|
Читайте также: |
Во глубине зимы
Таинственное Дитя спустилось на Землю
Сквозь Восточные врата Вечного дня.
Война кончилась, и солдаты, подобно ночным теням, бежали
в укрытия.
Энитармон окинула взором своих сыновей с дочерями.
В доме хрустальном они, как жемчужные тучи, сошлись
для беседы.
Лос, предводитель Луны, ликованья не сдерживал мирною
ночью,
Так возвещая сынам, потрясавшим лучистыми крыльями яро:
"Снова настала ночь.
Бестревожно Уртона вкушает отдых;
Уризен же, освободившись от пут,
Пылает на дальнем Севере огнем.
Руки прострите и коснитесь своими перстами стихией
исполненных струн,
Гряньте громом глубин!
Резкий ветр засвистал.
Сыны Уризена с завистью внемлют Лосу.
Покорим Духов Жизни, заставим их
Отдать потайную неукротимую радость нашим пламенносущим
струн_а_м!
Да пребудет восторг
Вселенной - веселием нашим и чашей Лоса,
Отныне искрящейся мирным вином,
Презрительным смехом помянем войну,
Труд и тревоги, - ведь Радости ночи и дни возвернутся
в свой час непременно.
Орк-пещерник, восстань!
Проснись, перворожденный сын Энитармон!
Мы увенчаем хмелем твою главу.
Хочу, мой первенец, увидеть тебя:
Хочу в час блаженства увидеть тебя, как ты есть,
мой закованный в цепи гордец!"
Яростный демон восстал в окружении красных созвездий огня,
Мыслью и взором чертя вкруг Врага Неизбывного бешеный круг.
Энитармон опустилась к нему и ступила в кровавое пламя.
К чадам своим обратилась, и Небом подхвачены были призывы:
"Ночь Свершенья пришла!
Кого позвать мне, кого, скажите, послать мне,
Как поступить, чтоб Женщине дали власть?
Ринтра, мой сын, восстань! Встань, Паламаброн!
Ты ли поведаешь миру, что нету для Женской любви
другого слова, чем Грех?
И ждет шестьдесят лет
Червя, чтоб воспрянуть для Вечной Жизни, тело?
И радость земная - запретное Зло?
И Дева родится затем только, чтобы расставить капканы
на тропах благих?
Веки устало смыкаю, не жду перемен, не желаю такого
блаженства.
Ринтра, первенец, встань!
Старше тебя лишь Орк. Львом возреви из чащи,
Паламаброна-жреца с собой возьми
И Элинитрию - с луком серебряным молчаливую королеву-
сестру.
Где невеста твоя?
Ринтра, ответь, где гневная Окалитрон?
Все ли в пустыне горько плачет она?
Увы, так и есть. Приведи ее, Ринтра, сюда, приведи ее,
Ринтра, ко мне!
Встань, владыка огня!
Братьев своих приведи, солнцеликий витязь.
Племя моих сыновей зреть я хочу!
Словно летние звезды, горят они!
Каждый гривой своею трясет златой!
Ринтра, грозный король, ты ликуешь в сознании мощи своей,
взирая на них".
Энитармон спит
Восемнадцать веков: Человек - ее греза!
Ночь Природы и рваные струны арф!
Спит посредине песни своей ночной,
Восемнадцать веков женственным сном спит.
Тени людей в истончившихся кандалах, в перетлевших путах
витают вверху:
Небо Европы вклочь.
Ангелу Альбиона уже не до гнева:
Страшно стучится туча в британский брег,
Ныне не гнетом, а славою, грядущей свободою чревата и -
навсегда.
Ангелов гложет ерах.
В Зале Совета они, но стучится туча
Страшным стуком и в Залу Совета. Гром
Грянул над головами заступников Альбиона; они пали наземь,
во прах.
Час лежали они,
Замурованы в рухнувшей Зале. Но словно
Звезды над мертвым морем, провидя Смерть,
Битвы грядущие и пораженья, - восстали в тумане и страхе
над миром,
Молча последовав за Властелином Огня прочь из пышных
развалин
В змиеподобный и Змию воздвигнутый храм на вершине,
с которой
Он затмевал небо Англии, тенью своею мрача белый остров.
В тучах, чреватых войною, ступал огненосный Владыка
по свету,
Ангелы следом вдоль Темзы брегов бесконечных в собор
поспешали;
Там, в Веруламе, священные светочи ярко горели по стенам;
Там драгоценные камни - нетленны, как те, что на небе, -
струили
Свет в двунадесять цветов, на земле из которых известно
премало,
В ту равнозвездную тьму, пяти органам чувств заповедную
темень,
Что, как Потоп, затопляет сознанье живущим и очи ввергает
В две постоянных орбиты, объявшие разом и вещи, и мысли, -
Дубом обшиты - по дубу резьба - из массивного камня
колонны;
Были здесь закреплены звенья нижние вечно зыбучей спирали,
В Небо Небес уходящей; и Ноздри Златые ворот затворились
И не вбирали изнанкою изголодавшеюся Бесконечность.
Мысль претворить возмогла Бесконечность живую
в коварного Змия,
В пламени всепожирающем миру представшего, - и человеки,
Плача, бежали от взора его в Сокровенного Мрака чащобы,
Ибо из Вечных Лесов получились премногие смертные Земли,
В вихре пространства вращаясь, потоплены, как в океане, -
и только
Плоти вершины последние чуть поднимались над черной водою.
Змиеподобный воздвигнуть во славу Коварного Храм
порешили, -
Тень Бесконечности, ныне разъятой на циклы конечных
вращений,
Ангелом стал Человек, Небо кругом, Господь - венценосным
тираном.
Ныне пришел древний Страж в этот Храм и взошел он на южную
паперть,
Всю окруженную наичернейших листов чернолистом, в долине,
Глухо и скрыто обставшей Наклонную Ночи Колонну, заветным
Пурпурным цветом поросшую - образом сладко-коварного Юга,
Некогда к Небу взнесенную гордой главой Человека, а ныне
Крышкой прикрытую, как волосатая и безголовая Шея, -
Ночи Колонну, наклонную в сторону Севера, ибо оттуда,
Водоворот тошнотворный, глядела, звала и манила Погибель.
Англии Ангел встал
Над Колонною Ночи, Уризена видя,
Уризена с Медною книгой его,
Которую короли и жрецы переписали, дабы устрашить ею мир,
Север и Юг казня.
Бледный огонь и тучи тяжело катились в ночи Энитармон,
Вкруг Альбиона утесов и лондонских стен; Энитармон спала.
Клубы густые седого тумана - Религия, Войско и Царство, -
Таяли, ибо Уризен решил книгу раскрыть, страданьем
исполнясь.
Тяжко проклинала измученные Небеса британская юность,
Ибо сплошной мрак наступил, подобающий
Ангелу Альбиона.
Родители оттаскивали их прочь, и Престарелая Невинность
Проповедовала, ползая по склону Скалы,
лишающей мыслей, -
Кости Престарелой Невинности скользили по склону,
плоть шипела огнем,
Змию воздвигнутый Храм, в воздух взмыв, затенял и мрачил
белый Остров;
Ангела Альбиона рыдания прозвучали в пламени Орка,
Тщетно трубя о начале Судного дня.
Плач - и все громче и громче - стоял и в Вестминстере;
выло аббатство;
Тайного Знанья хранитель покинул свою вековую обитель,
Пламенем Орка гоним: мех на рясе топорщился,
ворс и волосья
Из парика встали дыбом и с плотью и мозгом срослись
воедино.
В диких мученьях он мчался по улицам, яростным ветром
гонимый, к воротам
Парка; солдаты шарахались; вопли его разносились в пустыне.
Крик над Европой, рев!
Скованный Орк стенаниям внемлет, ликуя,
Но Паламаброн потрясает своим
Пылающим факелом; Ринтра же держит в подземных глубинах
свои легионы до верной поры.
Энитармон смеется во сне (торжество ее женского знанья!),
Видя, что в тюрьмы жилища, и в узников люди теперь
превратились;
Призраки, тени и спектры повсюду, а окна - в проклятьях
решеток;
Страшное "Бог накажет" начертано на дверях и "Страшись!" -
в Небе;
В тяжких оковах в застенке лежит горожанин; и житель
предместья
В тяжких оковах бредет; и крестьянина кости трещат
и крошатся.
В тучах Уризена Орково пламя победно бушует, сжирая
Плоть Альбионова Стража и нежные мощные члены калеча;
Крики и стоны, стенанья и плачи, отчаянья жалкие речи
О гибели Стража над Альбионом повисли. И тщетно взывает
Огненный Ангел в позоре бесславном своем и в безмерном
мученье
К Судному дню: он трубит что есть силы - труба остается
беззвучна!
Трижды пытается он Страшный суд возвестить,
воскрешая усопших.
Очнулся мощный дух
По имени Ньютон - поднял трубу и дунул
С чудовищной силой во весь Альбион!
Как листья Осени, желты и мертвы,
Мириады Ангелов пали с Небес,
Ища свои земные могилы, треща полыми костями и жалко крича.
Тогда проснулась Энитармон, не ведая больше о том,
что она спала.
Восемнадцать веков
Миновали, как будто их не было вовсе.
Сыновей с дочерьми она призвала
На празднество пышных полночных забав
В ее хрустальный дом,
Такую Песнь запев:
"Дочерь Этинта, встань! Пусть угрожает Червь -
Он тебя не пожрет, пока не пройдет Ночь,
Ночь Священных теней,
Когда одинок человек.
Дочерь Этинта, Царица Вод, как в небесах ты сияешь
прекрасно!
Дочерь Этинта, сколь счастлива я зреть твои чада
вместе с тобою!
Резвые рыбки в лунной дорожке - малые чада твои,
Этинта!
Дочерь моя, ты душе угодна, боль ее ран ты заговоришь -
Дочерь моя, долгожданной лаской ноги омыла Энитармон!
Маната-Варкион!
Свет материнской души, пламенеешь в доме.
С тобой, златокрылым, твои орлы.
Пламя нежного заблуждения, вымолвить трудно, насколько
ты мне желанен!
Где моя райская птица соблазна, Леута, двуединство любви
с молчаньем?
Леута, радуги многоцветье на крыльях!
Леута, мать цветов!
С нежной улыбкой Чума! Вижу твой свет!
Дщери твои, о Дщерь,
Перетекают одна в другую, переливаются, как сладкие запахи.
Встань и ты, Антамон!
Юный король серебристой росы, не медли!
Почему ты покинул Матерь свою?
Я вижу одна, как горишь хрусталем,
Я вижу, как льешься в эфире миров,
Суля исполненье желаний сердцам.
Мой Антамон! семь Храмов сестры твоей Леуты истово ищут
твоей любви!
Сладкой Утуны глас
Слышу отныне под кровом Энитармон.
Тайну женщин зачем ты открыла всем?
Увы, мое печальное дитя, наслаждение мгновенье спустя
увянет.
Теотормон! Мой сын,
Счастья лишенный, я вижу, ты горько плачешь!
Сота и Тиралата! жильцы пещер,
Восстаньте из тайной тьмы и утешьте могучего Врага
пленительной песней!
Укротите ваши златоподкованные громы и сдержите черных
коней!
Орк, на братьев взгляни!
Орк, с улыбкой взгляни!
Улыбнись, мой из сердца рожденный сын,
своим кровавым сиянием горы залей!
С этим умолкла, и чада ее принялись возле пышности лунной
Звезды будить, пленниц Лоса, свои распевая бессмертные
гимны,
В жилах природы взыграло вино небывалой разгульной Пирушки;
Утро открыло Врата Востока - бежали
Каждый на прежнее место свое. И Энитармон возрыдала.
И только страшный Орк,
Увидев Восход, не пожелал возвратиться.
Низвергнут с недавней вершины, он пал
На виноградники Франции, тут же запламеневшие кровью,
громом, огнем.
Солнце в огне, в крови!
Ужас стоит кругом!
Золотые колесницы покатились на красных колесах
по красной крови.
Гневный Лев ударил хвостом по земле!
Тигр выкрался из тумана, ища добычу!
Матерь заплакала.
И тогда грозный Лос
В громе и грохоте предстал перед всем миром
И криком, пронзившим Природу насквозь,
Созвал своих сыновей, возвещая им сраженье
до последней капли крови.
Перевод В. Л. Топорова
FROM "MILTON"
ИЗ ПОЭМЫ "МИЛЬТОН"
X x x
And did those feet in ancient time
Walk upon England's mountains green?
And was the holy Lamb of God
On England's pleasant pastures seen?
And did the Countenance Divine
Shine forth upon our clouded hills?
And was Jerusalem builded here
Among these dark Satanic Mills?
Bring me my Bow of burning gold:
Bring me my Arrows of desire:
Bring me my Spear: О clouds unfold!
Bring me my Chariot of fire.
I will not cease from Mental Fight,
Nor shall my Sword sleep in my hand
Till we have built Jerusalem
In England's green & pleasant Land.
X x x
На этот горный склон крутой
Ступала ль ангела нога?
И знал ли агнец наш святой
Зеленой Англии луга?
Светил ли сквозь туман и дым
Нам лик господний с вышины?
И был ли здесь Ерусалим
Меж темных фабрик сатаны?
Где верный меч, копье и щит,
Где стрелы молний для меня?
Пусть туча грозная примчит
Мне колесницу из огня.
Мой дух в борьбе несокрушим,
Незримый меч всегда со мной.
Мы возведем Ерусалим
В зеленой Англии родной.
X x x
Thou hearest the Nightingale begin the Song of Spring.
The Lark sitting upon his earthy bed, just as the morn
Appears, listens silent; then springing from the waving
Cornfield, loud
He leads the Choir of Day: trill, trill, trill, trill,
Mounting upon the wings of light into the Great Expanse,
Reechoing against the lovely blue & shining heavenly Shell,
His little throat labours with inspiration; every feather
On throat & breast & wings vibrates with the effluence
Divine
All Nature listens silent to him, & the awful Sun
Stands still upon the Mountain looking
on this little Bird
With eyes of soft humility & wonder, love & awe,
Then loud from their green covert all the Birds begin
their Song:
The Thrush, the Linnet & the Goldfinch, Robin & the Wren
Awake the Sun from his sweet reverie upon
the Mountain.
The Nightingale again assays his song, & thro' the day
And thro' the night warbles luxuriant, every Bird
of Song
Attending his loud harmony with admiration & love.
This is a Vision of the lamentation of Beulah
over Ololon.
X x x
Ты слышишь, первый соловей заводит песнь весны -
Меж тем как жаворонок ранний на земляной постели
Сидит, прислушиваясь молча, едва забрезжит свет.
Но скоро, выпорхнув из моря волнующейся ржи,
Ведет он хор веселый дня -
Трель-трель, трель-трель, трель-трель, -
Взвиваясь ввысь на крыльях света - в безмерное
пространство.
И звуки эхом отдаются, стократ отражены
Небесной раковиной синей. А маленькое горло
Работает, не уставая, и каждое перо
На горле, на груди, на крыльях трепещет от прилива
Божественного тока. Вся природа,
Умолкнув, слушает. И солнце на гребне дальних гор
Остановилось и глядит на маленькую птичку
Глазами страха, удивленья, смиренья и любви.
Но вот из-под зеленой кровли свой голос подают
Все пробудившиеся птицы дневные - черный дрозд,
Малиновка и коноплянка, щегол и королек -
И будят солнце на вершине от сладостного сна.
А там уж снова соловей зальется щедрой трелью,
Защелкает на все лады с заката до утра.
И всюду - в рощах и полях - с любовью,
с изумленьем
Перед гармонией его умолкнет птичий хор.
X x x
Thou perceivest the Flowers put forth their precious Odours,
And none can tell how from so small a center comes such sweets,
Forgetting that within that Center Eternity expands
Its ever during doors that Og & Anak fiercely guard.
First, e'er the morning breaks, joy opens in the flowery bosoms,
Joy even to tears, which the Sun rising dires,
first the Wild Thyme
And Meadow-sweet, downy & soft waving among the reeds,
Light springing on the air, lead the sweet Dance: they wake
The Honeysuckle sleeping on the Oak; the flaunting beauty
Revels along upon the wind; the White-thorn, lovely May,
Opens her many lovely eyes listening; the Rose still sleeps
None dare to wake her; soon she bursts her crimson curtain'd bed
And comes forth in the majesty of beauty; every Flower,
The Pink, the Jessamine, the Wall-flower, the Carnation,
The Jonquil, the mild Lilly, opes her heavens; every Tree
And Flower & Herb soon fill the air with an innumerable Dance,
Yet all in order sweet & lovely. Men are sick with Love,
Such is a Vision of the lamentation of Beulah over Ololon.
X x x
Ты замечаешь, что цветы льют запах драгоценный.
Но непонятно, как из центра столь малого кружка
Исходит столько аромата. Должно быть, мы забыли,
Что в этом центре - бесконечность, чьи тайные врата
Хранит невидимая стража бессменно день и ночь.
Едва рассвет забрезжит, радость всю душу
распахнет
Благоухающую. Радость до слез. Потом их солнце
До капли высушит.
Сперва тимьян и кашка
Пушистая качнутся и, вспорхнув
На воздух, начинают танец дня
И будят жимолость, что спит, объемля дуб.
Вся красота земли, развив по ветру флаги,
Ликует. И, глаза бессчетные раскрыв,
Боярышник дрожит, прислушиваясь к пляске,
А роза спит еще. Ее будить не смеет
Никто до той поры, пока она сама,
Расторгнув пред собой пурпурный полог,
Не выйдет в царственном величье красоты.
Тогда уж все цветы - гвоздика, и жасмин,
И лилия в тиши - свое раскроют небо.
Любое дерево, любой цветок, трава
Наполнят воздух весь разнообразной пляской.
Но все же в лад, в порядке строгом. Люди
Больны любовью...
Перевод С. Я. Маршака
КОММЕНТАРИИ {*}
{* Настоящие комментарии опираются на следующие исследования: Damon S.
F. The Blake Dictionary: The Ideas and Symbols of William Blake, Providence,
1965; Beer, John. Blake's Visionary Universe, Manchester, 1969; Erdman D. V.
Blake: Prophet Against Empire, N. Y., 1977. Использованы также примечания А.
Острайкер в издании The Complete Poems of William Blake, Ed. by Alicia
Ostriker, Penguin Books, 1977.}
Первые посмертные издания Блейка относятся к середине XIX века. В
основном, они были осуществлены участниками "Прерафаэлитского братства".
Особенно велики заслуги братьев Россетти и Александра Гилкриста (ем.
предисловие, с. 6-7).
Научное издание Блейка было впервые подготовлено в 1925 г. сэром Дж.
Кинсом, посвятившим изучению его творчества в целом около шестидесяти лет.
Ученый осуществил и факсимильные перепечатки всех дошедших до нас
награвированных самим Блейком произведений. Итогом работы Дж. Кинса над
творчеством Блейка явились его издания 60-х годов: Geoffrey Keynes (Ed.).
The Complete Writing of William Blake, Oxford, 1966; Geoffrey Keynes (Ed.).
The Letters of William Blake, Hart-Davis, 1968.
Из других современных изданий укажем однотомники под редакцией У. Б.
Йетса {The Poems of William Blake, Ed. by W. B. Yeats, Lnd. 1905), А.
Кейзина {The Portable Blake, Ed. by A. Kazin, N. Y., 1946) и новейшее
издание А. Острайкер.
В России первое упоминание о Блейке появилось в 1834 г., когда в
журнале "Телескоп" была перепечатана из какого-то английского журнала
заметка, характеризовавшая поэта в духе тогдашних представлений как
"безумца". Первые стихотворные переводы из Блейка были сделаны в 1900 г. К.
Бальмонтом (вошли в его книгу "Из мировой поэзии", Берлин, 1921). С 10-х
годов Блейка начал переводить С. Маршак, периодически возвращавшийся к нему
на протяжении десятилетий и сделавший его творчество достоянием широкого
круга русских читателей. В 1965 г. вышел его итоговый сборник "Вильям Блейк
в переводах С. Маршака". Многие переводы С. Маршака без изменений
перепечатывались в последующих изданиях: "Поэзия английского романтизма"
("Библиотека всемирной литературы", М., 1975) и однотомник, подготовленный к
150-летию со дня смерти Блейка (Вильям Блейк. Стихи, М., 1978). Эти два
издания отразили и работу других поэтов-переводчиков, обратившихся к Блейку
в последние годы (даты первых публикаций переводов нами в дальнейшем не
отмечаются; специально отмечены только переводы, публикуемые в данном
издании впервые).
Тексты оригиналов в настоящем издании даны по книге The Poetical Works
of William Blake, Ed. with an Introduction and Textual Notes by John
Sampson, Lnd., Oxford University Press, 1934. В издании Дж. Сэмпсона
орфография и пунктуация, как правило, приведены в соответствие с современной
нормой, хотя сохранены нарушения грамматических норм, наиболее характерные
для Блейка, а также существенные для его метрики и ритмики.
Поэтический язык Блейка в целом соответствует нормам английской
литературной речи конца XVIII - начала XIX века. Архаичность сказывается в
широком употреблении устаревших глагольных и местоименных форм (art, doth,
hast, wilt, canst, seeketh и т. п.; thou, thee, thy, thyself), в
особенностях написания некоторых слов (desart, thro, giv'n, watry, eyne и
др.), порою вызванных требованиями так наз. "визуальной рифмы" (eye-rhyme),
а также в оттенках семантики, не всегда соответствующей' современным
значениям слов.
Помимо случаев наиболее трудных и важных для понимания текста, подобные
отступления от утвердившейся в современном языке нормы не оговариваются, как
и примеры типичной для поэтического языка синтаксической инверсии ("And
builds a Hell in Heavens despite" и т. п.).
Основные трудности для читателя создает обилие необычных имен из
области блейковской мифологии, а также не всегда уловимые специфические
значения ряда понятий философии Блейка. Очерк важнейших понятий такого рода
дается во вступительной статье. Среди многочисленных образов блейковской
мифологии важнейшее значение имеют: Уризен (Urizen) - символ механического
Разума, неприемлемого для Блейка, воплощение тиранического начала, насилия и
несвободы; Лос (Los, анаграмма латинского sol - "солнце") - "Вечный пророк",
олицетворяющий Творческий Гений; Орк (Ore, анаграмма латинского cor -
"сердце") - символ вольности и революции. Эти и другие персонажи обладают в
мире Блейка своими Эманациями (см. коммент. к стихотворению "Спектр и
Эманация").
Философские мотивы и функции, выполняемые в блейковской мифологии
отдельными ее персонажами и их эманациями, далее разъясняются только в
необходимых случаях применительно к тексту комментируемого стихотворения.
Раскрыты также наиболее существенные мифологические, библейские и
литературные (особенно шекспировские и мильтоновские) реминисценции,
которыми изобилует поэзия Блейка.
Дата добавления: 2015-09-11; просмотров: 23 | Поможем написать вашу работу | Нарушение авторских прав |