МОНОГРАФИЯ МИХАИЛА ПЕТРОВИЧА БАХТИНА

Михаи́л Миха́йлович Бахти́н (1895-1975) — русский философ и мыслитель, теоретик европейской культуры и искусства. Исследователь языка, эпических форм повествования и жанра европейского романа. Создатель новой теории европейского романа. Исследуя художественные принципы романа Франсуа Рабле, Бахтин развил теорию универсальной народной смеховой культуры. Ему принадлежат такие литературоведческие понятия, как полифонизм, смеховая культура, хронотоп, карнавализация.
в 1965 году написала книгу о творчестве Франсуа Рабле.

А теперь переходим непосредственно к самой монографии. Я взяла введение и первые три главы, с конкретными примерами. Но перед этим разберем несколько терминов, которые будут часто попадаться. (Если вы их знали и без меня, поздравляю, можете постебаться над моей необразованностью):
Амбивале́нтность — двойственность отношения к чему-либо, в особенности — двойственность переживания, выражающаяся в том, что один объект вызывает у человека одновременно два противоположных чувства.
Травестия — литературный пародийный приём, когда о низком предмете повествуется высоким стилем.

ИТАК, МОНОГРАФИЯ:
ВВЕДЕНИЕ

А между тем Рабле принадлежит одно из самых первых мест в ряду великих создателей европейских литератур. Белинский называл Рабле гениальным, «Вольтером XVI века», а его роман – одним из лучших романов прежнего времени. Западные литературоведы ставят Рабле непосредственно после Шекспира или рядом с ним. Вот очень показательное суждение о Рабле историка Мишле:

«Рабле собирал мудрость в народной стихии старинных провинциальных наречий, поговорок, пословиц, школьных фарсов, из уст дураков и шутов. Но, преломляясь через это шутовство, раскрывается во всем своем величии гений века и его пророческая сила. …Вся эта книга есть «золотая ветвь».
Он – демократичнейший среди этих зачинателей новых литератур.
Никакой догматизм, никакая авторитарность, никакая односторонняя серьезность не могут ужиться с раблезианскими образами, враждебными всякой законченности и устойчивости.
Отсюда – особое одиночество Рабле в последующих веках.

Необозримый мир смеховых форм и проявлений противостоял официальной и серьезной (по своему тону) культуре церковного и феодального средневековья:

1. Обрядово-зрелищные формы (празднества карнавального типа, различные площадные смеховые действа и пр.); («праздники дураков» («festa stultorum») и «праздник осла», существовал особый, освященный традицией вольный «пасхальный смех» («risus paschalis»). Более того, почти каждый церковный праздник имел свою, тоже освященную традицией, народно-площадную смеховую сторону. Таковы, например, так называемые «храмовые праздники», обычно сопровождаемые ярмарками с их богатой и разнообразной системой площадных увеселений (с участием великанов, карликов, уродов, «ученых» зверей))

2. Словесные смеховые (в том числе пародийные) произведения разного рода: устные и письменные, на латинском и на народных языках;

3. Различные формы и жанры фамильярно-площадной речи (ругательства, божба, клятва, народные блазоны и др.).

Они давали подчеркнуто неофициальный, внецерковный и внегосударственный аспект мира, человека и человеческих отношений; они как бы строили по ту сторону всего официального второй мир и вторую жизнь, которым все средневековые люди были в большей или меньшей степени причастны, вкоторых они в определенные сроки жили. Это – особого рода двумирность, без учета которой ни культурное сознание средневековья, ни культура Возрождения не могут быть правильно понятыми.

Карнавал не знает разделения на исполнителей и зрителей Во время карнавала можно жить только по его законам, то есть по законам карнавальной свободы. Карнавал носит вселенский характер, это особое состояние всего мира, его возрождение и обновление, которому все причастны.
Такие шуты и дураки, как, например, Трибуле при Франциске вовсе не были актерами, разыгрывавшими на сценической площадке роли шута и дурака.Они оставались шутами и дураками всегда и повсюду.

Празднество (всякое) – это очень важная первичная форма человеческой культуры. Празднество всегда имело существенное и глубокое смысловое, миросозерцательное содержание. Никакой отдых или передышка в труде сами по себе никогда не могут стать праздничными. Чтобы они стали праздничными, к ним должно присоединиться что-то из иной сферы бытия, из сферы духовно-идеологической.
При этом празднества на всех этапах своего исторического развития были связаны с кризисными, переломными моментами в жизни природы, общества и человека: моменты смерти и возрождения, смены и обновления.

Праздники делятся на официалные(государственные, церковные) и неофициальные (народные, связанные с ритуалами плодородия и т.д.). Тон официального праздника мог быть только монолитно серьезным, смеховое начало было чуждо его природе.
Особо важное значение имела отмена во время карнавала всех иерархических отношений. на карнавале все считались равными. Эта подлинная человечность отношений не была только предметом воображения или абстрактной мысли, а реально осуществлялась и переживалась в живом материально-чувственном контакте.
Для карнавала очень характерна своеобразная логика «обратности», логика непрестанных перемещений верха и низа («колесо»), лица и зада, характерны разнообразные виды пародий и травестий, снижений.

Карнавальный смех, во-первых, всенароде, смеются все, это – смех «на миру»; во-вторых, он универсален, он направлен на все и на всех (в том числе и на самих участников карнавала),в-третьих, этот смех амбивалентен: он веселый, ликующий и – одновременно – насмешливый,

В средние века существовали всякие «parodia sacra»: пародийные молитвы, пародийные проповеди (так называемые «sermons joieux», т.е. «веселые проповеди», во Франции), рождественские песни, пародийные житийные легенды и др.
Ругательства обычно грамматически и семантически изолированы в контексте речи и воспринимаются как законченные целые, подобно поговоркам. Эти ругательства-срамословия были амбивалентными: снижая и умерщвляя, они одновременно возрождали и обновляли. (типа тебя обругали и ты как заново родился – такая философия)
В произведении Рабле обычно отмечают исключительное преобладание материально-телесного начала жизни: образов самого тела, еды, питья, испражнений, половой жизни. Образы эти даны к тому же в чрезмерно преувеличенном, гиперболизованном виде.

Эту эстетическую концепцию мы будем называть – пока условно – гротескным реализмом.

Тело и телесная жизнь, повторяем, носят здесь космический иодновременно всенародный характер; это вовсе не тело и не физиология в узком и точном современном смысле; они не индивидуализированы до конца и не отграничены от остального мира. Преувеличение это носит положительный, утверждающий характер. Избыток и всенародность определяют и специфический веселый и праздничный (а не буднично-бытовой) характер всех образов материально-телесной жизни.

В нормальном (Бахтин называет его космическим) аспекте, верх – это небо, низ –это земля. В телесном аспекте верх –это лицо, низ –половые органы, живот и зад.
Среди знаменитых керченских терракотов, хранящихся в Эрмитаже, есть, между прочим, своеобразные фигуры беременных старух, безобразная старость и беременность которых гротескно подчеркнуты. Беременные старухи при этом смеются. Это очень характерный и выразительный гротеск. Он амбивалентен; это беременная смерть, рождающая смерть.

Акценты лежат на отверстиях, на выпуклостях, на всяких ответвлениях и отростках: разинутый рот, детородный орган, груди, фалл, толстый живот, нос. Тело раскрывает свою сущность в таких актах, как совокупление, беременность, роды, агония, еда, питье, испражнение.

Потом Бахтин сравнивает романтический гротеск и народный гротеск (раблезианский, то бишь):

Мир романтического гротеска – это в той или иной степени страшный и чуждый человеку мир. В обычном и нестрашном вдруг раскрывается страшное.

Но вершиной в этом отношении является роман Рабле: здесь страх уничтожен в самом зародыше и все обернулось весельем. В романтическом гротеске есть безумие как способ посмотреть на мир другими глазами. В народном гротеске безумие – веселая пародия на официальный ум, на одностороннюю серьезность официальной «правды». Это – праздничное безумие.

Еще более важен мотив маски. Маска связана с радостью смен и перевоплощений, в маске воплощено игровое начало жизни. Нужно отметить, что такие явления, как пародия, карикатура, гримаса, кривляния, ужимки и т.п., являются по своему существу дериватами маски.

Отметим наконец еще одну особенность романтического гротеска: это по преимуществу ночной гротеск, для него характерен мрак, но не свет. Для народного гротеска, напротив, характерен свет: это – весенний и утренний, рассветный гротеск.

Существенный аспект гротескного – безобразное.