоянно девки», — жаловалась она Абросову.
Герштейн увидела его комнату только осенью 1947-го. Иконка над кроватью вызвала у нее ассоциации с ждановским постановлением: «Ведь из речей высоких заведующих литературой страны трудящимся запомнилась только кличка Ахматовой: "монахиня и блудница". На фоне вызывающего поведения Левы наметилась тогда и его так называемая "личная жизнь", запутанная и мутная».
Гумилев был еще молодым и, несмотря на войну и годы лагерей, здоровым человеком. Начиная с марта 1938-го у него не было дамского общества, если не считать известного нам «морганатического брака» в Туруханске и, быть может, краткого знакомства с Еленой Херувимовой (Вигдорчик). Хотя Гумилев и объяснялся ей в любви, но достоверных сведений об их связи у нас нет, так что не станем заносить ее в донжуанский список.
Между тем наследственность (и по отцовской, и по материнской линии) не предрасполагала Льва Николаевича к жизни анахорета.
В июне 1920 года Николай Гумилев провел несколько дней в доме отдыха на берегу Невы. Из воспоминаний Эриха Голлербаха: «С барышнями возился много и охотно… Заставляя их визжать и хохотать до упаду, читал им стихи без конца, бегал с ними по саду и пр. Словом, ему было "шестнадцать лет"». А Николаю Степановичу пошел уже тридцать пятый год.
Я намеренно не стал составлять донжуанский список Льва Гумилева, да и достоверных сведений о его романах не так много.
Если верить письму Гумилева к Василию Абросову от 18 января 1955 года, до последнего ареста (в ноябре 1949-го) у Гумилева было тридцать две женщины. Между тем Гумилев явно не дотягивал до намеченного им самим «графика». Еще до ареста он будто бы говорил Абросову, что количество любовниц должно соответствовать количеству прожитых лет.
До мая 1956-го его общение с женщинами вновь прервалось. Вероятно, между 1956-м (выход на свободу) и 1967-м (женитьба) у него было немало знакомств, так что общий список следовало бы довести едва ли не до сорока женщин, а возможно, и несколько больше. 8 июля 1956 года Лидия Корнеевна Чуковская записала: «Лева влюбился в Наташу (Н.И.Ильину. – С.Б.)». По словам Ильиной, «этому грош цена, он влюбляется каждую минуту». Только в юности, говорил Гумилев, он был «глубоко влюблен 4 раза». Почти по Михаилу Кузмину:
И снова я влюблен впервые,
Навеки снова я влюблен…
По именам известно немногим более двадцати возлюбленных Гумилева. Но лишь о десяти – двенадцати его романах можно судить достаточно уверенно, о других связях сведения или отрывочны, или двусмысленны, или туманны, или недостоверны. Имена упомянутых Герштейн и Ахматовой «девок» покрыты непроницаемым мраком истории. Но бесспорно, в жизни Гумилева была «светлая радость Анжелика» (Анна Дашкова), были Эмма Герштейн и «монгольская принцесса» Намсрайжав.
Первым после фронта увлечением Гумилева была поэтесса Людмила Глебова. Она хотела выйти замуж за Гумилева, но тот решил «увильнуть от брака». Сестра Людмилы Татьяна с мужем даже ходили к Ахматовой, просили, чтобы та повлияла на сына, заставила его жениться. Но Ахматова уклонилась от посредничества.
Еще в 1936-м Гумилев познакомился со студенткой Ниной Соколовой (позднее сотрудницей Эрмитажа). Вернувшись с фронта, Гумилев возобновил знакомство. Лев и Нина встречались у него (на Фонтанке) и у нее (на улице Марата), в 1947-м они расстались.
Из письма Льва Гумилева Василию Абросову от 27 октября 1955 года: «…женщины хитрее нас. <…> Единственный способ борьбы с ними – это противопоставлять их и вышибать клин клином. Помнишь, как я вышиб Нину Птицей».
Не пройдет и месяца после возвращения из последнего лагеря, как Гумилев возобновит старые и заведет новые связи: «С Птицей болезненные объяснения. Появились Вера, Нора», — писал он Абросову 28 мая 1956-го. Вскоре у Гумилева будет помолвка с Татьяной Казанской, бывшей женой Николая Козырева, тогда еще друга Льва Николаевича. Но Гумилев потом раздумает на ней жениться, и Татьяна решит уйти в монастырь. Немного позднее, в начале 1957 года, Гумилев посватается к девятнадцатилетней Наталье Казакевич (дело едва не окончилось браком). В конце 1957-го начнется поразивший воображение современников роман с Инной Немиловой, первой красавицей Эрмитажа. Отношения с Инной будут тянуться почти девять лет.
«У меня идет роман, очаровательный и благоуханный. Эта дама – червонная – лучше трефовой (Нины), и пиковой (Птицы), и бубновой (Норы)», — писал Гумилев Василию Абросову.
При этом Гумилев не имел ни отдельной квартиры, ни больших доходов. В зрелые годы он не был красив: «Среднего роста, потерявшая стройность фигура, с повисшими вдоль тулова руками, тяжелая походка. Первое время он приходил на службу в старом, порыжевшем от времени, тесном, темном костюме. Потом появился новый синий костюм, быстро утративший вид. Он не привык заботиться о своей внешности, да жизнь никогда и не создавала ему для этого условий», — вспоминала Наталья Казакевич.
И все же и с годами Гумилев, несмотря на болезни и подступающую старость, оставался привлекательным и очень интересным мужчиной. Советских девушек он покорял старомодной галантностью, недоступной их сверстникам: «Лев Николаевич, отвесив галантный поклон в нашу сторону, сказал, что он совершенно удовлетворен "молодыми леди", с которыми ему предстоит общаться целый месяц. Тем самым он купил нас "на корню"», — признавалась Нина Ивочкина, в год знакомства с Гумилевым студентка истфака ЛГУ.
О галантности Гумилева вспоминает и Наталья Казакевич, которая больше, чем Ивочкина, оценила его интеллект: «…меня совершенно покорили его энциклопедические познания, свободное владение миром интеллектуальных ценностей», — вспоминала она.
Своей монгольской пассии Гумилев даже несколько десятков лет спустя после знакомства присылал книги с пышными по восточной традиции посвящениями: «Золотой зарнице Востока Намсрайжав» или «Восточной звезде Намсрайжав». Покоренная монголка была убеждена, что Гумилев любит лишь ее одну. «Вечное Синее небо Монголии и древние горы Богдо радуются вместе со мной моему счастью», — писала она своему возлюбленному.
За последние пятьдесят три года жизни Гумилев только дважды встречался с Намсрайжав, а та вплоть до 1992-го года посылала Гумилеву любовные письма. Она звала Гумилева к себе в Монголию, но тот не поехал. В одном из последних писем, отправленных уже в декабре 1991-го, она, семидесятилетняя ученая дама из Улан-Батора, уподобляла себя булгаковской Маргарите: «…настанет время, мы с Вами в блеске первых утренних лучей перейдем через каменистый мшистый мостик и увидим дом с венецианским окном и вьющимся виноградом. Вы здесь будете заниматься своим любимым делом, а я, если позволите, буду охранять, вместе с Натальей Викторовной, Ваш покой, и никто нас уже не разлучит, и мы снова будем юными!»
Географ Олег Георгиевич Бекшенев, посещавший лекции Гумилева в 1972 году, подтверждает – девушкам очень нравились манеры Гумилева: «Он всем нашим девчонкам целовал ручки, причем целовал правильно, не поднимал руку к губам, а низко склонялся и целовал. Правда, через пять минут он на лекции мог заявить, что женщина – не человек. Женщин вообще не уважал».
К сорока годам у Гумилева сложились весьма своеобразные теоретические взгляды на отношения полов и женскую сущность. Они базировались на богатом практическом опыте. «Вася, ты не прав, пытаясь относиться к бабам всерьез, — писал он Василию Абросову. — Им самим это по сути дела не нужно. Нужны им психоложество и партерная гимнастика; остальное возникает как результат затраченных трудоминут. А ты все хочешь наоборот – с единения души. Опомнись, ведь ты биолог!»
Гумилев как будто читает своему молодому (на семь лет моложе) и наивному другу лекции, прививая свой прагматический подход. Он предстает эдаким мудрым змием, учителем цинизма.
В жизни Гумилева женщины не занимали много места, поэтому он советовал не тратить на них лишнего времени и сил, обходясь малой кровью: «Женщины как лошади – любят чувствовать крепкую узду. При ухаживании не будь настойчив. Показывай, что ты в любую минуту готов бросить. <…> Женщина, чувствуя пренебрежение, начинает сама быть активной, а это ус коряет процесс. <…> Женщина будет требовать от тебя времени, но от науки не отрывай для нее ничего».
Как видим, Гумилев был женолюбом, но не донжуаном. Женщина – не цель и даже не средство. Без женщины нельзя, но она должна знать свое место. Слишком увлекаться ими не стоит: «Бабу, конечно, надо, но и помимо нее есть много хорошего – творчество, слава и т. д.»
По словам Натальи Казакевич, Гумилев делил женщин на две категории: «дамы и халды, т. е. простецкие тетки, не умеющие себя держать». Предпочитал он, разумеется, дам, потому что «культурный уровень… ощутим даже в постели», — объяснял он другу Васе.
Впрочем, Людмила Стеклянникова упоминала еще один способ классификации женщин, применявшийся Гумилевым. Лев Николаевич делил женщин на «публичных» и «банщиц»: публичные – из Государственной публичной библиотеки, банщицы – из библиотеки Академии наук (БАН). Знакомился с женщинами Гумилев легко. В студенческие годы он мог просто подойти к девушке, корпевшей над скучной научной книгой, и привлечь ее внимание простым естественным вопросом. Так он познакомился, как мы помним, например, с Очирын Намсрайжав.
Позднее Гумилев стал еще мудрее и опытнее, Наталью Казакевич он дипломатично подвел к желанному разговору и сделал так, что она сама призналась в любви.
Гумилев был сторонником брака, но полагал, что в любовной науке количество должно перейти в качество, значит, нужен большой отбор и немалый опыт, зато, в конце концов, «Бог увидит – хорошую пошлет». Наивного, простодушного и, кажется, почти не знавшего женщин Василия Абросова Гумилев убеждал прежде всего набраться опыта, а затем уже свататься: «Я настаиваю: учись любить и быть любимым. 5-6 связей с бабами, пусть "бардачными", и ты будешь подготовлен, но не раньше». Вообще «брачиться следует, когда характеры уже притерлись и партнерша начала полнеть», — уточнял он свою позицию.
Такой подход к женщине современные феминистки сочли бы тяжелым случаем мужского шовинизма. Здесь Гумилев близок к Николаю Заболоцкому, который даже Ахматову не считал поэтом: «Курица не птица, баба не поэт». Гумилев же, в отличие от Заболоцкого, мог при необходимости подвести под антифеминизм исторический базис. В Средние века в Европе долго спорили на темы «Человек ли женщина?» или «Есть ли у женщины душа?» В научный работах он, конечно, таких мыслей не высказывал, но вот в его «осенней сказке» «Посещение Асмодея» Профессор пытается вместо собственной души отдать черту душу Коломбины. Асмодей, однако, не соглашается: слишком уж неравноценна замена.
Мой милый, не выйдет обмена.
Хоть девушки вашей страны
Немного живее полена,
Но душ, как оно, лишены.
Они для фокстрота, для спорта
Годны, для курортных забав,
Но вовсе не годны для черта,
Магистра полуночных прав.
Лишенные души женщины, разумеется, не способны к научному познанию, а значит, их исследования нельзя вообще принимать всерьез. Это всего лишь «бабы, делающие научный вид», «слабый (интеллектуально)» пол. «Низшая раса», — сказал бы герой Чехова.
Но вот что интересно: прагматизм Гумилева тут же исчезал, когда речь заходила об одной женщине. Стройная система ценностей рушилась. Как будто закон всемирного тяготения прекращал действовать, исчезала гравитация, а пол и потолок менялись местами. Вместо хладнокровного и умудренного жизнью мужчины появлялся безнадежно влюбленный: наивный, прекраснодушный, ревнивый, метавшийся между отчаянием и счастьем.
Дата добавления: 2015-09-10; просмотров: 43 | Поможем написать вашу работу | Нарушение авторских прав |