Читайте также:
|
– Да, – к огромному облегчению Антонины Захаровны подтвердил мужчина. – А какая у Вас проблема? – после небольшой паузы вежливо поинтересовался он.
– Э-э-э… знаете ли… Я тут случайно какую-то черную фигурку у себя в квартире нашла и теперь постоянно о ней думаю… – Антонина Захаровна остановилась, мучительно подбирая слова. – Мне всё время кажется, когда я на нее смотрю, что вот-вот что-то вспомню! – и никак не могу вспомнить…
– И давно это у Вас? – явно заинтересовался ее словами собеседник.
– Что? – не поняла сразу Антонина Захаровна.
– Давно Вы ее нашли, эту фигурку? – терпеливо пояснил свой вопрос мужчина.
– А!… Четвертый день уже! – обрадованно затараторила Антонина Захаровна. – Я просто с ума схожу! Шью – о ней думаю, чай пью – о ней думаю, готовлю…
– Хорошо-хорошо! – мягко перебил ее мужчина. – Я все понял. Знаете, – сказал он, чуть помедлив, – Вам лучше ко мне подъехать. С этой фигуркой. Чтобы я ее сам на месте посмотрел. И чем быстрее, тем лучше.
– Что, это так опасно? – испуганно переспросила Антонина Захаровна.
– Я сейчас, конечно, не видя фигурки, точно ничего сказать не могу,.. – мужчина помолчал. – Но всё может оказаться очень серьезно. Лучше не тянуть. Это в Ваших же интересах.
– Хорошо, – растерянно проговорила Антонина Захаровна. Такого поворота дел она совершенно не ожидала. – А где Вы находитесь? – мужчина назвал адрес. – Та-ак,.. так это же совсем рядом! – сообразила Антонина Захаровна. – Две остановки на троллейбусе! Так я могу прямо сейчас подъехать! – радостно закричала она в трубку. – Мне до Вас 10 минут всего ехать!
– Вот и замечательно! – успокаивающе заключил мужчина. – Прямо сейчас, значит, и подъезжайте. Я Вас жду.
______________________________
Через полчаса Антонина Захаровна, близоруко щурясь, искала нужный дом, а еще через 15 минут стояла уже у нужной квартиры.
Открывший ей дверь мужчина сразу же произвел на Антонину Захаровну впечатление чрезвычайно благоприятное.
Высокий, немолодой уже, серьезный. Одет хоть и по-домашнему, но чисто, аккуратно. Курточка, рубашечка… Сразу видно, не прощелыга какой. А то их много сейчас развелось!.. Только денежки давай! А толку никакого. А это – видно, что человек солидный. Такой врать не будет. Не зря Зойка его посоветовала. Она хоть баба и взбалмошная и со своими закидонами, но зато умница, каких мало. Это уж у нее не отнимешь! У неё вообще не голова, а Дом Советов, как у министра какого-нибудь. Недаром она кандидат наук! В институте даже работала, преподавателем. А туда кого попало не берут.
В общем, Альберт Игнатьевич Антонине Захаровне сразу понравился, полностью расположил к себе и вообще внушил доверие, почти безграничное. Она как-то сразу ему поверила.
Удобно устроившись в мягком, покойном кресле, Антонина Захаровна с удовольствием прихлёбывала из какой-то немыслимой красоты и изящества чашечки какой-то немыслимо душистый и ароматный чай. («И что это у Вас только за чай такой вкусный! – не удержалась и похвалила она. – Кажется, никогда в жизни ничего подобного не пила!»), с аппетитом кушала какие-то, никогда не виданные ей доселе, воздушные пирожные, буквально тающие во рту и к тому же совершенно наисвежайшие, будто сейчас только испеченные («И где это Вы только такие пирожные покупаете!?» – не преминула заметить Антонина Захаровна, потянувшись за очередным, третьим или четвертым уже по счету, пирожным), и вела с хозяином степенную, неторопливую, светскую беседу.
Вернее, говорила-то а основном она, а хозяин всё больше слушал. Слушал да поддакивал. («Так-так!.. Да-а... Очень интересно… Что Вы говорите!..»)
Антонина Захаровна просто млела от счастья и сияла от удовольствия.. Альберт Игнатьевич нравился ей всё больше и больше. Не так-то часто удаётся найти такого благодарного собеседника.
Как внимательно слушает!.. Каждое слово на лету ловит! И ведь не перебил ни разу!.. Вот что значит воспитанный человек! Культурный. Не то, что нынешние. Молодежь особенно! Никакого такта. Никакого уважения к старшим. Один ветер в голове. Только ему что-то рассказывать начнёшь, как он, глядишь, фыр-р-р!.. – и убежал уже. Как оглашенный, прости Господи! «Некогда мне!» А чего «некогда»? Как будто и впрямь невесть какое важное дело делает!.. Нет, ты сядь спокойно, поговори… А то на-ка!..
– Так, значит, когда Вы, говорите, этот предмет нашли, Антонина Захаровна? – вежливо поинтересовался Альберт Игнатьевич, выслушав предварительно в мельчайших подробностях историю практически всей жизни сидевший рядом с ним пожилой женщины («Расскажите мне немного о себе», – неосмотрительно предложил он ей в самом начале беседы, разливая по чашечкам чай). – И где он, кстати? Вы его принесли с собой?
– Да-да! – спохватилась Антонина Захаровна. Она за всеми этими чаепитиями и разговорами уже почти и забыла, зачем вообще сюда пришла. – Вот она, - порывшись в сумочке, протянула она статуэтку своему собеседнику. Тот осторожно взял её в руки и стал внимательно рассматривать, в то время как Антонина Захаровна упоённо, взахлёб живописала в деталях, как эта статуэтка к ней попала. («Внук подбегает и говорит: "Баба!.." … А я смотрю!.. И с тех пор!..»)
– Н-да… Очень интересно!.. Очень! – наконец поднял глаза Альберт Игнатьевич.
Антонина Захаровна осеклась. Ей вдруг стало как-то не по себе. Жутко как-то. Такой у мужчины был странный взгляд. Тяжелый какой-то, ледяной. И совершенно пустой. Как будто на Антонину Захаровну смотрел вообще не человек, а кто-то иной. Колдун. Злой дух. Сам дьявол!
– Свят-свят-свят! – испуганно зашептала женщина и мелко закрестилась, даже не понимая толком, что делает.
Альберт Игнатьевич усмехнулся. Потом, не отрывая взгляда от насмерть перепуганной Антонины Захаровны, небрежно махнул рукой.
В ту же секунду рядом с ним возникла еще одна фигура. Антонина Захаровна охнула, раскрыла рот и схватилась за сердце. Но уже в следующее мгновенье она напрочь забыла и про сердце, и про всё остальное. Она вдруг узнала стоящего рядом с креслом человека.
– Ты?… – только и смогла потрясенно вымолвить она. Она сразу всё вспомнила. Всё!
И безумные ночи, и сказочные дни, и счастье, счастье без конца! ослепительное, яркое и чистое. Чистое, как слеза, как бриллиант, как утренний снег зимой, как родниковая вода! Не замутнённое ничем. Ни скукой, ни усталостью, ни разочарованием. Резкое и обжигающее, как удар хлыста, и одновременно обволакивающее, мягкое и податливое, как тончайший шёлк, как пух, как бархат.
Когда хочется в одно и тоже время плакать от нежности и смеяться от радости. Когда сердце тает, тает медленно, медленно, как воск; а язычок страсти всё лижет, лижет его, всё яростнее и яростнее!.. и оно не выдерживает и плавится, плавится от нестерпимого жара и наслаждения… И слёзы его всё текут, текут, текут…
– Ты!?.. – глухо повторила Антонина Захаровна и чуть привстала в кресле. (Господи-боже! Он всё такой же! Такой же молодой и юный! Он ничуть не изменился с тех пор!..) – Но почему?..
– Вот именно! – неожиданно властно перебил ее хозяин квартиры, грозно глядя на бывшего возлюбленного Антонины Захаровны. – Почему?! Как смел ты оставить смертной этот амулет?! Отвечай! – повелительно приказал он.
При этих его словах возлюбленный Антонины Захаровны вдруг задрожал как лист и внезапно бросился на пол и распростёрся у ног сидящего в кресле человека.
– Пощади меня, князь! – протяжно простонал он.
Антонина Захаровна грузно опустилась назад в свое кресло и в полном ошеломлении наблюдала всю эту сцену, раскрыв рот и бессмысленно переводя взгляд с одного ее участника на другого.
Он не изменился совсем!.. Что он делает?!.. «Князь»?.. Какой еще «князь»?.. Что всё это значит?!.. – беспорядочно метались у нее в голове какие-то отдельные обрывки мыслей.
«Князь мира сего», – вдруг отчетливо всплыла в памяти женщины строка Евангелия. – «Ибо идёт князь мира сего».
Антонина Захаровна захлопнула рот и с непередаваемым ужасом уставилась на любезно улыбавшегося ей Альберта Игнатьевича.
Так это?.. Черт!!??..
Альберт Игнатьевич расхохотался.
– Черт, черт, Антонина Захаровна! – смеясь, проговорил он. – Ладно, вот что. Я Вас оставлю сейчас на полчасика с Вашим… старым знакомым. Ну, пообщаетесь, старое вспомянете!.. Он, видите ли… Ну, не важно.
В общем, я Вам его дарю. Он теперь Ваш раб. Навечно! – лежащий на полу дёрнулся было и тут же опять затих. – Если только Вы сами его за эти полчаса не отпустите, – Альберт Игнатьевич поморщился. –
Откровенно говоря, не советую. Впрочем, конечно, дело Ваше. Если решите его отпустить, просто верните ему амулет и скажите: «Свободен!» И он тотчас снова станет свободным.
Итак, вот Вам амулет,.. – Альберт Игнатьевич протянул Антонине Захаровне амулет. Та механически, ничего почти не соображая, неживой рукой приняла его! Она всё еще находилась в каком-то столбняке. –
Мой Вам совет: ни в коем случае не отдавайте его! Не верьте ни единому слову этого… – Альберт Игнатьевич пренебрежительно взглянул не неподвижно застывшую на полу фигуру. – Помните: всё, что он будет говорить – ложь, ложь и ложь! от первого до последнего слова! Он Вам сейчас что угодно наговорит и наобещает, лишь бы амулет свой назад выманить. Так вот – ничему не верьте! Ни единому его слову!
Да и зачем Вам его отпускать? Ну, в самом деле?.. – Альберт Игнатьевич дружески улыбнулся Антонине Захаровне и даже слегка подмигнул ей. – Что бы он Вам сейчас ни предложил и ни наобещал, это будет всё равно лишь малая часть того, что он действительно может и умеет. А через полчаса он станет Вашим рабом, Вашей вещью, Вашей собственностью – и Вы получите всё! Всего его целиком. Так зачем же Вам довольствоваться малым. Частью?..
Да и не выполнит он, повторяю, никаких своих обещаний! Ему нельзя верить. Ложь, обман – это его природа. Подлинная натура.
А может?.. – Альберт Игнатьевич вдруг усмехнулся, словно ему только что пришло в голову что-то забавное. – А может, Вам вообще не стоит с ним разговаривать?.. А?.. Антонина Захаровна?.. Так Вы только скажите! Отдайте мне тогда амулет прямо сейчас и произнесите вслух: «Раб!» И всё! Он Ваш. Зачем, действительно, время-то терять? Ну?..
Антонина Захаровна хотела уже что-то сказать, но в этот момент лежащий на полу юноша вдруг на миг поднял голову и кинул на Антонину Захаровну быстрый взгляд. И было в этом его взгляде столько нежности, тихой, безнадежной мольбы и какой-то страшной, нечеловеческой тоски и грусти, что слова буквально замерли у женщины на устах. Застряли в горле.
– Ладно, – после небольшой паузы вздохнул Альберт Игнатьевич, – дело Ваше. Я Вас предупредил. Я вернусь через полчаса. И не забудьте, о чем я Вам говорил! Не верьте ни единому его слову! Ни единому! Это – демон. Искуситель.
Альберт Игнатьевич еще раз ободряюще улыбнулся на прощанье Антонине Захаровне, легко поднялся и вышел.
Антонина Захаровна осталась сидеть в кресле, судорожно прижимая к животу гладкую и прохладную на ощупь фигурку и неотрывно глядя на…
Он медленно поднял голову и улыбнулся. Антонина Захаровна почувствовала, что у нее перехватило дыхание и глаза застилают слёзы.
Да! Это был он!.. он!.. Все эти годы вдруг внезапно исчезли, истлели, растаяли, словно их никогда и не было; и она снова была той… юной… наивной и доверчивой девчонкой… влюбленной до безумия, до неистовства, по потери самой себя!..
Антонина Захаровна ощутила, что она проваливается, проваливается куда-то, в какую-то сладкую манящую бездну, растворяется, тает, тонет в ней, в его глазах, в этом влажном, бездонном, мерцающем взгляде. Он затягивает, дразнит, притягивает ее, обещает и таит в себе так много!.. что-то неслыханно-прекрасное, какие-то немыслимые восторги и наслаждения! манит забыть всё, махнуть на всё рукой и броситься, кинуться с головой в этот упоительный океан неги и страсти. И нежности! В этот водоворот, в этот омут! И утонуть в нем. А там – будь, что будет!
Лишь бы только быть рядом с ним, с ее любимым,.. вот сейчас встать,.. подойти к нему,.. обнять и прижаться, прижаться к нему,.. крепко-крепко!.. прильнуть… навсегда… навек!.. отдать, пожертвовать ради него всем… собой, жизнью, судьбой… Всем! Только бы любить его, только бы видеть его, только бы дышать им…
– Хм! – раздался вдруг в голове у Антонины Захаровны какой-то отчетливый смешок, в котором почудился ей почему-то голос Альберта Игнатьевича, и она словно очнулась.
Он был уже совсем рядом. Он сидел на полу у ее ног и гладил ей руки, тихо и ласково, с невыразимой любовью целовал их, каждый отдельно пальчик… Забытая и брошенная фигурка небрежно валялась рядом с креслом.
Антонина Захаровна резко, не успев даже ничего понять и подумать, одним рывком высвободила руки, нагнулась и крепко схватила амулет.
Её любимый не сопротивлялся. Он не пытался ее удержать, как-то помешать ей. Он лишь бессильно уронил руки и безвольно опустил на грудь голову. И было в этом его жесте столько тихой покорности, тоски и боли, что Антонине Захаровне стало вдруг его безмерно жаль, как будто она его только что чем-то незаслуженно обидела, оттолкнула, предала…
Ей захотелось его как-то утешить, успокоить, сказать что-то хорошее, приятное, но она не знала, что.
– Прости меня! – вдруг неожиданно вырвалось у нее. Он с удивлением поднял глаза.
– Что ты, милая! – с бесконечной любовью и состраданием глядя на нее, тихо произнес он. – Это ты меня прости. За всё! За все годы без меня. За то, что я ушел тогда. Но знаешь, любимая, я ведь не мог остаться!..
– Ты меня любишь? – замирая, спросила Антонина Захаровна.
– Люблю ли я тебя!? – с горечью воскликнул он. – Я люблю тебя так, как могут любить одни только боги! Или демоны. Даже сильнее! Даже еще больше!!
– Больше?.. – как эхо, зачарованно откликнулась Антонина Захаровна.
Ей хотелось слушать и слушать его, еще и еще. Смотреть, любоваться им, упиваться звуками его голоса. Чтобы он говорил и говорил, рассказывал и рассказывал о своей великой любви к ней!.. Божественной! Дьявольской. Демонической!
– Больше! – с еще большей горечью глухо подтвердил он. – Больше, чем дозволено даже богам. Я оставил тебе свой амулет, хотя и не должен был, не смел этого делать…
– Но почему же ты все-таки тогда ушел!? – с укором и переполненным слезами сердцем переспросила Антонина Захаровна. – Ты боялся наказания?
– Я ничего не боюсь, женщина! Ничего и никого! – гневно вскинул он голову, и Антонине Захаровне вдруг почудилось на мгновенье, что у ее возлюбленного выросли за спиной два огромных черных крыла, а на его точёном мраморно-прекрасном лице промелькнуло на миг что-то до такой степени властное, дикое, непокорное, неукротимо- гордое и надменное, что она даже отпрянула невольно и зажмурилась слегка, как от вспышки яркого света.
У нее захватило дыхание, настолько он был в этот момент божественно-величественен и дьявольски-красив. Да! Это был ангел. Пусть и падший. За которым можно было пойти куда угодно. Даже в ад.
– Тогда почему же?.. – задыхаясь и теряя уже и самообладание и рассудок от захлестывающей всю её, всё её существо, волны нестерпимого восторга и блаженства, еле слышно прошептала она. – Почему?!..
Он опустил глаза. Потом, после паузы, показавшейся женщине вечностью, медленно-медленно поднял их, и взгляд его, светлый, лучистый и прозрачный, вторгался, казалось, прямо в душу.
– Я боялся за тебя, любимая, – с неизъяснимой нежностью произнес он, и Антонина Захаровна увидела, что глаза его слегка увлажнились и заблестели, и взгляд затуманился.
– За меня?.. – безвольно переспросила Антонина Захаровна, чувствуя ясно и бесповоротно, что она не только фигурку, но и самою себя с радостью отдает ему сейчас по первому его слову, что самое большое ее желание – это самой стать его рабой, служанкой, прислугой, кем угодно! лишь бы только видеть его хоть время от времени, лишь бы быть иногда рядом с ним, около него! Любоваться на него, слышать его голос. Такое это огромное, безмерное, немыслимое, ни с чем не сравнимое счастье!
– За тебя, любимая,.. – с грустью повторил он и печально потупил взор. – Моя любовь как смерч, как вихрь, как лавина, как ураган!! Как лесной пожар! Она сжигает душу дотла, перемалывает ее, прокатывается по ней, не оставляя после себя ничего, кроме золы и пепла! Смертным нельзя любить богов.
Антонину Захаровну душили слезы, сладкие слезы безумия, восторга, нежности! Слезы катились по ее щекам, капали на кресло, на платье, на фигурку… Ей было так хорошо, как не было еще никогда в жизни! Даже тогда,.. давно… когда они были вместе. Она даже не представляла себе, что такое вообще возможно!
Перед глазами у нее всё медленно поплыло, закружилось; и она почувствовала, что летит, летит в какую-то бездонную, бесконечную пропасть…
Повинуясь мгновенному, безотчетному толчку она внезапно схватила фигурку и порывисто протянула ее своему возлюбленному. На! возьми!..
Тот тихо, нерешительно, с какой-то робкой, трогательной, детской полуулыбкой бережно принял амулет у нее из рук и поднял на женщину сияющие глаза.
Антонина Захаровна не могла больше выдерживать. Ей казалось, что еще мгновенье – и сердце у нее разорвется от непереносимого совершенно, страшного, нечеловеческого счастья!
– Свободен! Свободен! – изнемогая от переполнявших ее чувств, страстно и исступленно зашептала она, дрожа всем телом и бросаясь на шею своему богу, своему кумиру, своему…
Но руки ее объяли лишь пустоту, а сама Антонина Захаровна, потеряв равновесие, неловко шлепнулась на пол, сильно и со всего маху ударившись об него грудью и головой. Несчастная женщина даже не поняла сначала, что произошло. Она сгоряча вскочила и, не обращая внимания на острую боль в груди и в левом боку, принялась лихорадочно озираться в поисках своего бывшего любовника. И тут же снова бессильно рухнула в кресло и разрыдалась.
Комната была пуста. Ее возлюбленный исчез.
____________________________
Антонина Захаровна не помнила, как она вернулась домой. К вечеру у нее резко поднялась температура, она впала в беспамятство, забытье, начала бредить и через три дня умерла, так и не приходя в сознание.
– Нет, нет!.. Я не верю Вам!.. Зачем Вы меня обманываете!?.. Он не мог остаться! Не мог!! – это были ее последние слова.
____________________________
____________________________
И спросил у Люцифера Его Сын:
– Сказано в Книге Бытия, что когда Господь увидел, что сыны Божии стали брать дочерей человеческих себе в жены, и они стали рожать им исполинов, и что велико развращение человеков на Земле; то раскаялся Господь, что создал человек на Земле, и восскорбел в сердце Своем, и сказал: истреблю с лица земли человеков.
Почему же Бог не мог просто запретить Своим Сынам брать в жены дочерей человеческих, вместо того, чтобы уничтожать всех людей?
И ответил, захохотав, Люцифер Своему Сыну:
– Запретить?! Как можно Мне что-то запретить?
И спросил у Люцифера Его Сын, весьма удивленный:
– А разве Ты – тоже Сын Божий?
И ответил с горечью Люцифер:
– Да. «Был день, когда пришли сыны Божии предстать пред Господа, между ними пришел и Сатана предстать пред Господа». Книга Иова, глава вторая, стих первый.
СЫН ЛЮЦИФЕРА. ДЕНЬ 25-й.
И настал двадцать пятый день.
И спросил у Люцифера Его Сын:
– Кто хуже: трус или предатель?
И ответил, рассмеявшись, Люцифер Своему Сыну:
– Оба хуже.
ВЫБОР.
«И сказал Господь сатане: вот,
всё, что у него, в руке твоей;
только на него не простирай
руки твоей».
Книга Иова.
– Слушай, мужик, шел бы ты отсюда, а? – терпение Годышева подходило к концу.
– Дело Ваше, Иван Данилович, – пожал плечами мужчина. – Но советую отнестись к моим словам серьезно. А то, как бы не пришлось потом локти кусать. Впрочем, повторяю, дело Ваше. Всего хорошего! – мужчина лучезарно улыбнулся на прощанье Годышеву, круто повернулся и бесследно исчез в толпе.
Годышев некоторое время смотрел ему вслед, потом в сердцах сплюнул и двинулся дальше.
Это, называется, сходил за хлебушком! – злобно пробормотал он. – Блядь, в кои-то веки решил!.. Прогулялся! И откуда только эти психи берутся? И ведь не к кому-нибудь он подошел, а именно ко мне! Твою мать!! Чем это я ему так, интересно, приглянулся? Рожа у меня, что ль, такая? Располагающая к дружескому общению? Козёл, блядь! Может, пьяный? – засомневался вдруг Годышев и даже шаг слегка замедлил. – Да нет, трезвый вроде… – всё же после некоторых колебаний решил он. – Не похож он на пьяного… Да и не пахло от него. Я бы почувствовал… Хотя, может, обдолбанный или обкуренный. Под дозой. Нарк о ша какой-нибудь, – Годышев в раздумье пожевал губами. – Да нет, на нарка вроде тоже не похож… – с сожалением вынужден был признать он. – Что я, нарков не видел? Он… он… – Годышев в затруднении остановился и задумчиво почесал голову. – Странный он какой-то… Хуй его знает. Что-то в нем не то… Глаза, что ли?.. Смотрит на тебя – не по себе становится,.. – Годышев еще раз сплюнул и витиевато выругался. – Да ладно, чего я об этом думаю!? Голову себе забиваю. Нашел о чем думать! Мало ли мудаков на свете! Пророк, блядь! Нострадамус долбаный! Да пошел он!!.. – Годышев сердито пнул ногой валявшийся на дороге камешек и пошел покупать хлеб.
Однако осадок от этого разговора у него остался. Да, остался. Он уж и хлеба купил, и домой вернулся, и пообедал, и с женой успел полаяться, а забыть разговора всё не мог. Да и взгляд его против воли то и дело устремлялся на часы. Как ни пытался Годышев с собой бороться и не смотреть – ничего у него не получалось.
Три часа уже!.. Четыре… Пять…
Да что я, тоже рехнулся, что ли, в конце-то концов! – пробовал урезонить он себя. – Заразился от этого психа?
Но всё было бесполезно. Мысленно Годышев опять, то и дело, возвращался к тому разговору. Постоянно прокручивал и прокручивал его в голове, снова и снова. И поделать с этим было ничего решительно невозможно.
Наконец около девяти вечера он не выдержал.
– Слушай, Лид!.. – принужденно улыбаясь и чувствуя себя полным идиотом, неуверенно начал он. Жена замерла, чуть повернула голову и вопросительно на него посмотрела. – Тут такое дело… – еще более неуверенно промямлил Годышев, не зная, с чего начать, и кляня себя за бесхарактерность. Чего он вообще весь этот дурацкий разговор затеял!? Но отступать теперь было уже поздно.
– Ну чего, чего?!.. – нетерпеливо прикрикнула на него жена. Она, судя по всему, еще не совсем остыла после недавнего скандала и потому разговаривала с мужем несколько отрывисто и довольно-таки раздраженно.
– Да… Тут такое дело… – глупо повторил Годышев.
– Это я уже слышала! – язвительно заметила его супруга. – Дальше-то что? Язык, что ль, проглотил? – дражайшая половина, похоже, решила, что ее благоверный собирается извиняться.
(Дура! – беззлобно выругался про себя Годышев. Себя он, впрочем, тоже чувствовал законченным болваном.)
– В общем, так! – окончательно решился Годышев и набрал побольше воздуха. – Иду я сегодня в булочную, и вдруг подходит ко мне мужик…
– Что-о!?.. – в недоумении воззрилась на него жена, ожидавшая, конечно же, чего-то, совсем другого.
– Ты не перебивай меня, а слушай! – сразу же взвился Годышев. Нервы у него были на пределе.
– А ты на меня не ори! – тоже повысила голос и жена и подбоченилась. – Тоже мне, командир нашелся! Вообще уже нормально говорить не можешь. Чуть что – сразу орать!
– Да!.. – начал было уже опять заводиться Годышев, но тут же опомнился. Взгляд его опять непроизвольно скользнул по часам. – Подожди, Лид! – примирительно сказал он и даже руки перед собой успокаивающе выставил ладонями вперед. – Подожди… Потом поругаемся…
– Я с тобой вообще не ругаюсь! – тотчас же бодро огрызнулась его дорогая супружница.
Годышев на секунду крепко сжал губы, но все же нашел в себе силы взять себя в руки и спокойно продолжить.
– Выслушай меня. Ну, я тебя прошу! Выслушай! Тем более, что речь о детях наших идет.
Жена мгновенно осеклась и настороженно на него уставилась.
– О детях? А что случилось? – недоверчиво поинтересовалась она.
– Ну, вот я пытаюсь тебе рассказать, а ты меня не слушаешь! – не удержался от маленькой шпильки Годышев и тут же проклял себя за эту свою ребяческую выходку.
Однако жена его, слава богу, никак на нее не отреагировала. Она молча смотрела на мужа и ждала продолжения. Дети – это серьезно! Причем тут дети? Зачем он вообще о них упомянул!? Ну, говори!?..
– Так вот, я и говорю!.. – кашлянул Годышев и, чуть помедлив, с усилием продолжил. – Подходит ко мне сегодня на улице незнакомый мужик и говорит:
Здравствуйте, Иван Данилович! – Ну, я, естественно, тоже ему говорю: здравствуйте, что, мол, надо?! – А он меня спрашивает: у Вас ведь двое детей, мальчик и девочка?.. Коля и Вера, кажется? – Ну, я, конечно, обалдел сначала, откуда он это знает? И меня как зовут, и про детей? А потом думаю: может, из школы или из садика? Или из ЖЭКа? Ну да, говорю, и дальше чего? Чего, мол, надо-то? – А дальше, говорит, у вас умрет один из них на следующей неделе!
Жена Годышева побледнела, охнула и грузно осела на стул.
– Да чушь всё это! – скривившись, как от зубной боли, преувеличенно-бодрым голосом заверил ее Годышев. – Обычный псих! Я вообще тебе не собирался рассказывать.
Жена ничего не отвечала и лишь смотрела на него широко открытыми глазами. Годышев помолчал, собираясь с мыслями.
– Ну, дальше-то чего!!?? – взорвалась наконец жена. – Чего ты молчишь, как пень?! Что он тебе еще сказал?! Говори толком!!
– Я и говорю… – начал неловко оправдываться Годышев.
– Ничего ты не говоришь!!! – закричала взволнованная женщина. – Ему сказали, что детей у него убьют, а он тут сидит, дурака валяет! Вместо того, чтобы в милицию бежать звонить!!..
– Никто мне не говорил, что детей у меня убьют, – ошеломленно пробормотал Годышев. – Что за бред! Откуда ты это взяла?!
– Как «откуда»?! – женщина вскочила со стула и, сверкая глазами, вплотную подскочила к мужу. – Ты же сам только что сказал! Что их убьют на следующей неделе!
– Не «убьют»! – с досадой поморщился Годышев. – Ты меня слушаешь, что я говорю? Я сказал: умрут. Умрут! Мужик мне этот сказал, что они умрут. Точнее, не они, а один из них! – спохватился Годышев и суеверно сплюнул тихонько три раза. – Ну, этот мужик, как я понял, что-то типа колдуна, – неохотно пояснил он, отводя глаза.
– Колдуна? – растерянно повторила жена, испуганно глядя на мужа, и даже отступила непроизвольно от него на шаг. – Так он что, кого-то из наших детей заколдовал?
– Да не знаю я ничего!! – в раздражении закричал Годышев. Невозможно с этими бабами разговаривать! Не разговор, а сплошная бестолковщина какая-то! – Подошел ко мне мужик и сказал: один из ваших детей умрет на следующей неделе! Какой именно – сами выберите. Вместе с Вашей супругой.
Имя-отчество твое он, кстати, тоже знает! – Годышев на секунду остановился передохнуть и со значением посмотрел на жену.
Та слушала его, замерев, и прижав руки к груди. При последних словах мужа она буквально переменилась в лице.
– Да, – злорадно подтвердил Годышев, чрезвычайно довольный произведённым эффектом. – Ну вот, собственно, и всё, – через секунду заключил он. – Да, выбрать надо сегодня до 12-ти ночи.
– Как это «выбрать»? – не поняла жена.
– Ну, я тоже спросил, – признался Годышев. – Написать, дескать, или просто имя вслух произнести? Он сказал: не важно! Не надо ничего писать и говорить. Достаточно подумать. Я, мол, у вас в душе прочитаю. Кем из них вы решите пожертвовать.
– Господи Иисусе! – в смертельном ужасе прошептала белая как мел жена. Она вся подалась вперед, ловя каждое слово мужа. – Какой кошмар! И потом что?
– А что «потом»?.. – помялся в нерешительности Годышев. – Потом я его послал… – нехотя выдавил из себя он.
– Куда послал? – непонимающе уставилась на него жена.
– Куда-куда!.. – ворчливо пробурчал Годышев. – Раскудахталась!.. На кудыкину г о ру! На три буквы – вот куда!
– Ты что, дурак!!!??? – пронзительно завизжала взбешенная донельзя женщина. У Годышева даже уши от ее визга заложило. – Его в милицию надо было тащить!!! В милицию!! Немедленно!! Идиот! Послал он его, видите ли! Да тебя самого давно уже надо бы на три буквы послать! А я, дура, всё с тобой мудохаюсь!..
(Годышев в изумлении вытаращил на нее глаза. Ого! Он еще ни разу не слышал, чтобы дражайшая половина так выражалась.)
…Всё чего-то жду! Все эти годы! А чего от тебя, от козла, ждать!? Ни денег, ни… У других мужья хоть мужики нормальные. А этот, прости Господи! «Настроения нет!.. Голова болит!..» Как баба. Только что месячных не хватает. Импотент несчастный!
– Молчи, дура!!! – в ярости заревел и Годышев. – Разоралась тут!! На себя посмотри! Ни рожи, ни кожи. По квартире как какая-то чувындра ходишь! Вся растрепанная, непричесанная… Волосы сальные… «Настроения у меня на нее нет»!.. Да на тебя не то, что настроения, на тебя и смотреть-то тошно!! На тебя и после литра настроение не появится! Разве что глаза завязать! А еще лучше вообще в скафандре. Чтобы до тебя, страхолюдины, не касаться. Ждет она, видите ли, чего-то! Да чего ты можешь ждать, овца?! Кому ты нужна?! Дурища полосатая! Курица говорящая.
Дата добавления: 2015-09-10; просмотров: 72 | Поможем написать вашу работу | Нарушение авторских прав |