Читайте также:
|
В современной России при видимой стабильности подспудно накапливаются факторы будущих вызовов и кризисов. Просматриваются несколько циклических контуров такого накопления.
Фискально-коррупционный контур запущен внушительным ростом государственных силовых и контролирующих ведомств и структур (налоговая полиция, таможенная служба, ФСБ, МВД, прокуратура, пожарная, санитарная инспекции и т.д.). Следует признать, что государственным силовым структурам к началу 2000‑х гг. в основном удалось если не уничтожить, то существенно ослабить прежнее раздолье криминального рэкета и «крышевания». Зато повсеместное развитие получили «службы безопасности», обычно напрямую связанные с государственными силовыми структурами (часто выполняющими роль «верховной крыши») и нередко имеющие контакты с криминальными группировками[10]. По сути дела, рынок охранных услуг перешел в руки государственных или окологосударственных «силовиков», которые естественным образом восприняли ценностные и поведенческие стереотипы этого «бизнеса». Теперь у этих «силовых бизнесменов» появились государственные ресурсы принуждения (от налоговой проверки и наложения штрафов до возможности личного ареста, ареста банковских счетов и конфискации имущества через суд). Даже если кто-то и отказывался от появившихся заманчивых возможностей, быстро находились те, кто не отказывался. «В условиях высокой автономии и рыночного спроса любая организация, имеющая преимущества в использовании насилия, будет заниматься силовым предпринимательством»[11].
Складывается многоуровневая и весьма сплоченная силовая олигархия (термин Михаила Делягина) и псевдогосударственный рэкет (рэкет – поскольку поборы и требования «вступить в долю» осуществляются не на правовой основе, а путем шантажа, псевдогосударственный – поскольку хотя и ведется от лица государства, но обеспечивает прежде всего интересы личного и группового обогащения «силовиков» и чиновников).
Системные последствия роста этих явлений хорошо известны: незащищенность собственности, блокирование инвестиционной и инновационной активности граждан, иногда – свертывание бизнеса, ставшего нерентабельным. Увеличенме масштаба таких явлений вызывает в свою очередь замедление и остановку экономического роста (в перспективе — вытеснение отечественного бизнеса даже с российских рынков), сохранение бедности и блокирование роста среднего класса, наконец, сокращение налоговой базы и возможные проблемы с наполнением бюджета при ухудшении конъюнктуры цен на экспортируемое сырье. (Заметим в скобках, что при проведении некоторых прозрачных аналогий, например, «урожайные-голодные годы» и «конъюнктура мировых цен на энергоносители», данный контур деградации вполне вписывается в логику «ибнхалдуновских» построений).
Поскольку традиционный рефлекс российской власти «при истощении казны – вытрясти недоимки» представляется отнюдь не преодоленным, при подобном развитии событий следует ожидать дальнейшего «укрепления государства» – роста полномочий силовой олигархии[12], который замыкает цикл.
Социально-антропный контур объединяет факторы роста социальной напряженности и протестного поведения с факторами деградации «человеческого капитала» страны (от предприимчивости и профессионализма до здоровья и репродуктивной способности).
Мы много говорим об обнищании и массовой бедности населения, но важнейшим фактором социальной напряженности является не сам уровень жизни, а видимый громадный разрыв, воспринимаемый как несправедливый и безнадежный. Вряд ли можно утверждать, что уровень жизни беднейшей части российских граждан более низок, чем средний уровень в СССР 50-60-х гг. Но тогда у людей, живших в бараках, подвалах и коммуналках, обычно без какой-либо бытовой техники (кроме радиоприемника и утюга), преобладали не протестные, а весьма оптимистичные, жизнеутверждающие и лояльные к власти настроения. Видеть же рядом богатство и роскошь, до которых, сколько ни трудись, не дотянешься, — вот основная причина социальной напряженности и готовности участвовать в массовых акциях протеста.
В свою очередь, эти факторы, с одной стороны, поддерживают отчуждение личности от государства, массовое укрывательство доходов и увеличение сектора теневой экономики, с другой стороны, напротив, – ставку на иждивение и «сильное (читай, авторитарное) государство», которое прижмет богатеев и наградит беднейших. Любопытно, что оба эти, казалось бы, противоположные следствия работают на один и тот же фактор – дальнейший рост влияния и активности чиновничье-силовой олигархии, запускающий рассмотренный ранее фискально-коррупционный контур.
Социальная фрустрированность вкупе с широко известной незащищенностью собственности и низким уровнем профессиональной отдачи из-за бремени поборов существенно воздействует на массовую психологию. Выделим такую переменную, как конкурентно-рыночная направленность в деятельности и саморазвитии личности. При ее высоких значениях человек стремится стать профессионалом, активно ищет нишу для реализации своих способностей, ориентируется на рынке труда, способен к инновациям и готов к самоизменению. При низких значениях этой переменной (депрессивно-иждивенческий и люмпенский типы) человек наотрез отказывается учиться и переучиваться, накапливает обиду и агрессию, в молодости легко поддается влиянию леворадикальных, националистических и даже фашистских идей, в зрелом возрасте склонен к ностальгии по «прошлому величию», легко подвержен болезням или алкоголизму. Как едко пишет Лев Гудков: «Дело не в самом усилении традиционализма, а в том, что он представляет собой одну из версий общественной примитивизации, понижающей структуры идентичности, заметной в самых разных сферах — от сентиментального желе масс-медиальной попсы до зависти и злобы в отношении "олигархов", до пустоты идеологии утраченного национального величия, сохранившейся лишь как предмет эксплуатации политтехнологов и электорально-партийных пиаровцев»[13].
Мы привыкли сравнивать себя с европейцами, но более отрезвляющим было бы сравнение с турками и китайцами, к которым у русских сохраняется некое остаточное пренебрежение. Однако уже по засилью китайских и турецких товаров на наших рынках можно смело судить о гораздо более высоком уровне конкурентно-рыночной ориентированности широких слоев турецкого и китайского населения, чем российского. В наших столицах и крупных промышленно-торговых центрах есть слой достаточно активных и адаптирующихся к рынку труда 20-35-летних молодых людей, но в целом ситуация представляется весьма плачевной. Побочные, но массовые следствия низкой конкурентно-рыночной ориентированности – алкоголизм, наркомания, криминализация, рост экстремизма, девиантное поведение, плохое здоровье, высокий уровень смертности. Все эти явления изымают человеческий ресурс из экономики и увеличивают нагрузку на государственные службы, в конечном счете — на бюджет. Разумеется, значительные выделяемые из бюджета средства на социальные нужды в условиях «приватизированного государства» не избегают «распилов». Таким образом, социально-антропный контур смыкается с фискально-коррупционным.
Наконец, нельзя оставить без внимания контур, который условно назовем демографо-геополитическим. Низкая рождаемость в современной России обусловлена низкой социальной адаптированностью (соответственно, низкой конкурентно-рыночной направленностью) значительной части населения, неуверенностью в завтрашнем дне, ожидаемыми высокими затратами на содержание, лечение и образование детей. Этот фактор вместе с высокой смертностью (особенно мужской) и миграционными потоками с Востока на Запад создает уже опасное демографическое отставание от жителей бурно развивающегося Китая, планомерно заселяющих приграничные российские земли. Средняя Азия и Кавказ также являются постоянными источниками легальной и нелегальной иммиграции. Естественное желание русских жить среди своих ускоряет их вымывание из мест, заселяемых этнически и культурно чуждыми пришельцами. Пока еще силовые и экономические рычаги находятся в руках россиян, но указанные демографические процессы неуклонно ведут к конфликтам (подобных событиям во Франции осенью 2005 года) и увеличивают опасность отпадения территорий от России.
Отметим принципиальное отличие излагаемого подхода от любых теорий заговора и поверхностного морализаторства. Теория заговора предполагает, что ухудшение ситуации происходит из-за сознательно чинимых козней заморских врагов в союзе с внутренними предателями. Морализаторы сетуют на упадок совести, патриотизма, нравственности и ответственности правящих элит.
Рассмотренные выше контуры неуклонно ухудшают ситуацию и могут быть названы контурами деградации. Но они являются не результатом злого умысла и упадка нравственности, но результатом незапланированного действия издержек, причем издержек, усугубляющих сами напряжения — причины возникновения дискомфортов и вызовов.
Действительно, вытеснение к концу 1990-х годов государственными структурами рэкетерских и бандитских «крыш» с рынка силовых услуг можно было считать адекватным и эффективным ответом на вызов криминализации. Однако непредусмотренные негативные последствия – превращение самих государственных силовых структур в псевдогосударственный рэкет усугубили давление на бизнес. Нельзя не согласиться с обвинениями в упадке честности и совестливости представителей новой чиновничье-силовой олигархии. Важно только понять, что сам уровень морали – это переменная, прямо зависящая от социальных условий, возможностей и ограничений для реализации обычных человеческих потребностей (материальное благополучие, престиж, влияние). Если условия таковы, что достичь всего этого можно только резко снизив прежние нравственные ограничения, то большинство их снижает, и только одиночки, «дон кихоты», борются, нередко ломаясь или погибая.
Примерно таким же образом можно доказать, что ключевые факторы, обусловливающие контуры деградации, – разрыв в доходах, снижение рождаемости, оголение восточных окраин страны, снижение конкурентно-рыночной ориентированности – являются не результатом чьего-то злого умысла, а естественными издержками тех ответов, которые люди в сложившихся условиях дают на возникающие вызовы.
Дата добавления: 2015-02-16; просмотров: 30 | Поможем написать вашу работу | Нарушение авторских прав |