Читайте также:
|
Как это часто случается в социальном мире, социальные механизмы имеют тенденцию спонтанно представляться непосвященным индивидам как случайные. То, что нам кажется в настоящее время "устаревшим", как часто охотно говорят публицисты, вовсе не было таковым для большинства современников, которые, напротив, воспринимали как скандальные некоторые попытки "американизации политики" во Франции. То, что нам кажется "естественным" сегодня, например, в той манере, с какой политические деятели появляются на телевидении, - в реальности "естественно" сфабриковано с помощью и для политической игры, такой, какой она выражается посредством современных средств коммуникации: известно, что политические деятели тщательно подготавливают свои телевизионные "импровизации" и что та настоящая актерская игра, которую сегодня вынуждены демонстрировать политические деятели перед телекамерой, стала частью "ремесла политика" только с недавнего времени.
В ходе президентской кампании 1988 года, после того, как один из кандидатов, внешне мало склонный к представлениям в СМИ, после того, как спел песенку перед телекамерами в компании с другим политическим деятелем, поддерживающим его кандидатуру, он объявил своему окружению, уже без микрофона: "Мне сказали (то есть советники по коммуникации), что нужно было, чтобы я выглядел глупо, ну я и стал выглядеть глупо". Тем самым, он невольно напомнил, что главным препятствием, с которым столкнулись в начале шестидесятых годов некоторые специалисты по рекламе, в поисках своего нового применения и стремившиеся поставить свой талант на службу своим политическим устремлениям, было препятствие символического порядка: чтобы успешно продать свои услуги в политике, нужно было попытаться изменить определение политики, то есть то, что может легитимно делать политический деятель для того, чтобы быть избранным. Поскольку это изменение определения политики имело тенденцию разрушать установившиеся формы политического капитала (авторитет, наработанный в политических партиях, искусство красноречия на парламентских/36/ заседаниях или во время митингов сторонников и т.д.), как это бывает в большинстве социальных полей, то такая трансформация совершалась молодыми социальными агентами или, что то же самое, агентами без политического капитала, которые благодаря тому, что "ангажировали самих себя" могли пытаться ниспровергнуть негласно принятые и интериоризированные правила, управляющие политическим соревнованием.
Известно, что Мишель Бонгран, тогда еще молодой специалист по рекламе и сторонник движения молодых голлистов, который в 1965 году в большом секрете, впервые во Франции проводил выборную кампанию также молодого политического деятеля, мало знакомого широкой публике и представлявшегося как независимого от политических структур (Жан Леканюе). Он рассказывает, что сначала предложил свои услуги голлистам, которые с негодованием отказались от предложения, расцененного как непристойное по отношению к идеям, которые они имели о политике и об исторической величине генерала де Голля. Известно, что последний продемонстрировал высокий уровень своей идейности в политике, отказавшись использовать на первом туре выборов легальное время на телевидении, предусмотренное предвыборной кампанией. Как же его собственные сторонники могли представить себе, что он смог бы "опуститься", продавая себя "как продают мыло" [10]. Не стоит, конечно, отрицать в политике какую-либо практическую эффективность этих рациональных или рационализаторских технологий, разработанных специалистами по политическим контактам, тем более, что последние чаще всего, лишь попусту суетясь, переоценивают собственные возможности. Но, главное, нужно отметить, что они эффективны только потому, что им удалось внедрить новый способ заниматься политикой, в которой им самим находится место. Другими словами, если специалисты по рекламе или специалисты по политическому маркетингу становятся значимыми в политике, как ранее организаторы со своими опросами "общественного мнения", то это происходит потому, что они способствовали созданию новой политической/37/ игры, в которой их услуги и их специфическая компетенция стали необходимыми*.
Политика всегда интересуется (субъективно) только теми, кто имеет интерес (объективный) в политике. То, что может показаться тавтологичным, на самом деле является главным для понимания логики символического господства. Вопрос, регулярно задаваемый Французским институтом общественного мнения (ФИОМ) с начала 50-х годов, а затем и другими институтами опросов, о том, "интересуются ли политикой" анкетируемые (с вариациями в деталях), является, видимо, одним из самых обоснованных, которые институты зондажей, сами того не зная, когда-либо задавали в области политики. Хотя этот вопрос представляет собой приблизительный показатель распространения технической и социальной компетентности в области политики, поскольку речь идет о самооценке, и к тому же еще существует неопределенность смысла, который можно придать понятию "интерес", он все же предоставляет данные, являющиеся формой практического опровержения скрытой философии, которую организаторы опросов применяют в исследованиях и делают априори абсурдными с научной точки зрения большинство вопросов о мнениях, которые они задают. Мы действительно видим, что с 1950 года по сегодняшний день, доля тех, кто считает себя "очень" интересующимся политикой, остается постоянной и составляет сегодня активное меньшинство (между 10% и 14%). Напротив, наблюдается регулярное и значительное уменьшение тех (в большинстве своем социально исключенных или абсолютно обездоленных), которые называют себя "вовсе не" интересующихся политикой; их процент понижается примерно с 40% в 50-е годы до 20% в 1984 году. Что именно увеличивается под влиянием, в частности, роста числа охваченных школьным обучением, так это доля тех, кто, по выражению Хоггарта, способен бросить "случайный взгляд" на политику, скорее на ту политику, которую СМИ позволяют им видеть. В соответствии с часто встречающимся в политике замкнутым процессом, они могут найти интерес в этой политике благодаря тому, что люди, ответственные зд крупномасштабные СМИ, следуя свойственной/38/
* Те же самые советники по политическому маркетингу, которые уже пятнадцать лет настаивали на важности "видимости" и технике общения, сегодня отрицают "сверхпроникновение СМИ" в политику. На самом деле они лишь опережают уеталость политических деятелей по отношению к техникам, которые не являются настолько эффективными, как в то заставили поверить эти специалисты. Они сделались творцами новой моды, в любом случае неминуемой, моды на "говорить редко", моды завершения "политики спектакля" и возвращения политиков к стратегиям общения с тем, чтобы иметь возможность удерживаться на этом рынке.
им экономической логике привлечения максимальной аудитории, немедленно стараются их заинтересовать и увлечь просмотром передач, которые изготавливаются для тех, кому политика в ее традиционном определении не интересна. Однако, не стоит полагать, что "политическая компетентность", которая приобретается таким образом этой широкой публикой, поставленной в положение зрителя, будет подобна компетентности активного меньшинства, которое, собственно говоря, и "занимается" политикой. Простая минимальная способность мобилизовать схемы восприятия, большая часть которых не является специфически политическими, вовсе не позволяет действительно конструировать политические проблемы, что характеризует политическую компетентность профессионалов.
Социология политики является во многом социологией нашего политического бессознательного. Именно это объясняет одновременно трудности попыток и сопротивление, которое они порождают. Люди, прослушавшие курс "политических наук" и выучившие в ходе университетских лекций научные категории политики, или те, кто более того, стали, как политологи, по профессии специалистами политического анализа, не занимают социологически лучшие позиции для восприятия как таковых категорий политической перцепции, организующих обычное видение политического мира тех, кто не учился в вузе. Политический мир не всегда воспринимается в категориях собственно перцепции и, наоборот, может существовать политика, которая выражается не теми словами, которые используются профессионалами от политики. Политическая наука старается всем присвоить свои собственные мыслительные схемы. Это происходит всякий раз, когда политологи придают словам или даже поведению опрашиваемых тот же смысл, что им дает и политическое поле. На самом деле поведение и дискурсы социальных агентов должны быть вновь определены по отношению к ментальным структурам, сквозь которые политика постигается и которые далеки от того, чтобы быть идентичными ментальным структурам политологов. Голосовать за определенную политическую партию вовсе не означает, что вы поддерживаете эту партию такой, какой она сама себя определяет в политическом пространстве, но только то, что некое видение политики и позиции различных деятелей привело к тому, что вы предпочли этот бюллетень, нежели другой. Аналогично, нельзя утверждать, как это обычно делают политологи, когда просят опрашиваемых определить свое место в континууме между "'левыми" и "правыми", что такая-то часть населения/39/ действительно относится к "левым" или к "правым". Это все равно, как если бы эти категории немедленно были поняты всеми и, кроме того, как если бы их содержание было однозначно и универсально понимаемо и признано. Настоящий научный предмет состоит именно в анализе используемых в политике категорий, в символической борьбе, которая разворачивается вокруг них и в различных обозначениях, которые в них вкладывают разные социальные группы.
"Политическая наука" с помощью опросов общественного мнения чаще всего ограничивается тем, что более или менее неосознанно разрешает игру коллективного политического бессознательного, в то время как именно его нужно было бы выбрать в качестве объекта и анализировать таким, каков он есть. Чтобы выявить на практике все то, что отделяет научный анализ от простого комментария политолога, можно еще раз отослать читателя к статье Пьера Бурдье [11] по поводу опроса общественного мнения, проведенного в 1976 году. Его авторы хотели, чтобы исследование выглядело скорее как "развлекательное", в этих целях они заставили анкетируемых поиграть в политике в "китайские игры": они должны были на примере предметов и животных найти ассоциации с шестью политическими деятелями, широко известными всему населению благодаря телевидению. Итак, в то время, как опрашиваемых просят, например, провести идентификацию политического деятеля с "журавлем" или "муравьем", с "вороной" или "лисицей", с "дубом" или "розовым кустом", с "белым" или черным", они могут произвести ни что иное, как простое восстановление в памяти (не отдавая себе в том отчета) некой первичной культуры, то есть, чаще всего, культуры начальной школы, которая дремлет в каждом французе и которая может служить, за неимением лучшего, практическим руководителем классификации социального и политического мира. Самое интересное в этом опросе заключается не в полученных статистических распределениях, а в самой идее игры, в выборе предметов и животных. Тот факт, что этот опрос имел некоторый успех у анкетированных (например, число "не ответивших" было очень мало), объясняется некой непосредственной, спонтанной и незаметной - потому что подсознательной - связью, которая устанавливается между, с одной стороны, бессознательными схемами политологов, которые "выдумавших" вопросы, и, с другой стороны, практическими категориями, используемыми социальными агентами для постижения политического мира, иначе говоря, специфического универсума, который формально/40/ принадлежит всем, но фактически становится объектом очень разных способов присвоения, начиная с присвоения профессионалами от политики вплоть до присвоения культурно и экономически обездоленными*. Опросы более верно говорят о политическом бессознательном тех, кто ставит вопросы, чем об анкетируемых и, будучи далеки от привнесения научного, то есть демистифицированного и демистифицирующего взгляда на "общественное мнение", они чаще всего способствуют усилению верований.
Дата добавления: 2015-09-11; просмотров: 59 | Поможем написать вашу работу | Нарушение авторских прав |