Студопедия  
Главная страница | Контакты | Случайная страница

АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатика
ИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханика
ОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторика
СоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансы
ХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника

В ПЮШЛОЙ ЖИЗНИ Я БЫЛА МУЖЧИНОЙ

Читайте также:
  1. Anamnesis vitae (История жизни больного).
  2. B юнocти я пoлaгaл, чтo ceкc - caмoe глaвнoe в жизни. Teпepь я cтaл cтapшe и yбeдилcя, чтo тaк oнo и ecть
  3. I. К ПЕРВОБЫТНОЙ ЖИЗНИ
  4. IV. АНАМНЕЗ ЖИЗНИ (Anamnesis vitae).
  5. А) Взаимно противоположные тенденции в психической жизни и диалектика их движения
  6. А) Сопровождающие явления соматической жизни и экспрессия душевной жизни
  7. А) Фундаментальные категории истории жизни
  8. Амортизация в личной и семейной жизни
  9. Б) Постижение жизни личности на основании ее биографии
  10. Б) Цикличность жизни и цикличность понимания

Миюки Канда (р. 1973)

 

Родилась в префектуре Канагава в типичной для среднего класса семье. Отец – служащий. С самого раннего детства ее привлекали загадки и чудеса. В шестнадцать лет прочитала книгу Сёко Асахары, которая произвела на нее такое сильное впечатление, что она пришла в «Аум Синрикё». Вместе с ней в секту вступили два ее старших брата. Бросила школу, чтобы целиком отдаться подвижническому служению, и стала послушницей.

Беседуя с Миюки, я понял, что «Аум Синрикё» была для нее идеальным «вместилищем», а служение, вне всякого сомнения, – куда большим счастьем, нежели обычная жизнь, в которой она не могла открыть для себя никаких ценностей. Кроме своего духовного мира ее ничто больше не интересовало. Поэтому «Аум Синрикё», где можно было, оторвавшись от действительности, целиком отдаться духовному самосовершенствованию, представлялась ей чем‑то вроде рая.

Конечно, кто‑то может посмотреть на это так: шестнадцатилетняя девочка в секте… это же «похищение несовершеннолетних, промывка мозгов». Однако я больше склоняюсь к мысли, что когда в обществе есть такие люди, как Миюки, – это совсем не плохо. Кто сказал, что в этом мире всем положено шагать строем, плечо к плечу? Должны быть и такие люди – пусть их немного, – кто глубоко задумывается о вещах, напрямую не связанных с общественной пользой. Проблема в том, что секта «Аум Синрикё», где командовал Сёко Асахара, стала практически единственным прибежищем для таких людей. А в результате выяснилось, что это прибежище несет в себе огромное зло. Проще сказать, рай оказался миражом.

Когда я размышляю о чистоте помыслов, реальность нависает надо мной тяжким грузом. Мне даже кажется, что, вытесненная чистотой, она ищет случай где‑то отомстить. Эта мысль неожиданно пришла мне в голову во время разговора с Миюки.

При расставании я спросил, не чувствует ли она себя «нечистой» после такой долгой беседы с человеком из «этого мира». Замявшись, Миюки дала откровенный ответ: «По логике это так». Серьезный человек. Она угостила меня хлебом домашней выпечки, легким и очень вкусным.

 

Я родилась в Канагаве. В семье было еще двое детей – мои старшие братья. Отец – добропорядочный служащий. М‑м… Ну и вообще положительный человек. В работе очень точный и аккуратный – это я от других людей слышала. Поэтому на первом месте у него была работа, а семья – только на втором, но по воскресеньям он обязательно нас куда‑нибудь водил. Мама была добрая, всегда заботилась о нас, обращала внимание на то, чего мы не замечали, помогала во всем. А так – ничего особенного. Самая обыкновенная семья. Жили как многие другие, без особых проблем.

С детских лет со мной стали происходить необъяснимые и загадочные вещи. Например, во сне я видела все совсем как наяву. Никакой разницы. Это не сны, а скорее истории – долгие, непрерывные, с четкими картинами. Проснувшись, я могла вспомнить каждую деталь. Во сне я посещала другие миры, покидала свое тело, переходя в астрал. Все повторялось раз за разом, каждый день. С тех пор как я себя помню. В астрале тело как бы застывает, останавливается дыхание, возникает ощущение полета. Особенно остры эти переживания, когда устанешь.

Во сне со мной происходило то, что невозможно испытать в реальности. У меня обнаруживались сверхъестественные способности, я могла летать, передвигаться на транспортных средствах, которых еще не существует в этом мире, управлять ими. И сама недоумевала, как это у меня получается.

Это не то, что мы называем «снами». То, что я видела, совершенно не отличалось от реальности. Легче было бы провести четкую границу:

«Это – сон, наяву такого не бывает». Однако во сне мне являлись картины, очень похожие на реальность, и я не знала, что думать: «Реальность? Или нет?» Различать сон и действительность становилось все труднее. Я перестала понимать, где настоящая реальность. Сны казались более реальными, чем явь. Меня это порядком угнетало. Я спрашивала себя: «Что же в этом мире правда? Где мое настоящее сознание?»

Это очень сильно подействовало на меня. Я рассказала родителям обо всем, что со мной происходит, но они толком не поняли, о чем речь, и отнеслись к моим словам с недоверием.

У меня довольно замкнутый характер, но я ходила в школу, как все, дружила с другими детьми. Училась без большого желания, хотя любимыми предметами занималась с удовольствием. Например, японским языком. Любила читать – научную фантастику, фэнтези. От братьев перешло. Еще нравились комиксы, анимэ. А вот математика для меня была просто ужас. И с физкультурой я не особенно дружила.

От мамы я часто слышала: «Учись! Будешь хорошо заниматься – попадешь в хорошую школу, потом на хорошую работу сможешь устроиться». Родители всегда так своим детям говорят. Но если честно, учеба меня не очень интересовала. Пришло время сдавать экзамены в школу третьей ступени[65], но для меня они не представляли никакой ценности. Я и подумать не могла, что это важно.

Сны не прекращались. Чего только не снилось! Я посещала разные миры. Это были увлекательные, но недолгие путешествия. Наступал момент – и все вдруг разваливалось, распадалось на части. Я побывала на войне – много раз видела смерть, чувствовала, как она ужасна, глубоко скорбела по погибшим. Это повторялось много раз. Я поняла всю бренность этого мира, обнаружила, что ничто не длится вечно, что из непостоянства сущего и проистекают людские страдания.

 

Иными словами, кроме реальной жизни, параллельно в вашем сознании существовала «еще одна жизнь». Четкое осознание того, о чем вы говорите, пришло к вам благодаря богатым эмоциональным ощущениям, почерпнутым не в реальной, а скорее в той самой «еще одной жизни». Правильно?

 

Именно так. В действительности мне еще не приходилось переживать смерть близких или знакомых, но, глядя по телевизору на больных и умирающих людей, я понимала, что реальный мир столь же быстротечен и непостоянен и люди в нем так же страдают. Так мои сны были связаны с реальностью.

Последние три года я проучилась в муниципальной школе в Канагаве. Там были совсем другие разговоры – кто в кого влюблен, о моде, где лучше караокэ. Только о развлечениях. Для меня эта болтовня не имела никакой ценности, и я всегда оставалась в стороне.

Из‑за этого я много времени проводила наедине с собой, за книгами. И сама кое‑что писала. Мои сны были как рассказы, и мне казалось, что о них могла бы получиться книжка. Ведь некоторые писатели так и пишут – увидят что‑нибудь во сне, возьмут идею, и роман готов. Разве не так?

Что касается меня, то о парнях я особенно не мечтала и никогда не завидовала, когда другие девчонки с кем‑то встречались. Не видела в этом большого толка.

В шестнадцать лет я впервые познакомилась с «аумовскими» книгами. По совету брата. Он мне дал несколько штук со словами: «Почитай. Интересно». По‑моему, это были «За гранью жизни и смерти», «Инициация» и «Махаяна‑сутра». Я читала и думала: «А ведь это как раз то, что я ищу!» И я решила немедленно вступить в «Аум».

В книгах говорилось о том, что путь к истинному счастью лежит через духовное освобождение. Достигнув освобождения, приходишь к вечному счастью. Я, например, с детства ощущала бренность земной жизни – даже чувствуя себя счастливой, нельзя надеяться, что счастье продлится вечно. А как было бы замечательно, будь такое возможно! Не только для меня, для всех людей. В этом смысле слово «освобождение» имеет невероятно притягательную силу.

 

А слово «счастье» что для вас означает?

 

К примеру, огромное удовольствие – поболтать с друзьями. В кругу семьи, с родными пообщаться. В такие минуты я счастлива. Мечтаю, чтобы это никогда не кончалось. Так что для меня очень важны разговоры. Куда больше, чем развлечения.

А вот как я понимаю освобождение. По существу, жизнь – это страдание, и, попросту говоря, освобождение есть полное прекращение страданий. Человек, добившийся освобождения, может избавиться от страданий в нашем непостоянном мире. В книгах, которые я читала, описывались упражнения, с помощью которых человек может прийти к освобождению. Перед тем как вступить в «Аум», я каждый день старалась их делать. Сидя дома перед книгой, выполняла асаны, делала дыхательные упражнения.

Мои братья тоже читали эти книги. Увлекшись «Аум», они сказали мне, что собираются вступить в братство. Знаете, у нас у всех троих очень схожие взгляды, да и образ мыслей тоже. Самый старший брат видел такие же сны, что и я, хотя у него они были не столь яркие. Со вторым братом это тоже нередко бывало.

И вот мы втроем явились в додзё в Сэтагая и попросили анкеты, которые заполняли все, кто приходил в «Аум». Стали вписывать имена, адрес, но нас сначала пригласили на беседу. Провели к мастеру додзё. Он спросил, зачем нам «Аум», и изумился, услышав в ответ: «Для просветления и освобождения». Большинство вступающих, похоже, рассчитывали получить нечто другое – какие‑то земные выгоды, сверхъестественные способности.

Мастер рассказал нам о многом, но меня больше всего впечатлило царившее в додзё спокойствие. Сам воздух был напитан умиротворением и покоем. В тот же день вся наша троица стала членами братства. Помню, каждый заплатил тридцать тысяч иен, включая ежемесячные взносы за полгода. У меня денег не хватило, пришлось занять у братьев.

 

А родители что‑нибудь говорили, узнав, что дети все разом вступили в «Аум Синрикё»?

 

Да. Тогда вокруг «Аум» никакого шума не было, и мы сказали им, что просто ходим в центр изучения йоги. Это уже потом пошли слухи о братстве, появились разные проблемы.

Первое время мы занимались распространением «аумовских» рекламных листовок. Это называлось служением. Раскладывали листовки по почтовым ящикам или просто раздавали на улице прохожим. В основном – по воскресеньям. Мне нравилось это дело. Разобравшись со своей порцией листовок, я была довольна сделанной работой. На душе становилось светло, сама не знаю почему. Служение – это накопление добродетелей, которые дают человеку энергию для роста, подъема на новую ступень. Нам часто говорили об этом в «Аум».

В братстве у меня появились новые друзья. Потом в «Аум» пришла моя бывшая подруга – мы раньше с ней учились в другой школе. Стали на пару раздавать листовки. Не подумайте, что это я ее сагитировала. Я лишь рассказала ей о братстве, и она захотела присоединиться.

Вступив в братство, я продолжала свои упражнения, и вскоре мне довелось испытать «дхарти сиддхи»[66]– состояние, предшествующее способности к левитации, иначе говоря, когда тело начинает подпрыгивать, отрываясь от земли. Оно наступило дома – я как раз выполняла дыхательные упражнения. Теперь я могу делать это свободно, когда захочу. Вначале я не понимала, что со мной, но скоро научилась в какой‑то степени контролировать происходящее.

Хотя сперва это было что‑то! Эти подскоки (смеется)… Что делать? Домашние, глядя на меня, не знали что и думать. В «Аум» говорили, что я достигла этой стадии довольно быстро. Думаю, дело в том, что у меня, наверное, с детства духовные способности развиты.

Какое‑то время я совмещала «Аум» со школой, но походы в это учреждение казались мне все более бессмысленными. Не бессмысленными даже, скорее – ненавистными. В школе я была белой вороной. Вот вам пример: одноклассники все время говорили об учителях гадости, а в «Аум» нас учили о других людях плохо не говорить. Тут концы с концами никак не сходятся. Или все эти разговоры в школе… как бы оттянуться, кайф получить. «Аум» же применяет на практике принцип «Не гоняйся за удовольствиями». То есть все наоборот. Тоже одно с другим не стыкуется.

Для того чтобы добиться освобождения и просветления, упражнения лучше делать не дома, а целиком посвятить им себя, уйдя в братство. Так быстрее добьешься результата. Эта мысль крепко засела у меня в голове. Я менялась, выполняя упражнения, понимала это, и мне хотелось измениться еще больше.

И когда я объявила в братстве, что хочу стать послушницей, возражать никто не стал: есть желание – пожалуйста.

 

Перейти в послушницы – значит отказаться от страстей и желаний. От чего вам трудно было отказаться?

 

Было очень непросто. Сомнения, колебания… Я так долго жила в семье и теперь лишалась возможности свободно общаться с близкими. Вот что тяжелее всего. И еще еда… Послушникам положено есть лишь определенную пищу. Вообще‑то для меня еда не проблема, но дело не только в ней. Все‑таки я очень волновалась, как у меня пойдут дела.

Старший брат к тому времени уже бросил колледж и ушел в братство. Родители уговаривали его подождать, хотя бы закончить учебу, но он их не послушал. Второй же брат мирскую жизнь на послушничество менять не собирался.

Когда я уходила, родители плакали. Им очень хотелось меня удержать. Но я считала, что не сумею сделать для них ничего хорошего, если все останется как есть. Я стремилась не просто к «любви», а к «любви» в более широком значении. Думала, что, изменив себя, сделаю доброе дело родителям. Конечно, расставаться было тяжело, однако в конце концов я решилась.

Для начала меня отправили «на стажировку» в префектуру Яманаси, в «Сэйрю сёдзя»[67], оттуда перебросили в Токио, в тот самый додзё в Сэтагая, где мне пришлось заниматься самыми разными делами – связями с членами братства, не принявшими послушничества, печатанием листовок, которые я потом отвозила братьям и сестрам, отвечавшим за их распространение. Я не жалела о переходе в другое качество, хотя порой и чувствовала себя одиноко в этой новой жизни. В братстве у меня появились новые друзья. Тогда в «Аум» приходило много девушек моего возраста, и в додзё мы чувствовали себя прекрасно. Между нами нашлось много общего. О чем мы говорили? Как добиться прогресса в духовных практиках (смеется). В конце концов, все мы пришли в «Аум» потому, что окружающий мир казался нам лишенным ценностей. После примерно года в Сэтагая меня перевели в штаб‑квартиру у Фудзи кем‑то вроде секретаря‑администратора. Я провела там полтора года и оттуда была направлена на объект № 6 в Камикуисики, готовила «подношения» – которые во время специальной службы подносились богам, после чего их съедали самана.

 

Еду, то есть? И что же вы готовили?

 

Хлеб, какие‑нибудь печенья, иногда что‑то наподобие гамбургеров. Рис, морскую капусту, что‑нибудь жареное… Меню периодически слегка менялось. Одно время готовили лапшу. В основном овощные блюда, не мясо. Гамбургеры из тофу[68].

Готовившие еду все время менялись – их было то больше, то меньше. Под конец осталось трое. Только женщины. Кроме них никто не имел права этим заниматься. Это же священная пища, подношение богам.

 

Вас оставили. Значит, решили, что вы достойны?

 

Наверное. Хотя работа была тяжелая. По‑настоящему физическая. Мы готовили каждый день с утра до вечера, валились с ног от усталости. Одно время число самана в братстве очень выросло, и всех надо было накормить. Работать приходилось без перерыва.

На сто самана полагалось приготовить сто порций. И не только приготовить, но и перенести в помещение с алтарем, расставить там… А потом еще раздать всё самана.

Что готовить, решали старшие. В принципе меню составлялось на основе необходимого сейчас человеку рациона. Вкус? Людям со стороны наша еда казалась простоватой. Увлечение вкусом искушает плоть, впрочем, особых строгостей не было. Короче, еда, не возбуждающая аппетит. Наша задача была не деликатесы готовить, а обеспечить людей необходимым питанием, чтобы они могли нормально жить и заниматься своим делом.

Хлеб и печенье выпекали сами в большой пекарне, где были и тестомешалка, и резальная машина, и печь. Продукты закупал специальный человек.

Работе на кухне мы нигде не учились. Учитель часто говорил: «Вы должны вкладывать душу в то, что делаете». После готовки – уборка и чистка кухни. И нам говорили: «Думайте, что наводите блеск на свою душу». Поэтому даже самую простую работу я старалась выполнять с душой. Когда я жила дома, меня такие вещи мало интересовали. А в Камикуисики я четыре года готовила подношения в Сатиаме № 6. Каждый день.

 

Сёко Асахара как раз жил там, в Сатиаме №6?

 

Да. У него было несколько домов, а главная резиденция – в Сатиаме № 6. Хотя она была отделена от помещений, где жили послушники. Время от времени мы могли его видеть. Иногда – очень редко – заходил попробовать нашу еду, хотя обычно для него готовили отдельно.

Параллельно с работой я продолжала духовные тренировки, познавая все больше и больше.

Стала четко представлять истинный смысл своих страстей и заблуждений, научилась чувствовать состояние внутренней энергии. И подстраивать под это свои тренировки. Путь к освобождению занял четыре года.

 

Вы сказали «освобождение». А кто это решал? Учитель? «Ну все! Ты достигла освобождения…» Это он говорил?

 

Да. В конечном счете так и было. Чтобы добиться избавления, нужно выполнить множество условий, и в зависимости от этого Учитель определял, справился человек с задачей или нет. Как правило, избавление наступает на самом пике духовной тренировки. Есть специальная экстремальная практика. Погружаясь в нее, переживаешь странное, непередаваемое чувство, и когда оно, накапливаясь, образует «критическую массу», наступает духовное просветление. Это и есть стадия избавления.

Достигшего ее нарекали иноческим именем. Хотя позднее система изменилась, и такие имена стали давать и тем, кто не дошел до избавления, а сделал лишь несколько шагов к нему.

 

А ваши сны и переходы в астрал, что начались еще в детстве? Что‑нибудь изменилось с уходом в братство?

 

Мои духовные возможности стали выше, я испытывала все более удивительные ощущения. И могла гораздо лучше их контролировать. Научилась отличать сны от реальности и управлять ими, как мне хочется. Я помнила свою прошлую жизнь, и еще у меня открылась способность видеть, кем окружающие меня люди будут в следующей жизни.

Прошлую жизнь я представляю очень живо, она для меня – реальность. «Моя прошлая жизнь!» Я понимаю это сразу, в одно мгновение. Это как озарение.

Вообще‑то в той жизни я была мужчиной. Вспоминаю детство – и все становится на свои места, складывается в четкую картину. Когда я была маленькой, меня постоянно принимали за мальчика. Я удивлялась:

почему? Но раз в прошлой жизни мне довелось быть мужчиной, тогда все понятно.

 

А кроме пола? Может, грехи прошлой жизни как‑то влияют на ход нынешней?

 

Детство у меня было счастливое, хотя иногда и доставалось по полной программе. Не потому ли, что приходилось расплачиваться за неправильные поступки в прошлой жизни?

 

Не подумайте, что придираюсь к вашим словам, но разве с другими людьми бывает не то же самое? Ведь у каждого в жизни случаются тяжелые минуты. Независимо от духовных возможностей, перевоплощений и прочего.

 

Так‑то оно так. Хм‑м… Но все же то, что происходит с человеком в детстве, когда хорошее и плохое вокруг не так на него влияет и жизнь только начинается, отчасти родом из его прошлой жизни.

 

Даже когда ребенок еще толком не столкнулся с реальностью, на его долю уже выпадают неприятные переживания. Например, он хочет есть, а ему не дают. Хочет, чтобы мать взяла его на руки, но она не берет. И прошлая жизни, и грехи здесь ни при чем. Все зависит от возраста, и проблема, думаю, в «боли», которую испытывает человек, оказавшись лицом к лицу с реальностью.

 

Но это понимаешь только в определенных случаях.

Когда в марте 1995 года в метро случилось это происшествие с зарином, я как обычно работала на кухне в Сатиаме № 6. Мне рассказали о нем другие «аумовцы»: «Слышала, что в токийской подземке? Подозревают "Аум"». Я подумать не могла, что братство имеет к этому какое‑то отношение. Это кто‑то другой сделал, не знаю, кто, но не «Аум».

До этого случая ходили разговоры, будто на объектах в Камикуисики распылили зарин, устроили вроде газовой атаки. Может, что‑то и было. Потому что многие неожиданно почувствовали себя плохо, и я в том числе. Шла кровь – из легких, изо рта. Напала какая‑то сонливость. Потом начала плевать кровью, появились головные боли, тошнота, стала быстро уставать. Так что газ точно распылили. Иначе с чего вдруг столько людей сразу заболели? Раньше такого никогда не было.

По правде сказать, я была в шоке, когда нагрянула полиция. Мы же ничего плохого не совершили; мне казалось, из нас нарочно делают злодеев. В Сатиаме № 6 тоже провели обыск. В помещении, где готовили подношения, все перевернули вверх дном. Наша работа встала, пришлось всем денек поголодать. Полиция – это страшно. Я сама видела, как они избивали людей. До сотрясения мозга.

 

Вы все время находись в Сатиаме № 6. Не замечали вокруг чего‑нибудь необычного, когда в Токио произошла зариновая атака?

 

Нет. Я без передышки готовила подношения и ничего такого не слышала и не видела. Мы контактировали друг с другом только в Сатиаме № 6. Работы было много, наружу выходили нечасто и плохо представляли, что происходит за нашими стенами. Я общалась в основном со сверстницами, с которыми вместе готовила подношения. Мы здорово ладили.

 

Те, кто совершил зариновую атаку, были арестованы, признались и начали давать показания. Причастность «Аум» к этому преступлению стала понятна. Что вы тогда испытывали?

 

До нас такие новости не доходили. Я об этом почти ничего не слышала. Все‑таки мы жили в горах, в глухой деревушке, без газет и телевидения. У меня было весьма отдаленное представление о происходящем в мире.

Хотя, разумеется, не все были такие малоинформированные, как я. Если человек хочет получить информацию, он ее получит. Просто меня это не интересовало. И в мыслях не было, что случившееся в токийском метро – дело рук «Аум». Я вообще равнодушна что к телевизору, что к анимэ и старалась ничего такого не касаться.

Заволновалась я на следующий год, когда начались разговоры о законе против подрывной деятельности. Будь он принят, наше братство развалилось бы. Я бы не смогла так сосредоточенно заниматься духовной тренировкой и лишилась привычной защищенной среды обитания. Пришлось бы жить за собственный счет. Это пугало меня.

 

То есть этот закон лишал вас послушничества, заставлял зарабатывать на жизнь. И мешал духовному совершенствованию. Поэтому вы и растерялись тогда. Но неужели даже спустя год после того происшествия у вас не появились сомнения, что «Аум» может быть к нему причастное.

 

Нет, сомнений у меня не было. И у всех, кто окружал меня, тоже. Люди из Сатиама № 6 почти не имели контактов с внешним миром. Информация к нам не поступала.

Я готовила подношения в Сатиаме № 6 до последнего дня, пока в конце концов меня не выселили из Камикуисики. Есть самана стало нечего, их ряды основательно поредели. Люди стали расходиться. Но если человек уходит без средств к существованию, как ему жить? Должна быть хоть какая‑то работа, иначе как платить за жилье? Ведь самана выдавали гроши только на карманные расходы. Раз в месяц. И все. Поэтому люди уходили один за другим, чтобы как‑то устроиться в жизни. Грустно было наблюдать за этим. Нас становилось все меньше – как зубьев в старом гребешке. Я держалась до последнего. Меня выставили оттуда 1 ноября 1996 года.

Я перебралась в префектуру Сайтама, где жили человек десять наших. Хозяина дома не смутило, что мы из «Аум», и он великодушно согласился нас принять. Сдал нам нечто вроде здания под контору, причем недостроенного, поэтому других претендентов на него не было. Все устроились на почасовую работу и поддерживали тех, кто не мог работать, – детей и стариков.

Я же решила пустить в дело опыт, накопленный в Сатиаме № 6, и открыть на первом этаже пекарню. Деньги выделили мои родители.

 

Чуткие у вас родители, однако.

 

Это точно. Понимающие (смеется). Так что у меня пекарня. Придумали симпатичное название – «Летающий сластена», но из‑за журналистов успеха предприятие не имело. Как только мы зарегистрировались, тут же набежали репортеры из газет, с телевидения. Не иначе как в муниципалитете пронюхали. Так или иначе, пекарня «засветилась», ее показали по телевизору. И клиенты отказались от наших услуг под предлогом, что пекарня принадлежит членам «Аум». Из‑за этого на какое‑то время дело встало.

Обычные покупатели к нам ходить перестали. Попробовали наладить торговлю через Интернет – ничего не получилось. Про нас уже все знали. Сменили вывеску – тоже не пошло. Наши партнеры привозили нам товар и наталкивались на полицию: «Зачем вы сюда приехали? Не знаете, что здесь "аумовцы" окопались?» Какой уж тут бизнес! Мы думали организовать выездную торговлю, получили разрешение, а что толку? Ясно было, что полиция нам жизни не даст.

Сейчас мы продаем хлеб самана и последователям «Аум». Печем два раза в неделю и развозим. Концы с концами кое‑как сводим. Хотя, кроме своих, никто у нас не покупает.

Полицейские по‑прежнему околачиваются у пекарни. Стоит кому‑то появиться на горизонте и подойти к двери пекарни, как они его перехватывают, начинают расспрашивать и предупреждают, что он идет прямо в лапы к членам «Аум». Я в их планы не посвящена, но мне кажется, они просто пытаются создать видимость какой‑то деятельности. Как вы думаете? Бывает, заходят и просят хлеба. Мы даем. Но когда приходят за «добавкой», говорим, что неплохо бы заплатить.

Иногда мы предлагаем свою выпечку людям, что живут по соседству. Разговариваем. Они нам говорят: «Мы боялись, что вы здесь чем‑то нехорошим занимаетесь, а оказалось, у вас и в самом деле пекарня». Вот что такое журналисты.

 

Как вы относитесь к газовой атаке и трагедии с адвокатом Сакамото? Сейчас, когда вернулись в общество? Подавляющее большинство убеждены, что «Аум Синрикё» в ответе за эти преступления.

 

Как бы это сказать?.. Мне трудно привести мысли в порядок и судить о чем‑то. Слишком велик разрыв между тем, что было со мной, пока я жила в «Аум Синрикё», и картиной, которую рисуют другие, незнакомые люди. Что касается этих происшествий, то я начинаю думать: может, и вправду было, как люди говорят, хотя на суде показания все время меняются. Что здесь правда, а что нет? Никак не уразумею.

 

Детали свидетельских показаний, типа «кто чего когда сказал», действительно меняются, но факт остается фактом – пятерка «аумовских» вождей распылила в метро зарин, чтобы убить ни к чему не причастных пассажиров. Я хочу знать, что вы об этом думаете. Лично вас я ни в чем не обвиняю, просто хотелось бы знать ваше мнение.

 

Ну… Я не могу в это поверить. В голове не укладывается. За все время, что я была послушницей, я ни разу живое существо пальцем не тронула. Никого не убивала – ни единого таракана, ни комара. Я и сейчас так живу, и все, кого я знаю, – то же самое. Поэтому мне и не верится, что такое могло произойти. Почему? Зачем?

Я слышала проповеди о Тантра‑Ваджраяне, но с реальностью их не связывала, да и жизнь свою по ним не строила. Воспринимала лишь как заключительную частичку огромного учения, которое я постигала все это время.

Для меня гуру – человек, помогающий в трудную минуту, когда в духовной тренировке появляются какие‑то проблемы. В этом смысле гуру был мне необходим.

 

То есть вы не считали его абсолютным существом, заслуживающим абсолютного поклонения?

 

Абсолютного… Хм‑м… Конечно, бывало, Учитель спрашивал: «Можешь ты сделать это?» В таких случаях я сама решала, смогу или нет. Прямо так и говорила: «Трудновато будет». Не дакала всякий раз. Да и все остальные, кого я знала, вели себя так же. Так что в моем представлении абсолютное существо здесь ни при чем. Наверное, это журналисты так дело представляют.

Люди ведь все разные. Есть такие, которые со всем согласны, что им ни скажи, но многие думают по‑своему и действуют соответствующе.

 

А если бы вы оказались в таком положении: Учитель для вас – абсолютный гуру, единственный человек, которому вы верите, который руководит вами? И он говорит: «Делай!» Как бы вы отреагировали?

 

Думаю, даже те, кто организовал эту газовую атаку, – а мне довелось их видеть своими глазами, – это люди с достаточно ярко выраженной индивидуальностью. Они считают себя личностями и могут высказать свое мнение кому угодно. Поэтому не знаю, что вам ответить. Я вспоминаю, какими они были в братстве, и не представляю, что они способны совершить такое. Если бы я лично все наблюдала, это бы меня, наверное, убедило, но за это время я такого наслушалась об этом деле… Поневоле засомневаешься: а все ли правда, что о них говорят.

А суд над Учителем. Там еще так много неясного. Я хочу подождать. Поживем – увидим. Пока Учитель все не разъяснит, я никаких выводов делать не могу. Ведь как говорят его адвокаты, еще не установлено, отдавал он приказ отравить газом метро или нет[69].

 

Значит, вы будете ждать, пока все кончится?

 

Я не говорю, что он на сто процентов этого не делал. Просто сейчас еще слишком рано судить об этом. Нельзя быть ни в чем уверенной, пока не прояснятся факты.

 

Вы сказали, что деньги на пекарню дали родители. У вас с ними по‑прежнему хорошие отношения?

 

Добившись своего – став послушницей, – я как‑то заезжала домой, несколько раз звонила. Родители никогда на меня не давили, не грозились выставить за порог. Наоборот, они всегда говорят: возвращайся в любое время. Но для меня это невозможно. Может, мое отношение к этому миру изменится – если что‑то покажется мне в нем прекрасным, возвышающим душу. Но пока этого нет. Я находила это лишь в «Аум».

Я прожила в братстве семь или восемь лет. Бывало, меня охватывал трепет, когда во время духовных тренировок копившаяся внутри грязь выходила наружу. В процессе работы души проникаешь вглубь себя и оказываешься лицом к лицу со своими грехами и страстями, которые поднимаются на поверхность. Обычные люди прикрываются выпивкой и развлечениями, но те, кто погружен в собственную душу, не могут себе такого позволить. Им остается один на один противостоять тому, с чем столкнулись. Это очень тяжело. В такие моменты сердце по‑настоящему трепещет. Однако волнение скоро уляжется, сомнения уйдут, и ты чувствуешь: можно продолжать духовную практику. И я ни разу не помышляла всерьез о возвращении в этот мир.

Что касается моей школьной подруги, с которой мы вместе пришли в «Аум», то она до сих пор в братстве. Там совершенствуется. Бывший послушником брат вернулся домой как раз перед газовой атакой. Живет теперь мирской жизнью. Хм‑м… Думаю, он попал под выброс той самой грязи, о которой я говорила, и не сумел ее перебороть. А раз так – нечего рассчитывать на избавление.

 

ТОГДА Я ПОДУМАЛ: «ЕСЛИ Я ЗДЕСЬ ОСТАНУСЬ, ПОГИБНУ НАВЕРНЯКА»

Синъити Хосои (р. 1965)

 

Родился в Саппоро. После школы хотел стать художником – рисовать комиксы. Приехав в Токио, поступил в художественный колледж, но через полгода бросил. Судьба случайно свела его с «Аум Синрикё», и он вступил в секту. Работал в «аумовской» типографии, затем перешел в группу анимации, где нашел применение своим способностям рисовальщика, а закончил «карьеру» сварщиком в Министерстве науки и техники. В 1994 году произведен в «мастера». Работал на строительстве Сатиама № 7, где был устроен химический завод. Все время отдавал работе, духовной практикой почти не занимался. Зато приобрел много практических навыков.

После обысков на объектах «Аум» услышал, что выдан ордер на его арест, и сдался полиции. Провел двадцать три дня в предварительном заключении, освобожден в связи со снятием обвинений. В июне 95‑го отправил из тюремной камеры заявление о разрыве с «Аум». Затем на время вернулся в Саппоро, но сейчас снова живет в Токио. Рассказывая, он показывал свои рисунки, на которых подробно запечатлена жизнь в Сатиаме.

Стройный, худощавый молодой человек. Член «Канарского общества», созданного бывшими членами «Аум». К секте и Сё ко Асахаре относится критически.

 

Мой отец – обыкновенный служащий. Еще у меня был старший брат. В детстве наша семья одно время жила в Киото, но вырос я в Саппоро.

В начальных классах не любил ходить в школу. Дело в том, что мой брат был инвалидом с отсталым умственным развитием. Его водили в специальную школу для таких детей. Меня в школе часто дразнили из‑за брата, так что ничего хорошего об этих годах вспомнить не могу.

Сколько себя помню, мама все свое время посвящала брату, не отходила от него ни на шаг. На меня внимания уже не оставалось, поэтому мне все время приходилось играть одному. Как мне хотелось, чтобы мама меня приласкала! Но она всегда говорила: «Ну что ты! Ведь твоему несчастному брату так плохо». Из‑за этого я едва не возненавидел его.

Я рос угрюмым и мрачным. Очень сильно на меня повлияла смерть брата. Мне тогда было четырнадцать лет. Он умер от гепатита В. Это стало для меня огромным потрясением. Где‑то в глубине сердца жила надежда, что в конце концов ему помогут и он будет счастлив. В моем представлении это был своего рода религиозный образ. И когда он разбился, столкнувшись с суровой действительностью, это меня прямо‑таки подкосило. Я думал, что слабым полагается спасение, но реальность не оправдала моих надежд.

Тогда как раз все говорили о пророчествах Нострадамуса. Что человечество погибнет в 1999 году. Мне это предсказание ласкало слух, потому что я ненавидел мир, в котором живу. В политике царят коррупционеры, вроде Какуэя Танаки[70], кругом жульничество и неравенство, и никто не придет на помощь слабому. Я думал о пределе возможностей общества и человека, и от этого становилось еще противнее.

Хотелось поделиться с кем‑нибудь своими мыслями – но с кем? Все или заболели зубрежкой перед экзаменами, или, кроме машин и бейсбола, ни о чем больше не могли говорить. В старших классах я ходил в художественный кружок; мне страшно нравились манга, которые рисовал Кацухиро Отомо[71], мало кому тогда известный. Они были такие настоящие, необыкновенно живые. Пусть мрачные, но зато совершенно реальные. Настолько, что, глядя на них, невольно подумаешь, что такое и на самом деле бывает. Я любил перерисовывать картинки из его книжек – «Прощай, Япония», «Короткий мир», «Вальс буги‑вуги».

Я мечтал уехать из дома и перебраться в Токио, поэтому, отучившись, поступил в промышленно‑художественную школу «Тиёда». На специальное отделение манга. Но меня хватило только на полгода. Не знаю, почему, но мне всегда казалось, что между мной и остальным миром стоит стена, которая после приезда в столицу вдруг сделалась еще выше. Люди вокруг относились ко мне по‑доброму. Я даже с девушками стал встречаться. Но стоило подумать: «Вот нормальная девчонка. То, что надо», – как между нами возникала какая‑то преграда. Вернее, я сам ее возводил. Занятия в школе меня вполне устраивали, проблема была в другом – в людях. Я никак не мог ни с кем сойтись. Часто бывал на вечеринках вместе со всеми, хотя эти загулы с выпивкой не представляли для меня никакого интереса. Я там был как белая ворона – один трезвый. Отвращение к миру становилось все сильнее.

Оглядываясь сейчас назад, я задаю себе вопрос: «Что это было со мной?» Ведь у меня была возможность наладить отношения с самыми разными людьми, а я ей не воспользовался, отверг всех. Но тогда иначе и быть не могло – я сам себя загнал в угол. В общем, я бросил школу и какое‑то время жил, перебиваясь случайными заработками и изучая манга. Немного денег присылали родители, но жить одному, когда тебе восемнадцать или девятнадцать, все‑таки тяжело. Ты существуешь в замкнутом пространстве, и это, конечно, действует на психику. Дошло до того, что я начал бояться людей.

Они меня пугали. Казалось, им хочется заманить меня в ловушку, как‑то навредить. Я становился черствым и нетерпимым. Увидев на улице счастливую пару или радостную семью, думал: «Чтоб вам пусто было!» – и в то же время ненавидел себя за такие мысли.

Я бежал в Токио от гнетущего настроения, поселившегося в нашем доме после смерти брата, но обрести душевное спокойствие так и не смог. Без толку метался туда‑сюда. Белый свет мне опротивел. Выходя из дома, я точно в ад попадал. В довершение всего я помешался на чистоте – вернувшись, тут же начинал мыть руки. Стоял у умывальника по полчаса, а то и по часу. Я понимал, что это болезнь, но не мог ничего с собой поделать. Так продолжалось года два‑три.

 

Так долго? Как же вы это выдержали?

 

Все эти годы я почти ни с кем не разговаривал. Только с родителями иногда, да еще по работе. На меня напала страшная сонливость – спал по пятнадцать часов и больше. Без этого я чувствовал себя ужасно. С желудком тоже появились проблемы. Ни с того ни с сего начинались резкие боли – я бледнел, покрывался липким потом, становилось трудно дышать. Было ощущение, что еще чуть‑чуть – и мне конец.

Я решил попробовать лечебную диету и йогу. Поможет – начну новую жизнь. В книжном магазине мне попалась книга Сёко Асахары «За гранью жизни и смерти». В ней говорилось, что состояния кундалини можно достичь за три месяца. Я был поражен: «Ничего себе! Разве такое возможно?» До этого я уже прочел «Основы теологии» и кое‑что знал о йоге. Пробежав книгу, я в общих чертах запомнил, что надо делать, и, вернувшись домой, захотел попробовать, что получится. Три месяца делал описанные у Асахары упражнения, соблюдал диету. У меня такой характер – если берусь за что‑то, то всерьез, с полной концентрацией. Так что я ни одного дня не пропустил. Ежедневно занимался по четыре часа.

Тогда я больше думал не о кундалини, а просто о здоровье. Но месяца через два я почувствовал дрожь в районе копчика. Это верный признак пробуждения кундалини. Но я все еще сомневался, не верил до конца. Копчик жгло как кипятком, который, казалось, бурля, поднимался по позвоночнику прямо в мозг, переворачивая все вверх дном. Там словно кто‑то корчился от боли. Я был поражен. В теле творилось что‑то невообразимое, не зависящее от моей воли. И я потерял сознание.

Все получилось по инструкции Сёко Асахары: через три месяца я достиг кундалини. Он оказался абсолютно прав. Вот тогда‑то я и заинтересовался «Аум Синрикё». Как раз вышел пятый номер «аумовского» журнала «Махаяна». Я купил его, а заодно и все более ранние номера. Там были фото и истории о Фумихиро Дзёю, Хисако Исии, Санаэ Оути[72]… Все были представлены в самом лучшем виде. Меня буквально захватили их рассказы о пережитом, и я подумал, что Учитель действительно должен быть незаурядной личностью, раз ему поклоняются такие люди.

В «аумовских» книгах четко сказано: «Мир – это зло». Эта мысль понравилась мне больше всего. Я читал и радовался: это ужасное, несправедливо устроенное общество заслуживает лишь одного – чтобы его уничтожили. Я уже давно пришел к такому выводу, и вот люди напрямую объявляют о том же самом. Впрочем, если я предлагал просто‑напросто стереть этот мир с лица земли, то Сёко Асахара считал иначе: «Работай над собой, добейся освобождения – и ты сможешь изменить мир». Я загорелся, прочитав эти слова. Захотелось последовать за этим человеком, посвятить ему себя. Во имя этого я был готов отказаться от всех земных мечтаний, желаний и надежд.

 

Вы сказали, что мир несправедлив. А что конкретно в нем несправедливо?

 

Например, прирожденный талант или происхождение. Умный – всегда умный, быстроногий – всегда быстроногий. А те, кого зовут слабаками, света белого не видят, как ни стараются. Что называется – судьба. Я считал, что в этом заключается ужасная несправедливость, но Асахара в своих книгах писал, что все зависит от кармы. Человек, совершивший дурные поступки в прошлой жизни, в этой жизни страдает, и наоборот, кто прежде был праведником, теперь живет замечательно и может найти применение своим способностям. Асахара убедил меня, и я понял: надо перестать поступать плохо и начать копить добродетели.

Поначалу я лишь собирался восстановить здоровье с помощью диеты и йоги – немного оправиться и вернуться к нормальной обычной жизни, но мои жизненные пути пересеклись с «Аум», и я резко повернул к буддизму, о чем раньше не мог и подумать. Как бы то ни было, одно можно сказать точно: подняться из разобранного состояния, в котором я тогда пребывал, помогли «аумовские» книги.

 

Я стал членом «Аум». Было это, если не ошибаюсь, в декабре 1988 года. Поехал в Сэтагая, где находился додзё, там меня приняли и дали возможность поговорить с одним из «просвещенных». Он надавал мне разных советов, а особенно рекомендовал поучаствовать в семинаре, который проводился раз в год в штаб‑квартире «Аум» в районе Фудзи. Называлось это мероприятие «Практики сумасшедшей интенсивности». Ничего названьице, да? (смеется). Как мне сказали, семинар длился десять дней и давал колоссальный эффект. Но чтобы попасть на него, требовалось внести сто тысяч иен, а у меня таких денег не было, и я сказал, что не могу поехать. Кроме того, я сомневался, стоит ли сразу погружаться в такую тяжелую тренировку. Ведь я только что пришел в «Аум».

Не опасно ли это? Однако Томомицу Ниими, который руководил этим делом, настоял, и в конце концов я согласился.

В то время братство еще было малочисленным – от силы две сотни послушников, поэтому новообращенные имели возможность сразу увидеть Сёко Асахару. Тогда он был не такой, как сейчас, – более мускулистый, подтянутый. Тяжело ступая, он вошел в додзё. В этом человеке чувствовалась огромная сила, заставляющая других трепетать. Я остро ощутил его внушавшую страх способность видеть все насквозь. И хотя все им восхищались – какой добрый человек! – на меня при первой встрече Асахара произвел пугающее впечатление.

Как‑то раз мне довелось заниматься с ним «секретной йогой» – мы разговаривали один на один. Он заявил: «У тебя очень сильное "маке"». Маке – это когда в процессе духовных практик возникают психологические преграды. Такое состояние. Я сказал, что хочу поскорее стать послушником и приступить к серьезным занятиям. «Погоди немного. Тебе не удается избавиться от маке. Чтобы освободиться, надо совершенствоваться в практиках». Наша беседа продолжалась минут пять.

В следующий раз я увидел Асахару, когда он, широко улыбаясь, входил в додзё понаблюдать за тем, как проходит божественная служба. Глядя на него, я подумал: «Вот уж точно многоликий человек». В тот день в нем не было ничего пугающего; он весь сиял, и мне доставляло огромную радость просто видеть его, находиться с ним рядом.

Спустя три месяца мне разрешили стать послушником. Во время сеанса «секретной йоги» Асахара сказал: «Я разрешаю тебе принять послушничество, но при одном условии: ты должен бросить свои дела и поработать какое‑то время в переплетной мастерской». Я удивился: «При чем здесь переплетная мастерская?» – «"Аум" собирается скоро открыть собственную типографию, и я хочу, чтобы ты обучился переплетному делу». – «Понятно», – ответил я и быстро устроился в переплетную мастерскую. Да еще с проживанием.

Сколько там оказалось разной техники! Брошюровочные, переплетные, резальные машины… Я не знал, что конкретно от меня требуется, и растерялся. Ведь Асахара сказал только: «Пойди научись переплетному делу». Я отчаянно старался запомнить побольше. По воскресеньям, когда в мастерской никого не было, изучал устройство машин. Вообще‑то я не силен в технике и все же разобрался, на какие кнопки нажимать и как что устроено. Оператором, правда, поработать не пришлось – не дали, но я смог многого набраться, даже просто наблюдая за процессом.

Через три месяца мне дали указание перейти в послушники, и собрал вещи и распрощался с мастерской.

Послушникам приходилось ограничивать себя в еде – например, не есть мороженого. Пережить такое нелегко. Для меня это оказалось даже тяжелее, чем отказ от секса. «Теперь и соку не выпьешь», – думал я и напоследок решил оттянуться – в последний день наелся и напился до отвала.

Родители, конечно, были категорически против, но я не обращал особого внимания на их протесты, потому что был твердо убежден: в конечном счете, мой уход в братство будет благом и для них. В принципе чтобы стать официально признанным самана, требовалось внести миллион двести тысяч иен и провести в молитве, стоя, шестьсот часов. Но из‑за того, что началась большая спешка с устройством типографии, для меня сделали исключение.

Примерно в часе езды на машине от штаб‑квартиры «Аум» есть местечко Кариядо. Там в небольшом сборном павильоне располагалась типография, где я и поселился с другими «аумовцами», которым предстояло там работать. К моему изумлению, я оказался единственным, кто хоть как‑то разбирался в переплетном деле. Я думал, что буду просто членом команды, а что получилось? Новичка, которого только‑только приняли в послушники, назначили ответственным за такое дело. Невероятно! Десять‑двадцать человек на брошюровке, десяток в типографии и еще человек двадцать на фотопечати. Немаленькое предприятие, правда?

Но оборудование, которое для него закупили, – это было что‑то! Похоже, оно провалялось где‑то на складе бог знает сколько лет. Переплетные и типографские машины никуда не годились. Все на них жаловались. Это был какой‑то ветхий антиквариат. Знали бы вы, какого труда стоило наладить эту технику! Тем более с моими познаниями. С того момента, как мы за нее взялись, до пуска прошло месяца три. Но работать как следует машины все равно отказывались. И все‑таки, я считаю, мы свое дело сделали неплохо. Хотя «научная группа» Хидэо Мураи тоже много потрудилась.

 

Первым изданием, вышедшим из нашей типографии, стал 23‑й номер журнала «Махаяна». До этого всю печатную продукцию заказывали на стороне. И вот теперь мы могли все делать сами. Став послушником, я не переставал удивляться тому, что для таких, как я, никто не устанавливал время для духовных практик. В ответ на мой вопрос, почему, было сказано, что практики не дадут эффекта, пока человек не накопит в себе добродетели. Как выяснилось, я как раз находился в той стадии, когда нужно просто трудиться, чтобы стать добродетельным. Я проработал в типографии целый год, и каждый день давался мне с большим трудом. Четыре часа на сон – это считалось в порядке вещей. Особенно тяжко пришлось во время выборов в парламент. Помню, даже в туалет сходить было некогда – машины не останавливали. Я работал на брошюровочной машине и мог отлучиться только когда в нее загружали очередную порцию бумаги. На счету была каждая минута.

 

Выборы кончились, работы стало намного меньше, и мы смогли вздохнуть свободно. В это самое время большая суета была на стройке в Наминомура. Вот уж кому не повезло, так это тем, кто туда поехал. А в типографии дни проходили мирно. Когда не было работы, мы могли по желанию заниматься духовными практиками. Наши наставники куда‑то разъехались, так что все были предоставлены сами себе. О некоторых товарищах мы даже не знали, где они находятся.

Я был во главе группы, и на первых порах без меня машины работать не хотели. Но прошло какое‑то время, и все научились ими управлять, а я попросил, чтобы меня перевели из типографии. Дальнейшее пребывание на этом месте казалось мне пустой тратой времени. Вообще‑то в братстве не полагалось заводить разговор о переводе, но я увлекался манга и изобразил на двадцати страницах комикс по мотивам одной джатаки[73]. Всего сделал на сэкономленной бумаге три книжки и решил показать их старшему – это был Тэцуя Кибэ[74], – сопроводив запиской такого содержания: «Я учился рисовать манга и если это мое умение можно как‑то использовать во имя спасения, хотелось бы, чтобы меня забрали отсюда». Кибэ, видимо, передал мое послание Томоко Мацумото[75].

Собственно говоря, я не надеялся, что из этого что‑то получится. Такие номера в братстве никто себе не позволял, и я думал, что на меня наверняка не обратят внимания. Но, к моему большому удивлению, в один прекрасный день раздался звонок из Общего отдела: «Хосои‑сан! С завтрашнего дня вы переводитесь в дизайнерскую группу». В этой группе была секция манга, в которой числился всего один человек. Поначалу мы занимались всякой ерундой, потом родился план сочинить «аумовскую» оперетту, разбавив ее анимацией, и среди самана стали спешно искать тех, кто хоть немного умел рисовать. Таких набралось десятка два‑три. Вскоре меня назначили руководителем группы анимации.

В художественной школе я много занимался киносценариями – интересно было, рисовал раскадровки. В анимационных фильмах качество во многом зависит от раскадровки. А так как я в этом разбирался, меня и поставили руководить.

 

В группе собрались способные ребята, которые здорово рисовали – и движение, и фон. И еще нам повезло – один из самана раньше работал ассистентом оператора в студии анимации. В анимэ очень важна работа камеры. Поэтому этот парень стал для нас настоящей находкой. Мы разбились на несколько команд и взялись за работу. Анимэшек наделали порядочно. Так продолжалось три года. Оглядываясь назад, могу сказать, что я их прожил достаточно мирно.

Впрочем, хотя все вроде было спокойно, человеческие отношения в группе никак не складывались. Обычно во главе групп ставили «мастеров», а я был всего лишь «свами». Это более низкий ранг. Положение у меня было непростое – сверху шпыняли, и снизу каждый старался перетянуть на свою сторону. Например, чтобы делать более‑менее приличные анимэ, нужно смотреть побольше обыкновенных мультиков, изучать во всех подробностях рабочий процесс. А старшие были против такого. Но если ничего не смотреть, сам ничего толкового сделать не сможешь и получишь от тех же старших нагоняй. И все равно в нашей группе я то и дело слышал: «Зачем ты это смотришь? Ведь Учитель запрещает». Короче, группа мультипликаторов раскололась надвое: тех, кто считал для себя главным работу и старался ее делать лучше, и сторонников «духовного пути», предпочитавших выполнять то, что им говорил Учитель. Ни о каком единстве уже не могло быть и речи.

Была еще одна большая проблема – отношения между мужчинами и женщинами. Нередко люди сходились слишком близко и тайком уходили из братства. Поэтому Асахара в своих проповедях требовал, чтобы женщины‑самана не только не приближались к мужчинам, но ненавидели их. Когда такое случалось, мне выпадала роль козла отпущения. Жить в такой атмосфере становилось невыносимо.

 

Как‑то все это не очень похоже на движение к освобождению.

 

Вы правы. Мое терпение подошло к концу. Я стал подумывать о том, как бы выйти из игры, хотя слишком увяз в этой трясине. Искренне стремился к освобождению, делал все, что в моих силах. На большее я уже был не способен.

Дважды обращался наверх. Писал, что не могу больше быть в «Аум». Это было, по‑моему, в 92‑м. Мои прошения передали Мураи и еще кому‑то из старших. Они стали меня уговаривать, и вся эта история тянулась дальше…

 

А смогли бы вы адаптироваться к внешнему миру, если бы в то время покинули «Аум»?

 

Как сказать?.. Сейчас я уже плохо помню, на каком уровне мыслил тогда, но одно могу сказать точно: став послушником, я начал смотреть на мир другими глазами. Передо мной открылась пестрая, разномастная картина – самый разный народ. Таких людей мне еще встречать не приходилось. Выходцы из крутой элиты, спортсмены, талантливые художники… И все с такими же человеческими слабостями, что и я.

В подобном окружении я перестал обращать внимание на различия между людьми, к которым прежде относился резко отрицательно, на то, какое у кого образование, и так далее. Все предрассудки куда‑то испарились. Я понял, что мы все одинаковые, что преуспевающие люди страдают так же, как я. Это стало для меня чрезвычайно ценным уроком.

Самана категорически не принимали внешнего мира, называя людей, живущих обычной жизнью, «непросвещенными», говоря, что им прямая дорога в ад. И вообще в выражениях не стеснялись. Самана, например, не стал бы переживать, если бы въехал на своем автомобиле в машину простого смертного. Ведь ему открыта истина, и на остальных он смотрит свысока. Что вы хотите? Он рвется к освобождению, и что с того, если на этом пути немного достанется чьей‑то машине? Мне казалось, это уже чересчур. Что ни говори, а насмехаться над другими людьми, обливать их презрением совершенно ни к чему. Я мог предъявить собственный счет этому миру, где мне тоже много чего не нравилось, но, насмотревшись на все это, я, наоборот, решил: «Хватит!» Такой неприязни, как раньше, у меня уже не было.

 

Это интересно. Обычно у людей, связавших своя с каким‑то культом, проявления, о которых вы говорите, становятся все более ярко выраженными. Вам же удалось их избежать.

 

Может быть, здесь свою роль сыграл мой неудачный опыт временной руководящей работы {смеется). Мультипликаторов прикрыли в 1994 году. Пригласили членов группы в актовый зал и сообщили, что теперь мы будем помогать научной группе. Ее потом переименовали в Министерство науки и техники. Там срочно потребовались сварщики, и наверху решили, что раз наша прежняя работа была тонкая, ручная – значит, с новой мы тоже справимся. Услышав это, я чуть не лишился дара речи. Все‑таки анимэ – это одно, а сварка – совсем другое.

Я понятия не имел, для чего им понадобилась сварка. Но перед тем, как заняться этим делом, мне пришлось пройти проверку. Впрочем, не мне одному – всех членов группы анимэ проверяли, чтобы убедиться, что среди них не затесались шпионы. У меня в этой связи возникли сомнения: почему загадочный Асахара не пользуется своими сверхъестественными способностями, чтобы сразу выкорчевать шпионов?

В результате почти все бывшие мультипликаторы переквалифицировались в сварщиков и отправились в Камикуисики. В Сатиаме № 9 делали цистерны и миксеры. Клепали в большом количестве. В сварке, естественно, мы ничего не смыслили, поэтому нас поставили на подсобные работы. Начальство торопило, люди выбивались из сил, но быстрее все равно не получалось. Асахара распорядился завершить все работы к маю 94‑го. Цистерны были огромные, на две тонны. Мы гнули металлические листы, придавая им цилиндрическую форму, сваривали в местах соединения, потом поверху приваривали готовые панели. Чтобы такое сотворить, нужен хороший навык. Иначе ничего не получится. Тем не менее все держались молодцом и справлялись с работой весьма неплохо.

Приходилось тяжко. Бывало, работали по шестнадцать часов в сутки. Люди буквально валились с ног, а тут еще с питанием возникли проблемы. Как‑то мы просидели без еды целых два дня. Как и следовало ожидать, начались жалобы. Некоторые отказывались выходить на работу. Без привычки мое тело покрылось ссадинами и ожогами. Я ходил с почерневшим лицом, в очках с треснувшими стеклами. Но ни один человек не сбежал, не оставил своего места. «Это все ради спасения. А во имя этого можно и потерпеть», – убеждал я себя.

Через какое‑то время меня произвели в «мастера». Наверное, наверху все же оценили, как я командовал группой анимэ и надрывался на сварочных работах. Что значит стать «мастером»? Человеку выдают повязку, курта[76]и говорят: «Давай, действуй!» Только и всего. Однако после этого начинаешь по‑другому смотреть на мир. Меня вдруг зауважали приятели, они стали почтительны и вежливы, и я снова подумал, сколь велика разница между «мастерами» и теми, кто стоит ниже.

Теперь для меня открылись двери Сатиама № 7. Этот объект охранялся очень строго, доступ туда имели всего несколько человек. В Сатиаме № 7 стояли те самые наши цистерны. Похоже было на химический завод. Стоило туда войти, как тут же накатывало неприятное, гнетущее чувство. Словами его не передашь. «Что же они собираются здесь делать?» – гадал я, но в голову ничего не приходило. Зал высотой в три этажа, ряд огромных цистерн и непередаваемая вонь. Как будто в одну посуду слили все мыслимые химические реагенты. Свет какой‑то зловещий. Все ржавое, на полу лужи. В воздухе непонятный белесый туман. Все, кто там работал, были с подорванным здоровьем. Ходили, пошатываясь, как во сне. «Спят, что ли, мало?» – подумал я, увидев их в первый раз.

Что там происходило на самом деле – об этом оставалось только догадываться, хоть я и видел, сколько на все это тратится денег. Складывалось впечатление, что для «Аум» этот объект – как передовая линия, через которую пролегает путь к спасению. Наблюдать за работой в Сатиаме № 7 могли только люди из узкого круга, я считал большой честью быть в их числе и все равно продолжал ломать голову: «Что бы это значило? На оружие вроде не похоже…»

 

В 94‑м году, как помнится, осенью, там что‑то случилось. Я отдыхал после смены на третьем этаже, когда из глубины здания, где стояло оборудование, стал подниматься белый дымок, вроде того, который выделяет сухой лед, когда его бросишь в воду. Парень, сидевший со мной рядом, крикнул: «Бежим отсюда!» – ив панике бросился к выходу. Я втянул в себя немного воздуха – в глазах потемнело, почувствовал острую резь в горле. Запахло какой‑то кислотой. Я понял: «Больше здесь оставаться нельзя. Иначе конец!» Опасное было местечко, что ни говори.

1 января 1995‑го был получен приказ замаскировать объект: «Изобразите что‑нибудь вроде лика Шивы, чтобы не догадались, что здесь на самом деле», теня выбрали арг‑директором приема, пичью завезли огромные пенопластовые панели, и, укрывая оборудование, мы сажали их на клей.

 

Но ведь цистерн было много, да еще такого размера. Как их можно спрятать?

 

Для начала отгородили ту часть здания, где было оборудование. На стенку прилепили вырезанного из пенопласта Шиву. Остальное обили досками, приладили ступеньки, устроили алтари. Второй этаж замаскировали так: расставили перегородки – получилось что‑то вроде лабиринта. Знаете, фотовыставки так оформляют. Сверху сказали: делайте, чтобы стало незаметно. Вот мы и делали. Месяц промучились. В основном работали ребята из строительной бригады Киёхидэ Хаякавы[77]. Электричеством заведовал Ясуо Хаяси[78]. А я был по художественной части. Рисовал лицо Шивы и прочее. Вышло, конечно, ужасно.

«Ну кто на это купится? Любому же видно, что это такое», – думал я. К нам заглянул Хироми Симада[79], посмотрел и сказал: «Прямо храм какой‑то». Короче, полная ерунда. Но все предпочитали держать язык за зубами – боялись Хаякаву.

 

20 марта, когда в метро распылили зарин, меня в бригаде сварщиков не было. Я поехал в «Сэйрю сёдзя» помогать Кадзуми Ватанабэ. Он считался вторым человеком в Министерстве науки и техники. Мне поручили проверять детали и запчасти. Там я и услышал о случившемся. У меня мысли не было, что «Аум» может быть причастен к этому. Из того, что я слышал, можно было предположить, что братство взялось бы за оружие, если бы напали масоны или, скажем, американцы, но убивать людей просто так, без разбора… Нереально. Это же настоящий терроризм.

Однако через два дня в Камикуисики ворвалась полиция. Услышав, что там собралось почти две с половиной тысячи полицейских, я понял: дело серьезное. В «Сэйрю сёдзя» в тот день они почему‑то не явились. Мы собрали все чертежи, схемы, планы, которые могли показаться подозрительными, и сожгли. В костер полетели книги и другая литература об оружии из кабинета Мураи. Нашли и пуленепробиваемые жилеты, их порезали на куски. В «Сэйрю сёдзя» нагрянули как раз после того, как застрелили Кунимацу[80].

Подозрения, что в токийском метро поработали «аумовцы», появились, когда я своими глазами увидел машину, вроде бы для распыления зарина. Это было в апреле, если не ошибаюсь. До рейда полиции или после – точно не помню. По‑моему, после.

 

Где вы ее видели?

 

В «Сэйрю сёдзя». Здоровый грузовик с трубой. Я был в шоке – если бы полиция до него добралась, нам всем мало бы не показалось. Хорошо наверху вовремя спохватились и приказали демонтировать этот агрегат. Взялись вдесятером и разобрали его на части.

После полицейского рейда делать в «Сэйрю сёдзя» стало нечего, и все пятьдесят человек, которые там находились, уехали в Токио распространять листовки. Я же перебрался в Сатиам № 5, где устроили переплетную мастерскую. Помогал там и заодно под контролем Тацуко Мураока[81]рисовал комиксы, карикатуры на полицию, арестовывающую людей. Как раз в это время зарезали Мураи. Я был поражен, услышав эту новость, но в то же время мне как‑то стало легче. Очень трудно передать мои ощущения. Как сказать?.. Мне показалось, что «Аум» пришел конец. Вообще это непередаваемо. Я впал в какой‑то ступор. Думал: «Все! С меня хватит», хотя толком не понимал своего состояния. Но порвать тогда с «Аум» духу не хватило – мне казалось, лучше попытаться просто раствориться в пространстве. И потом у меня были свои представления о собственном достоинстве – я считал, что человеку, ставшему «мастером», сбежать не позволяет гордость. Короче, все перепуталось, но все‑таки желание соскочить с поезда я в себе подавил.

 

Уважения к Сёко Асахаре у меня порядком поубавилось. Что ни говори, у него один прокол следовал за другим. Предсказания его не сбывались.

Ни те, что он сделал на Исигакидзиме[82], ни в отношении кометы Остина[83]. Самана уже в открытую говорили, что «у Учителя большие проблемы с провидческим даром».

Мураи лишь тупо выполнял, что бы ему ни говорили сверху, отвечая на любой приказ почтительным «будет исполнено». Глядя на это, я все глубже погружался в сомнения. Пошел ропот и среди людей, стоявших в нашей иерархии ниже меня. Я уже с трудом выносил окружавшую нас атмосферу корысти и расчета, но никак не мог набраться смелости, чтобы уйти.

Я был шестеренкой в механизме и не представлял, чем буду заниматься, если все‑таки решусь спрыгнуть с корабля. И только после смерти Мураи почувствовал, что могу вернуться к прежнему.

Мураи играл большую роль в моей жизни. Если подумать, с ним были связаны все мои перемещения. Это касается и типографии, и группы анимации. Оборудование, другие технические вопросы тоже имели к нему прямое отношение. Для меня он был символом «Аум» – следующим после Асахары. Тем не менее, узнав о его смерти, я не только не расстроился, а даже вздохнул с облегчением: «Уф‑ф! Теперь‑то я свободен». Нельзя, конечно, так говорить…

Но обрести свободу я не успел – меня арестовали. Кто‑то мне сказал, что Икуо Хаяси и Масами Цутия[84]дали показания, во всем признались и теперь надо ждать арестов среди тех, кто был приписан к Министерству науки и техники. «Ну, тогда и меня возьмут», – пошутил я, не подозревая, что ордер уже выписан. Мое имя появилось в газетах: «Разыскивается за убийство и покушение на убийство». Это было 20 мая 1995 года. Естественно, я никого не убивал, но за то, что мне предъявляли, полагалась либо смертная казнь, либо пожизненное заключение. Я был в шоке.

Что мне оставалось делать? Пуститься в бега? Бесполезно. Сверху поступил совет сдаться полиции. Я так и сделал – явился в полицейское управление префектуры Яманаси. Сначала я молчал. Три дня твердил, что отказываюсь отвечать. Но не мог же я молчать бесконечно. И хотя «Аум» грозила мне вечными муками, если я не удержу язык за зубами, веры в эти угрозы у меня уже не было. Я решил: бог с ними, с муками, и выложил следователю все подчистую.

Следователь начал давить на меня, настаивая, чтобы я признал, будто мне было известно, что в Сатиаме № 7 производили зарин. Я отказывался наотрез: «Чего не знаю, того не знаю», – но в итоге психологически сломался и подписал признание. Потом, правда, я рассказал об этом прокурору.

 




Дата добавления: 2015-09-10; просмотров: 66 | Поможем написать вашу работу | Нарушение авторских прав

А ВДРУГ ЭТО И В САМОМ ДЕЛЕ «АУМ »? | ДЛЯ МЕНЯ УЧИТЕЛЬ БЫЛ ЧЕЛОВЕКОМ, ОКОНЧАТЕЛЬНО РАЗРЕШИВШИМ МОИ СОМНЕНИЯ | МЕНЯ ТОШНИТ, КОГДА Я ВИЖУ В СУДЕ АСАХАРУ | Первая беседа с господином Хаяо Каваи | Вторая беседа с господином Хаяо Каваи |


lektsii.net - Лекции.Нет - 2014-2024 год. (0.054 сек.) Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав