Читайте также:
|
Однажды утром я проснулась от шума голосов. Встав с циновки, я никого не увидела и отправилась на разведку. В утренней тишине голоса были хорошо слышны, и я, пробежав чуть меньше километра, увидела маму и отца, которые махали руками вслед нескольким удалявшимся мужчинам и женщинам.
— Кто это, мама? — спросила я, указывая на маленькую фигурку женщины, с головой закутанную в накидку.
— А! Это твоя подруга Шукрин.
— А что, их семья откочевывает отсюда?
— Да нет, Шукрин выходит замуж, — ответила мама.
Пораженная, я всматривалась в удаляющиеся фигуры.
Мне тогда было около тринадцати, а Шукрин чуть старше меня, ей было лет четырнадцать. Мне не верилось, что она уже выходит замуж.
— За кого?
Никто мне не ответил: считалось, что такие вещи — не моего ума дело.
— За кого? — повторила я свой вопрос, но ответом на него по-прежнему служило молчание. — Она что же, уедет отсюда? С тем, за кого выходит замуж?
Так обычно и происходило, и я больше всего боялась, что никогда уже не увижу подругу.
— Об этом не волнуйся, — неприветливо откликнулся отец. — Скоро и твоя очередь.
Родители повернулись и направились к нашей хижине, а я все стояла на месте, переваривая новости. Шукрин выходит замуж! Замуж! Я уже много раз слышала это слово, но до того утреннего часа как-то не удосужилась расспросить, что же это, собственно, такое.
Когда я была ребенком, то никогда не задумывалась над замужеством и половой жизнью. В нашей семье, как принято повсюду в Сомали, на эти темы никто и никогда не говорил. Поэтому и мне в голову ничего такого не приходило. Я соревновалась с мальчиками, кто лучше ухаживает за скотом, кто быстрее бегает, кто лучше дерется, — вот и все мои мысли о мальчиках. Единственное, что говорилось вслух на тему пола: «Смотри, ни с кем не связывайся. Ты непременно должна быть девственницей до того, как выйдешь замуж». Девочки знают, что они выйдут замуж девственницами, что у них будет только один муж — вот и все. Так живут все.
— Вы, девочки, мои принцессы, — не раз говорил отец. Он считал, что ему крупно повезло, ведь его дочери были самыми красивыми в округе. — Вы у меня принцессы, и ни одному мужчине не удастся вас испортить. А если кто попытается, вы мне только скажите… Я здесь для того, чтобы защищать вас. Да я за вас умереть готов!
И ему не раз приходилось оберегать своих «принцесс». Самая старшая из сестер, Аман, пасла однажды скотину, когда к ней подошел какой-то мужчина. Этот парень стал к ней приставать, а она отвечала только: «Отстань! Ты меня не интересуешь». Когда чары не подействовали, парень грубо схватил Аман и силой попытался на нее взобраться. Он допустил большую ошибку, потому что она была настоящей амазонкой: очень высокого роста, а по силе не уступала большинству мужчин. Так что она поколотила того парня, а потом пришла домой и пожаловалась отцу. Папочка побежал разыскивать этого дурня несчастного, а найдя, задал ему хорошую трепку. Никому не позволено приставать к его дочерям!
Как-то ночью я проснулась от пронзительного крика другой моей сестры, Фаузии. Мы, как всегда, спали под пологом неба, но Фаузия отделилась от остальных и легла с краю. Я привстала и смутно увидела в темноте фигуру мужчины, убегавшего от нашей стоянки. Фаузия продолжала пронзительно кричать, а отец вскочил и бросился в погоню за незваным гостем. Мы подбежали к сестре. Она опустила руку и потрогала свои бедра, покрытые липким белым семенем. Негодяю удалось убежать от нашего отца, но когда рассвело, мы увидели рядом с местом, где ночью спала сестра, отпечатки сандалий этого извращенца. У отца мелькнула мысль о том, кто мог быть преступником, но до конца он не был уверен.
Какое-то время спустя настала жестокая засуха, и отец отправился к ближайшему колодцу набрать воды. Он спустился на дно колодца, где оставалась мутная жижа, и тут подошел еще один мужчина.
— Давай шевелись! Мне тоже надо набрать воды! — закричал он отцу, потому что не хотел ждать своей очереди.
У нас в Сомали колодцы — просто открытые ямы, которые кто-то выкопал достаточно глубоко, чтобы добраться до подземного водоносного слоя, а это иногда метров тридцать. В засушливый сезон все становятся озлобленными — надо же обеспечить водой свои стада. Мой отец ответил, что тот может забираться к нему в колодец и делать, что ему нужно.
— Я так и сделаю!
Тот человек не стал терять времени и тут же спустился в колодец. Он занялся своим делом, наполняя бурдюки водой и поворачиваясь туда-сюда. Вот тут-то отец и заметил в грязи отпечатки его сандалий.
— А-а, так это был ты! — воскликнул отец и схватил мужчину за плечи. — Негодяй, чокнутый, так это ты приставал к моей дочери!
Отец ударил его, потом еще и еще. Он избивал его, как собаку, чего тот человек вполне заслуживал. Но этот пес выхватил нож — огромный африканский охотничий нож, покрытый искусным узором, словно ритуальный кинжал. Он пырнул моего отца раза четыре, а может и пять, прежде чем отец сумел вывернуть ему руку, вырвать нож и этим же ножом ударить негодяя. Теперь оба были серьезно ранены. Отец еле-еле сумел вылезти из колодца и добраться до нашей хижины. Он вернулся домой чуть живой, весь в крови. Папа долго хворал, но все-таки поправился. Позднее я поняла, что он говорил правду: он действительно готов был умереть за честь моей сестры.
— Вы мои принцессы, мои сокровища, и я храню вас под крепким замком, — часто шутил с нами отец. — А ключ — у меня!
— Папочка, а где же этот ключ? — бывало, спрашивала я.
— А я его выбросил! — отвечал отец и смеялся как сумасшедший.
— Ой, а как же нам тогда выйти наружу? — вскрикивала я, и все мы смеялись.
— И не выйдешь, моя дорогая. Не выйдешь, пока я не скажу, что пора.
Эти шутки неизменно повторялись для всех девочек, начиная с Аман и до самой младшей дочери, совсем еще младенца. Только это вовсе не были шутки. Никто не мог приблизиться к дочерям без позволения отца. Но дело было не только в том, что отец должен оберегать нас от приставаний посторонних мужчин. На африканском брачном рынке огромный спрос на девственниц — это одна из главных причин обряда обрезания женщин, хотя об этом и не говорят вслух. Отец мог рассчитывать на очень высокий выкуп за девственных дочерей-красавиц, но ему навряд ли бы удалось сбыть ту, которая запятнала себя добрачной половой связью. Впрочем, пока жила дома, я не задумывалась обо всем этом — ведь я была еще ребенком и не думала ни о половой жизни, ни о замужестве.
Так было, пока я не узнала о готовящейся свадьбе своей подруги Шукрин. Прошло несколько дней. Как-то вечером отец возвратился домой, и я услышала, как он спросил:
— Эй, а где Уорис?
— Я здесь, папа! — закричала я в ответ.
— Поди сюда! — ласково позвал он.
Обычно отец был очень суров, так что я сразу поняла: что-то затевается. Наверное, он хочет попросить меня о какой-нибудь услуге: присмотреть завтра за скотиной, пойти на поиски воды, поохотиться, чтобы было что есть, а может, еще о чем-то. Поэтому я не двигалась с места, поглядывая на отца и пытаясь угадать, что же такого он от меня хочет.
— Давай же, давай, иди сюда, иди, — поторапливал меня отец.
Я сделала шаг, потом другой, глядя на него с подозрением, однако отец ничего не сказал. Вместо этого он подхватил меня и усадил к себе на колени.
— Знаешь, — начал он, — ты такая славная! — Теперь я точно знала, что сейчас произойдет что-то серьезное. — Ты такая славная, совсем как мальчик, как сын.
Я знала, что в его устах это высшая похвала.
— Ну-у… — протянула я, недоумевая, за что удостоилась таких ласковых слов.
— Ты всегда была мне как сын, работала как следует, не хуже любого мужчины, за скотом хорошо ходишь. Я хочу, чтобы ты знала: я буду очень по тебе скучать. Мне будет не хватать тебя.
Когда он это сказал, я подумала, что он опасается, как бы я не сбежала из дому подобно Аман. Та убежала, когда отец попытался выдать ее замуж. Теперь он боится, что я тоже убегу, а вся тяжелая работа останется ему и маме.
Меня захлестнула волна нежности, и я крепко прижалась к нему, испытывая чувство вины за свои подозрения.
— Что ты, папочка, я никуда не уйду!
Он слегка отстранился и внимательно посмотрел на меня. И сказал ласково:
— Да нет, милая моя, уйдешь.
— Куда же? Я ни за что не уйду, я не брошу вас с мамой.
— Уйдешь, уйдешь, Уорис. Я нашел тебе мужа.
— Нет, папочка, нет! — Я спрыгнула с колен отца, хотя он попытайся схватить меня за руки и вернуть на место. — Ну не хочу я никуда уходить, не хочу уходить из дому, я хочу остаться с тобой и с мамой!
— Ш-ш-ш, все будет просто чудесно. Я нашел тебе хорошего мужа.
— Кого? — спросила я. Мне стало интересно.
— Скоро ты его увидишь.
На глаза мои навернулись слезы, хотя я очень старалась быть сильной. Я стала колотить отца кулачками, выкрикивая:
— Я не хочу идти замуж!
— Ладно, Уорис, давай так…
Отец наклонился, подобрал с земли камешек, спрятал обе руки за спину и принялся быстро перекладывать камень из одной в другую. Потом вытянул перед собой руки, сжатые в кулаки, и мне было непонятно, в которой же спрятан выигрыш.
— Выбирай: в левой или в правой? В какой руке камешек? Если угадаешь, то сделаешь, как я скажу, и будешь жить счастливо до конца дней своих. Если же не угадаешь, жизнь твоя станет незавидной, ибо ты будешь изгнана из семьи.
Я недоумевая смотрела на отца: что именно случится, если я не угадаю? Умру? Я дотронулась до его левой руки. Отец раскрыл пустую ладонь.
— Как я понимаю, мне можно не делать того, что ты велел, — с грустью прошептала я.
— Можем попробовать еще.
— Нет! — Я медленно покачала головой. — Нет, папа. Замуж я не пойду.
— Да ведь это хороший человек! — закричал отец. — Ты должна мне верить — я-то умею отличить хорошего человека от плохого! А ты должна делать то, что я тебе говорю!
Я стояла перед ним поникшая, готовая провалиться сквозь землю и качала головой.
Он отшвырнул камешек, зажатый в правой руке, и прокричал:
— Тогда всю жизнь у тебя будут сплошные несчастья!
— Но ведь это мне придется так жить, а не тебе, правда?
Он с силой ударил меня по лицу — с отцом в семье никто никогда не спорил. Теперь-то я понимаю, что ему не оставалось ничего другого, кроме как быстро выдать меня замуж: и по обычным причинам, и из-за моей строптивости. Я выросла бунтовщицей, сорванцом, дерзкой и бесстрашной, и об этом уже знали все вокруг. Отец был вынужден подыскать мне мужа, пока я еще была в цене: в Африке ни один мужчина не захочет иметь жену, которая станет ему возражать.
На следующее утро я проснулась и, как обычно, погнала свое стадо на пастбище. Наблюдая за тем, как оно пасется, я все размышляла о том, что это значит: выйти замуж. Я все старалась придумать, как бы уговорить отца, чтобы он позволил мне остаться дома, но в глубине души понимала, что такому никогда не бывать. Мне было интересно, кто же станет моим мужем. До сих пор у меня была одна-единственная детская влюбленность — Джама, сын папиного друга. Я много раз его видела, ведь наши семьи часто кочевали вместе. Джама был намного старше меня и, по моим представлениям, очень красив, но до сих пор не женат. Мой отец любил его как родного и считал, что Джама — достойный сын своего отца. Но сильнее всего, наверное, меня притягивало к нему то, что некогда он всерьез интересовался моей сестрой Аман, на меня же не обращал вообще никакого внимания. Для него я была всего лишь маленькой девочкой, а вот Аман — желанной женщиной. Когда я шепотом рассказала Аман, что Джама неравнодушен к ней, сестра только махнула рукой и фыркнула. Она не заглядывалась на него: Аман была по горло сыта кочевой жизнью и вовсе не горела желанием выйти за мужчину, подобного нашему отцу. У нее только и разговоров было, чтобы перебраться в город и выйти за такого, у кого денег куры не клюют. Когда же отец попытался выдать ее за такого же, как и он, кочевника, она убежала из дому в поисках своей мечты о жизни в большом городе. С тех пор от нее не было никаких вестей.
И вот весь тот день я сидела, смотрела на своих овечек и козочек и старалась убедить себя в том, что идти замуж не так уж и плохо; я представляла, как мы живем с Джамой — точь-в-точь, как мои мама и папа. Солнце склонилось к закату, и я пригнала стадо на нашу стоянку. Ко мне подбежала младшая сестренка и сообщила:
— К папе кто-то пришел. Кажется, они тебя дожидаются!
Сестренка волновалась: что это за интерес у гостя к Уорис, и не лишится ли она сама лакомого угощения? Я же задрожала, поняв, что отец осуществляет свой план так, словно я никогда и не возражала.
— Где они?
Сестра показала пальцем в одну сторону, а я развернулась и зашагала в противоположную.
— Уорис! Они же тебя ждут! — закричала сестра.
— Ой, помолчала бы ты! Уйди от меня!
Я отвела козочек в загон и принялась их доить. Но не успела я сделать и половины, как услышала отцовский голос. Он звал меня.
— Я слышу, папочка! Сейчас, уже иду.
Я со страхом поднялась на ноги, но было ясно, что нет смысла оттягивать неизбежное. Во мне еще теплилась слабая надежда на то, что вместе с отцом меня ждет Джама, и я представила себе его красивое гладкое лицо. С закрытыми глазами я подошла к ним. «Ну, пожалуйста, пусть это окажется Джама…» — пробормотала я и на подгибающихся ногах вошла внутрь. Джама оставался моей единственной возможностью избавиться от неприятной перспективы выйти замуж за совершенно чужого человека и навсегда расстаться с домом и семьей.
Наконец я открыла глаза и уставилась на багровое небо. Солнце будто плавилось, садясь за край неба, а прямо передо мной маячили тени двух мужчин.
— А, вот и ты, — сказал отец. — Поди сюда, милая моя. Познакомься с господином…
Больше я ничего не слышала: мой взгляд был прикован к человеку, который сидел, опираясь на посох. Судя по длинной седой бороде, ему было никак не меньше шестидесяти лет.
— Уорис! — Только теперь я сообразила, что отец обращается ко мне. — Поздоровайся с господином Галулом!
— Здравствуйте, — сказала я, изо всех сил стараясь, чтобы от моего голоса веяло ледяным холодом.
Выказать гостю уважение я была обязана, но никто не мог заставить меня скакать при этом от радости. Тот старый дурень сидел, улыбаясь во весь рот и держась за посох, но не ответил ни слова. Должно быть, он просто не знал, что сказать, увидев перед собой девочку, на которой собрался жениться и которая смотрела на него с ужасом. Чтобы он не видел выражение моих глаз, я потупилась.
— Ну же, Уорис, миленькая, не будь такой робкой! — подбодрил меня отец.
Я взглянула на него, и он сообразил, что лучше отослать меня: не дай бог, отпугну выгодного мужа!
— Ладно, ладно, ступай, заканчивай работу! — Он повернулся к господину Галулу и объяснил: — Она такая застенчивая, тихая девушка.
Я не стала медлить ни минуты и побежала к своим козочкам.
Весь вечер я провела в думах, какая же меня ждет жизнь замужем за господином Галулом. Я никогда не жила без родителей и теперь старалась представить, каково это — жить не с ними, а с совершенно незнакомым человеком. Хорошо еще, что я не усугубила свои несчастья мыслями о половой близости с отвратительным стариком. Но в том нежном возрасте, в свои тринадцать лет, я оставалась в неведении относительно этой стороны замужества. Чтобы отвлечься от бесконечных раздумий о браке, я поколотила младшего братишку.
Рано утром на следующий день отец позвал меня.
— Ты знаешь, кто к нам вчера приходил?
— Догадываюсь.
— Это твой будущий супруг.
— Но, папочка, он же старый!
Мне все еще не верилось, что отец совсем обо мне не думает и готов отослать меня жить с таким стариком.
— Так это же лучше всего, милая моя! Он слишком стар, чтобы гулять и посматривать на других женщин, да и других жен в дом не приведет. Он тебя ни за что не бросит, а вот заботиться о тебе будет. А кроме того… — Отец горделиво улыбнулся. — Знаешь, сколько он за тебя дает?
— И сколько?
— ПЯТЬ верблюдов! Он дает за тебя ПЯТЬ верблюдов! — Отец ласково погладил меня по руке. — Я так горжусь тобой!
Отвернувшись от него, я смотрела, как золотистые лучи солнца оживляют пустыню. Потом закрыла глаза и ощутила тепло этих лучей на своем лице. Мысли мои вернулись к прошедшей ночи, когда мне так и не удалось уснуть. Я лежала, скрытая от невзгод окружающей меня семьей, смотрела, как кружатся звезды на небосводе, и думала, пока не пришла к твердому решению. Я понимала, что сколько бы ни протестовала против брака со стариком, это ровно ни к чему не приведет: отец непременно найдет другого мужчину, потом еще и еще… Ведь он хотел во что бы то ни стало избавиться от меня… и получить своих верблюдов!
— Хорошо, папочка, — кивнула я головой в ответ на его слова. — Мне пора скотину выгонять.
Отец удовлетворенно посмотрел на меня, и я словно услышала его мысли: «Ха! А вышло-то все куда проще, чем я думал».
В тот день я сидела, смотрела на играющих козлят и думала о том, что в последний раз пасу стадо своего отца. Я ярко представляла, как живу с тем стариком, — в глуши пустыни, а вокруг ни души. Вся работа достается мне одной, а он только бродит, опираясь на свой посох. И как я остаюсь совсем одна, после того как он умрет от сердечного приступа. Или еще лучше: как я после его смерти поднимаю на ноги четырех или пятерых малых детишек, опять же совсем одна, — в Сомали вдовы не выходят замуж вторично. Я пришла к твердому решению: такая жизнь не для меня! Когда я вечером вернулась домой, мама спросила, отчего я такая грустная.
— Ты видела того человека? — сердито спросила я.
— Да, я видела его на днях, — ответила она. Ей даже не требовалось уточнять, какого именно человека.
— Мама, — отчаянно прошептала я, так, чтобы не услыхал отец, — я не хочу замуж за него!
— Ну, милая моя, — пожала плечами мама, — тут уж от меня ничего не зависит. Что я-то могу поделать? Это отец решил.
Я понимала, что уже завтра утром или послезавтра за мной может явиться этот самый муж, который приведет взамен пять верблюдов. Поэтому я решила бежать из дома, пока не поздно.
В тот вечер, когда все улеглись спать, я долго прислушивалась к знакомому храпу отца. Потом поднялась и подошла к матери, которая сидела у костра.
— Мамочка, — зашептала я, — не могу я выйти замуж за того человека… Я решила убежать!
— Ш-ш-ш, тихо! А куда? Куда ты отправишься?
— Я отыщу тетушку в Могадишо.
— А ты знаешь, где она? Даже я этого не знаю.
— Ты не волнуйся, я ее найду.
— Ну-у, сейчас же так темно… — попробовала возразить мама, будто это могло что-то изменить.
— Не прямо сейчас, а утром, — все так же шепотом сказала я. — Разбуди меня еще до восхода солнца.
Я хорошо понимала, что нуждаюсь в ее помощи, — не могла же я просто завести будильник! Мне необходимо было отдохнуть, прежде чем пускаться в дальний путь, но нужен был и запас времени, пока не проснется отец.
— Нет, — покачала головой мама. — Это слишком опасно.
— Пожалуйста! Мамочка, не могу я выйти за него замуж — мол, ступай и будь ему женой! Пожалуйста, я очень тебя прошу! А потом я вернусь за тобой. Ты же знаешь, что я непременно вернусь за тобой!
— Ложись спать!
Она посмотрела на меня строго, как всегда, когда хотела показать, что разговор окончен. Я отошла от усталой мамы, все так же сидевшей у костра, и, забравшись в переплетение рук и ног, устроилась между братьями и сестрами, стараясь согреться.
Сквозь сон я почувствовала, как мама легонько похлопывает меня по руке. Она стояла на коленях рядом со мной.
— Вставай, пора!
Я сразу же проснулась, и тут меня переполнила тревога от того, что я собиралась сделать. Осторожно я раздвинула окружавшие меня теплые тела и на всякий случай внимательно присмотрелась к отцу — он, похрапывая, спал на обычном месте, в обычной позе, охраняя свою семью.
Я вздрогнула и зашагала вместе с мамой прочь от нашей хижины.
— Спасибо, мамочка, что разбудила меня.
В неверном свете я пыталась разглядеть ее лицо, старалась запомнить его черты, ведь мне не скоро удастся увидеть его снова. Мне хотелось быть сильной, но вместо этого я захлебнулась слезами и крепко-крепко прижалась к матери.
— Иди же, иди, пока он не проснулся, — ласково прошептала она мне на ухо. Я почувствовала, как ее руки крепко обнимают меня. — Все будет хорошо, ни о чем не беспокойся. Только будь очень осторожна. Осторожна! — Она разжала руки. — И еще, Уорис, еще одно… Пожалуйста, не забывай меня!
— Ни за что, мама…
Я отвернулась от нее и бросилась в темноту.
Дорога
Мы проехали всего несколько километров, когда элегантно одетый мужчина остановил свой «мерседес».
— Извини, но дальше нам не по пути. Я высажу тебя здесь, чтобы ты могла остановить другую машину.
— Ой…
Меня это не на шутку огорчило. Ведь после того как я убежала из дому, брела пешком по пустыне, много дней голодала, едва не попала в зубы к льву, заработала удары бичом от пастуха, отбивалась от водителя того грузовика, мне пока не встретилось ничего и никого доброго, кроме этого господина в «мерседесе».
— Счастливого пути! — крикнул он из открытого окна машины, помахал мне рукой и улыбнулся, снова показав свои великолепные белые зубы.
Я сошла на обочину дороги, на солнцепек, и слабо помахала ему в ответ. Посмотрела, как удаляется его машина, растворяясь в волнах раскаленного воздуха, и пошла дальше, задавая себе вопрос: а смогу ли я вообще добраться до Могадишо?
В тот день мне удалось подъехать автостопом еще несколько раз, но только на короткие расстояния, а остальное время я шла пешком. Солнце уже садилось, когда у обочины затормозил еще один большой грузовик. Не в силах отвести глаз от красных тормозных огоньков, я застыла от страха, памятуя о давешнем водителе. Я стояла в нерешительности. Шофер нетерпеливо посмотрел на меня. Если я так и буду стоять, он поедет дальше, поэтому я подбежала к кабине. Это был громадный трейлер-полуприцеп. Водитель открыл дверцу, и я стала карабкаться внутрь.
— Тебе куда? — поинтересовался он. — Я еду только до Галькайо.
Как только он это сказал, у меня возникла грандиозная идея. Я и не знала, что оказалась так близко от этого города, а ведь именно в Галькайо живет мой богатый дядюшка. Я же могу остановиться у дяди Ахмеда, вместо того чтобы колесить по всему Сомали, разыскивая Могадишо! Как я понимала, у нас с ним остался нерешенным один вопрос: я так и не получила башмаков в награду за то, что ухаживала за принадлежащим ему скотом. Я живо представила себе, как сытно поем сегодня вечером в его прекрасном доме и буду спать там, а не под деревом.
— Да, да, мне как раз туда и надо! — Я улыбнулась, эта мысль мне понравилась. — Я тоже держу путь в Галькайо.
Грузовик был до отказа набит продуктами: грудами золотистого зерна, мешками с рисом и сахаром. Я смотрела на них и чувствовала, насколько сильно проголодалась.
Шоферу было лет сорок, и он был не дурак позаигрывать. Он все время пытался завести со мной беседу. Я хотела быть вежливой, но меня не отпускал леденящий страх. Меньше всего мне хотелось, чтобы он подумал, будто я готова с ним развлекаться. Я выглядывала из окна и пыталась сообразить, как найти дорогу к дядюшкиному дому, — я понятия не имела, где он живет. И вдруг шофер сказал:
— Ты ведь бежишь из дому, разве не так?
— Почему ты так говоришь? — не смогла я скрыть удивления.
— Да просто вижу… Точно бежишь! Я верну тебя родителям.
— Что? НЕТ! Ну пожалуйста, пожалуйста, не надо! У меня есть дело, мне очень надо… Просто довези меня… довези до Галькайо. Мне необходимо навестить дядю, который там живет. Дядя меня ждет.
Судя по выражению лица шофера, он мне ни капельки не поверил, однако машину не остановил. У меня голова шла кругом: где попросить шофера высадить меня? Сказав ему, что меня ожидает дядя, я не могла теперь признаться, что не знаю, куда надо ехать. Мы въехали в город, и я рассматривала улицы, на которых теснились дома, сновали автомобили, толпились люди. Этот город был куда крупнее того поселка, который оказался на моем пути сегодня утром, и до меня постепенно стало доходить, за какое трудное дело я взялась, пытаясь отыскать здесь своего дядюшку.
С высоты кабины огромного трейлера я с тревогой всматривалась в суету Галькайо. Лично мне город казался бестолковым в своей многолюдности, и я разрывалась между желанием вообще не покидать кабину грузовика и желанием выскочить оттуда побыстрее, пока шофер не решил сдать меня как беглянку. Когда он притормозил рядом с открытым рынком, я увидела прилавки, которые ломились от снеди, и решила выйти.
— Эй, друг, я здесь выхожу. Дядя живет вон там, совсем рядом, — сказала я, махнула рукой в сторону переулка и выпрыгнула из кабины, пока водитель не успел мне помешать. — Спасибо, что подвез! — крикнула я, захлопывая дверцу машины.
Оглушенная, я ходила между рядами рынка. За всю свою жизнь я не видывала столько еды. До сих пор помню, какой она была чудесной! Кучи картофеля, горы зерна, груды всевозможных изделий из теста. Боже мой, а сколько красок вокруг! Высоченные штабеля ящиков с ярко-желтыми бананами, зелеными и золотистыми дынями, тысячами и тысячами красных помидоров. Я и продуктов-то таких никогда не видала, вот и замерла напротив столиков с помидорами. В тот миг я навсегда влюбилась в эти сочные спелые плоды, и сколько бы я их ни ела с тех пор — никак не могу наесться. Я не могла оторвать глаз от выставленной еды, а люди, бродившие по рынку, поглядывали на меня. Женщина, которой принадлежал облюбованный мною столик, сердито направилась ко мне. Типичная «матушка». (В Африке «матушка» — уважительное название женщины. Это значит, что она взрослая, зрелая и имеет своих детей, иначе ей такого титула не удостоиться.) При ходьбе вокруг нее взлетало облако разноцветных ярких одежд.
— Тебе чего? — резко спросила «матушка».
— Пожалуйста, разрешите мне взять немного вот этого, — попросила я, указывая на помидоры.
— А деньги у тебя есть?
— Нет, но я очень хочу есть…
— Тогда ступай прочь отсюда! — закричала она, отгоняя меня от прилавка.
Я отошла к другой торговке и начала все снова. Та ответила:
— Не желаю, чтобы возле меня вертелись нищие попрошайки. Я тут стою, чтобы зарабатывать деньги. Давай, давай, иди отсюда!
Я рассказала ей о себе, сказала, что мне надо найти дядю Ахмеда. Не знает ли она, где живет такой? Я решила, что раз мой дядюшка — зажиточный человек, жители Галькайо должны его знать.
— Слушай, ты бы вела себя потише! А то пришла из пустыни и начинаешь тут разоряться! Так не годится. Ш-ш-ш… Веди себя почтительно. Надо тихонько разговаривать. Тихонько! Не нужно кричать во всеуслышание, как зовут всех твоих родственников.
Я смотрела на нее, ничего не понимая, и думала: «Боже, о чем говорит эта женщина и как мне вообще с этими людьми разговаривать?»
Невдалеке от нас стоял, прислонившись к стене, какой-то мужчина.
— Девочка, поди-ка сюда! — окликнул он меня.
Взволнованная, я подошла к нему и попыталась объяснить, в чем дело. Человеку этому было на вид лет тридцать — обычный африканец, ничего примечательного, — но лицо у него было открытое, доброе.
— Помолчи немного, — сказал он спокойно. — Я могу тебе помочь, только надо быть осторожнее. Не нужно ходить и кричать во все горло, из какого ты племени. А кстати, из какого?
Я рассказала ему все, что знала о своей семье и дядюшке Ахмеде.
— Ладно, я, кажется, знаю, где он живет. Пойдем, я помогу тебе его отыскать.
— Ой, пожалуйста, очень прошу! Так ты сможешь меня к нему отвести?
— Ну да, пойдем. Не тревожься, найдем мы твоего дядю.
Мы покинули шумный людный рынок и пошли по тенистому переулку. У ворот одного дома мужчина замедлил шаг.
— Ты голодна?
Увы, это было заметно всякому, у кого есть глаза.
— Да.
— Это мой дом. Может, зайдем? Я тебя накормлю, а потом мы отправимся на поиски твоего дяди.
Я приняла его предложение с благодарностью.
Когда мы вошли в дом, меня поразил какой-то необычный запах, совершенно мне не знакомый. Мужчина усадил меня и принес поесть. Как только я проглотила последний кусочек, он сказал:
— Слушай, а может, приляжешь и вздремнешь?
— Вздремну?
— Ну да, отдохнешь немного.
— Нет, спасибо. Я очень хочу отыскать дядю.
— Знаю, знаю. Но сначала давай подремлем вместе. Все равно сейчас, после обеда, время отдыха. А после, уж будь спокойна, мы его отыщем.
— Нет-нет, спасибо. Ты ложись, я не обижусь. А я подожду здесь.
Действительно, было время дневного отдыха, но я не собиралась ложиться с этим посторонним мужчиной. Я уже сообразила, что здесь что-то нечисто. Но я была еще наивной девочкой и как поступить в таких обстоятельствах — просто не знала.
— Послушай, девочка, — сказал он сердитым тоном, — если хочешь, чтобы я отвел тебя к дяде, то лучше ложись и подремли немного.
Я понимала: чтобы отыскать дядю Ахмеда, я нуждаюсь в помощи этого мужчины. И по мере того, как он становился все более настойчивым и требовательным, мне делалось страшно. От страха я и совершила худшее из того, что можно было сделать в этих обстоятельствах: сдалась на его уговоры. Понятно, что как только мы легли на его кровать, он и думать забыл о сне. В два счета этот подлый негодяй взобрался на меня. Я боролась, отворачивалась от него, но тут же получила хороший подзатыльник. «Молчи!» — приказала я себе, но при первой же возможности вырвалась из его объятий и бросилась прочь из комнаты. На бегу я слышала, как он зовет меня, не вставая с постели:
— Эй, девочка, вернись ко мне… — И вслед за этим негромкий смех.
Захлебываясь слезами, я вылетела на затененную улицу и помчалась назад к рынку — там безопасно, там много людей. Ко мне подошла пожилая «матушка», женщина лет, должно быть, шестидесяти.
— Что случилось, дитя мое? — Она крепко взяла меня за руку и заставила сесть. — Ну-ну. Поговори со мной, расскажи, в чем дело.
Но я не могла говорить о том, что произошло. Я была слишком растеряна, да и стыдно о таком рассказывать. Я чувствовала себя непроходимой дурехой — нет, ну надо же быть такой дурой-девчонкой, чтобы войти в его дом и тем самым допустить, чтобы произошло все остальное! Кое-как, без конца всхлипывая, я рассказала этой женщине, что ищу своего дядю, но никак не получается.
— А кто твой дядя? Зовут-то его как?
— Ахмед Дири.
Старуха подняла костлявый палец и указала на выкрашенный ярко-голубой краской дом наискосок от нас, на углу двух улиц.
— Вон там, — сообщила она. — Видишь? Вот это и есть твой дом.
Совсем рядом! Значит, вот он где, только улицу перейти — а я стояла здесь и упрашивала того ублюдка помочь мне найти дядюшку. Уже потом, позднее, я поняла, что когда я ему все рассказывала, он сразу сообразил, кто я и кто мой дядя. Старушка спросила, не отвести ли меня туда. Я мрачно посмотрела на нее, теперь-то я уж никому не доверяла. Но по ее лицу я поняла, что это настоящая «матушка».
— Да, пожалуйста, — попросила я еле слышно.
Мы прошли до угла, и я постучала в дверь голубого дома. Дверь отворила моя тетушка — и уставилась на меня недоуменно.
— Ты откуда здесь взялась?
Старуха повернулась и пошла прочь.
— Тетушка, я пришла! — невпопад ответила я.
— Во имя Аллаха, что ты здесь делаешь? Не иначе, убежала из дому, а?
— Ну-у…
— Я отвезу тебя назад! — твердо сказала она.
Дядя Ахмед, брат отца, увидев меня, удивился не меньше, но особенно его поразило то, что я сумела отыскать его дом. В своем рассказе я опустила некоторые подробности: как разбила булыжником голову водителю грузовика, как меня чуть не изнасиловал дядин сосед. И все же дядя — как ни поразило его то, что я оказалась способна найти дорогу в пустыне и добраться до его дома, — отнюдь не намерен был позволить мне остаться. Дядю волновало, кто же теперь станет присматривать за его стадами, ведь многие годы эта забота лежала на мне, а он за все труды купил мне пару шлепанцев. К тому времени мои старшие сестры и брат ушли из дому. Старшей и самой сильной осталась я, и на меня можно было положиться куда больше, чем на младших.
— Нет-нет, ты непременно должна вернуться домой. Кто же будет помогать отцу и матери в их трудах? И что ты собираешься делать, если останешься здесь? Задницу просиживать?
К несчастью, у меня не было готовых ответов на все эти вопросы. Я понимала: бессмысленно объяснять ему, что убежала-то я из-за папиного решения выдать меня замуж за седобородого старика. Дядя просто посмотрит на меня, как на умалишенную, и скажет:
— И что же? Что? Уорис, ты должна выйти замуж. Твоему отцу необходимы эти верблюды…
Бессмысленно было объяснять и то, что я не такая, как остальные в семье: я очень люблю родителей, но чего хотят они, того мне мало. Я твердо знала, что в жизни должно быть что-то еще, только пока не понимала ясно, что же именно. Прошло несколько дней, и я узнала, что дядя послал гонца к моему отцу и папа уже спешит сюда.
Я была хорошо знакома с двумя сыновьями дяди Ахмеда — они частенько приезжали к нам в гости во время каникул, когда не надо было ходить в школу. Они помогали пасти дядины стада и объясняли нам некоторые слова родного языка. Тогда это было правилом: те, кто ходил в городскую школу, на каникулах выезжали в пустыню и учили детей кочевников. Когда я жила в их доме в Галькайо, двоюродные братья рассказали, что им известно о моей старшей сестре Аман: убежав из дому, она добралась до Могадишо и там вышла замуж. Я была сама не своя от радости — ведь я ничего не знала о ней с тех пор, как она убежала. Могла же она и погибнуть. Из разговоров я поняла, что моим родителям тоже известно, где Аман, но она была отлучена от семьи, так что дома о ней не говорили.
Когда стало известно, что отец вот-вот заберет меня обратно, мы с братьями тайком составили план действий. Мальчики объяснили мне, как разыскать сестру, если я попаду в столицу страны. И вот однажды утром они вывели меня за город, на дорогу, дали немного денег — все, что у них было.
— Вот туда и иди, Уорис, — сказали они, показывая пальцем. — Эта дорога ведет в Могадишо.
— Обещайте, что никому не скажете, куда я отправилась. Помните: когда мой отец появится здесь — вы не знаете, куда я подевалась. Вы меня последний раз видели сегодня утром в доме, ладно?
Они кивнули и долго махали мне вслед, а я зашагала по дороге.
Путь до Могадишо был невыносимо долгим. Он занял не один день, но теперь, по крайней мере, у меня было немного денег и я могла купить хоть что-то поесть. Подвозили меня изредка и на небольшие расстояния, а в промежутках я много миль шла пешком. Эта медлительность передвижения так меня огорчила, что я не выдержала и заплатила за проезд в «африканском такси» — громадном грузовике, в который набилось человек сорок. В Африке таких грузовиков полным-полно. Они довозят по назначению свой груз, зерно или сахарный тростник, и на обратном пути загружают пустой кузов пассажирами. По периметру кузова устроено деревянное ограждение вроде забора, так что сидящие или стоящие за ним пассажиры напоминают детишек в огромном манеже. Такое «такси» вечно перегружено, помимо самих пассажиров, их детьми, багажом, домашней утварью, предметами мебели, живыми козами и клетками с цыплятами, а шофер старается набить свое авто до отказа, чтобы побольше заработать. Но после недавних приключений я была склонна скорее уж тесниться в большой толпе, нежели ехать в одиночку с незнакомыми мужчинами. Когда мы добрались до предместий Могадишо, грузовик затормозил и выпустил пассажиров у колодца, где множество людей уже поило свой скот. Я сложила руки ковшиком и напилась, а потом плеснула немного воды на лицо. К тому времени я уже заметила, что отсюда расходится множество дорог, ведь Могадишо — самый большой в Сомали город, с населением семьсот тысяч человек. Я подошла к двум кочевникам, поившим верблюдов, и спросила:
— Вы знаете, которая из этих дорог ведет в столицу?
— Ага, во-он та, — ответил один из них и показал пальцем.
Я пошла в указанном направлении, постепенно углубляясь в лабиринт улиц. Могадишо — портовый город на берегу Индийского океана, и в те времена он был прекрасен. По пути я изо всех сил вытягивала голову, чтобы посмотреть на необыкновенные белые дома, окруженные пальмами и яркими цветами. Большинство таких зданий было построено итальянцами в те времена, когда эта часть Сомали была их колонией, и дома придавали городу средиземноморский колорит. Проходившие мимо женщины носили яркие накидки всех оттенков желтого, красного и синего. Лица женщин были закутаны длинными шарфами, и женщины прижимали их руками к подбородку, когда ветерок с моря трепал концы шарфов. Женщины грациозно скользили по улице, и за каждой красивым шлейфом тянулась легкая ткань. Видела я и мусульманок, у которых лица было наглухо завешены темными покрывалами, — на них я смотрела с изумлением, не понимая, как же они видят, куда идти. А город искрился в ярком солнечном свете, будто зажигая все краски сразу.
По пути я то и дело останавливала прохожих и просила указать дорогу к району, где жила моя сестра. Точного адреса я не знала, но полагалась на тот же способ, благодаря которому отыскала в Галькайо дядю Ахмеда: как только я окажусь в нужном районе, то пойду на рынок и спрошу, не знает ли кто мою сестру. Только теперь я не буду такой доверчивой, чтобы позволить незнакомым мужчинам «помогать» мне.
Когда я добралась до нужного района, то быстро отыскала рынок и побродила по нему, рассматривая выставленную еду и прикидывая, что смогу купить на оставшиеся драгоценные сомалийские шиллинги. Наконец я купила немного молока в лавочке, которой заправляли две женщины. Я выбрала их, потому что молоко там было самым дешевым. Но стоило только отхлебнуть первый глоток, как я поняла, что что-то не так — вкус у молока был какой-то странный.
— Что это за молоко у вас такое? — спросила я у них.
— Какое «такое»? У нас хорошее молоко!
— Да бросьте. Единственное, в чем я разбираюсь, — это молоко. У этого молока какой-то странный вкус. Вы что, воды в него налили или еще чего-нибудь?
В конце концов им пришлось признаться, что они разбавляли молоко водой, чтобы продавать подешевле. Покупатели не жаловались. Мы разговорились, и я рассказала им, что приехала в столицу к сестре. Не знают ли они Аман?
— Ага, то-то мне твое лицо показалось знакомым! — воскликнула одна из них.
Я расхохоталась, потому что в детстве была точной копией Аман. А они знали ее, потому что она приходила на рынок каждый день. Молочница подозвала своего сынишку и велела проводить меня к дому сестры.
— Отведи ее к дому Аман и немедленно возвращайся! — распорядилась она.
Мы шли по тихим улочкам. Наступило время дневного отдыха, и все попрятались по домам от нестерпимой полуденной жары. Мальчишка указал пальцем на маленькую хибару. Я вошла внутрь, увидела спящую сестру, потрясла ее за руку и разбудила.
— Что ты здесь делаешь? — пробормотала она спросонья, глядя на меня так, будто я ей снюсь.
Я присела на кровать и рассказала, что убежала из дому, как она сама много лет тому назад. Наконец-то я нашла слушателя, которому могла рассказать все, — уж сестра-то меня поймет! Она поймет, что в тринадцать лет я никак не могла выйти замуж за того придурка-старика только потому, что так хотел отец.
Аман тоже рассказала мне, как она попала в Могадишо и нашла здесь себе мужа. Он был хорошим человеком, спокойным и работящим. Сейчас она как раз ожидала ребенка, их первенца, — он должен родиться где-то через месяц. Но когда Аман встала с кровати, то я увидела, что она никак не походила на женщину, собирающуюся вот-вот родить. При росте метр девяносто она выглядела очень высокой и красивой, а из-за просторного африканского наряда даже было не видно, что она беременна. Я до сих пор помню, как она тогда выглядела, — я могла только мечтать, чтобы так же красиво носить своего ребенка, когда придет пора.
Мы поговорили еще немного, а потом я набралась смелости, чтобы задать вопрос, волновавший меня больше всего:
— Аман, пожалуйста, помоги мне. Я не хочу возвращаться… Можно, я буду жить у тебя?
— Значит, ты убежала и бросила всю работу на маму, — печально ответила она.
Но Аман согласилась, чтобы я жила у нее столько, сколько потребуется. В ее тесном жилище были две комнатушки: совсем крошечная, где поселилась я, и другая, в которой жили Аман с мужем. Правда, мы редко его видели: рано утром он уходил на работу, в обед приходил домой и ложился вздремнуть, потом снова шел на работу и возвращался поздно вечером. А когда он был дома, то говорил так мало, что я теперь даже не могу ничего о нем вспомнить — ни как его звали, ни чем именно он зарабатывал на жизнь.
Аман родила красавицу-дочурку, и я помогала ей ухаживать за малышкой. Кроме того, я убирала в доме, стирала нашу одежду и вешала ее сушиться на веревке во дворе.
Я стала ходить на рынок и делала покупки, научившись тонкому искусству торговаться с продавцами. Подражая местным, я подходила к прилавку и сразу спрашивала:
— Почем это?
Каждый день все повторялось по накатанному сценарию: «матушка» выкладывает передо мною три помидора — один большой и два поменьше — и называет цену, за которую, мне кажется, можно купить трех верблюдов.
— О-о, это чересчур, — отвечаю я со скучающим видом и небрежным взмахом руки.
— Ну-ка, ну-ка, ну-ка… А за сколько ты хочешь?
— За два пятьдесят.
— Ой, нет-нет-нет, что ты! Да ты сама посмотри…
И тут я устраиваю спектакль: ухожу от нее и вступаю в оживленный разговор с другими торговками, но так, чтобы та, первая, меня непременно видела. А после этого возвращаюсь и продолжаю торговаться, пока одной из нас не надоест и она не уступит.
Сестра постоянно тревожилась о нашей маме. Ее беспокоило то, что после моего бегства маме приходится все делать самой. И всякий раз, когда она касалась этой темы, выходило так, что это я, и никто другой, виновата, что так получилось. Я переживала о маме не меньше, но почему-то Аман никогда не вспоминала, что она тоже убежала из дому. А мне теперь вспомнились годы нашего детства, проведенные вместе. Многое изменилось за те пять лет, что мы не виделись, но для Аман я оставалась все той же глупенькой младшей сестричкой, которую она помнила; а она всегда, всегда будет старше и умнее. Мне постепенно становилось ясно, что как бы мы ни были похожи внешне, характеры у нас абсолютно разные. Мне все меньше нравилось, что она командует мною. Когда отец попытался выдать меня замуж за старика, я убежала из дому, потому что считала: в жизни есть еще много неизведанного. Но при этом я совсем не имела в виду, что буду только готовить, стирать и приглядывать за малышами, ведь всего этого я испытала вдоволь со своими младшими братишками и сестренками.
И однажды я ушла от Аман — посмотреть, что еще припасла для меня судьба. Я не посоветовалась с сестрой заранее, не сказала ей, что ухожу, — просто вышла из дому однажды утром, да так больше и не вернулась. Тогда мне казалось, что я права, но я не знала, что больше мы никогда не увидимся.
Дата добавления: 2015-09-10; просмотров: 87 | Поможем написать вашу работу | Нарушение авторских прав |