Главная страница | Контакты | Случайная страница Автомобили Астрономия Биология География Дом и сад Другие языки Другое Информатика История Культура Литература Логика Математика Медицина Металлургия Механика Образование Охрана труда Педагогика Политика Право Психология Религия Риторика Социология Спорт Строительство Технология Туризм Физика Философия Финансы Химия Черчение Экология Экономика Электроника

Глава 2. КОМПОЗИЦИЯ АФИНСКОЙ ПОЛИТИИ

Аристид Иванович

Доватур

Политика» и «Политии» Аристотеля.

Москва, 1965

Отдел II. Глава 2

Композиция Афинской Политии

(стр. 188)

Глава 2. КОМПОЗИЦИЯ АФИНСКОЙ ПОЛИТИИ

Афинская Полития Аристотеля, рассматриваемая как историогра­фический памятник, ставит перед нами ряд вопросов, среди которых первоочередным представляется вопрос о ее композиции.

Если бы в нашем распоряжении имелась только Афинская Полития и фрагменты других Политий Аристотеля, то задача сводилась бы, в сущности, к выяснению особенностей структуры имеющегося текста Афинской Политий. Наличие Политики того же автора позволяет нам поставить и более широкий вопрос – о процессе создания Политий (хотя бы в самых общих чертах).

Любое теоретическое положение Политии является выводом из большого количества наблюдений над конкретными фактами, взятыми из истории и политической действительности не одного десятка греческих государств. Лишь в отдельных случаях Аристотель прямо ссылается на такие факты; преимущественно это имеет место в книге о переворотах (V). Гораздо чаще такой ссылки нет. Не следует, однако, обманываться насчет манеры Аристотеля работать; она везде одна и та же: каждое положение является результатом суммирования наблюдений над рядом аналогичных фактов.

Изучение Афинской Политии показало, что между ней и Поли­тикой имеется большая близость, которая не ограничивается факти­ческой стороной сообщений Аристотеля, а распространяется и на об­ласть идеологии. Как ни малочисленны прямые политические выс­казывания Аристотеля в Афинской Политий, они не позволяют сом­неваться в том, что его отрицательное отношение к “крайней” демокра­тии и к явно выраженной олигархии и сочувствие к конституциям, так или иначе приближающимся к той форме правления, которую он обозначает в Политике термином “полития” (это, с его точки зрения, одна из трех правильных форм), остаются неизменными. Конкретно: конституция, названная в Политике прародительской демократией –

(стр. 189)

patrioV dhmokratia (a такое наименование в устах Аристотеля является почетным) в Афинской Политий охарактеризована как недемократическая с точки зрения позднейшей демократии (29, 3). И реформы Cолона и личность реформатора занимают внимание философа. Те положительные отзывы о политической деятельности Солона, какие в Политике даются со слов других, в Афинской Политий высказываются от имени самого Аристотеля. Защита имеет в виду не только реабилитировать, Солона с нравственной стороны (непричаст­ность его к проделке друзей, разбогатевших в результате отмены дол­гов), но и доказать, что Солон не несет ответственности за то нежела­тельное, с точки зрения Аристотеля, направление, в каком впоследст­вии развивался государственный строй Афин. Конституция Солона, по мнению Аристотеля, представляла собой смешение олигархичес­ких, аристократических и демократических элементов (Поли­тика II, 9, 2, 1273b, 38 sqq.) и была положительным явлением; совре­менный же Аристотелю строй оказывался извращением принципов, положен­ных в основу конституции Солона.

Эти две политические единицы, противопоставляемые одна дру­гой, занимают наибольшее место в Афинской Политии. Современнос­ти посвящены конец первой, исторической, части Политии и вся вторая, систематическая, часть ее; периоду Солона – больше глав (5–15), чем какому-либо другому периоду истории, Афин.

В изложении истории афинских государственных порядков, после Солона задача, поставленная перед собой Аристотелем, сводятся к двум моментам: 1) показать дальнейшее развитие зародышей демократичес­кого строя, имевшихся в конституции Солона (противоречив­шее, впро­чем, замыслам самого законодателя); 2) показать в ходе исторического повествования как политические формы, существовав­шие в Афинах до окончательного утверждения демократии в конце V в., так и те формы, введением которых противники демократии пыта­лись задержать или вытеснить складывавшуюся или уже сложившуюся демократию.

Ближайшее рассмотрение неизбежно приводит к заключению, что вторая из этих задач занимает мысль автора в большей степени, чем первая.

Одна из бросающихся в глаза особенностей композиции Афин­ской Политии, в ее исторической части, состоит и нарушении хронологи­ческих пропорций. Действительно, если не вызывает удивления прос­транность рассказа о тиранах (14–20), так как речь идет о полувековом периоде истории Афин, то не может не оставить читателя в недоумении слишком короткое повествование о Перикле (26–27). На кратковремен­ных правлениях Четырехсот (29–33) и Тридцати (35–37) автор останав­ливается дольше, чем на эпохе Перикла и периоде той демократии, кото­рая была в Афинах между 411 и 404 гг. (30), хотя олигархическое прав­ление держалось в первый раз всего четыре месяца (33, 1), во второй – восемь месяцев (Xenoph. Hell. II, 4, 21), а демократия – семь лет.

(стр. 190)

Лишь отчасти такое несоответствие можно объяснить наличием или отсутствием материала. Здесь действовала, по-видимому, и соз­нательная воля автора. Когда он характеризует демократию, оконча­тельно установившуюся в 403 г., словами aei proepilambanousa twi plhJei thn exousian (41, 2), то он имеет в виду ряд фактов, о которых не считает нужным рассказывать, а не только то, совсем немногое, о чем он прямо сообщает в систематической части Политии. Нельзя сомневаться в том, что о современных Периклу Афинах, о самом Перикле и его политической деятельности Аристотель, если бы он того пожелал, мог бы рассказать гораздо более обстоятельно. Есть и обратный случай, когда почти полное отсутствие конкретного материала не помешало Аристотелю дать некоторое сообщение со включением в него общей характеристики. В течение очень краткого времени после падения Четырехсот в Афинах существовало, по свидетельству Аристотеля, правление тех, кто мог приобрести за собственный счет тяжелое вооружение (33, 1). Единственная конкретная подробность об этом периоде, переданная нам Аристоте­лем, – отмена вознаграждения должностным лицам. Дальше идет похвала этому правлению, при котором шла война и власть при­ надлежала людям, способным вооружиться за свой счет (33, 2; ср. Фукидид VIII, 97, 2). Вполне ясна причина, по которой Аристотель фиксирует внимание читателя на этом моменте внутренней истории Афин; ему отрадно констатировать реализацию любезной его сердцу конституции ek twn oplwn, т. е. того строя, который он называл политией (Политика II, 3, 9, 1265b, 28 sq.; III, 5, 3, 1279b, 3 sq. и др.).

После этого можно попытаться найти общее объяснение для от­меченной выше диспропорции между размерами рассказов Аристоте­ля и относительной продолжительностью отдельных периодов исто­рии Афинского государства и его политического строя. Композиция исторической части Афинской Политии раскрывается в ее основных чертах самим автором (41). Здесь дается резюме всего предшествующе­го изложения. Перечисляются одиннадцать сменявших одна другую конституций, причем почти всегда отмечается характерный признак каждой, преимущественно же поступательное движение демократии.

В сущности, этому плану соответствует и все построение первой части Афинской Политии. После подробного рассказа о временах Солона, конституция которого, с точки зрения Аристотеля, уже была демократической в собственном смысле слова, важно было констати­ровать в общей форме и в характерных деталях демократиза­цию афин­ского государственного строя и задержки, препятствовавшие этому процессу. Подробное описание развитого демократического строя дается в конце.

(стр. 191)

Подробное изображение демократических порядков времен Клисфена, Эфиальта-Перикла, 411–404 гг. не было нужно неу­томимому классификатору Аристотелю, так как эти порядки пред­ставляли собой лишь переходные ступени между недемократическим, но содержавшим в себе демократические элементы строем Солона и демократией IV в. и были лишены специфической физиономии, свойственной как первому, так и второй. Любопытно с этой точки зрения отношение Аристотеля к тому строю, который водворялся в Афинах дважды, во время первого и второго изгнания Писистрата, в первый раз на три-шесть, во второй на десять-одиннадцать лет. По существу дела, и первое и второе изгнание Писистрата представляло собой государственный переворот, как были переворотами и оба воз­вращения тирана. Однако в суммирующей главе 41 весь период прав­ления Писистрата рассматривается как единый и цельный. Ничего но­вого по сравнению с предыдущими периодами истории афинского государственного строя промежутки времени между падениями и реставрациями тиранического режима не принесли. Точно так же, несмотря на временные перерывы, тирания Писистрата не меняла своего характера, а потому и могла считаться единой.

С другой стороны, те формы правления, которые Аристотель противопоставляет демократии, имели более или менее ясно очер­ченный облик. Древнейшие представляли собой разновидности исконной монархии. Писистрат и его сыновья были представителями тирании. Непосредственно перед выступлением на политическую арену Солона правление стало олигархическим. После Персидских войн поднялось значение Ареопага, благодаря чему правление, как сказано в Афинской Политии, улучшилось или, по выражению, употребленному в Политике, стало более подтянутым (suntonwte­ra – V, 3, 5, 1304а, 21). Правление Четырехсот и правление Тридцати носят на себе ясные признаки олигархии. Все подобные формы правления живо интересовали Аристотеля в Политике. Для своих суждений о них он несомненно имел большой материал из истории других греческих государств, где и тирания, и олигархия, и разного рода промежуточные формы были подчас представлены не менее, если не более ярко, нежели в Афинах. Однако, как легко убедиться на основании Политики, афинским материалом Аристотель особенно дорожил и интересовался. Отсюда то внимание, какое оказано недемократическим формам в Афинской Политии.

Для Конституции Четырехсот Аристотель приводит документаль­ный материал в виде проекта конституции. Дело в том, что государственное устройство Четырехсот было по идее той политией, которую Аристотель выделяет в Политике как одну из правильных государственных форм. Согласно проекту, который был воплощен в жизнь лишь после падения Четырехсот, да и то ненадолго, полнота политических прав передавалась гражданам, числом не менее пяти тысяч, способным служить государству “и телами и имуществом” (29, 5).

(стр. 192)

В дальнейшем оказалось, что реально разумелись граждане, вооружавшиеся на свои средства. Аристотель не мог удовольствовать­ся беглым упоминанием о такой попытке ввести в Афинах одну из правильных государственных форм. Проект времен Четырехсот не случайно попал в текст Афинской Политии.

Любопытна и одна деталь в истории Тридцати. Ферамен вступает в борьбу с группой олигархов, руководимой Критием. Они составили список трех тысяч граждан, которым должны быть переданы поли­тические права. Ферамен протестует против этого, указывая в первую очередь на то, что составители списка, имея целью передать полити­ческие права людям порядочным (toiV epieikesin), отбирают всего три тысячи граждан, как будто доблесть (areth) ограничена этим числом (36, 2). Знаменательные слова epieikeiV, areth вставлены в речь Ферамена самим Аристотелем. У Ксенофонта, современника описанных Аристотелем событий, им соответствуют другие слова – kaloi kagaJoi, spoudaioi, polhroi (Hell. II, 3, 19). По учению Аристотеля, изложенному в Политике, господство тех, кого он называет epieikeiV и которые являются обладателями доблести (areth), характеризует ту правильную форму правления, которая носит название aristokratia (III, 7, 6, 1283a, 16; 7, II, 1283b, 21; IV, 6, 4, 1284a,, 10 sq.; V, 6, 3, 1307a, 9; Eth. Nic. IV, 8, 5, 1128a, 17 sqq.).

Таким образом, из трех правильных, по мнению Аристотеля форм правления (монархия, полития, аристократия) в Афинах, реально и длительно существовала в раннюю пору афинской истории только первая; вторая была запроектирована в 411 г. и фактически просу­ществовала очень короткое время; третья составляла предмет дебатов среди Тридцати, причем один только Ферамен серьезно думал о ее введении. Последнее обстоятельство делает понятным тот одобритель­ный отзыв о деятельности Ферамена, который содержится в обзоре афинских политических деятелей (28, 5).

Для целей Аристотеля в Политике нужны были по возможности подробные описания реально и фиктивно действовавших конституций. Важно было самое описание политической структуры независимо от того, сколько времени она просуществовала и даже перешла ли вообще из стадии проекта в стадию реализации. Собранный для Политики и в той или иной форме использованный в ней материал составил затем остов Афинской Политии – сочинения, имевшего иное назначение и предназначавшегося для иных читателей. Дорожа собранными фактами, Аристотель не пожелал подвергнуть этот материал коренной переработке. Отсюда та диспропорция, о которой, говорилось выше.

Зависимость Аристотеля от его источников не позволяетнамнайти в сообщениях главы 22 следы первоначальной авторской работы в виде отдельных предварительных записей. Всю эту главу он мог в готовом или почти готовом виде взять из источника анналистического типа (“Аттиды”).

(стр. 193)

Гораздо показательнее другое место Афинской Политии, сохраняющее, как можно думать, следы происхождения первой части трактата из записей, нужных автору в период его работы над Политикой. Подобные записи естественнее всего представлять себе в виде выписок из источников. Лишь в процессе дальнейшей обработки происходит сглаживание несогласованностей и устранение противоречий, подчинение всего изложения определенной общей концепции. В период записей противоречия вполне возможны, а иногда и неизбежны. Анализ состава Афинской Политии привел к одному бесспорному результату. Выяснилось, что Аристотель пользовался разнообразными источниками, отражавшими разные, противоречив­шие одна другой идеологии, разные взгляды на факты, а подчас неоди­наково представлявшими фактическую историю Афин. Аристотель подчиняет разноречивый материал своим собственным концепциям, так что читатель Афинской Политии везде видит руку автора, который принимает показания одного источника, опровергает показания другого, местами борется на два фронта. Однако одном случае можно констатировать очень интересное противоречие у самого Аристотеле. Самый факт противоречия подмечен уже давно. Аристотель положи­тельно оценивает роль Ареопага в истории Афин. После поражения Ксеркса Ареопаг, по рассказу Аристотеля, становится во главе госу­дарства (23, 1; 25, 1). Те семнадцать лет, в течение которых это учрежде­ние руководило афинской политикой, афиняне управлялись хорошо (23, 2). Тем не менее реформа Эфиальта, положившая конец главенству Ареопага, изображается как лишение Ареопага тех присвоенных (отнюдь не исконных) функций, благодаря которым он имел воз­можность играть роль охранителя государственного строя – ta epiJeta di’ wn hn thV politeiaV julakh (25, 2). Употреблен­ное Аристотелем обозначение ta epiJeta следовало бы истолковать в смысле “позднее присвоенные права” даже в том случае, если бы Аристотель в другом месте, говоря о полномочиях архонта, не противопоставил бы ta patria и ta epiJeta (3,3). Речь, следовательно, идет о том, что отнятые у Ареопага полномочия были унаследованы от древних времен. Так освещал этот вопрос тот (вообще не враждебный Ареопагу) источник, который лежит в основе сообщения Аристотеля о реформе 462/1 г. Между тем в трех других местах сам Аристотель в полной определенностью высказался о тех же прерогативах Ареопага как об исконных, принадлежавших ему до Драконта (3, 6), при Драконте (4, 4), при Солоне и после него (8, 4). Чем объяснить такую неследовательность? Единственные возможное, с нашейточкизрения, объяснение: выписка, касающаяся реформы Эфиальта,быласделана тогда, когда Аристотель не продумал еще до конца своего отношения к Ареопагу.

(стр. 194)

Одно из мест Политики, где говорится об Ареопаге и потере им его главенствующего положения (II, 9, 2, 1273a, 35 sqq.), скорее подсказывает нам положительное решение вопроса об исконности политических прав Ареопага, но то обстоятельство, что Аристотель не высказывается explicite, показывает отсутствие специального интереса к этому пункту. Во втором месте (V, 3, 5, 1304а, 17 sqq.) вопрос никак не освещается. Это дает нам основание думать, что благожелательный по отношению к Ареопагу тон источника, не признававшего отнятые права исконными, подкупил Аристотеля и он спокойно зафиксировал не только в своей выписке, но и в тексте трактата слово epiJeta, которым, по-видимому, когда-то оперировали враги Ареопага. Не может быть сомнения в том, что при окончательной отделке Афинской Политии получившееся противоречие было бы устранено в пользу того решения, какое дал сам Аристотель в начальных главах.

Других столь ярких примеров непоследовательности, не допускающих примиряющей интерпретации, мы в Афинской Политии не найдем – сказывается работа автора. Она сказывается и в другом. С внешней стороны в построении Политии доминирующим является принцип серийности. Сама Афинская Полития была первой и важнейшей в серии 158 Политии Аристотеля, имевших в основных линиях одинаковую композицию (две части). В свою очередь первая часть нашей Политии представляет собой в конечном счете серию описаний государственных устройств, сменявшихся одно другим на протяжении афинской истории. Вторая часть Афинской Политии дает нам серию афинских установлений и должностей. Внутри каждой час­ти наблюдается известный параллелизм: в каждом отрезке историчес­кой части – чередование описания событий, предшествовавших ус­тановлению определенных порядков, и описание самих этих порядков; в систематической – одинаковое (с известными ограничениями и рядом отступлений) построение отдельных отрезков. Как ни просты подоб­ные наблюдения, они представляют некоторый интерес как доказа­тельство строго продуманного плана, по какому писалась Афинская Полития, и как опора для дальнейших поисков в том же направлении.

История афинского государственного строя и описание соот­ветствующего строя не представляют собой двух не связанных между собой частей трактата. Как уже отмечено выше, при чтении Афинской Политии трудно не заметить, что в ней Солон и его конституция занимают в известном смысле центральное положение. На протяжении исторической части автор не раз оглядывается на реформы, конституцию и деятельность Солона вообще (2, 2; 3, 5; 17, 2; 22, 1; 28, 2; 29, 3; 35, 2; 41, 2). Упоминание о законе Солона встречается и во второй части Политии (47, 1).

Однако, наряду с этой оглядкой на эпоху Солона в исторической части Афинской Политии имеется еще другая, не менее показательная.

(стр. 195)

В рассказах о прошлом Аристотель время от времени вспоминает о современности. В описании государственного устройства Афин до Драконта современность иногда используется для так называемых обратных заключений. Так, современные Аристотелю порядки являются основанием (Аристотель говорит shmeion) для заключения о том, что должность архонта возникла при Акасте (3,3); о том, что эта должность является менее древней, чем должности царя-полемарха (ibid.); о том, что местопребыванием царя было здание, именовавшееся в IV в. Boukoleion (3, 5). Считавшийся действительным еще во время Аристотеля закон Солона о назначении казначеев из пента­косиомедимнов рассматривается в Афинской Политии как доказа­тельство (shmeion) того, что законодательство Солона ввело цензовый принцип замещения должностей (8, 1).

Кроме таких сопоставлений с современностью, которые являются особым приемом доказательства, частично или даже целиком заим­ствованным от предшественников, в Афинской Политии имеются и случаи упоминания о современности, требующие иного истолкова­ния. Попытка увидеть доказательство во всех тех местах, где Аристо­тель употребляет выражения dio, oJen и т. п., не может быть призна­на удачной. Аристотель сообщает о том, что при Солоне каждая фила выбирала предварительно по десяти кандидатов на должности девяти архонтов, а потом среди этих кандидатов производилась жеребьевка; затем идет ссылка на современный порядок – oJen eti diamenei taiV julaiV to deka klhroun ekasthn, eit’ ek toutwn kua­meuein (8, 1). То обстоятельство, что при Аристотеле кандидаты в архонты проходили двойную жеребьевку – предварительную и окончательную, само по себе не давало достаточного основания для заключения о том, что первая жеребьёвка заменила собой практиковав­шееся когда-то, притом именно при Солоне, избрание. Аристотель приводит данные о действовавшем в его время порядке для того, чтобы показать, чем современные Афины обязаны солоновской конституции. Иначе говоря, практика IV в. не служит здесь исходной точкой для реконструкции порядков VI в. Эти последние считаются столь же известными, как и порядки IV в., и привлекаются для объяснения пос­ледних. Так же обстоит дело и в других местах, где прошлое сопос­тавляется с настоящим, будь то вопрос о юрисдикции девяти архонтов (3, 5), или о полномочиях и способе пополнения Ареопага (3, 6), или об отсутствии у фетов права занимать должности (7, 4), или о тексте присяги архонтов и булевтов (7, 1; 22, 2). После этого не окажется необоснованным предположение, что и те ссылки на современность, которые могли бы быть доказательствами и действи­тельно были та­ковыми у предшественников Аристотеля, в Афинской Политии вовсе не играют такой роли или наряду с ней несут и дополнительную функ­цию сопоставлений, сделанных в интересах объяснения современности.

(стр. 196)

Не представляется удивительным то обстоятельство, что большая часть сопоставлений прошлого с современностью падает на те главы Афинской Политии, которые посвящены изложению ранних конституций. Чем дальше продвигался в своем повествовании Арис­тотель, тем меньше было надобности в подобных сопоставлениях. Демократические порядки поздних периодов были слишком похожи на современные Аристотелю порядки, чтобы нужно было специальное подчеркивание этого сходства автором. С другой стороны, попытки утвердить в Афинах строй, который был бы не совсем или совсем не демократическим, несли с собой такие порядки и установления, резкое отличие которых от того, что было при демократии, было вполне очевидным и не требовало особых комментариев.

Сделанные выше замечания позволяют, как думается, говорить о том, что историческая часть Афинской Политии обращена одновре­менно и в сторону конституции Солона и в сторону современной Аристотелю конституции Афин.

Что касается второй части трактата, изображающей конституцию IV в., то и она написана с некоторой оглядкой на прошлое. Вообще в этой второй части автор избегает исторических экскурсов в прошлое, выходящее за пределы последнего периода истории Афин, начинающе­гося в 403 г. Если речь иногда и идет об изменениях, то это частные изменения внутри того государственного порядка, кото­рый утвердился в Афинах после падения Тридцати. Однако некоторая обращенность к исторической части Афинской Политии (преимущест­венно к начальным главам ее) все же имеется. Прямая ссылка на пер­вую половину Политии встречается только один раз – “об исконном способе назначения девяти архонтов сказано выше” (55, 1). Этими словами автор отсылает читателя к соответствующим местам истори­ческой час­ти своего сочинения (преимущественно 3,2–4, но также 8, 1; 22, 5; 26, 2). В одном месте, как уже отмечено выше, есть упоминание о Солоне.

Творческая история Афинской Политии нам неизвестна и едва ли когда-нибудь станет известной. За отсутствием засвидетельствован­ных фактов приходится довольствоваться догадками. Заключения, к которым приводит (в плане отчасти гипотетическом) рассмотрение композиции Афинской Политии, следующие.

Историческая и систематическая части Афинской Политии даже внешне тесно связаны одна с другой, предполагают одна другую. От­меченные выше скрепления скорее всего появились тогда, когда исполь­зованный в Политике исторический материал начал получать оформле­ние в виде Афинской Политип; для целей Политики они не были нужны.

Первоначальные записи и выписки, представлявшие собой, по-видимому, описания отдельных действовавших и проектировавшихся в Афинах конституций и обстоятельств, при которых происходила смена

(стр. 197)

одних конституций другими, должны были подвергнуться при объединении их в едином сочинении существенной переработке. Подобная работа, естественно, сопровождалась пополнением материала, и конституция Драконта могла попасть в поле зрения автора именно в это время. Некоторые неловкости, имеющиеся в главе 4, излагающей конституцию Драконта, не являются ее специфической особенностью, они наблюдаются и в главе 3. Их можно объяснить той недоработанностью всего сочинения, о которой говорилось выше по поводу высказываний Аристотеля о функциях Ареопага. Более важной частью работы было подчинение материала единой концепции и почти законченное устранение противоречий.

Зададимся вопросом, в чем выражается та или иная оценка Арис­тотелем в Афинской Политии того или иного государственного строя. Назойливых, подчеркнутых или рассчитанных на эмоциональ­ное воздействие на читателя оценок строя или политического положения в Афинской Политии нет. В то же время читатель обычно без труда улавливает точку зрения автора, легко разбирается в его политических симпатиях и антипатиях. Замысел Аристотеля, по-видимому, в том и состоял, чтобы излагаемые им факты говорили сами за себя и чтобы читатель составил себе на основании этих фактов (поданных в соответствующем освещении) мнение раньше, чем он услышит оценку из уст автора. Значение прямых оценок в Афинской Политии не столько в том, что они направляют читателя (в известной мере есть и это), сколько в том, что они идут навстречу тем выводам, какие уже успел сделать внимательный читатель, и тем самым закрепляют эти выводы.

Особенности манеры Аристотеля ясно сказываются в главах Афинской Политии, посвященных изображению деятельности Солона. Во 2-й главе дается картина социального строя Аттики накануне реформ Солона. Ни в одном слове нет осуждения. Однако общее определение – государственный строй был во всех отношениях олигархическим – hn gar autwn h politeia toiV te alloiV oligarcikh pasi (2, 2) – содержит в себе implicite осуждение этого строя. Важнейшая сторона тогдашнего положения – порабощение бедняков богачами и конкретные подробности – концентрация земли в руках немногих, тяжелые условия пользования землей, задолжен­ность бедных слоев населения, займы под залог тела – все это не требо­вало особых пояснений, чтобы вызвать отрицательное отношение к себе со стороны читателей IV в. Дойдя до конца главы, они, конечно, сочувствовали народным массам, которые, по словам Аристотеля, с горечью переносили свое порабощение, да и вообще не видели ничего утешительного в том строе, где на их долю не оставалось ничего. Предупреждение о том, что кабальное рабство существовало вплоть до реформ Солона, который был первым предстателем народа, является первым упоминанием о знаменитом законодателе, которое сразу же придавало ему ореол освободителя народа.

(стр. 198)

В дальнейших словах Аристотеля, характеризующих ненормальное, болезненное состояние дел в Аттике до Солона, – ta te pragmata nosounta (6, 4), dieteloun nosounteV ta proV eautouV (13, 3) – читатель не найдет для себя ничего нового. Главы 3 и 4, содержащие описание двух конституций, предшествовавших реформам Солона, дают некоторые подробности, к которым Аристотель несомненно относился с большим одобрением. Таковы в первую очередь сведения о полномочиях Ареопага (3, 6; 4, 4), с которыми следует сравнить встречаемые ниже сообщения о заслугах этого учреждения во время борьбы с Ксерксом (23, 1), прямую похвалу правлению Ареопага – kai epoliteuJhsan AJhnaioi kalwV kai kata toutouV touV kairouV (23,2), а также более сдержанную похвалу в Политике (V, 3, 5, 1304а 20 sqq.). И помимо того, в конституции Драконта безусловно есть элементы, заслуживающие, с точки зрения Аристо­теля, полного одобрения: передача полноты прав в руки тех, кто спосо­бен вооружиться на собственный счет; штраф, налагавшийся на членов совета за непосещение его заседаний в зависимости от имуществен­ного ценза, занятие государственных должностей лишь гражданами трех высших сословий. Однако все сообщения не только в 3-й, но и в 4-й главах выдержаны в бесстрастном тоне, без какого бы то ни было проявления собственного отношения к излагаемым конституциям. Заключительная часть 4-й главы представляет собой напоминание о неприглядных социальных отношениях, не изменившихся при перемене конституции. Аристотель говорит – epi de toiV swmasin hsan oi daneismoi, kai h cwra di¢oligwn hn. Эти слова, как и начало следующей главы – toiauthV de thV taxewV oushV kai twn pollwn douleuontwn toiV oligoiV –возвращают читателя к главе 2 и напоминают ему о собственных мыслях, вызванных этой главой. Окончательный итог глав, предшествующих изложению истории реформ Солона, тот, что внутреннее положение в Аттике оставалось очень печальным.

Следующая глава 5 рассказывает о столкновении народа со знатью и о назначении Солона примирителем архонтом. Весь план рассказа благожелательный по отношению к Солону. Причисляя реформатора по его имущественному положению; к средним слоям гражданства (5, 3), Аристотель тем самым выражает ему свою симпатию, так как, по его мнению, средние граждане более всего склонны к хорошему образу правления и из них выходят самые лучшие законодатели – это он прямо высказал в Политике (IV, 9, 6, 1295b, 25 sqq.). При всем том мы не найдем в разбираемой главе ни одной прямой похвалы по адресу Солона.

Только в главе 6 после сообщения о том, что Солон освободил народ, запретив ссуды под залог тела, и провел сисахфию, Аристотель, по поводу обвинения Солона в корыстолюбии, открыто берет законодателя под свою защиту.

(стр. 199)

Обвинителей Солона он называет клеветниками – en oiV peirwntai tineV diaballein auton (6, 1) людьми, стремящимися к злословию – oi boulomenoi blaojhmein. Обвинение в алчности Аристотель объявляет лживым, ссылаясь на проявленные Солоном умеренность и отсутствие эгоизма, его отказ от тиранической власти, которую он при тогдашних обстоятельствах мог легко приобрести. Имеется в этой главе и высокая оценка деятельности Солона в целом: для него прекрасное и спасение государства значили больше, чем собственные корыстные интересы (6, 3). К такого рода высказываниям автора читатель подготовлен всем ходом предшествующего изложения.

Две следующие главы, 7-я и 8-я, посвящены сообщениям о реформаторской деятельности Солона. Строго фактическое изложение прерывается только два раза – доказательством правоты одного из борющихся мнений по поводу конкретной детали нового социального строя (7, 4) и замечанием по поводу одного курьезного пережитка, наблюдавшегося в процедуре назначения архонтов еще во второй половине IV в. (7, 4, fin.).

Глава 9 стоит особняком в Афинской Политии Аристотеля. Вместо обычного описания конституции или повествования об исторических событиях Аристотель излагает здесь результат анализа конституции Солона, по самому своему характеру более подходящий для Политики. Выделены наиболее демократические элементы в конституции Солона. Определения этой конституции как демократичес­кой в рассматриваемых главах Афинской Политии нет, но выделение демократических элементов в ней, наименование Солона предстателем народа, который нападал на богатых (5, 3), все же наводит читателя на мысль, что демократия в Афинах ведет свое начало от Солона. Прямо скажет об этом Аристотель ниже, в общем обзоре смен кон­ституций в (41, 2). Однако в той же главе 9 читатель получает первое преду­преждение о том, что строй, введенный Солоном, не следует отожествлять с афинской демократией времен Аристотеля. Став вер­шителем судебных приговоров, говорит Аристотель, народ становится господином государства. Законы Солона не отличаются простотой и ясностью, и в этой их особенности некоторые видят особый умысел законодателя, задавшегося целью поставить судебные решения в за­висимость от произвола народа. Это означает, что были люди (они могли быть как среди сторонников, так и среди противников демо­кратии), считавшие Солона родоначальником тех порядков, какие ус­тановились в Афинах в IV в. до н. э. Осуждаемые автором Афинской Политии порядки так охарактеризованы в резюмирующей историчес­кий обзор главе: “Ведь народ сделал себя господином всего и все управ­ляется декретами и судами, в которых главенствует народ; ведь и под­лежавшие ведению совета судебные дела перешли к народу” (41, 2).

(стр. 200)

Солон, по мнению самого Аристотеля, не имел в виду основать демократию в том виде, в каком она существовала в Афинах при Аристотеле. Не ею он хотел заменить олигархию и не ею он пытался защитить Афины от надвигавшейся тирании (14, 2). Как смотрел автор Афинской Политии на конституцию Солона, видно из двух мест, где эта конституция сопоставляется с конституцией Клисфена. Последняя в том месте, где о ней идет речь, названа гораздо более демократичной, чем солоновская (22, 1). С другой стороны, в рассказе о подготовке олигархического переворота 411 г. сказано, что Клитофонт сделал добавление к псефизме Пифодора: “обследовать и прародительские законы, которые дал Клисфен, когда он устанавливал демократию” (29, 3). Обоснование – “так как конституция Клисфена была не демократической, а близкой к конституции Солона” (ibid.) – скорее всего принадлежит не Клитофонту, а Аристотелю, т. с. Аристотель от себя объясняет смысл предложения Клитофонта (последний выступил со своим предложением потому, что считал конституцию Клисфена мало чем отличающейся от солоновской).

Противоречия между высказываниями Аристотеля нет. В установле­ниях Клисфена получили дальнейшее развитие демократические принципы, лежавшие в основе конституции Солона; с этой точки зре­ния, конституция Клисфена была действительно гораздо более демо­кратичной, чем солоновская. С другой стороны, по сравнению с кон­сти­туцией V в. обе конституции представлялись далекими от демо­кратии. Аристотель не случайно говорит о прародительских законах Клисфена – возвращение к прародительским порядкам, прародительс­кой конституции было лозунгом определенных социальных кругов в Афинах в период олигархических переворотов конца V в. (34, 3).

Разработанная Аристотелем в Политике классификация демо­кратий показывает, что отнесение конституции Солона к числу демо­кратических (в виде пояснения – от нее ведет свое начало демо­кратия) вполне соответствует взглядам Аристотеля. Действительно, основные черты государственного строя Афин во время действия конституции Солона совпадают с основными признаками той демократии, которая, по теории Аристотеля, является первой по времени и наилучшей – (VI, 2, I, 1318b, 6 sq.).

(стр. 201) В Политике Аристотель не раз упоминает о разных видах демоса (IV, 4, 1, 1291Ь, 17 sqq.; VI, 1, 4, 1317а, 24 sq.; 2, 1, 1318b, 9 sqq.; 6, 4, 1321а, 5 sqq.). Демократия, по его мнению, бывает наилучшей, когда главенство принадлежит земледельческому демосу (VI, 2, 1, 1318b, 6 sqq.). Если мы вспомним, какое место в изображении реформ Солона занимает в Афинской Политии сисахфия, затем, что скопление народа в городе и оставление полей Аристотель относит к V в., ко времени после похода Ксеркса (24, 1), то само собой напро­сится заключение о земледельческом характере афинской демократии VI в. Об этом говорят и некоторые факты внутренней политики Писистрата (16, 2–6). При такой демократии государство управляется на основании законов, в противоположность другому виду демократии, при котором закон бессилен, а все решается декретами народного собрания (VI, 4, 2, 1291b, 30 sqq.). Солон, как сказано в Афинской Политии, установил наилучшие законы (11, 2). Он удалился из Афин, не желая вступать ни в какие пререкания и давать объяснения и считая долгом граждан выполнять писаные законы (11, 1). Далеко было до того времени, когда закон оказался оттесненным псефизмами и судебными приговорами (41, 2). В этой связи следует разобрать одно место Политики. “Некоторые думают, – сказано там, – что Солон установил прародительскую конституцию” – (II, 9, 2, 1273b, 35 sqq.). Аристотель обычно прибегает к выражениям типа “некоторые думают [говорят]” в тех случаях, когда он мнению некоторых противопоставля­ет свое собственное или такое, к которому он сам присоединяется. Соответствующие места из Афинской Политии приводятся ниже (в следующей главе), но и здесь можно сослаться на встречающиеся в той же Политике, через несколько строк, слова dio kai memjontai tineV autwi (9, 3, 1274a, 3 sq.); Аристотель обрушивается на этих “некоторых”, ставящих Солону в упрек то, что явилось отдаленным результатом одной из его важнейших реформ. Разумеется, меньше всего можно думать об отказе Аристотеля признать Солона установи­телем прародительской конституции. Почему он говорит о “некото­рых”, это объяснит нам контекст. “Некоторые” считают Солона дель­ным законодателем. Он упразднил крайнюю олигархию, положил ко­нец порабощению народа и установил прародительскую демокра­тию, создав прекрасное смешение разных элементов – олигархичес­кого (Ареопаг), аристократического (выборность должностных лиц), демократического (народный суд). Из Афинской Политии видно, что упразднение олигархии, освобождение народа, установление особой системы замещения должностей с преобладанием принципа выборности, учреждение неродного суда, наконец, даже видное место, оставленное в системе управления Ареопагу, – все это приписывает и ставит в заслугу, Солону и Аристотель.

(стр. 202)

Значит, и утверждения, что Солон был основателем прародительской конституции также приемлется автором Политии. Представление “некоторых” о Солоне Аристотель в целом разделяет. Не встречает одобрения с его стороны одно заблуждение “некоторых”. Они считали основные элементы солоновского строя – Ареопаг, выборность должностных лиц, народные суды – созданиями Солона. Аристотель думает иначе: первые два элемента существовали до Солона, и законодатель не упразднил их; третий, а вместе с ним и демократию действительно создал Солон (9, 2, 12731 b, 41 sqq.).

Подобные мысли о Солоне Аристотель имел возможность прямо и ясно высказать в тех главах Афинской Политии, где он рассказывает о Солоне. Особенно подходящей была для этого глава 9. Он предпочел предоставить читателю сделать вывод самому на основании прочитан­ного материала – как фактов, так и высказываний автора. В конце главы 11 еще раз подчеркивается, что Солон не хотел пойти навстречу желаниям той или другой из боровшихся сторон и не воспользовался благоприятными для установления тирании обстоятельствами, но предпочел вызвать неудовольствие и тех и других, “принеся спасение отечеству и создав наилучшие законы” – (11, 2). Глава 12 представляет собой выборку из стихотворений поэта-законодателя. Назначение этих извлечений – служить подтверждением как фактических сообщений Аристотеля о реформах Солона, так и характеристик общего духа реформ и самого реформатора. Глава 13, в которой рассматривается политическая борьба в Афинах накануне захвата власти Писистратом, выдержана в чисто деловом тоне. Это не мешает нам, как и читателю IV в., подметить отражение взглядов автора и его отношения к пришедшим в столкновение политическим течениям. Паралии стремились, по-видимому, больше всего к среднему государственному строю. Педиэки стояли за олигархию. Первое сообщение заключало в себе оттенок одобрения, второе – оттенок осуждения. О Писистрате, стоявшем во главе третьей из боровшихся сторон, говорится dhmo­tikwkatoV einai dokwn (13, 4), т. е. в острой борьбе разделив­шегося на три части афинского гражданства он взял на себя роль представите­ля демократической части населения. Здесь следует отметить, что в Афинской Политии глагол dokein не очень близок по своему значению к русскому “казаться”; во всяком случае он не содержит в себе противопоставления действительности. Только из следующих глав, притом не сразу, можно уяснить себе, что разумел Аристотель, говоря о демократичности Писистрата. Сначала (14, 1) встречаем повторение общей характеристики, какая дана в главе 13.

(стр. 203)

Далее идут фактические сообщения о том, как Писистрат обманным путем добива­ется назначения ему телохранителей Враждебная Писистрату позиция Солона, как и самый факт захвата тиранической власти, отрицательно характеризует Писистрата перед афинским читателем IV в. Среди чисто фактического материала, заполняющего вторую половину главы 14, имеется, однако, одно показание общего характера: взяв в первый раз в свои руки власть, Писистрат вел дела скорее, как гражданин, нежели как тиран (14, 3). Этим предваряется та характе­ристика самого Писистрата и его правления, какую мы находим ниже. Опять повторяется сказанное выше с некоторой амплификацией – “А руководил государственными делами Писистрат, как сказано, с уме­ренностью и скорее в духе гражданского равноправия, чем тирани­чески” (16, 2). Затем говорится о его гуманности, мягкости, снисхо­дительнос­ти по отношению к тем, кто провинился. Малоимущим зем­ледельцам он открыл дешевый кредит с целью предотвратить наплыв населения в город и направить интересы сельских жителей в сторону обработки земли и тем самым отучить их от занятия государственными делами. Объясняя эти и другие мероприятия Писистрата определенны­ми политическими замыслами (16, 4–5), Аристотель не имеет намерения очернить тирана. Наоборот, случай с бедным поселянином, владельцем каменистого участка на Гиметте (16, 5), приводится как пример великодушия Писистрата. Такое толкование этого рассказа является единственно возможным, как показывают дальнейшие слова Аристотеля: “он и в других отношениях не причинял никаких неприятностей народной массе, стоя у власти, но всегда готовил мир и охранял спокойствие” (16, 7). Впоследствии, когда власть перешла к сыновьям Писистрата, часто сравнивали время правления Писистрата с жизнью при Кроносе. Самым главным, указывает дальше Аристотель, было то, что Писистрат по своему характеру был демократичным и гуманным. Он стремился управлять, соблюдая законы и не присваивая себе никаких преимуществ; один раз он даже не уклонился от явки в Ареопаг по обвинению в убийстве (16, 8). Всем этим Аристотель объясняет продолжительное пребывание Писистрата у власти и возвращение после изгнании (16, 9). Это объяснение снова ведет нас к Политике. Наименее долговечными формами правления признаются там олигархия и тирания. Рассуждая о мерах, помогающих тиранам дольше удержаться у власти, Аристотель в первую очередь выделяет подлинно тиранические меры, направленные к тому, чтобы лишить подвластных всех моральных и материальных возможностей объединиться для общих действий против тирана (V, 9, 2, 1313а, 34 sqq.). Совсем иного рода вторая линия поведения, позволяющая тиранам дольше пользоваться властью. Тирания приближается к царской власти (9, 10, 1314а, 34 sq.). Тиран не должен расточать государственные доходы на удовлетворение своих прихотей и даже На оплату труда мастеров искусств и ремесел. Тиран должен избегать проявлений наглости и сластолюбия (9, 13, 1314b, 23 sqq.).

(стр. 204)

Он должен казаться своим подвластным не корыстолюбцем, а опекуном; в своей жизни он должен проявлять умеренность, а не гоняться за излишества­ми (9, 20, 1315b, I sqq.). Наконец, он должен установить хорошие отношения со знатными и вести умелую демагогию среди народных масс (1315b, 3 sqq.). В кратком историческом обзоре длительных тираний на третьем месте (после Орфагора и Орфагоридов в Сикионе и Кипселидов в Коринфе) названа афинская тирания.

То, что говорит Аристотель о Писистрате, не имеет целью реа­билитировать тиранию как таковую. Писистрат – образец тирана, державшегося в течение десятилетий наилучшей для тирана линии поведения. История Писистратидов (17, 3–19) вполне типична для ти­раний в худшем смысле этого слова. На первых порах сыновья правили в духе отца. Младший из них – Фессал – отличался дерзостью и наг­лостью (18, 2), а эти качества ведут тиранов к гибели (V, 9, 13, 1314b, 23 sqq.). Цепь событий, приведших к падению тирании, рассказана Аристотелем бесстрастно, без каких бы то ни было высказываний от себя. Тирания, выявив наихудшие из заложенных в самой ее природе возможностей, вызвала к себе общую ненависть и была упразднена.

Минуя главу 20, носящую строго фактический характер, пере­ходим к сообщениям о Клисфене. Не высказывая от себя никаких суж­дений типа оценки деятельности этого реформатора, Аристотель дает понять, что она была направлена в сторону большей демократиза­ции государственного строя. Народ доверял Клисфену (21, 1). Клисфен стремился привлечь к занятию государственными делами большее чис­ло людей (21, 2). Он ввел в интересах новых граждан официальное наименование афинских граждан по демам (21, 4). В результате государственный строй стал более демократическим, чем он был при Солоне. Клисфен установил новые законы с целью удовлетворить народную массу. Спустя два года после Марафонской битвы народ (и это было следствием реформ Клисфена) осмелел (22, 3). В главе 23 впервые встречается слово dhmokratia (“демократия”). Правда, фрагмент 384, извлеченный из Плутарха (Thes. 25, 2), также содержит это слово, но, во-первых, оно обозначает у Плутарха не демократи­ческую форму правления, а нерасчлененную социально массу народа, во-вторых, слово находится в той части текста, которая предшествует упоминанию об Аристотеле и, следовательно, может не восходить к утраченной части Афинской Политии. Поэтому можно думать, что слово “демократия” в первый раз употреблено именно в том месте, где говорится о постепенном возвышении Афинского государства вместе с демократией – “вот какого положения достигло тогда государство, развиваясь постепенно вместе с ростом демократии” (23, 1).

(стр. 205)

Фраза эта замыкает собой рассказ о временах Клисфена. Смысл ее: после падения тирании государство вступило на путь демократиза­ции своего строя. После Персидских войн (в сущности, после Саламинской битвы, так как, говоря о Персидких войнах, Аристотель думает о военных действиях на территории Аттики и в ее территори­альных водах) начинается семнадцатилетний период главенства Ареопага. Старый совет на холме Ареса вошел в силу не на основании какого-нибудь постановления, а потому, что благодаря его мудрой распорядительности оказалось возможным сразиться с врагами при Саламине. Когда стратеги растерялись и объявили через глашатая, чтобы каждый сам позаботился о своем спасении, Ареопаг, раздобыв средства, роздал всем по восьми драхм и посадил всех на корабли. Не будем входить в разбор этого предания и сравнивать сообщение Аристотеля с сообщениями других авторов (Геродот VIII, 41; Plut. Themist. 10, 6–7). Не будем заниматься и вопросом об отношении разных сообщений к той полемике, какая возгорелась в Афинах вокруг Ареопага накануне и во время реформы Эфиальта. Для нас здесь важно констатировать взгляды Аристотеля. К сравнению с Афинской Политией необходимо привлечь Политику. В последней признается, что Ареопаг прославился во время войн с персами, но в то же время не отрицаются и заслуги афинского демоса (V, 3, 5, 1304а, 20 sqq.). Победа была одержана руками демоса благодаря флоту, созданию Фемистоклом, и благодаря мудрости Ареопага.

Время главенства Ареопага пользуется особым сочувствием Ари­стотеля, который на этот раз прямо высказывает свое одобрение – “и действительно, управление у афинян было прекрасное в эту пору” (23, 2). С точки зрения Аристотеля, семнадцать лет правления Ареопа­га должны быть причислены к счастливым временам афинской исто­рии, таким, какие были и до них (очевидно, времена Солона, в каком-то смысле также времена Писистрата и Клисфена). Однако, как это показано в главе 24, еще во время преобладания Ареопага наме­тилась дальнейшая демократизация государственного строя. Народ покинул поля и переселился в город, прельстившись возмож­ностью жить за счет государства; в связи с этим и обращение с союзниками стало более деспотичным. Аристотель не дает от себя определения государст­венного строя Афин того времени, когда во главе правления стоял Ареопаг. В Политике, в том месте, которое уже упоминалось выше, Аристотель говорит о переменах государственного строя: быва­ет переход к оли­гархии, к демократии, к политии вследствие славы или возвеличения какого-нибудь учреждения или части государства, например, Ареопаг, прославившись во время Персидских войн, сделал, как кажется, госу­дарственный строй более подтянутым, и снова мор­ской люд, став ви­новником Саламинской победы и т. д., усилил (V, 3, 5, 1304а, 17 sqq.). Исторический пример изменения строя в Афинах в результате воз­вышения учреждения (в данном случае Ареопага) пли части госу­дарства (в данном случае связанный с флотом демос) призван иллюс­трировать общее положение об изменениях государст­венного строя.

(стр. 206)

Как понять изменение или, точнее, два изменения строя, имевшие место в Афинах после нашествия Ксеркса? Вначале Аристотель говорит о переходе в олигархию, демократию и так называемую поли­тик”. Но в какую из этих форм перешел афинский строй после возвы­шения Ареопага? Не может быть и речи об олигархии так как послед­няя причисляется Аристотелем к извращенным формам, а с этим не вяжется похвальный отзыв о правлении Ареопага; если, по словам Аристотеля, некоторые считали Ареопаг элементом олигархическим (II, 9, 2, 1273b, 39 sqq.), то это было чужое мнение, к которому Арис­тотель не присоединяется. Определять правление Ареопага как переход к демократии было бы абсурдом, так как и до того в Афинах установилась демократия. Не подходит для объяснения формы прав­ления при главенстве Ареопага и термин “полития”: ведь ни о каком изменении во взаимоотношениях между социальными слоями афинского общества сравнительно с временами Клисфена говорить нельзя; средние слои населения не получили каких-либо новых преимуществ. Не дает нам ключа к пониманию нашего места и разбор перечисляемых вслед за приведенным выше текстом примеров из истории Аргоса, Сиракуз, Халкиды и Амбракии. В Аргосе знатные после битвы при Мантинее сделали попытку упразднить демократию, чтобы – так естественно дополнить – ввести олигархию. В Сиракузах после победы над афинянами народ заменил политию демократией. В Халкиде народ, соединившись со знатью, сверг тирана Фокса и сразу взялся за государственные дела, т. е. установил демократическое правление. В Амбракии народ вместе с заговорщиками изгнал тирана Периандра и переделал государственный строй в свою пользу –и здесь тирания была заменена демократией. Таким образом, один из примеров свидетельствует о замене (или о попытке замены) прежнего строя олигархией, три – демократией; нет вовсе примера перехода к политии. Отсюда следует, что в начальной части текста смысловое ударение падает на слова, выражающие причину переворота (учреж­дение или часть государства приобретает славу или силу). Что же касается направлений, в каком изменяется строй, то они названы лишь примерно,

(стр. 207)

так что совокупность исторических примеров вовсе не дол­жна исчерпывать до конца этот примерный перечень; с другой сто­роны, примеры могут выходить за пределы этого перечня. Несколько выше, близко к началу V книги, откуда взят разбираемый текст, Аристотель говорит в самой общей форме о переворотах. Бывают и перевороты в рамках одной и той же формы правления, в частности, возможны переходы от более яркого, характерного вида какой-либо формы правления к менее яркому виду и наоборот; так бывает и с олигархией, и с демократией, и с другими формами (V, 1, 5, 1301b, 13 sqq.). Теперь можно считать бесспорным, что после нашествия Ксеркса афинский государственный строй, не переставая быть демократией, сначала, в правление Ареопага, стал более подтянутым (по выражению Аристотеля), т. е. менее демократическим, а затем приобрел более выраженный демократический характер. Эта последняя мысль по-разному выражена в Политике и в Афинской Политии: в первой сказано, что народ сделал демократию более сильной; во второй – что строй становился более ослабленный, обмякшим (26, 1); второй член антитезы подтянутый – ослабленный ярче выражен в Афинской Политии, нежели в Политике.

(стр. 208)

Падением Ареопага завершается определенный период в истории афинской демократии, в течение которого происходил медленный процесс ухудшения государственного строя (25, 1). После реформы Эфиальта наступает господство демократии. Большое, притом губительное, влияние оказывают на государственные дела демагоги (26,1; 41, 2). Афиняне перестают придерживаться законов (26, 2). В шестой год после смерти Эфиальта в архонты начинают избирать и зевгитов (ibid.). Руководящая роль переходит к Периклу, и строй приоб­ретает еще более демократический облик (27, 1). Прослеживаются от­дельные признаки дальнейшей демократизации афинского строя. Хотя личность и деятельность Перикла не вызывают к себе симпатии со сто­роны Аристотеля, он все же признает, что государственные дела шли гораздо лучше при Перикле, чем после него (28, 1). Последующих дема­гогов Аристотель рисует в очень непривлекательном виде (28,3-4;41,3).

Прямо, отмечено упразднение демократии в 411 г.: демократия отменяется и устанавливается строй Четырехсот (29, 1). Правление Четырехсот названо здесь строем (politeia); в резюмирующем обзоре смены форм правления в Афинах оно названо порядком (katastasiV– 41, 2). Ясно одно: Аристотель противопоставляет это правление правлению демократии (cf. 41, 2); об этом говорит и рассмотренное выше место, касающееся предложения Клитофонта (29, 3). Было проведено постановление, предусматривавшее передачу власти на время войны пяти тысячам граждан, способных и своими физическими силами и имуществом служить государству (29, 5). Аристотель приводит и два проекта конституции, из которых один должен был быть реализован в будущем (30), а другой немедленно (31). Недемократический характер этих проектов бросается в глаза. Специальной характеристики данных проектов в смысле вводимой ими формы правления Аристотель не дает. Причиной было, вероятно, не только обыкновение Аристотеля не сразу давать определения (исключение до сих пор он сделал только для тирании), но и то, что дело шло о проектах, а не о реально существовавших порядках. Арис­тотеля интересуют реальные факты. Новый совет вступил во власть раньше, чем истекли полномочия старого. Новая власть сразу же названа олигархической (32, 2; cf. 37, 1). Такое определение относится не к запроектированным конституциям, а к реально существовавшему режиму Четырехсот. Об этой олигархии сказано, что она водворилась при архонте Калии, почти через сто лет после изгнания тиранов. Из такого сопоставления следует, что Аристотель считал весь промежуток между 510 и 411 гг. временем господства демократии. При этом можно вспомнить, что в одном месте Политики олигархия сближается с тиранией (VI, 1, 12, 1318а, 22 sqq.). Правление Четырехсот изоб­ражается Аристотелем как самовластие: пять тысяч полноправных граждан были выбраны лишь на словах (З3, 2). После свержения Четырехсот наступило кратковременное правление Пяти тысяч, удостоившееся безоговорочной похвалы со стороны Арис­тотеля: афиняне прекрасно управлялись в это время, когда была война, и полнотой прав обладали те, кто вооружался на собственный счет (33, 2, fin.). Недолговечное правление Пяти тысяч, при котором полно­правными были лишь те, кто способен был вооружиться на свои средс­тва, импонировало Аристотелю тем, что соответствовало требованиям одного из его построений – “среднего государственного строя”, иначе именуемого политией. Очевидно, недолговечность этого режима побу­дила Аристотеля не выделять его в особую единицу в той главе, где дается общий обзор смены форм правления в Афинах (41, 2).

(стр. 209)

Не ис­ключено, впрочем, и другое объяснение: правление Четырехсот и прав­ление Пяти тысяч вместе представляют собой нечто, противостоящее демократии, которую они сменили и которой сами уступили место; олигархия, обманным способом воцарившаяся вместо запроектиро­ванной политии, и полития–законная и правильная форма – с этой точки зрения могли рассматриваться как две фазы единого периода.

Демократия последних годов Пелопоннесской войны названа де­мократией только в общем обзоре (41, 2). Она совершает ряд ошибок. Ее действия Аристотель считает неудачными (34, 2). Ошибки демокра­тии приводят к поражению при Эгоспотамах и тяжелому для Афин миру.

Одно из условий мирного договора гласило: афинянам управ­ляться прародительской конституцией (34, 3). Неясность этого условия породила троякое его понимание. Сторонники существовавшей демо­кратии пытались на основании этого условия сохранить демократичес­кий строй в его прежнем виде. Участники олигархических гетерий и возвратившиеся после окончания войны изгнанники хотели на том же основании ввести олигархию. Третья группировка стремилась к прародительской конституции – thn patrion politeian ezhtoun (ibid.). Аристотель хочет этим сказать, что целью стремлений третьей группировки было возвращение к подлинной прародительской кон­ституции. Носителей этой идеи Аристотель обозначает как людей не­причастных к гетериям и ни в чем не уступавших никому из граждан. Среди наиболее видных представителей ‘этой третьей группы назван и Ферамен, которому дана блестящая характеристика в одной из пред­шествующих глав Афинской Политии (28, 5). Сам Аристотель несом­ненно считает правыми Ферамена и его единомышленников. Что каса­ется содержания понятия “прародительская конституция”, то здесь естественнее всего думать о той старой конституции, какую дал Афи­нам Солон.

Поддержка Лисандра обеспечила победу олигархам. Автором текста постановления, которым было введено олигархическое правление, был Драконтид из Афидн (34, 3 fin.). Новые правители, так называемые Тридцать, держали все государство в своих руках (35, 1). Иначе, говоря, они установили олигархию. Впрочем, на первых порах их действия радовали афинян, думавших, что правительство задается благими целями (35, 2). Меры, радовавшие афинян (и приветствуемые Аристотелем), состояли в отмене того, что считалось опорой демократии в том ее виде, какой она приняла к концу V в. Почувствовав под собой более прочную почву, олигархи перестали стесняться и начали расправляться с людьми, выделявшимися своим состоянием, родовитостью, заслугами, и присваивать себе их иму­щество (35, 4). Свое неодобрение действиям Тридцати Аристотель выражает прямо. Государство “катилось вниз” (36, 1).

(стр. 210)

С этим глаголом upojeromai мы уже встречались выше: постепенное падение престижа Ареопага воспринимается Аристотелем как скат вниз (25, 1). Олигархи опасались, как бы Ферамен, став во главе народа, не положил конец их произвольному правлению: “они испугались, чтобы он... не низверг их господства (dunasteian) (36, 1). Последним словом Аристотель в Политике обозначает крайнюю олигархию, при которой правит не закон, а правители (IV, 5, 1, 1292b, 5 sqq.). Речь Ферамена против других участников правления Тридцати (36, 2) не представляет собой свободной композиции Аристотеля. Аристотель, вероятно, довольно близко следует своему источнику. Во всяком случае сличение с речью Ферамена в “Греческой истории” Ксенофонта (II, 3, 15–17) показывает большое сходство между отражением этой речи у обоих авторов, а оно могло появиться только в результате пользования одним и тем же источником. В Афинской Политии эта речь исполняет двойную функцию – она характеризует остроту политического момента и в то же время выражает отношение Аристотеля к олигархам. Последние оказались неисправимыми. Они медлили с составлением списка трех тысяч полноправных граждан, а затем, наметив кандидатов в этот список, не опубликовывали их имена, чтобы иметь возможность по собственному усмотрению одних вычеркивать, других добавлять (36, 2). Полученное Тридцатью право казнить любого из граждан, не внесенных в список, удаление Ферамена из списка и расправа с ним были началом новых жестоких репрессий со стороны олигархов (37, 2). Если Аристотель в заключительной главе исторического очерка называет правление Тридцати и последовавшее за ним правление Десяти не олигархией, а тиранией – (41,2), то этим, надо думать, он отдает дань обычному словоупотреблению: всякое жестокое правление можно было назвать тираническим. Коллегия Десяти, выбранная под давлением обстоятельств вместо устраненных Тридцати, также проявила себя с самой худшей стороны (38, 2). Только вторая коллегия Десяти оказалась на высоте положения: она примирила афинян, остававшихся в городе, с демократами, возвращавшимися вместе с Фрасибулом. Эта коллегия Десяти состояла из лучших мужей (38, 3). Благодаря им была восстановлена демократия. Выбранные на свой пост при олигархии, они сдали отчет при демократии, и никто из граждан, остававшихся в Афинах или возвращавшихся из Пирея, не выставил против них никаких обвинений (38, 4).

Сочувствие Аристотеля как самому факту примирения, так и первым шагам восстановленной демократии не подлежит сомнению. Архин, один из деятелей демократического режима, сократил срок для заявок о выезде из Афин во вновь образовавшееся (согласно договору) Элевсинское государство.

(стр. 211)

Аристотель приветствует эту меру (40, 2). Непосредственно за этим перечисляются с одобрением другие политические меры, проведенные тем же Архином: отмена псефизмы Фрасибула о даровании гражданских прав всем, кто вместе с ним вернулся из Пирея (некоторые из вернувшихся были рабами), решительное пресечение попытки мстить за прежние обиды. Сообщение о некоторых других шагах восстановленной демократии предваряется словами: “Кажется, они и в частных и в общественных делах самым прекрасным образом из всех и совершенно по-граждански воспользовались прошедшими бедствиями” (40, 3). Афиняне не только аннулировали все прежние обвинения, но сообща уплатили деньги, взятые в долг олигархами у лакедемонян на нужды войны, хотя по договору каждая из сторон (афинская и элевсинская) должна была уплатить долги порознь. Они поступили таким образом, полагая, что это должно быть началом единодушия. В сущности Аристотель хвалит демократию первого после ее реставрации периода за её умеренность: она не включил рабов в состав гражданства, не мстила тем, кто поддерживал олигархию, словом – не использовала своей победы для подавления и экспроприации своих противников, как это делали и афинские олигархи и демократы в других государствах, которые, захватив власть, проводят в жизнь раздел земли (40, 3). Самую реставрацию демократического строя Аристотель склонен считать справедливой, так как своим возвращением демос был обязан самому себе (41, 1).

Однако одобрительные отзывы Аристотеля не распространяются на более поздние стадии существования реставрированной после падения олигархов демократии. Свою рекапитуляцию исторической части Афинской Политии он заканчивает характеристикой этой демо­кратии. В том виде, какой она имела в IV в., она не вызывает к себе симпатии автора Политии. Власть народной массы увеличивается все больше и больше (41,2). Народ сделал себя властителем всего; все управляется декретами и судами, в которых господствует народ; ведь и судебные дела, подлежавшие ведению совета, перешли к народу.

(стр. 212)

Впрочем, последнее Аристотель считает правильным на том осно­вании, что немногих легче привлечь на свою сторону подкупом или услугами, нежели многих (41, 2). Возобновилась, хотя и не сразу, систе­ма денежного вознаграждения за посещение народного собрания (41, 3).

Опираясь на все изложение истории государственного строя Афин, используя прямые и косвенные оценки автора, привлекая высказывания его в Политике, получаем следующее истолкование общей композиции Афинской Политии. Сущность самой темы – внутренняя жизнь Афин, которые были демократией par excellence, определила схему построения всего сочинения. Демократия начинает­ся с реформ Солона. Рассмотрение досолоновских конституций – царс­кой и олигархической – служило как бы введением к большому, разделу, посвященному истории Солона. После Солона – Клисфен. Затем решительный перелом в сторону чистой демократии после Эфиальта. Два кратковременных периода олигархического правления; в промежутке между ними непродолжительный период демократии. Наконец, после падения второй олигархии окончательное торжество демократии, которая все более и более отдаляется от исконной демо­кратии времен Солона и реализует все перечисленные в Политике ос­новные демократические