Читайте также:
|
И как раз в понедельник утром, когда все беспрерывно суетились и гадали, прибыл и водворился на старом месте — кто бы вы думали? — Дик Деврё. Бравый капитан выглядел блестяще и был красив как никогда. Однако же и дух его, и образ жизни изменились к худшему. Капитан повздорил со своей тетушкой, а именно из ее рук он получал хлеб насущный, притом обильно намазанный маслом. С какой же легкостью эта молодежь порывает с простодушными старыми почитателями, которые слагают к ногам своего красивого бездумного кумира золото, ладан и смирну{144}. Молодые воображают себя независимыми и благородными, но мы-то знаем, что они просто самовлюбленные маленькие идолы, которые даже в самый разгар бунта бессознательно рассчитывают, что в должный час их старые поклонники раскаются и вернутся с приношениями.
Быть может, Цыган успел уже одуматься и пожалеть, что не поладил с тетушкой. Во всяком случае, хотя туалет и гардероб были ослепительны — такие утонченные молодые люди, как он, не привыкли в чем-либо себе отказывать, — под этой оболочкой скрывались усталые чувства и тоскующая душа. Назойливые кредиторы его отыскали, преследовали, обозленного и напуганного, до самой Англии и замучили до полусмерти. Он задолжал также кое-кому из своих собратьев-офицеров, и показываться им на глаза без единой гинеи в кармане было крайне неприятно. Вредное пристрастие, на которое, как вы помните, намекал генерал Чэттесуорт, под влиянием несчастий овладевало капитаном все более; тому же способствовали и угрызения совести. Была еще и старая любовь к Лилиас Уолсингем, муки отвергнутого поклонника и надежды, свойственные сильной страсти, — иногда они вспыхивали и разгорались, а иногда слабо мерцали среди страшных теней и тьмы.
Деврё был теперь далеко не так общителен, как в более счастливые времена, — иной раз он впадал в чертовскую угрюмость и раздражительность, ибо, как вы поняли, дела его в последнее время шли из рук вон плохо. И все же бывали минуты, когда он держался почти как прежде.
Тул, проходя мимо, заметил его в окне. Деврё улыбнулся и кивнул, доктор остановился у ограды и заухмылялся в ответ, удивленно всплеснул руками, а потом щелкнул пальцами и проделал небольшое антраша, словно хотел сказать: «Ну вот ты и вернулся… и снова у нас пойдут дурачество и веселье». И Тул тут же начал выкрикивать вопросы и приветствия, но Деврё не допускающим возражений тоном пригласил его к себе наверх: капитану не терпелось услышать новости, и прежде всего об Уолсингемах. И Тул поднялся, и последовали долгие рукопожатия, после чего доктор взялся за свой ворох сплетен и затараторил без удержу.
О несчастье со Стерком и об исчезновении Наттера Деврё уже слышал. А теперь он узнал немало клубных сплетен и о том, как Дейнджерфилд сделал предложение Гертруде Чэттесуорт, и что старики не против, а юная леди решительно не желает, и что Дейнджерфилд согласен ждать ответа неопределенно долго, а до толков и мнений горожан ему, кажется, и дела нет. Затем Тул перешел к Уолсингемам, и тут только Деврё впервые насторожил слух. Доктор чувствует себя прекрасно, как обычно, и гадает, что стало с его старым другом Дэном Лофтусом, от которого уже не один месяц нет известий, а вот мисс Лили не совсем здорова: слабость здесь (Тул постучал по своей объемистой груди), совсем как у ее бедной матушки. «Мы с Пеллом консультировались и решили, что ей нельзя выходить из дому». На этом Тул не остановился, поскольку подозревал, что Деврё с Лилиас связывают взаимоотношения особого рода, и надеялся, продолжив рассказ, получить тому подтверждение — не словесное, а скорее по лицу собеседника и прочим косвенным признакам. И он начал: «Подумай только, эта окаянная ведьма Нэн… ты знаешь ее — Нэн Глинн…», и стал повествовать о том, как Нэн с матерью посетили мисс Лили, а затем и пастора; все это, надобно признать, вполне соответствовало истине. И Деврё вначале сделался белей мела, так что Тулу едва не стало за него страшно, а затем разбушевался и принялся в изобилии изрыгать проклятия и ругательства. Дав ему немного успокоиться, доктор перешел к какой-то другой теме; он хихикал и каламбурил, потоком лил скандальные сплетни и всяческого рода новости, а Деврё сидел, уставив на него свои большие мрачные глаза, и ничего больше не слышал. Деврё мысленно поносил старую миссис Глинн из Палмерзтауна, бесстыдную лгунью и так далее, спорил с доктором Уолсингемом и неистово протестовал против всего на свете.
Генерал Чэттесуорт, который вернулся в Чейплизод двумя-тремя неделями позднее Деврё, отнюдь не был рад видеть капитана. О нем и его выходках по ту сторону пролива генерал был наслышан изрядно и не одобрял их. Генерал издавна опасался, что, имея под началом Деврё, рано или поздно вынужден будет призвать его к порядку. После прибытия красавца капитана не прошло и трех недель, а генерал уже заподозрил, что он нисколько не исправился. И генерал Чэттесуорт встречался с капитаном Деврё нечасто, а если приходилось вступать в беседу, держался высокомерно и отчужденно. С назначением в штаб дела обстояли неопределенно — собственно говоря, вакансия, которой ожидал Деврё, так и не открылась; в общем, Деврё окончательно запутался.
В тот вечер, как это ни странно, Стерк был еще жив, и Тул сообщил, что состояние его не изменилось. Однако какое это имело значение? Ровно никакого. Этот человек не имел касательства к миру живых, как если бы был мертв уже год — или сто лет.
Доктор Уолсингем только что навестил миссис Стерк — несчастная женщина, для которой надежда превратилась в привычку, находила опору в том, что постоянно тихонько хлопотала в комнате больного. Закадычные друзья доктора, собравшиеся в «Фениксе», видели, как он выходил из дома пострадавшего, так что ему пришлось задержаться и ответить на вопросы.
— Он находится в глубоком летаргическом сне, — сказал достойный священнослужитель. — Он угасает… жизнь его, сэр, утекает, как вода в клепсидре{145}… с каждым часом ее все меньше и меньше… и вскоре не останется совсем.
— Что это такое — эта чертова клепсидра? — спросил Клафф Тула, когда они вместе возвращались в клубную комнату.
— А! Уф! Одна из мифических опухолей эпидермиса, которые упоминает Плиний, — его опровергли еще десять веков назад… ха-ха-ха! — Тул, подмигнув, рассмеялся и добавил: — Вы ведь знаете доктора Уолсингема.
И джентльмены принялись делиться бессвязными предположениями по поводу убийства, упоминая и Наттера, поскольку всем уже было известно, что выписан ордер на его арест.
— Мое мнение таково, — заговорил Тул, выбивая трубку о полку внутри камина (доктор обыкновенно курил молча, зато в остальное время давал своему языку полную волю), — и ставлю гинею, что окажусь прав: бедняга утопился. Наттера знали немногие, и, наверное, никто не знал его лучше, чем я. Можно было подумать, что он вообще ничего не чувствует и ни на что не откликается, вроде этой полки в камине, а в то же время во всей Ирландии не было второго такого ранимого, легкоуязвимого человека… честно, сэр… а с виду словно стальной. Я скажу вот что: если он и имел отношение к этой мерзкой истории, как утверждают некоторые, то — ставлю свою голову против фарфорового апельсина — битва была честная, лицом к лицу. Клянусь Юпитером, сэр, бедный Наттер не был трусом. Нет, не подлец и не убийца — только не он.
— Многие думают, что он бросился в реку, не выходя из собственного сада, бедняга, — заметил майор О'Нейл.
— Ну нет, ничего подобного, — отозвался Тул. — Конечно, этот злосчастный отпечаток, как вы знаете, говорит о многом, но все же я не считаю, что Наттер утонул там. Мы — я и Лоу — шли по следам до берега, туда, где лошадиная тропа на Баррак-стрит; место это глубокое — обычно пять футов, а в тот вечер и все десять. А теперь предположим, что Наттер со Стерком столкнулись… и произошло сами знаете что; Стерку не поздоровилось, и он, можно сказать, лежал мертвый; ну вот, понятное дело, испуг… и… и паника… это ясно… когда человек попадает в такую переделку… да еще они злейшие старинные враги… понятно? А такому человеку, как Наттер, к тому же на фоне прежней хандры — он ведь и раньше был не в духе — этого оказалось достаточно, чтобы решиться покончить с собой. Так все и было, можете смело присягать.
— А что думаете вы, мистер Дейнджерфилд? — спросил майор.
— Честное слово, — живо отозвался Дейнджерфилд, с громким шелестом опуская на колени газету, — в эти вопросы я предпочитаю не вмешиваться. Конечно, причины у него были серьезные, и что они друг друга терпеть не могли, я тоже знаю. Однако я совершенно согласен с доктором Тулом: если это Наттер, то, осмелюсь сказать, схватка была честная. Вначале, допустим, перебранка, затем, в запальчивости, удар — у Стерка была с собой трость, причем чертовски тяжелая, а он не такой парень, чтобы позволить сбить себя с ног. Осмелюсь предположить: если Наттера — живого или мертвого — найдут, на нем обнаружатся какие-нибудь отметины.
Клафф мысленно пожелал всей честной компании — за исключением самого себя — провалиться в тартарары; он пытался взять реванш у Паддока и проиграл уже трижды, причем один раз всухую. Маленький Паддок выигрывал потому, что удачно метал. В шашки он играл неважно; кроме того, поблизости был Дейнджерфилд, этот отвратительный и непостижимый денежный мешок, который «наполз, подобно летней туче», когда небо удачи Паддока было, как никогда, ясным и солнечным, а при виде соперника мысли лейтенанта всегда переносились в Белмонт, к его прекрасной даме.
Когда в том же направлении устремлялись думы Клаффа, они бывали весьма приятны. Он полагал, что делает успехи: тете Бекки понравилось с ним беседовать; она часто говорила о Паддоке, причем всегда едко. Клафф, который в некотором роде покровительствовал Паддоку, неизменно — надо отдать ему должное — с осторожной почтительностью возражал. Тетя Ребекка выслушивала его весьма внимательно и говорила, качая головой: «Вы слишком добрый человек, капитан, а он никогда не отплатит вам за ваши старания, никогда — заверяю вас».
Да, Клафф знал, что высшие силы благосклонны к Дейнджерфилду; нелепые чувства — чтобы не сказать страсть — Паддока расцениваются как вызывающие, а к тому же еще его причастность к неудавшемуся столкновению бедняги Наттера с бравым О'Флаэрти, которое возмутило тетушку Бекки до глубины души. При обычных обстоятельствах тетя Бекки бывала незлопамятна и отходчива, но в данном случае враждебные, мстительные чувства в ней, казалось, укоренились.
— Ладно, о нем довольно, ничего не стоит найти более приятную тему; но вы же не станете отрицать, капитан, что это низкое двуличие: в разговорах со мной прикидываться, что осуждаешь дуэли, а потом, при первой же возможности, согласиться быть секундантом.
И Клафф принимался оправдывать Паддока, приводить доводы и долго еще мямлил и мямлил. Нет, Клафф не залился бы слезами, узнав, что Паддока вздернули на виселицу, боюсь, дело было в другом, а именно: Клафф отличался скорее молодцеватой внешностью и изысканными манерами, чем изобретательным умом, и иметь готовую — не важно какую — тему для бесед ему было как нельзя более кстати; к тому же, с приятностью ведя такого рода разговор, он мог показаться объекту своей в высшей степени благоразумной страсти в выигрышной роли добродушного заступника. И Клафф думал о том, как терпеливо она его выслушивала, а ведь он сознавал, что речь его скучна и повторялась уже не один раз. Значит, привлекали не слова, а тот, кто их произносил, и Клафф бывал рад, невзирая на риск, выручать впавшего в немилость беднягу Паддока — ибо отличался душевным благородством.
Дата добавления: 2015-09-10; просмотров: 74 | Поможем написать вашу работу | Нарушение авторских прав |