Читайте также:
|
Началось это, согласно летописи, с прибытия в Киев посольства волжских булгар, «веры бохмиче», т.е. мусульман, которое будто бы предложило князю стать почитателем Мухаммеда. Рассказ летописи и здесь сопровождается полулегендарными деталями, которые с той поры неоднократно цитируются не только специалистами. В частности, в ответ на соблазны со стороны мусульман узаконить многоженство Владимир, узнав, что их вера запрещает есть свинину и пить вино, якобы заявил: «Руси есть веселие пить, не можем без того жити!»
Затем в летописи приведен знаменитый рассказ об испытании вер Владимиром. Он, разумеется, дошел до нас в обрамлении разного рода легенд, но, возможно, имеет рациональное зерно. Последнее состоит прежде всего в том, что киевский князь действительно задумался над необходимостью принять какую-то монотеистическую религию, по своей сути укреплявшую власть единого государства. Это было тем более необходимо, что такие религии уже исповедовали почти все окружавшие Русь государства.
Еще в 962 г. крестился (от Рима) польский князь Мешко. Еще раньше христианской стала Чехия. На востоке преобладал ислам, но в остатках некогда могущественной Хазарии доминировало иудейство, последователи которого были и в Киеве: недавно найдено письмо, происходящее из иудейской общины (кагала) Киева. К тому же, роль еврейских купцов в Восточной Европе продолжала сохраняться. Даже в Скандинавии тамошние языческие конунги все больше склонялись к христианизации, и не за горами было время, когда шведские короли крестились. Разумеется, не следует преувеличивать влияние на Руси ислама, а тем более
иудаизма. Можно даже сразу сказать, что Русь была обречена на христианизацию, и христианская религия пробивала себе дорогу вопреки всем препятствиям уже более ста лет. Однако все говорит за то, что Владимир был осторожным и умным политиком, который стремился прозондировать все варианты и избрать из них лучший для своего народа.
Подробно описанные летописью религиозные искания Владимира в деталях, разумеется, — плод ума позднейших христианских книжников, которые стремились доказать преимущества не только христианства как такового, но и византийской его формы. Уже это заставляет предположить, что эти рассказы сложились во второй половине XI в. после разрыва между греческой и римской церквами (1054). Вполне возможно, что инициаторами такого противопоставления двух ветвей христианской церкви стали внуки Ярослава Мудрого, а точнее — потомки его сына Всеволода, женатого на византийской принцессе (Мономаховичи). Это можно подкрепить и тем, что, например, в сказаниях о славянских просветителях Кирилле и Мефодии, включенных в самые первые разделы ПВЛ, не усматривается никакой вражды по отношению к Риму. Там, наоборот, подчеркивается благовидная роль папы Николая, который способствовал просветительской деятельности моравских братьев (и даже не препятствовал переводу Священных книг на славянский язык, что, в общем, в ту пору принято не было, особенно в Западной Европе, где каноническим текстом Библии считался латинский их перевод — Вульгата).
Иное дело иудаизм. Согласно ПВЛ, Владимир на диспуте выслушал раввина и задал ему один вопрос: где ваша земля? А получив ответ, что таковой нет, отказался вести с поклонниками иудаизма разговор.
Наконец, рассказы летописи о зондаже великим князем «в области исламской религии могли бы быть также отброшены в сторону, если бы в нашем распоряжении не существовало апокрифического рассказа, созданного в Средней Азии и сохраненного одним источником начала XIII в. Этот источник (автор — некий Ауфи) повествует о посольстве русского князя Валдемара (здесь это имя фигурирует как титул) в Хорезм. Дата такого посольства у Ауфи, разумеется, неверна (она на пятьдесят лет старше Владимира), неверно и утверждение о принятии русами после этого ислама. Однако и в русской летописи есть упоминание о посольстве в Волжскую Булгарию, откуда киевские послы могли направиться и в Хорезм, с которым у Поволжья были давние и прочные связи. Поэтому вполне можно допустить, что Владимир направил и посольство в мусульманские страны, а таковыми могли быть именно Волжская Булгария и Хорезм. Но что его послы могли там увидеть во второй половине 80-х годов X в.? Государство Саманидов, еще недавно цветущее и сильное (а ему подчинялся Хорезм), быстро приходило в упадок и было на краю гибели. И если Владимир искал религию, способную подкрепить сильную государственную власть, то на востоке такой власти он в эти годы найти не мог — ее там, в мусульманском мире, просто не было. А вот Византия являла пример не только внутренней стабильности. Она была могущественной державой, ведшей успешную политику как на востоке (против арабов), так и на западе, на Балканах. Власть императора была почти неограниченна, и греческая церковь ее подкрепляла. К тому же, эта церковь, в отличие от римской, была, по сути дела, включена в общегосударственную систему и полностью зависела от императора.
Правда, отношения с Византией со времен Святослава оставались более чем прохладными, а по утверждению некоторых источников — и просто враждебными. Однако здесь именно в эти годы появились обстоятельства, которые должны были такие отношения улучшить.
В Малой Азии то и дело происходили восстания тех или иных мятежных военачальников. В августе 987 г. один из таких мятежников, Варда Фока, провозгласил себя императором, а в начале 988 г. его отряды двинулись на
Константинополь. В этой ситуации старший из двух официально правивших тогда братьев-императоров Василий II обратился за помощью к Владимиру, и последний на этот призыв откликнулся, направив 6-тысячный отряд, с помощью которого мятежники были разгромлены. Этот отряд скорее всего состоял из варягов, с помощью которых Владимир за несколько лет до этого одержал победу в борьбе с Ярополком. Русская летопись в связи с этим пишет, что Владимир отпустил этих варягов в Константинополь, одновременно сообщив об этом императору. Князю был резон отделаться от буйных искателей военных приключений, а император получил сильную военную поддержку. К месту сказать, по-видимому, с этого времени такие пришедшие из Руси военные отряды становятся постоянными в Византии, и мы знаем об их использовании, например, в войне империи с грузинами в начале XI в. Состояли они не только из варягов как таковых, но, очевидно, и из славян. Кстати, как раз с этой поры в Византии функционирует так называемая варяжская дружина, также многонациональная по своему составу (позже в ней служили и выходцы из стран Западной Европы).
Помощь империи со стороны Руси была обговорена двумя важными условиями. Во-первых, императоры обязались отдать в жены князю свою сестру Анну. Во-вторых, Владимир обещал со своим народом принять христианство. Это был весьма редкий случай, когда гордые ромейские императоры согласились выдать византийскую принцессу за «варвара», каковым в их глазах был Владимир.
Однако восстание Варды Фоки было подавлено, а императоры тянули с браком Анны. И тогда Владимир с войском направился в Крым и осадил важнейшую византийскую крепость Херсонес (Корсунь). Это и решило вопрос. Анну прислали к Владимиру, а вместе с ней на Русь приехали епископы и митрополиты. Такое сообщение есть у современных арабских историков (христиан), хорошо знакомых с церковными событиями.
Как это ни странно, такое важное событие, как принятие христианства, в русских источниках освещено крайне смутно. Как ни странно, неизвестна даже точная дата крещения Руси. Летопись дает 988 г., и именно с ней был связан тысячелетний юбилей принятия христианства Русью, отмеченный в 1988 г. Однако один ранний древнерусский памятник («Похвала князю Владимиру» Иакова Мниха) утверждает, что Владимир крестился на десятом году после гибели Ярополка, что приходится уже на 990 г. Христианские же восточные писатели XI—XII вв. позволяют отнести крещение Руси даже на время между 987 и 989 гг. Очевидно, трудно свести дело к одной точной дате, и сам процесс христианизации Владимира и его подданных растянулся по крайней мере на два-три года (987—989).
Неясно и где крестился князь, так как источники называют и Корсунь и Киев. Но вот о крещении киевлян, которых для этой цели загоняли в Днепр, летопись рассказывает весьма живописно, упоминая и крушение идола Перуна и прочих языческих богов. А в северном Новгороде сопротивление христианству было довольно упорным, и дядя Владимира Добрыня вынужден был использовать силу.
Как происходило принятие христианства в других частях Руси, мы не знаем. Очевидно, на юге оно проходило более спокойно и было сложнее на севере. Выступления против новой веры имели место в разных частях страны на протяжении, очевидно, всего XI в. Но можно сказать, что в целом в городах процесс христианизации шел успешно, тогда как в сельской местности, особенно в северо-восточной, да и в юго-западной Руси население упорно держалось за старых богов еще и в XIII—XIV вв.
Немногое мы знаем и об организации ранней русской церкви. До сих пор неизвестно имя первого митрополита Руси, и некоторые даже сомневаются в том, что он был поставлен изначально, хотя на это есть четкие указания источников (см. об этом ниже). После работы М.Д. Приселкова получило распространение мнение, что
первоначально русская церковь подчинялась не Константинополю, но болгарскому иерарху в Охриде. Вряд ли это так. Однако, очевидно, при сильных киевских князьях шла борьба за митрополичью кафедру в Киеве, и, например, Ярославу Мудрому удалось в последние годы жизни поставить митрополитом русского человека — Илариона. Однако после смерти этого князя все митрополиты, исключая Клима Смолянича (середина XII в.), были греки. Тем не менее русская церковь изначально (по образцу греческой?) зависела от великого князя, и церковные иерархи были самостоятельны лишь в чисто церковных делах. Показательно, что по рассказам летописи (правда, поздних вариантов) Владимир обменивался посольствами с римским папой.
Принятие христианства Древней Русью стало значительным шагом в развитии восточнославянской цивилизации. Следствием его (равно как и иных факторов) стали существенные, хотя разновременные изменения в этническом, социально-экономическом, политическом и культурном развитии Руси.
В плане этническом принятие христианства ускорило консолидацию древнерусской народности, общего предка современных русских, украинцев и белорусов. Процесс этот начался раньше, но тормозился существованием местных политических объединений и локальных идеологических (языческих) центров. Еще для 80—90-х годов X в. русская летопись оперирует старыми местными этнополитическими понятиями: радимичи, вятичи, хорваты и т.д. Их в ту пору меньше, нежели, скажем, для первой половины X в., но они еще есть. Очень рано исчезают поляне, вместо древлян как этноса почти столь же рано появляется территориальное понятие «дереве», «Древлянская земля», вместо словен ильменских — Новгородская земля. Дольше всего в представлении киевских летописцев сохраняются понятия вятичи, дреговичи, что, возможно, объясняется их относительной отсталостью, сравнительно с такими центрами, как Киев, Новгород, Полоцк. В целом же к рубежу XI в. местные этнополитические единицы почти полностью исчезают, покрываясь терминами «Русь», «Русская земля», а ее обитатели именуются русичи, русины, в иностранных источниках — русы, росы, рутены.
Этому, несомненно, способствовало создание и единой государственности и единой церковной организации, заменившей разнообразные местные культы.
Нет сомнений, ускорилась и социальная дифференциация древнерусского общества, формирование господствующего слоя, группировавшегося вокруг киевского князя и его представителей на местах. Эта консолидирующаяся древнерусская знать отныне могла опираться и на многосотлетние церковные каноны, пришедшие из Византии и получившие свои дубликаты на Руси (церковные уставы Владимира, Ярослава и т.д.).
Следует отметить роль принятия христианства в возникновении и укреплении земельной собственности на Руси. То, что мы знаем о IX—X вв., позволяет констатировать только возникновение земельных владений (личных) великого князя и, возможно, местных князей. С XI в. можно говорить и о ранних ростках боярской земельной собственности, а также землях монастырей и церкви в целом. Это произошло не сразу, и первоначально церковь существовала за счет десятины от княжеских доходов, как определил еще князь Владимир. Кажется, церковная собственность на землю возникла раньше боярской и в определенной мере стимулировала появление последней. Перевод и распространение на Руси византийских сборников права должны были ускорить эти процессы.
Яснее вырисовывается влияние принятия христианства на политическую структуру Древнерусского государства. Но именно здесь отчетливо проявились противоречия между мероприятиями киевских князей, пытавшихся с помощью новой религии укрепить центральную власть, и, в конечном счете, реальным ходом
социально-экономического развития, которое вело «державу Рюриковичей» к неизбежной победе раздробленности уже на новой основе.
Учение христианства о едином Боге, освящающем власть одного государя, несомненно помогло Владимиру окончательно ликвидировать местные княжения. Но затем князь еще при жизни рассадил своих двенадцать сыновей по важнейшим восточнославянским городам и землям, рассчитывая таким путем держать в повиновении недавно им же усмиренные области (вятичей, радимичей и т.д.). Однако некоторые основы местного сепаратизма сохранились, и опирались они на местную знать. В последние годы жизни Владимира против него составил заговор Святополк, сидевший в Турове, а буквально накануне кончины великого князя возмутился правивший в Новгороде Ярослав, который через свою мать Рогнеду был связан с убитым полоцким князем Рогволдом. Владимир начал готовиться к походу на Новгород, но умер. За всеми этими событиями стояла местная знать земель.
Тем не менее центральная власть была укреплена, о чем говорит и необычайно поднявшийся уже при Владимире международный престиж Киева. Об этом свидетельствуют ряд фактов, в их числе начавшиеся уже при Владимире брачные связи киевского дома с известнейшими правящими домами Европы. В конце X в. мы видим усиление влияния Руси на Северном Кавказе, где русы играли видную роль в событиях в Дербенте, что было, несомненно, связано с русскими владениями на Тамани (Тмутаракань).
Огромную роль сыграло принятие христианства в развитии и формировании единой древнерусской культуры. Прежде всего речь идет о возникновении, точнее распространении письменности и литературы. То, что письменность появилась на Руси еще раньше, ныне вряд ли кто будет оспаривать. Деятельность славянских просветителей Кирилла и Мефодия имела в ту пору практически общеславянское значение, тем более, что македонское наречие, на котором творили солунские братья, в ту пору было понятно всем славянам, и прежде всего южным и восточным. Известны единичные находки надписей на Руси дохристианской поры, а арабский библиограф ан-Надим, писавший буквально накануне христианской реформы Владимира, упоминает о переписке русского князя с каким-то кавказским владетелем, приводя даже образец этих письмен. (Кстати, выполненный, по-видимому, на бересте!)
Однако письмо, пришедшее на Русь от южных славян, не получило в дохристианской Руси сколько-нибудь широкого распространения, и нет никаких оснований говорить о появлении на Руси до Владимира литературы. Так что широкое внедрение письменности и появление литературы, сначала переводной, затем оригинальной, следует отнести только к христианскому времени. Кстати, и «Повесть временных лет» отмечает, что на Руси «не слышали прежде учения книжного». О том же говорят и все наши конкретные известия о древнерусской словесности. И в этом распространении славянского письма и появлении древнерусской литературы несомненна ведущая роль христианства и ранних деятелей русской церкви.
Если переводная литература поступала в основном первоначально из Болгарии, то первые оригинальные произведения принадлежат перу русских духовных лиц. Это митрополит Иларион с его «Словом о законе и благодати» — проповедью, произнесенной им на гробнице Владимира в Десятинной церкви. Это упомянутый Иаков Мних и другие. К сожалению, от ранней русской литературы сохранилось немногое, но, несомненно, и возникновение древнерусского летописания связано с христианской средой. Если мы посмотрим на «Повесть временных лет», то легко убедимся, что в росписи событий правления Владимира видное место занимают упоминания дат, связанных с рождением или кончиной членов княжеской семьи. Это говорит о том, что летописцы использовали скорее всего церковные записи, обычные в связи с подобного рода событиями.
Когда появилась ранняя русская летопись, сказать трудно, на сей счет существуют разные мнения. Скорее всего, однако, это следует отнести уже ко времени Ярослава Мудрого, когда изложение событий в «Повести временных лет» приобретает регулярный характер.
Владимир еще при жизни рассадил своих многочисленных сыновей по разным частям державы, надеясь таким путем сохранить ее единство. Жизнь показала, однако, что это было сделать нелегко. Народная память прочно удержала образ просветителя Древней Руси — из всех ее властителей лишь Владимир стал героем русских былин, где вместе с ним действуют другие лица, также имеющие своих исторических прототипов (Добрыня Никитич, Путята и др.). Это показывает, пожалуй, лучше всех ученых рассуждений истинную историческую роль великого князя, хакана земли Русской, как его именовал Иларион, — Владимира Святого.
Говоря о творческих методах зодчих Северо-Восточной Руси XII - начала XIII в., придется снова опираться лишь на архитектуру каменных храмов, единственного вида зданий, сохранившихся в значительном числе и позволяющих проследить их эволюцию на протяжении нескольких десятилетий. Произведения светской и оборонной архитектуры, сохранившиеся буквально по одному и то фрагментарно (дворец в Боголюбове и Золотые ворота во Владимире), могут служить лишь вспомогательным материалом.
Строителями первых каменных храмов в этих местах были внук Ярослава Мудрого Владимир Мономах и сын Владимира Юрий Долгорукий, выходцы из Приднепровья, не порывавшие с ним связей и занимавшие престол великих князей киевских. Северо-Восточные земли обогащали их, давали им войска для борьбы за великокняжеский престол и для защиты от внешних врагов, но были для них второстепенным уделом, куда они, будучи великими князьями, "сажали" своих младших сыновей. Естественно, что архитектура первых каменных храмов в Суздале (около 1101-1102 гг.), Кидекше (1152) и Переславле-Залесском (1152-1157) сохраняла преемственную связь с архитектурой Приднепровья.
В Киево-Печерском патерике сказано даже, что первый из этих храмов был построен по образцу собора киевского Печерского монастыря; это было до известной степени подтверждено археологическими раскопками, открывшими фрагменты нижних частей первого суздальского собора, уступившего место новому в начале XIII в. Суздальский собор был хотя и меньше, чем собор Печерского монастыря, но таким же четырехстолпным, трехапсидным храмом, видимо, с двухэтажным притвором с запада во всю ширину храма. Стены его были выложены смешанной кладкой из чередующихся рядов булыжного камня и тонкого кирпича - плинфы на цемяночном растворе. Следовательно, и строительная техника здесь не отличалась от применявшейся в Киеве в XI в.
Но постройки середины XII в. в Кидекше и Переславле-Залесском уже отличались от современных им построек Приднепровья именно своей строительной техникой: они были сооружены из тесаного камня, плотного мелкозернистого известняка, на известковом растворе с песком. Кирпич в них уже не употреблялся, и примесь толченого кирпича в растворе была минимальной или отсутствовала вовсе. В то же время форма столбов (крестообразных в плане, с лопатками, соответствовавшими им на стенах внутри и снаружи), а также арок и сводов была такой же, как и в Приднепровье. Ничего нового не было и в самом типе храма - четырехстолпного, трехапсидного, покрытого по закомарам, однокупольного, с хорами в западной трети и без притворов. Северо-Восточная Русь XII в. еще не выдвигала новых задач, которые могли бы изменить тип храма и его композицию.
Идеологические задачи, на которые должны были ответить собор в Переславле-Залесском и церковь в Кидекше, несколько разнились между собой. В первом случае это был собор укрепленного города, одного из опорных пунктов княжеской власти в крае, где местное боярство держало себя независимо от князей и пыталось порой навязывать им свою волю. Это делает понятным суровый внешний облик храма, не столько связанный со своим окружением, сколько ему противопоставленный. Вместе с тем довольно стройные пропорции крестообразных в плане столбов и пролетов между ними, лопатки на стенах, ставший обычным контраст между слабой освещенностью основной части храма и более сильной - в апсидах и барабане, наконец, покрывавшие стены и своды фрески (остатки которых были уничтожены во время реставрации собора в 1890-х гг.) придавали ему характер, соответствовавший его религиозному назначению.
Снаружи переславский собор строг и монументален. Ширина его основного объема несколько превышает высоту, таковы же и пропорции барабана. Ритм прясел и венчающих их закомар спокоен и четок. Членение стен на прясла не нарушает впечатления монолитности объема храма, так как лопатки и примыкающие к ним дополнительные уступы имеют очень незначительный вынос и перерезаны вместе со стенами на половине высоты горизонтальным уступом-отливом. Простая профилировка закомар полочками, сливающимися с углами лопаток и сопровождающих их уступов, узкие, лишенные какой-либо декоративной обработки окна и дверные проемы, обведенные снаружи лишь одним прямоугольным уступом - четвертью, еще более усиливают впечатление суровой массивности.
Барабан переславского собора в отличие от барабанов церквей Приднепровья и Западной Руси не имеет вертикальных членений. Не имеют ах и алтарные апсиды, такие же массивные, как и барабан. Все же эти части храма, в соответствии с их религиозным значением наиболее ярко освещенные внутри, получили и снаружи более богатое убранство. Но и оно заключалось в венчающих барабан и апсиды карнизах, подчеркивающих их монументальность. Карниз апсид поддерживается арочным пояском с полосой поребрика над ним, а карниз барабана - так называемыми "городками" и увенчивается рядом миниатюрных кокошников, окружающих основание купола. Такие детали известны и в кирпичных постройках Приднепровья этого и предшествующего времени. Городков в сохранившихся постройках Приднепровья нет, но самая форма их гораздо более свойственна такому материалу, как кирпич, чем более крупным блокам камня. Даже размеры белокаменных арочек повторяют размеры их кирпичных прообразов, за исключением рельефа, который в белом камне сделан более высоким, чем в кирпиче, получив от этого большую выразительность. Зодчие переславского собора начинают понимать, какие возможности заложены в свойствах местного камня; об этом же говорит и тонкий резной орнамент, покрывающий киматий карниза алтарных апсид этого здания.
Церковь в Кидекше, бывшей княжеской резиденции близ Суздаля, построенная одновременно с переславским собором, не сохранила купола с барабаном, а также верхних частей апсид и восточных прясел боковых стен. Но все же она дает некоторое представление о том, как зодчий старался наделить ее большими по сравнению с переславским собором изяществом и утонченностью.
Относящаяся к тому же типу, что и названный собор, и близкая к нему по пропорциям церковь в Кидекше казалась более стройной, так как ее вертикальные членения, такие же, как и в Переславле-Залесском, лопатки с боковыми уступами, имеют здесь большой вынос и не пересекаются горизонтальным отливом стены, но, наоборот, пересекают его, господствуя на фасадах.
Больший вынос лопаток дал зодчему возможность устроить в верхних частях стен дополнительные, вторые уступы, усилившие выразительность лопаток и обогатившие лишним обломом профилировку закомар. Это было сделано, несмотря на большую, чем в Переславле, рельефность горизонтального членения, состоявшего не из одного отлива, но и из поддерживавшего его арочного пояска на консолях с полосой поребрика над ним. Окна здесь не имели никакой обработки, как и в переславском соборе, но дверные проемы были обработаны снаружи не одним, а тремя прямоугольными уступами - подобием примитивных перспективных порталов.
Вертикальные членения фасадов и связанная с ними профилировка закомар, горизонтальное членение, отмечающее границу между нижней, более толстой, и верхней частью стены, и обработка входов получили в кидекшской церкви большую выразительность, чем в переславском соборе, и стали в дальнейшем предметом особого внимания со стороны зодчих. Об этом убедительно говорит архитектура Успенского собора во Владимире, хотя и построенного вскоре после рассмотренных выше храмов - в 1158-1160 гг., но так сильно отличающегося от них, что нужно остановиться на тех особых задачах, которые вызвали это различие. Князь Андрей Боголюбский, еще при жизни своего отца Юрия Долгорукого и вопреки его воле ушедший из Киевской земли во Владимир, решил сделать последний главным городом Руси, подчинив ему Киев и Новгород. Соборный храм Владимира приобретал поэтому такое же значение, как и киевский Софийский собор, тем более что Андрей думал о том, чтобы сделать свою новую столицу независимой в церковном отношении от киевских митрополитов. Этим объясняются значительные размеры Успенского собора, особенно высота, несколько большая, чем в Софийских соборах Киева и Новгорода, шестистолпный тип, четкий ритм прясел, имевших две ширины и стройные пропорции.
О том, какое значение Андрей придавал Владимиру, говорит и то, что, овладев в 1169 г. Киевом, он все же вернулся в свою новую столицу, бывшую по сравнению с древними Ростовом и Суздалем действительно новым городом, насчитывавшим всего лишь несколько десятков лет существования. В предпочтении нового Владимира древним городам Северо-Восточной Руси решающую роль играло желание Андрея отмежеваться от богатого и властного боярства древних городов и опереться на зависевших от князя дворян-"милостников" и горожан - ремесленников и торговцев. А это в свою очередь требовало большего внимания к обработке фасадов, к внешнему облику собора, который должен был стать великолепным, праздничным, а не суровым, как в Переславле-Залесском.
Зодчие Успенского собора использовали большую по сравнению с кирпичом твердость местного камня, чтобы придать столбам, несущим подпружные арки под куполом, более стройные пропорции. Высота их превышает ширину в восемь раз вместо пяти с половиной в киевском Софийском соборе или пяти в соборе черниговского Елецкого монастыря. Высоту столбов подчеркивает их крестообразная в плане форма, а пролеты между столбами по своим пропорциям (1:3,75) более близки к пролетам таких башнеобразных построек, как смоленская Михаило-Архангелъская церковь, чем обычных храмов Приднепровья.
Возможность выполнять в камне резные украшения также была использована зодчими Успенского собора, покрывшими тонкой и плоской резьбой в виде стилизованного аканта импосты арок над хорами и выполнившими высоким рельфом парные фигуры лежащих львов на капителях столбов под куполом и импостах арок боковых нефов. Внутреннюю высоту собора подчеркивали низко опущенные хоры, два ряда окон и яркое освещение барабана.
На фасадах получили дальнейшее по сравнению с церковью в Кидекше развитие вертикальные членения и горизонтальный пояс. Лопатки в верхних частях стен усложнялись не двумя, как там, а тремя боковыми уступами, переходившими в профилировку закомар, причем лишь один из этих уступов имел прямоугольный профиль, а другие два были четвертными валами. Спереди к лопаткам были приставлены тонкие полуколонки с лиственными капителями.
Слив, отделявший нижние, более толстые части стен от верхних, поддерживался, как и в Кидекше, арочным пояском с полосой поребрика над ним, но здесь арочки поддерживались опиравшимися на консоли колонками с базами и капителями. Благодаря этому арочки получили большую рельефность, соответствовавшую и их вдвое большему по сравнению с арочками церкви в Кидекше пролету.
Обстройка Успенского собора в 1185-1189 гг. с трех сторон пристройками, соединенными широкими проемами с основной частью, уничтожила его первоначальные входы, но можно думать, что они имели вид вполне развитых перспективных порталов, подобных тем, какие были в церкви в Боголюбове 1158 г. и сохранились в церкви Покрова на Нерли 1165 г.
Профилировку двумя валиками получили и наружные откосы окон, благодаря чему их высота, а вместе с тем и толщина стен подчеркивались дополнительно. Вертикальные членения в виде 24 тонких колонок, соединенных арочками, получил и барабан, над карнизом которого, имевшим такие же городчатые консоли и поребрик, как и в барабане переславского собора, были размещены маленькие кокошники, окружавшие основание купола. В этом видна преемственная связь с такими постройками XI в., как киевский Софийский и черниговский Спасский соборы. Но там барабаны отделялись от кокошников не карнизом, а полосой плоской узорной кирпичной кладки. Вероятно, и апсиды Успенского собора 1158-1160 гг. были расчленены такими же тонкими колонками, опиравшимися попеременно на цоколь и консоли на 0,8 высоты апсид, какие можно видеть на существующих апсидах, появившихся при возобновлении собора после пожара 1185 г.
Обилию и выразительности вертикальных членений, отличающим Успенский собор от собора в Переславле-Залесском и церкви в Кидекше, соответствовали и его более стройные пропорции. В переславском соборе высота основного объема относилась к его ширине (по западному фасаду), как 5: 6; в церкви в Кидекше тот же фасад почти вписывался в квадрат, а в Успенском соборе ширина западного фасада составляла 6/7 его высоты. Пропорции барабана здесь оставались такими же, как и в переславском соборе, но отношение его высоты к высоте основного объема вместо 0,33:1 стало 0,66:1. Кроме того, увеличение в полтора раза числа окон барабана и обработка его часто поставленными тонкими колонками заставили его казаться более стройным и легким, чем гладкий барабан переславского собора.
Ритм прясел стен Успенского собора должен был усиливать впечатление торжественного величия; в нем повторялись две ширины прясел (если не считать небольшого увеличения ширины восточных прясел боковых фасадов). Возможно, что уширенное восточное прясло вместе с боковой апсидой должно было уравновешивать два более узких западных прясла. Ритму закомар здесь следовал и ритм арочек аркатурного пояса, имевших, вероятно, на осях средних прясел большую ширину, чем другие. Этому же ритму были подчинены и подобные им украшения апсид, а также арочки и кокошники барабана. Очертания закомар, являвшихся ведущими в этой многоголосой симфонии полукружий и вертикалей, были подчеркнуты их профилировкой, переходившей в обрамления лопаток, а чередование в этой профилировке прямоугольных и круглых профилей обогащало и смягчало их светотени и находило отзвук в перспективных порталах.
Своей монументальностью и величественностью Успенский собор был в значительной степени обязан своим пропорциям (характерно в этом отношении расположение аркатурного пояса, делящего по высоте средние прясла не пополам, как Переславле-Залесском и Кидекше, но на большую верхнюю и меньшую нижнюю часть) и ритму основных форм. Впечатление же великолепия, уже создававшееся большим количеством декоративных элементов, усиливалось обильно примененной скульптурой, изготовление которой стало возможным благодаря возведению здания из тесаного камня. Здесь область применения скульптуры не ограничивалась резными капителями колонн (более многочисленными, чем в постройках Приднепровья): появились и сюжетные изображения в виде женских и львиных масок и целых многофигурных композиций, размещавшихся в полях средних закомар вместе с сопровождавшими их изображениями львов и птиц.
Наконец, как и в постройках XI - начала XII в. в Киеве и Новгороде, впечатление великолепия усиливал примененный на фасадах цвет. Но здесь это не был естественный цвет камня, кирпича и раствора: белый камень стен и декоративной обработки был одинаков, и тонкие швы известкового раствора на фасадах были почти незаметны. Поэтому цвет был введен в виде фресок - синих павлинов в аркатурном поясе, орнамента вокруг окон и изображений святых на синем фоне, в других местах. Многоцветность аркатурного пояса усиливалась позолотой его колонок. Золочеными были также капители колонок основного объема и поддерживаемые ими водометы, а также порталы и плоскости стен барабана между колонками и под рядом городков, обитые золоченой бронзой и создававшие переход от белого основного объема к золоченому куполу, окруженному кокошничками, внутренние поля которых также были золочеными. Если же припомнить свидетельство летописи о золотых "кубках" и "ветрилах", стоявших, возможно, наподобие антификсов над закомарами, то станет ясным, что в этом белокаменном здании цвет играл далеко не последнюю роль.
Местоположение собора на наиболее высокой точке обреза берега Клязьмы, позволявшее видеть его издалека высящимся над деревянными стенами детинца и всем городом, было важным средством придания этому зданию соответствовавшего его назначению величия. Со стороны города, с севера, северо-запада и востока, верх собора был виден на фоне неба, что не только усиливало его выразительность, но и подчеркивало его религиозное значение как храма, связывавшего землю с небом. Первоначально к собору с севера, юга и запада примыкали три притвора и переходы, соединявшие хоры с "владычными сенями" с севера и "теремом" с юга. (Хоры переславского собора и церкви в Кидекше были связаны переходами с соседними постройками, но там эти постройки располагались асимметрично, с одной стороны. Здесь же симметричное по отношению к собору размещение переходов, "сеней" и "терема" должно было усиливать торжественный характер его внешнего вида.) Не имея представления о том, чем были эти несохранившиеся пристройки, мы тем не менее можем сказать, что они (особенно небольшие по размерам притворы), делая здание более сложным, многообъемным, заставляли его казаться более крупным и наделяли его преувеличенным, героическим масштабом.
Большее представление о пристройках дает построенный одновременно с Успенским собором Боголюбовский дворец (1158-1165), загородная резиденция Андрея Боголюбского. Ее церковь, четырехстолпная, с круглыми внутренними столбами, сохранилась лишь в своих нижних частях, но уцелели переход, шедший от западного прясла северного фасада к лестничной башне, сама лестничная башня и фундаменты аналогичных пристроек с юга и продолжения северного перехода в сторону дворца. Устроенный на уровне хор церкви переход прорезан внизу арочным проходом (необходимым для того, чтобы крестный ход мог обходить вокруг церкви), а наверху украшен аркатурным поясом, опирающимся на обрез стены и продолжающимся на западном фасаде квадратной в плане лестничной башни. Находящийся на этом фасаде нижний аркатурный пояс с колонками на консолях должен был соответствовать аналогичному поясу церкви, подобно тому как верхний пояс башни находил, вероятно, отклик в аркатурном поясе второго этажа дворца.
Но вполне светское, более широкое, чем высокое, трехчастное окно восточного фасада башни, вероятно, повторялось в верхнем этаже дворца вместе с аркатурным поясом или выше его. О дворце мы не знаем почти ничего; здание, построенное на его месте, не позволяет произвести здесь раскопки, да и при постройке этого здания неизбежно должны были быть частично уничтожены фундаменты предшествовавшего ему дворца XII в. К тому же открытие фундаментов, которые могли бы дать некоторое представление о плане здания, еще не сказали бы ничего о его высоте, о размещении и форме проемов или о наличии или отсутствии верхнего деревянного этажа.
Лишь наличие на западном фасаде лестничной башни верхнего аркатурного пояса позволяет думать, что он, как и подобный пояс перехода, был продолжением такой же детали, находившейся на том же уровне на фасадах дворца. Применение одинаковых, хотя и находившихся на разных уровнях аркатурных поясов во дворце и храме свидетельствует о желании зодчих достичь большей целостности всего ансамбля боголюбовских построек. Об этом же говорит и применение в лестничной башне таких же угловых колонок и закомар, как и в храме.
В то же время в боголюбовских постройках и владимирском Успенском соборе можно видеть вполне развитую систему убранства фасадов, свойственную владимирской архитектуре XII в. Это - горизонтальные членения - профилировка цоколя в виде упрощенной "аттической базы" и аркатурные пояса с арочками, опирающимися на колонки, стоящие в свою очередь или на консолях, или на обрезе стены. Это - вертикальные членения - сложные уступчатые лопатки с чередующимися прямоугольными и закругленными уступами, украшенные приставленными к ним тонкими полуколонками, капители которых поддерживают водометы, лежащие между закомарами. Это - перспективные порталы также с чередующимися прямоугольными и закругленными профилями, включающими и наружные полуколонки, и одинаковыми как в архивольтах, так и в нижних частях, отрезанных от верха резными капителями и имеющими внизу базы с профилем, аналогичным находящейся на одном уровне с ними профилировке цоколя. Это - профилировка наружных откосов окон, повторяющая в упрощенной форме (без баз и капителей) чередование профилей в порталах. Это - обработка апсид тонкими полуколонками, одни из которых, подобно полуколонкам основного объема храма, опираются на цоколь, а другие, как и колонки аркатурного пояса, стоят на консолях. Это - членение барабанов несущими арочки полуколонками, число которых вдвое превышает число окон, и венчающие эти барабаны карнизы из городков, поребрика, выкружки и кокошничков, окружающих основание купола. Если добавить сюда скульптуры, декоративные на уровне окон (маски, звери) и образующие сюжетные композиции в полях закомар, то этим и ограничиваются все декоративные мотивы на фасадах владимирских храмов середины и начала второй половины XII в.
В последующее время владимирские зодчие ничего не прибавили к тому, что выработали их предшественники, и только в некоторых княжеских храмах увеличилось количество резного камня. Но, применяя одни и те же приемы композиции и одни и те же одинаковым образом расположенные декоративные детали, зодчие с большим искусством умели создавать в разных храмах в соответствии с их значением и местоположением различный характер архитектуры. Это достигалось изменением пропорций и ритма членений одинаковых по композиции зданий и изменением трактовки деталей, входивших в состав единого для всех "набора". Имели значение и местоположение здания, и его отношение к архитектурному и природному окружению.
Так, торжественный характер архитектуры владимирского Успенского собора - главного храма города и княжества - был обусловлен и выбором места для него, о чем уже говорилось выше, и связью его с другими постройками при помощи переходов, и мощными пропорциями основного объема и барабана. Загородная церковь Покрова на Нерли (1165), встречавшая едущих к Боголюбову и Владимиру, стояла одиноко близ слияния Нерли с Клязьмой, поднятая над их водами на искусственном, облицованном белым камнем холме (а первоначально, быть может, и на высоком пьедестале с вертикальными стенками), и пропорции ее были значительно стройнее и изящнее, чем у мощного Успенского собора. Тот находился возле крепостных стен и в окружении дворцовых построек, а церковь Покрова - среди природы, гармоническая связь с которой требовала от архитектуры более лирического характера.
Соответствовали этому и пристройки, примыкавшие первоначально к обоим храмам. К Успенскому собору были пристроены высокие двухэтажные здания, связанные с ним переходами и располагавшиеся симметрично по отношению к его западной оси; это усиливало производимое им торжественное впечатление и делало его как бы более крупным, более широко раскинувшимся. В церкви Покрова примыкавшая к ней с трех сторон низкая пристройка (притвор или галерея) создавала постепенный переход от усеченной пирамиды основания к вертикально вытянутому четверику, а лестничная пристройка своей небольшой высотой, пропорциями и асимметричным положением наделяла храм известного рода непринужденностью и живописностью.
Каждому из этих храмов свойствен и особый ритм вертикальных членений. В Успенском соборе он строг, спокоен и величав, что достигается почти одинаковой шириной всех боковых прясел. В церкви Покрова каждое прясло бокового фасада имеет свою ширину, и отношения этих ширин - 5:6:3, считая с запада на восток, лишь усиливают только что упомянутое впечатление непринужденности и живописности. (Необходимо отметить, что это не лишает храм уравновешенности, создаваемой соответствием широкого западного прясла узкому боковому вместе с боковой апсидой.)
Производимому этими храмами впечатлению - строгого величия и монументальности в Успенском соборе и лирической утонченности и живописности в Покровской церкви - подчинены и все элементы убранства их фасадов, на первый взгляд одинаковые. Цоколь Успенского собора прост, низок и как бы придавлен тяжестью стен; цоколь Покровской церкви, имеющий форму аттической базы, благодаря малому выносу валиков не только не придавлен, но кажется вытянутым устремляющимися вверх пряслами стен. Вертикальные членения фасадов обоих храмов одинаковы, но соотношения между их шириной и шириной прясел делают эти членения гораздо более заметными в Покровской церкви (ширина лопатки с примыкающими к ней выше аркатурного пояса уступами укладывается в средних пряслах фасадов Успенского собора 2,5 раза, тогда как в Покровской церкви это отношение составляет лишь 1,5, а в восточных пряслах боковых фасадов только 0,5). Арки аркатурного пояса Успенского собора широки: их пролет составляет немногим меньше 0,33 высоты арки с колонкой и консолью (а в среднем пролете пояса средних прясел - 0,66 этой высоты), а в Покровской церкви та же высота в шесть раз превышает пролет. В Успенском соборе арки пояса простой полуциркульной (а в средних пролетах средних прясел - сплюснутой) формы опираются на массивные "кубические" романские капители, а колонки стоят на простых клиновидных консолях. В Покровской церкви те же арки имеют подковообразную форму, убедительно говорящую об их ненагруженном состоянии, подчеркнуты дополнительным уступом, сужающим их основания, опираются на стройные лиственные капители, а консоли под колонками резные в виде женских головок или изображений животных и птиц.
Наружные откосы окон Успенского собора гладкие и лишь окаймлены дополнительной профилировкой по внешнему контуру, а в Покровской церкви они профилированы на всю свою ширину чередующимися полочками и четвертными валиками, увеличивающими в них число вертикальных линий и создающими живописную и нежную игру света и теней. На восточных пряслах боковых фасадов профилировка откосов окон подходила вплотную к боковым уступам лопаток в верхних частях стен (в которых также чередовались четвертные валики и полочки), сливаясь с ними. Даже поребрик и слив над аркатурным поясом Покровской церкви более высоки, чем в Успенском соборе.
Возможно, что и цвет фасадов был в этих двух храмах различным и церковь Покрова не имела придававших Успенскому собору особенно торжественный характер золоченых порталов, барабана и колонок аркатурного пояса, а также многоцветных фресок, но вся была белой, и только купол вызолочен.
При всем различии Успенского собора и церкви Покрова на Нерли их зодчие пользовались теми же методами придания большей выразительности вертикальным членениям, горизонтальному поясу и входам, которые наметились уже в церкви в Кидекше. В Покровской церкви полностью сохранились перспективные порталы из трех пар колонн и двух пар прямоугольных выступов. В них также чередуются полочки и валики, как и в обработке наружных откосов окон или в обрамлении прясел и закомар, но особое значение входов заставило зодчих не только связать порталы с остальными частями фасадов, но и выделить их. Для этого они увенчали колонны капителями, покрытыми резьбой, украшающей также валики и полочки архивольтов (за исключением наружного валика). Узорные пятна архивольтов не только выделили порталы, но и обогатили фасады и подчеркнули их главные оси. Последнему способствовало и большее количество скульптур в средних пряслах, где они не только заполнили полукружия закомар, как над боковыми пряслами, но и опустились ниже, до уровня пят арок окон.
Низкая пристройка, обходившая первоначально с трех сторон церковь Покрова, не лишала ее стройности (особенно если эта пристройка была покрыта по закомарам), а лишь теснее связывала ее с окружающей местностью, создавая постепенный переход от служившего ей подножием искусственного холма к основному объему.
Умение владимирских зодчих при одинаковых типах зданий, их композиции, системе убранства и декоративных деталях создавать в разных случаях различное впечатление, изменяя пропорции и поразному трактуя детали, видно из сравнения церкви Покрова на Нерли с придворным Дмитриевским собором во Владимире 1194-1197 гг. Сооруженный вместе с дворцовыми постройками, отделенный от города возведенными одновременно с ним (1194-1196) стенами детинца, окружавшими княжескую и епископскую резиденции, Дмитриевский собор был таким же четырехстолпным, одноглавым, покрытым по закомарам зданием с хорами с западной стороны и охватывавшей его с трех сторон низкой пристройкой, как и церковь Покрова на Нерли. Одинаковы в этих зданиях вертикальные и горизонтальные членения фасадов и обработка проемов, барабанов и апсид.
Но значению Дмитриевского собора как придворного храма могущественного Всеволода III должна была соответствовать торжественность, парадность его архитектуры. Одним из средств достижения этого было симметричное расположение двух лестничных башен, ведших на хоры и связывавших собор с дворцовыми зданиями, находившимися к северу и югу от него. Другим средством наделения Дмитриевского собора монументальностью были его пропорции, хотя разница между ними и пропорциями церкви Покрова на Нерли и не так велика, как это может показаться на первый взгляд. Фасады основного объема Дмитриевского собора вписываются в квадрат (боковые точно, а западный с превышением высоты над шириной на 1/36 последней); в квадрат вписывается и его барабан без венчающих его кокошников. Таковы же пропорции барабана церкви Покрова на Нерли, а высота ее основного объема превышает ширину на 1/5 на западном фасаде и на 1/7 на боковом.
Ширина уступчатых вертикальных членений фасадов, связанная с обычными для того времени размерами строительного камня, почти одинакова в обоих зданиях. Но в более крупном Дмитриевском соборе они не господствуют в такой мере, как в Покровской церкви, из-за большей ширины участков стен, остающихся рядом с ними. Ритм прясел Дмитриевского собора спокоен и величав. Зодчий Дмитриевского собора, желая создать иллюзию четкого чередования прясел двух разных размеров, разместил на всех боковых пряслах (в том числе и на более узких восточных пряслах боковых фасадов) по шесть колонок аркатурного пояса. Одинаковое число их должно было создавать иллюзию одинаковой ширины прясел. Некоторой неуравновешенности боковых фасадов, где западная треть "перевешивается" почти такой же по ширине восточной третью и апсидами, в древности не было благодаря примыкавшим к западным углам храма лестничным башням.
Наконец, средством усиления впечатления монументальности и торжественного спокойствия в Дмитриевском соборе было обилие барельефов на фасадах и их размещение. Заполняющие верх-ние части стен - от аркатурного пояса до закомар - простенки барабанов и интерколумнии аркатурного пояса воспринимаются издали как своеобразная фактура поверхности стен, зрительно утяжеляющая их по сравнению с гладкими стенами внизу. К тому же большей частью (от аркатурного пояса до закомар) эти барельефы расположены горизонтальными рядами, соответствующими рядами кладки, будучи выполнены на блоках камня на земле, еще до их укладки на место. Так как арочки и колонки аркатурного пояса также покрыты резным орнаментом, они почти сливаются с барельефами стен, и последние кажутся разделенными по горизонтали на большую, утяжеленную своей фактурой верхнюю часть и меньшую нижнюю (в средних пряслах в отношении, близком 2:1).
Скульптурные украшения и резные орнаменты делали внешний вид собора богатым и нарядным. Но в архитектурном убранстве фасадов был применен старый прием повторения декоративными деталями (аркатурный пояс, убранство апсид и барабана, кокошники последнего) очертаний конструктивных форм (арки проемов, закомары, купол, подкупола апсид). Стремление наделить собор большей монументальностью сказалось и в трактовке его деталей. Профили архивольтов порталов сделаны толще в его замковой части, чем над капителями, и нижние валики, вынос которых равен диаметру, кажутся придавленными по сравнению с верхними, где вынос составляет 2/3 диаметра. Изменились и соотношения между выносом и высотой профилировки цоколя, имевшей и в церкви Покрова на Нерли, и в Дмитриевском соборе форму аттической базы: в первом случае это 1:5, во втором - 1:3.
Цветовая гамма фасадов Дмитриевского собора была строже, чем в Успенском соборе Андрея Боголюбского: лишь позолота некоторых деталей выделялась на фоне белых стен, а изображения святых и орнаменты в интерколумниях аркатурного пояса были выполнены здесь не живописью, а скульптурой. Строгость и богатство сочетались в этом придворном храме, местоположение которого среди связанных с ним дворцовых построек заставляло рассматривать его с близкого расстояния, наиболее благоприятного для восприятия его резных деталей.
В отличие от этого в Успенском соборе при его перестройке и расширении в 1185-1189 гг. основное внимание было уделено крупным формам, видимым издалека: двум ярусам закомар на старой части собора и на новой, более низкой пристройке, охватившей собор с трех сторон, пяти куполам и увеличенным объемам апсид. Декоративное убранство новых частей или повторяло старые (боковые купола с их барабанами), или было еще более сдержанным и строгим. Так, аркатурный пояс южного фасада опирался непосредственно на обрез утолщенной нижней части стены, а не на консоли, как на западном и северном фасадах, где часть их имела простую клиновидную форму. Горизонтальной протяженности фасадов соответствовали более приземистые пропорции порталов, а скульптурные украшения на фасадах отсутствовали. Зато в аркатурном поясе, как и в соборе Андрея Боголюбского, появились живописные изображения. Исчез строгий ритм вертикальных членений: каждое прясло бокового фасада имеет свою ширину, а барабаны восточной пары глав имеют меньший диаметр, чем западной. Аскетическая и героическая темы, характерные для архитектуры Приднепровья и Западной Руси XII в., звучали и в постройках Северо-Восточной Руси того, же времени. Но в них героический, светский облик создавался декоративным убранством фасадов, в то время как общая композиция оставалась неизменной.
Об этом убедительно говорит сравнение наиболее яркого образца героического направления владимирской архитектуры - Дмитриевского собора - с несохранившимся современным ему собором владимирского Рождественского монастыря 1192-1196 гг. Такой же четырехстолпный, покрытый по закомарам, окруженный с трех сторон низкой глухой галереей и имевший одну или две башни, ведшие на хоры, Рождественский собор не отличался от Дмитриевского и системой членения фасадов. Но горизонтальное членение имело вид не аркатурного пояса, а слива, поддерживаемого рядом городков с полосой поребрика над ним. Порталы были упрощенной формы, оконные проемы не имели никакой обработки, а уступчатые лопатки с приставленными к ним полуколонками и ряд крестообразных нишек в основании закомар кирпичных лестничных башен не могли смягчить сурового внешнего облика этого представителя аскетического направления владимирской архитектуры XII в.
Собор Рождественского монастыря ко времени его "реставрации" 1859 г. не сохранил своих первоначальных сводов, барабана и купола. Еще меньше сохранились верхние части построек XIII в. - соборов в Суздале (1222-1225) и Юрьеве-Польском (1230-1234). Они сохранили от времени постройки стены лишь до половины высоты (и то не на всем протяжении) и притворы, что, конечно, делает невозможным исчерпывающее суждение о творческих методах их зодчих.
Можно сказать, однако, что зодчие старались сделать композицию объемов и внутреннего пространства этих зданий городских соборов, не связанных с дворцовыми постройками, более центрической. Три притвора (из которых западный, двухэтажный, был выше других) и апсиды делали эти здания крестообразными в плане, особенно четырехстолпный собор в Юрьеве-Польском, похожий этим на рассмотренную выше смоленскую церковь Михаила Архангела. Широко расставленные столбы собора в Юрьеве-Польском и отсутствие лопаток на внутренних поверхностях его стен (как в соборе полоцкого Спасо-Евфросиниева монастыря или в черниговской Пятницкой церкви) позволяют предполагать, что и в нем могла быть применена более сложная композиция верха с его большей, чем обычно, высотой и ярусным переходом от основного объема к барабану. Но это только предположение, которое невозможно подтвердить какими-либо вескими доводами.
Правда, в это время владимирский Успенский собор уже имел ярусное расположение закомар на основном объеме и пристройке 1185-1189 гг. Возможно, что построенный в начале XVI в. на старом основании собор владимирского Княгинина монастыря повторял тремя ярусами закомар верх своего предшественника 1201 г. В пользу этого предположения говорит то, что размещение дополнительных ярусов подобий закомар собора Княгинина монастыря, повторяющее размещение закомар основного объема, т. е. по три на каждом фасаде, можно видеть в постройках ростовских мастеров конца XV в. в Белозерье и на Кубенском озере.
А эти мастера, судя по сходству некоторых применявшихся ими мотивов узорной кирпичной кладки с аналогичными мотивами лестничных башен собора владимирского Рождественского монастыря конца XII в., еще не утратили связи с архитектурой Северо-Восточной Руси домонгольского времени.
Больше можно сказать о методах убранства фасадов, примененных зодчими соборов в Суздале и Юрьеве-Польском. В первом из них окна обрамлялись колонками с базами и капителями, а резной орнамент покрывал колонки и арочки аркатурных поясов, поребрик и полочку над ними, архивольты, капители и стволы колонн порталов, прерываемые иногда бусиной. Женские маски и фигуры львов размещались на лопатках над аркатурным поясом, а покрытая узором полочка, венчавшая последний, проходила и по лопаткам. Все это сливало лопатки со стеной, и они здесь уже не казались такими мощными вертикальными элементами конструктивного каркаса, как в постройках второй половины XII в. К тому же лопатки суздальского собора гладкие, с небольшим выносом, без боковых уступов и приставленных к ним полуколонн.
Килевидные закомары притворов суздальского собора, возможно, повторяют форму закомар лестничных башен владимирского Дмитриевского собора, в котором можно видеть и то, что породило такие очертания их. Закомары основного объема Дмитриевского собора полукруглые, но борозда от кровли над сводами, соответствующими средним закомарам, которую можно было видеть на пьедестале под барабаном, образует в своей средней части угол, повторяющий излом кровли, предотвращавший застаивание в ее верхней части дождевой воды. Такой излом мог приобрести и килевидное очертание, вышедшее затем и на фасад.
Одна особенность суздальского собора должна быть отмечена - резкая разница в трактовке аркатурных поясов и порталов, которые на северном фасаде значительно проще, чем на южном. Рост города и уплотнение его застройки привели к тому, что южный, выходивший на площадь и северный фасад собора оказались в разных условиях, что и заставило зодчего трактовать южный фасад как главный. Но это сказалось лишь в разной разработке некоторых деталей, тогда как объемная композиция и основные членения фасадов здания были, как и раньше, рассчитаны на его рассматривание со всех сторон.
В соборе в Юрьеве-Польском обилие каменной резьбы на фасадах достигает предела. Плоский "травный" орнамент покрывает не только архивольты и колонки порталов, но и стены притворов и основного объема от самого цоколя. Такой же орнамент покрывает и членящие фасады лопатки с приставленными к ним полуколонками, и все элементы аркатурного пояса, арочки которого имеют вполне декоративную трехлопастную с заострением форму. Изображения святых в интерколумниях аркатурного пояса выполнены, как и во владимирском Дмитриевском соборе, рельефом на отдельных каменных плитах, вставленных затем на место. Так же были исполнены и многофигурные сюжетные композиции, находившиеся в полях закомар, тогда как покрывавший стены травной орнамент выполнялся уже по окончании кладки, и его завитки переходили с одного квадра на другой, стирая границы между ними (в отличие от владимирского Дмитриевского собора, где горизонтальные полосы орнамента соответствовали рядам кладки).
Поверхность стен превращалась в подобие тяжелой драгоценной узорной ткани, сквозь которую как бы просвечивали лопатки и приставленные к ним полуколонки, покрытые таким же орнаментом. Благодаря орнаменту, стиравшему границы между стенами и их вертикальными членениями (плоские лопатки без боковых уступов с приставленными к ним полуколонками), последние еще меньше, чем в суздальском соборе, кажутся вертикальными членениями конструктивного каркаса. Здесь они - только декоративные утолщения наружного ряда кладки (какими они и были на самом деле во всех постройках Северо-Восточной Руси), неотделимые от стены и членящие ее на прясла.
В Юрьеве-Польском нет даже той иллюзии каркасной структуры, какая была в постройках второй половины XII в.: мощная, тяжеловесная стена господствует в храме и притворах. Этому служат не только слабый рельеф вертикальных членений и орнаментика, сливающая их со стеной, но и аркатурный пояс. Здесь он не опирается на консоли и не венчает нижнюю, более толстую часть стены, как в других постройках, но врезан в глубь стены, имеющей одинаковую толщину внизу и над поясом. О желании зодчих подчеркнуть тяжеловесность стены говорят и изменения пропорций цоколя, имеющего обычную форму аттической базы, но с высотой, превышающей вынос лишь в полтора раза (а не в три раза, как в Дмитриевском соборе, и не в пять раз, как в церкви Покрова на Нерли). Его валики кажутся выдавленными из-под стены ее тяжестью, и такими же придавленными кажутся имеющие профиль валика абаки капителей колонок, порталов и полуколонн, членящих фасады.
Изменилась и форма капителей: в них исчезли последние черты сходства с коринфской капителью, и они превратились в плотные подобия усеченных пирамид, обращенные вниз своими вершинами и украшенные плоским растительным орнаментом (порталы) или изображениями человеческих лиц (полуколонны основного объема).
Наконец, монументальность здания подчеркивалась и слегка приплюснутыми архивольтами порталов, и пропорциями килевидных закомар боковых притворов, высота которых была менее половины их ширины.
Творческие методы зодчих Северо-Восточной Руси XII - начала XIII в. характеризуются особым вниманием к убранству фасадов, составлявшему основную отличительную черту их произведений и игравшему большую роль в создании художественного образа, чем это было в архитектуре Приднепровья и Западной Руси того же времени или в русском зодчестве XI в.
Типы зданий и их композиция были здесь такими же, как и в других русских землях, также знавших четырех- и шестистолпные покрытые по закомарам крестово-купольные храмы, иногда с галереей с трех сторон (Борисоглебский и Благовещенский соборы в Чернигове, Успенский собор в Галиче), с тремя притворами (собор в Новгороде-Северском, церкви Михаило-Архангельская в Смоленске и Пятницкая в Новгороде) или с двумя башнями с запада (Васильевская церковь в Овруче). Знала архитектура Приднепровья и Западной Руси и приставленные к лопаткам полуколонны, уступы лопаток, переходящие в профилировку закомар, арочные пояски и подобия перспективных порталов. Но все это было развито и доведено до совершенства владимирскими зодчими, добавившими сюда горизонтальные членения, быстро превратившиеся из простых сливов в развитые аркатурные пояса, и обильную каменную резьбу.
Свойства местного камня, в котором можно было выполнять не только архитектурные обломы, но и тонкую орнаментику и сюжетные изображения, позволили сделать это, а необходимость в условиях союза князей с горожанами теснее связать внешний облик храма с городом и сделать его украшением города заставила пойти на это. Однако владимирские зодчие, хотя и по-своему, но продолжали пользоваться старыми приемами в качестве, элементов художественного образа внутренних столбов, лопаток, делящих фасады на прясла, их пропорций и ритма, особенностей освещения интерьеров, а также для придания должной выразительности проемам, цоколям и карнизам. Как и раньше, несмотря на большее количество и разнообразие декоративных деталей, их очертания часто повторяли формы таких конструктивных элементов, как арки, закомары и лопатки. Сохранилось в постройках Северо-Восточной Руси и соответствие трактовки декоративных деталей свойствам строительных материалов, и применение цвета для повышения художественной выразительности не только интерьеров, но и фасадов. Но здесь при одноцветности строительных материалов цвет применялся в виде наружных фресок и позолоты некоторых деталей.
Подобно своим предшественникам и соседям, зодчие Северо-Восточной Руси не чуждались и опыта зарубежной архитектуры, причем, как и для современных им зодчих Приднепровья и Западной Руси, это был в основном опыт романской архитектуры Западной Европы. Такие детали владимирских храмов XII в., как перспективные порталы, аркатурные пояса, базы и капители их колонок, так близки к аналогичным деталям некоторых построек Запада, что приходится предполагать наличие зодчих из Западной Европы среди тех "из всех земель мастеров", которые работали у Андрея Боголюбского. Но зарождение и развитие этих деталей в русских постройках XII в. говорит о том, что иноземные мастера участвовали в создании того, что было подготовлено всем предшествующим развитием русской архитектуры.
К тому же значение деталей, родственных романским, на фасадах храмов XII в. во Владимире было совсем другим, чем в западных храмах-базиликах. Во Владимире очертания порталов повторялись в закомарах, имевших такую же "перспективную" профилировку, переходившую в уступы лопаток, тогда как в базиликах они не находили никакого отзвука в завершениях их объемов. Там для такой увязки портала со всей композицией фасада приходилось увенчивать портал, размещенный не на основной стене, а на приложенной к ней дополнительной стенке, горизонтальным карнизом или треугольным щипцом, повторять формы порталов в обрамлениях окон или помещать их декоративные подобия на гладких плоскостях стен.
Во Владимире порталы никогда не превращались в главный, ведущий мотив композиции фасада, что было нередким в романской архитектуре, где размеры портала становились порой очень большими по отношению и ко всей плоскости фасада, которой они противопоставлялись, и к размерам дверного проема. Не было во владимирской (и вообще в русской) архитектуре свободно стоящих колонн, поддерживающих внешние обломы архивольтов или своды венчающих порталы портиков, иногда двухэтажных. Подобно этому и аркатурные пояса русских построек никогда не отделялись от стен, превращаясь в свободно стоящую аркаду перед ними, что можно видеть в верхних частях апсид или щипцов романских построек.
Наконец, романская архитектура не знала такого обилия скульптуры на фасадах, как во владимирском Дмитриевском соборе или в соборе Юрьева-Польского, и, при близости некоторых сюжетов и отдельных изображений к романским, значение скульптурных украшений для фасадов было здесь совсем иным, чем на Западе. Словом, если отдельные декоративные мотивы построек Северо-Восточной Руси XII - начала XIII в. и были близки романским, то методы их применения для повышения художественной выразительности облика зданий были свойственны лишь русской архитектуре.
нашествие монголо-татар на Русь
Дата добавления: 2015-01-30; просмотров: 56 | Поможем написать вашу работу | Нарушение авторских прав |