Главная страница | Контакты | Случайная страница Автомобили Астрономия Биология География Дом и сад Другие языки Другое Информатика История Культура Литература Логика Математика Медицина Металлургия Механика Образование Охрана труда Педагогика Политика Право Психология Религия Риторика Социология Спорт Строительство Технология Туризм Физика Философия Финансы Химия Черчение Экология Экономика Электроника

ПОЛИТИЧЕСКАЯ ОБЯЗАННОСТЬ

О. В. Мартышин. Политическая обязанность.

ГОСУДАРСТВО И ПРАВО, 2000, № 4.

ПОЛИТИЧЕСКАЯ ОБЯЗАННОСТЬ

О. В. Мартышин ([1])

Под достаточно условным термином «политическая обязанность» понимается прежде всего долг гражданина по отношению к государству и возможность неповиновения, когда государство не соответствует своему назначению.

Проблема эта так же стара, как политика. Ее касались еще мыслители древности, а начиная с XVI в. вряд ли можно найти крупного философа или юриста, который обошел бы ее, хотя понятием «политическая обязанность» никто из них не пользовался. Введение в оборот этого термина, видимо, принадлежит крупному английскому философу XIX в., оксфордскому идеалисту, гегельянцу и в то же время либералу Томасу Хиллу Грину (1836-1882). Его перу принадлежат ставшие широко известными «Лекции о политической обязанности», опубликованные посмертно. В 1909 г. другой английский гегельянец, тяготеющий больше к консерватизму, Бернард Бозанкет в книге «Философская теория государства» назвал одну из глав «Парадокс политической обязанности». С той поры понятие «политическая обязанность» прочно утвердилось среди западных политиков и юристов ([2]).

В нашей стране проблемы, охватываемые понятием «политическая обязанность», ставились неоднократно в разное время. В XV-XVI вв. к ним обращались Иосиф Волоцкий, князь Курбский. В XVIII-XIX вв. они были взяты на вооружение республиканцами, революционерами от А.Н. Радищева до эсеров, анархистов и социал-демократов. Однако России известна и нереволюционная интерпретация возможности неповиновения «несправедливому государству», представленная духоборами и другими религиозными сектантами, Л.Н. Толстым и его последователями. В связи с роспуском I Государственной Думы к этой идее обращались и кадеты. Кадетские депутаты вместе с другими представителями оппозиции подписали «Выборгский манифест», призывавший к пассивному сопротивлению властям.

И тем не менее проблема «политической обязанности» не получила признания и научной разработки в нашей правовой литературе. Это объяснимо. Ведь речь идет об основаниях, оправдывающих, если не легально, то морально, неповиновение государству. До революции и при советской власти политический режим не способствовал постановке подобных вопросов. К сожалению, эта проблема не всплыла в перестроечное и постперестроечное время, хотя препятствий для ее обсуждения теперь не существует.

Беда не в том, что не употребляется термин «политическая обязанность» и многим, в том числе ученым, юристам он непонятен. Смысл этого термина можно было бы выразить иначе (например, о взаимных обязательствах гражданина и государства). Вместе с термином игнорируется или недооценивается существенный аспект свободы личности и прав человека, важная проблема политической и правовой теории, в которой фокусируются отношения между гражданином и государством.

Главный и общепризнанный компонент «политической обязанности» – долг гражданина или подданного перед государством. Так толкуется это понятие в «Блэквелловской энциклопедии политической мысли». Выделяются три аспекта проблемы: 1) кому я обязан (идентификация политической власти), 2) чем и до каких пределов я обязан политической власти и 3) как случилось, что я связан этими обязательствами, т.е. происхождение политической обязанности ([3]).

Роджер Скрутон в «Словаре политической мысли» дает более широкое определение. Повторив, что под политической обязанностью имеется в виду обязанность гражданина по отношению к суверену, он прибавляет: «Это выражение употребляется иногда для обозначения обратной (противоположной – reverse) обязанности – суверена по отношению к подданному, или взаимной обязанности между ними» ([4]).

Австралийская исследовательница Кэрол Пэйтмэн (Сиднейский университет) считает и такое определение узким. По ее мнению, в течение 300 лет политическую обязанность представляли как «вертикальные отношения» между гражданами и государством, «ныне политическая обязанность предстает как горизонтальные отношения между гражданами». К. Пэйтмэн видит в этом демократическую концепцию политической обязанности в отличие от либеральной «вертикальной» ([5]).

Определение Р. Скрутона можно принять как наиболее всеобъемлющее и четко выявляющее характер и значение проблемы. Сторонники узкого, более традиционного понимания политической обязанности могли бы возразить, что и оно включает долг государства в качестве условия, при котором возникает обязанность гражданина. Тем не менее, выделение долга государства в качестве особого аспекта и выявление его связи с долгом гражданина, безусловно, дает более ясное и полное представление о предмете, особенно применительно к современному государству, круг обязанностей которого значительно расширился.

Что касается предложения включить в понятие политической обязанности «горизонтальные отношения» (между гражданами), оно достаточно противоречиво и требует дополнительного изучения. Не вызывает сомнений, что граждане связаны между собой определенными всеобщими нормами добропорядочного поведения. Но не охватываются ли эти нормы политической обязанностью в традиционном смысле, не поглощаются ли они соблюдением законов? Если они выходят за эти рамки, мы имеем дело скорее всего с нормами моральными, а не правовыми. И проблема перестает быть юридической.

Взаимные обязанности граждан, создавая определенный климат публичных отношений в плане законопослушания и добропорядочности, все же являются частноправовыми. И коллизии, конфликты между гражданами возникают по поводу применения, толкования законов, не связаны с их критической оценкой, со стремлением их изменить. Попытка неповиновения закону в конфликтах между гражданами представляет собой обычное правонарушение, совершаемое во имя частных интересов. Поэтому и методы решения коллизий между гражданами принципиально отличаются от конфликтов, возникающих в связи с политической обязанностью. Первые носят нередко частно-правовой, а вторые – исключительно публично-правовой характер.

Политическая обязанность – многоплановое явление. Наибольший интерес представляют следующие вопросы: 1) когда возникает представление о политической обязанности, т.е. когда она осознается как личная и общественная проблема, порождаемая столкновением интересов, 2) как обосновывается политическая обязанность, из чего она выводится, 3) содержание политической обязанности – долг гражданина, долг государства и связь между ними, 4) самый дискуссионный и важный аспект, составляющий ядро проблемы – пределы политической обязанности, коллизия прав и интересов гражданина и государства, способы решения конфликтов между ними.

Поскольку в каждом обществе соблюдаются определенные правила, может показаться, что проблема политической обязанности вечна, а принцип безусловного повиновения представляет собой исторически ее первое решение. Однако инстинктивное соблюдение обычаев всеми членами общества лишает почвы постановку такой проблемы. Она возникает и осознается вместе с первыми сомнениями, протестами против общепризнанного, с допущением возможности несоблюдения общественных установлений. Реальность нарушения правил, законов ставит вопрос, как к нему относиться, во всех ли случаях неповиновение предосудительно.

Рубеж, когда в связи с возникновением коллизий зарождаются представления о политической обязанности, удачно, с методологической точки зрения, определяет Карл Поппер. Он говорит, что это происходит тогда, когда появляется сознание различия между природными и общественными законами, а вместе с ним возникают и моральные проблемы. Поппер связывает это с вытеснением «закрытого», магического, племенного общества, где все регламентировалось не подвергаемой сомнению традицией, «открытым» обществом, где поведение человека зависит от его решения, его воли ([6]). Категории «открытого» и «закрытого» общества, вошедшие в наше сознание с книгой Поппера «Открытое общество и его враги», по существу возникли значительно раньше, хотя применялась несколько иная терминология. Знаменитый английский исследователь обычного права сэр Генри Мэйн говорил о неподвижных, застойных (stationary) и развивающихся, прогрессирующих (progressive) обществах, видя главное различие между ними как раз в степени связанности людей традиционными кодексами поведения ([7]).

До тех пор пока жизнь общества рассматривается как жизнь естественная, извечная, не зависящая от усмотрения людей, не могло сложиться критическое отношение к общественным установлениям. Никому, как отмечал Гегель, не приходит в голову оценивать законы природы, хороши они или плохи, а вот применительно к законам государственным люди приобрели эту дурную, по мнению Гегеля, привычку. Критическое отношение к законам привело к их делению на хорошие и плохие. Тогда-то и возникает проблема: а нужно ли повиноваться плохим законам?

Способность к критической оценке появляется вместе с сознанием автономии личности, ее известной обособленности от общества, т.е. с индивидуализмом. Индивидуализм связывают обычно с эпохой Возрождения. После XVI в. проблема политической обязанности приобретает немалую актуальность в Западной Европе, к ней обращаются крупные политические мыслители.

Древнему миру и средневековью, а также восточной традиции и в более позднее время, эта проблема не свойственна именно из-за слабого развития индивидуализма и устойчивости представлений о божественной или естественной природе законов. Повиновение законам рассматривалось как безусловный долг. Всякие колебания пресекались.

Характерна в этом отношении знаменитая философская поэма «Бхагавадгита», часть древнеиндийского эпоса «Махабхараты». В центре ее этический конфликт. Накануне грандиозной битвы на поле Курукшетра, которая должна была решить давнее соперничество между враждующими, но родственными кшатрийскими кланами пандавов и кауравов, вождя пандавов Арджуну одолевают сомнения: мила ли будет победа, ради которой ему придется убить множество своих родственников. Лук падает из рук воина, и он готов отказаться от сражения. В этот момент является верховный бог Бхагавад и убеждает Арджуну, что колебания – признак слабости, что он оплакивает людей, которых обрекла на гибель их карма, что война – долг кшатрия, и он обязан повиноваться ему беспрекословно. Арджуна выходит на битву и побеждает. В «Бхагавадгите» древнеиндийское и вообще восточное понимание закона, долга, дхармы как безусловной категории, не подлежащей оценке, нашло яркое выражение.

Но и в Древней Греции, колыбели европейской цивилизации, проблема политической обязанности и возможности неповиновения плохим законам не получила признания. Аристотель говорит о хороших и плохих законах. Это предполагает их критическую оценку, подталкивает к совершенствованию законов, что чуждо восточной традиции безропотного подчинения извечным и справедливым божественным установлениям. Однако он убежден, что нужно соблюдать даже плохие законы во имя того, чтобы не разрушить ткань политической жизни.

Тем не менее вопреки встречающемуся иногда утверждению, что «ни легитимность, ни политическая обязанность не занимали серьезно греческих политических писателей» ([8]), эта проблема была поставлена Сократом, причем в форме действительной, а не литературной. Сократ жизнью заплатил за своеобразное понимание политической обязанности.

Сократ был одним из первых индивидуалистов, родившихся не вовремя в полисе, который, как отмечают исследователи, в известном смысле носил тоталитарный характер, какова бы ни была в нем форма правления, так как власть в полисе влияла практически на все сферы общественной и частной жизни. Сократ выступил за свободу человека, видя залог ее в неучастии в политике, ибо она, по его мнению, неотделима от несправедливости. Платон так передает рассуждения Сократа: «И вы на меня не сердитесь за то, что я вам скажу правду: нет такого человека, который мог бы уцелеть, если бы стал откровенно противиться вам или какому-нибудь другому большинству и хотел бы предотвратить все то множество несправедливостей и беззаконий, которые совершаются в государстве. Нет, кто в самом деле ратует за справедливость, тот, если ему суждено уцелеть хотя бы на малое время, должен оставаться частным человеком, а вступать на общественное поприще не должен» ([9]). Но в качестве «частного человека» Сократ отстаивал свободу слушаться своего внутреннего голоса, философствовать и делиться своими мыслями. Сократ не призывает не считаться с законами. Это, по его мнению, было бы равнозначно восстанию против отца и матери. Плохие законы надо изменять, а не нарушать. Но в случае конфликта между законом и внутренним голосом приоритет последнего не подлежит сомнению. Сократ считает, что действовать нужно по убеждению, а не по принуждению, но при этом нести все предусмотренные законом последствия такого поведения. Это и есть своеобразная постановка проблемы политической обязанности и гражданского неповиновения, которая была отвергнута его учеником Платоном, сторонником «тоталитарного полиса», и умеренным Аристотелем.

Сократ вносит первую поправку в утверждение, что проблема политической обязанности возникает в эпоху Возрождения, когда индивидуализм стал явлением характерным, общественным. Как личная проблема политическая обязанность появляется раньше. Вторую поправку в эту хронологию вносит христианство. В нем политическая обязанность порождается не только и не столько стремлением к религиозной свободе личности, сколько разделением властей на духовную и светскую. Здесь в отличие от Сократа политическая обязанность и возможность неповиновения приобретает ярко выраженный общественный характер. Христианство возникло как религия негосударственная, что предрасполагало к критическому отношению к политической власти. Характерное для христианства противопоставление града земного и града божьего ведет к рассмотрению государства как части бренного, несовершенного мира. Христианская концепция разделения властей при всем стремлении установить между ними гармонию исходит из верховенства духовной власти, допускает коллизии между церковью и государством и предполагает возможность неповиновения светским правителям, когда они вступают в противоречие с законами божественными. Неповиновение светским властям известно не только еретическим сектам, но и такому столпу ортодоксального католического богословия, как Фома Аквинский (разумеется, только с благословения церкви).

Эпоха Возрождения выработала новую идейную базу рассуждений о политике – не теологическую, а гуманистическую. В XVII-XVIII веках это привело и к постановке проблемы политической обязанности в новом контексте – прав человека.

На протяжении веков политическая обязанность обосновывалась различными способами.

В древности и в средневековье единственными авторитетными источниками политической обязанности и способами ее обоснования считались божественная воля и давняя традиция, в которой, собственно, эта божественная воля и воплотилась. Обязанность вытекала из священных писаний, устанавливавших разумные и вечные основы общежития. Давность установления, обычай, унаследованный от предков, также рассматривались как прочная основа обязанностей. Древний и средневековый мир жил по старине и пошлине. Характерны в этом отношении формулы, употреблявшиеся в договорах Вольного Новгорода с князьями: «так пошло» и «так не пошло». Все, что «так пошло», – свято, все, что «так не пошло», – незаконное покушение на сложившиеся отношения. Такая позиция связана с характерным для того времени (до XVI-XVII вв.) представлением о законе как о чем-то вечном, нерукотворном. Законы записывали, а не создавали. Идея законотворчества показалась бы нелепой людям той поры.

В XVI-XVII веках появляется новый способ обоснования политической обязанности – добровольное согласие всех граждан, общественный договор. Согласно теории общественного договора каждый человек, участвуя в учреждении гражданского общества или государства, возлагает на себя определенные обязанности. Какими мотивами руководствуется при этом человек? Большинство сторонников добровольного установления политической обязанности (а такой взгляд типичен для сторонников либерализма и демократии) исходит из личного интереса (государство создает лучшие условия для жизни), но выдвигаются также и идеальные, моральные побуждения (справедливость, благо общества, наибольшее счастье наибольшего числа людей и т.п.). Эти мотивы не обязательно противоречат друг другу, они могут и сочетаться.

Добровольное признание обязанности, как подчеркивал еще Локк, вовсе не требует какого-то формального акта. Живя по собственной воле в каком-либо государстве, не выражая несогласия с ним, лицо тем самым как бы участвует в общественном договоре и несет все связанные с ним обязанности. Такая аргументация применяется и современными юристами и политологами, такими как Х.Л.Э. Харт, Дж. Роле и др ([10]). Они исходят из того, что блага, получаемые гражданином от государства, являются основанием его обязанности. Дж. Роле пишет: «Если конституция справедлива и если некто пользуется благами, вытекающими из ее осуществления, и намеревается поступать так и впредь, тогда он обязан подчиняться правилу, введенному с соблюдением определенных условий, когда приходит его очередь» ([11]).

Содержание политической обязанности (кто, кому и чем обязан) представляется достаточно ясным, хотя с течением времени оно меняется и особенно применительно к государству.

Что касается гражданина, его главная обязанность – соблюдение законов. Но этим дело не исчерпывается. Ведь соблюдать законы обязаны и неграждане (например, иностранцы). На гражданине лежит бремя гражданственности: он поддерживает существующий строй, активно участвуя в жизни государства посредством голосования, выполнения воинской повинности, службы в качестве присяжного заседателя и т. п. От гражданина ожидается и добропорядочность, «честная игра» по отношению к государству, обществу и другим гражданам.

Первейшая обязанность государства – обеспечение безопасности граждан. Спиноза называл безопасность добродетелью государства. Это предполагает как гарантии от внешней угрозы, так и соблюдение законности внутри страны. Но только в эпоху свободной конкуренции обязанности государства сводились сторонниками экономического либерализма исключительно к обеспечению безопасности (государство – ночной сторож). Во все другие времена на государство возлагалась миссия служения общему благу и справедливости в более широком плане, чем охрана кладовых. Особенно расширились требования к государству в XX в., с чем согласились даже либералы. Неолиберализм допустил в ограниченных масштабах вмешательство государства в социальную и экономическую сферы, а следовательно и наличие у граждан соответствующих «прав-притязаний по отношению к государству» ([12]). Ныне общепризнано, что помимо соблюдения законности государство обязано создавать и иные условия для нормальной жизни граждан, обеспечить им минимум материального благополучия. Эти требования возрастают по мере распространения современной концепции социального государства. Однако существенное обновление конкретного содержания долга государства не делает устаревшими некоторые старые формулы, в которых дается его обобщающее определение. Глава XIII сочинения Т. Гоббса «О гражданине» озаглавлена: «Об обязанностях людей, осуществляющих верховную власть». Гоббс говорит, что высшим законом для государства является благо народа, и поясняет, что «блага граждан, относящиеся лишь к этой жизни, могут быть отнесены к следующим четырем видам: 1) защите от внешних врагов; 2) сохранению внутреннего мира; 3) обогащению, поскольку оно совместимо с общественной безопасностью; 4) наслаждению свободой, не приносящей вреда» ([13]).

Политическая обязанность гражданина предполагает сознательное отношение к своему долгу. В связи с этим К. Пэйтмэн подчеркивает различие между политической обязанностью и повиновением, подчинением закону. Оно заключается в мотивах. Политическая обязанность соблюдается добровольно, из убеждения, что она соответствует общему благу, а следовательно и благу граждан. Политическая обязанность – атрибут сознательного гражданина. Джон Роле даже полагает, что отношениями политической обязанности связаны не все граждане, а только лучшие, т.е. те, кто способен занимать политические должности и воспользоваться возможностями, предоставляемыми конституционной системой. Все же остальные не несут бремени (или не пользуются преимуществами) политической обязанности. Они связаны с государством естественным долгом повиновения, не требующим для его выполнения никаких добровольных действий ([14]).

Видимо, считая непрактичным предъявлять всем гражданам одинаковые требования. Роле прибегает к элитистской схеме и делит их на хороших и плохих, активных и пассивных, граждан и подданных. Правда, это деление носит у него не юридический (не связано с разным правовым статусом), а этический и социологический характер, и именно в этом смысле оно довольно верно отражает реальность, хотя и не лишено антидемократических обертонов.

Добровольность выполнения политической обязанности вытекает из того, что эта обязанность не признается безусловной, она связана с обязанностями государства. Эта взаимозависимость поведения гражданина и государства начиная с XVII в., признается в политической теории даже отъявленными государственниками, такими как Гоббс. Он полагал, что с учреждением государства человек передал ему всю свою свободу, отказался от всех своих прав и изъявил согласие приобретать свободу и права исключительно от государства. Человек может действовать по собственному усмотрению только в той сфере, которая не представляет интереса для суверена, не послужила предметом законодательного регулирования. Повиновение государственной власти – долг гражданина. Но по Гоббсу, создавшему парадоксальную теорию безграничной власти суверена во имя обеспечения коренных интересов личности – ее жизни и собственности, обязанности гражданина прекращаются в тот момент, когда государство утрачивает способность защищать своих подданных. С таким государством гражданин не связан узами лояльности, он вправе не подчиняться его распоряжениям (в ряде наших учебников эта позиция Гоббса ошибочно интерпретируется как признание права народа на восстание, тогда как речь идет о возвращении гражданина в естественное состояние в связи с тем, что государство не соблюдает условий общественного договора).

Добровольность, условность и взаимность определяют наиболее интересную и сложную, коллизионную часть концепции политической обязанности. Права и интересы гражданина, моральные, политические или социальные принципы подчас вступают в противоречие с обязанностью повиноваться или сотрудничать с государством. Этот конфликт ставит в теоретическом и практическом аспекте вопрос о пределах политической обязанности. В нем заключены самая суть, изюминка и значение проблемы.

Наиболее распространены и сами собой напрашиваются три варианта решения этой коллизии.

Первый вариант основан как раз на отрицании условности политической обязанности. Повиновение объявляется абсолютным законом. Аргументы выдвигаются разные. Политической обязанности приписывается высшее моральное значение. Например Джованни Джентиле, идеолог итальянского фашизма, видел свободу человека в подчинении тоталитарному государству (по гегелевской формуле: свобода есть осознанная необходимость), подчинение – категорический императив для гражданина.

Совсем другой мотив не знающего ограничений повиновения выдвигался Аристотелем. Оно необходимо ради сохранения полиса. Неподчинение даже плохим законам представляет угрозу для его существования.

Второй вариант исходит из признания условности политической обязанности. Она соблюдается до тех пор, пока государство верно своему долгу, не нарушает прав человека, не превращается в тиранию. Это наиболее распространенная ныне точка зрения, характерная для либеральных и демократических кругов и получившая широкое признание с XVII-XVIII веков в связи с распространением и новой интерпретацией теории общественного договора и естественного права. В таком понимании политическая обязанность предполагает критическое отношение к государству, зависит от воли и согласия людей.

И, наконец третий вариант решения дилеммы личность и государство – провозглашение безусловной свободы личности, полное отрицание политической обязанности. Это позиция анархическая. Личность ставится превыше всего. Ее атрибутом считается не свобода, а суверенитет (в нашей публицистике мелькает иногда выражение «суверенитет личности», причем употребляющие его люди вряд ли отдают себе отчет в его анархистском смысле, для человека, не отрицающего государственности, «суверенитет личности» – абсурд).

Первый и третий варианты отношения к политической обязанности представляют собой крайности. Одна из них ведет к тирании, современной модификацией которой является тоталитарное государство, другая – к отрицанию всякой государственности. Второй вариант (условной, ограниченной политической обязанности) представляется разумным решением проблемы, соответствующим духу прав человека и демократии.

Что же ставит пределы политической обязанности гражданина, его повиновению велениям государственной власти? Свобода и права человека, справедливость, общее благо. Гражданин должен соблюдать лояльность по отношению к государству, пока последнее выполняет свои обязательства, а это означает, что оно действует в соответствии со свободой и правами человека, справедливостью и общим благом. Как только государство забывает о своем назначении, гражданин освобождается от политической обязанности. При таком понимании проблемы государство не ставится над человеком, над государством учреждается своего рода моральный суд, а гражданин выступает в качестве инстанции, правомочной определять пределы своей политической обязанности.

Признание условного, ограниченного характера политической обязанности логически ведет к допущению сопротивления государству. Факты неподчинения властям, может быть, не столь распространены, но столь же реальны, как и повиновение, соблюдение лояльности. Отрицать это явление невозможно. Споры мыслимы только вокруг его оценки – что это, преступление или проявление прирожденных прав личности?

Издавна известны два вида сопротивления государственной (и не только государственной) власти – восстание и пассивное сопротивление, получившее в XIX в. название гражданского.

Философы и юристы XVII-XVIII веков видели гарантию от узурпации власти тираном в восстании народа. Такова позиция Гроция (с очень существенными оговорками, ограничивающими право на восстание), Локка, Руссо, Джефферсона, Радищева и др. В эпоху монархическую восстание вполне логично представлялось как единственный доступный способ смены правительства, не считающегося с интересами народа. Право на восстание, принадлежащее народу (Локк подчеркивал, что такое восстание должно быть делом рук большинства, а не меньшинства народа), нашло выражение не только в литературе, но и в исторических документах политико-правового, конституционного характера. В «Декларации независимости США» говорится, что народ обязан (подчеркнуто автором) свергнуть деспотическое правительство. Томас Джефферсон полагал, что народное восстание – совершенно нормальное явление, которое должно периодически повторяться примерно каждые 20 лет, чтобы утвердить принципы свободы и равенства, отучить правителей от тиранических поползновений.

Французская «Декларация прав человека и гражданина», принятая Учредительным собранием 26 августа 1789 г., провозглашает целью каждого государственного союза обеспечение естественных и неотчуждаемых прав человека, каковыми являются свобода, собственность, безопасность и сопротивление угнетению.

Хотя с развитием демократии, внедрением механизма периодической конституционной смены правительств народное восстание перестало быть единственным средством от тирании и угнетения и его популярность в странах с парламентским режимом заметно поубавилась, законность сопротивления деспотии и угнетению признается и некоторыми ныне действующими конституциями. Так, ст. 20 Основного закона ФРГ (4:4) предоставляет «всем немцам» право на сопротивление каждому, кто попытается устранить установленный этим документом строй, если другие средства невозможны.

Принцип сопротивления получил признание и в международном праве. Весьма распространенное суждение что современное международное право не допускает такой возможности, едва ли справедливо. «Всеобщая декларация прав человека», принятая ООН в 1948 г., в преамбуле гласит: «принимая во внимание, что необходимо, чтобы права человека охранялись властью закона в целях обеспечения того, чтобы он не был вынужден прибегать в качестве последнего средства к восстанию против тирании и угнетения». Что восстание – последнее средство, прекрасно понимали и Локк, и Джефферсон, и Радищев, и авторы «Декларации прав человека и гражданина». Но «Всеобщая декларация прав человека» не объявляет его незаконным. Она в этом пункте не противоречит «Декларации прав человека и гражданина», а ставит другой акцент: французский документ 1789 г. ограничивается тем, что провозглашает «сопротивление угнетению» неотчуждаемым правом человека. Ооновский документ 1948 г. призывает создать такой правовой режим, чтобы человеку не пришлось воспользоваться этим своим последним правом.

Тем не менее, несмотря на обилие революций и освободительных войн, возможность их правового обоснования, в XIX-XX вв. идея восстания не столь популярна в юридической и политической литературе, как в эпоху буржуазных революций. Помимо утверждения принципов демократии этому способствовали теоретическая разработка и практическое опробование мирных, хотя и неконституционных способов борьбы, так называемого пассивного или гражданского сопротивления. Не будучи столь радикальным, как восстание, они продемонстрировали целый ряд новых возможностей и преимуществ. Эти методы более разнообразны хотя бы потому, что народное восстание предполагает массовость, а гражданское неповиновение может быть индивидуальным, коллективным и массовым.

Наиболее известными выразителями этих идей стали американский религиозный философ Г.Д. Торо, опубликовавший в 1849 г. очерк «О гражданском неповиновении», и уже упоминавшийся Т.Х. Грин со своими «Лекциями о политической обязанности». Важный вклад в популяризацию гражданского сопротивления внесли Л.Н. Толстой и его последователи. М.К. Ганди превратил гражданское сопротивление, называемое им также ненасильственным или «сатьяграхой» (упорство в истине, соединение истинности и твердости), в массовое движение и придал ему небывалый размах. Ненасильственное сопротивление стало главным средством в борьбе Индии за независимость. После Ганди только М.Л. Кингу удалось создать на основе ненасилия массовые выступления (против расовой сегрегации в США). Но несмотря на отсутствие крупных движений и значительных результатов (М.Л. Кинг – единственное исключение), с 50-60-х годов, т. е. сразу после грандиозной тридцатилетней эпопеи гандистского мирного сопротивления, гражданское неповиновение стало заметным и периодически возникающим фактором общественно-политической жизни многих стран мира.

Гражданское неповиновение или сопротивление представляет собой вызов власти, форму борьбы с ней, заключающуюся в неподчинении законам, но без применения силы и без попыток избежать неблагоприятных последствий таких акций. Мотивы гражданского неповиновения могут быть этическими, религиозными, социальными и политическими. Цели сопротивления различны – изменение несправедливых законов или политического курса, смена правительства, мобилизация общественного мнения. Формы гражданского сопротивления многообразны: митинги, манифестации, марши протеста, агитация, забастовки, бойкот правительственных учреждений и мероприятий, голодовки, прямое неподчинение законам. Исследователи перечисляют десятки частных форм ненасильственного протеста. Помимо приведенного выше деления на индивидуальное, коллективное и массовое сопротивление, все они подразделяются еще на две принципиально отличные группы: несотрудничество с властью и гражданское неповиновение. Последнее представляет собой высшую форму борьбы, как вооруженное восстание у сторонников насилия. Несотрудничество – действие вполне легальное, хотя и явно оппозиционное, нелояльное, – всего лишь первая, подготовительная фаза движения. Когда она не приносит успеха, логика ненасильственного сопротивления требует перехода к гражданскому неповиновению.

В гражданском неповиновении конфликт политический становится правовым. Речь идет о нарушении закона, подлежащем наказанию. Но гражданское неповиновение принципиально отличается от обычного или типичного правонарушения следующими очень важными свойствами.

1. Цели гражданского неповиновения – общественные и справедливые, а не корыстные и эгоистические, что характерно для рядовых, житейских правонарушений. Идя на нарушение закона во имя этих целей, человек не приобретает никаких благ, наоборот, он рискует своим благополучием.

2. Гражданское неповиновение предполагает открытость, гласность правонарушения. Иначе его цель не достигается. Гражданское неповиновение публично бросает вызов власти, его тактика в том, чтобы привлечь к этому факту общественное мнение, а не заметать следы.

3. Участники гражданского неповиновения не стремятся избежать наказания, наоборот, они подвергаются ему сознательно и добровольно. Наказание – важная часть их плана действий. Предполагается, что оно вызовет сочувствие и расширит фронт сопротивления.

4. Гражданское неповиновение исключает насилие, конспирацию, обман, хитрость. Его участники не только законопослушны (за исключением нарушения закона, являющегося объектом борьбы), но и следуют высоким этическим нормам поведения.

Итак, гражданское неповиновение, будучи противоправным и наказуемым, не заслуживает морального осуждения. Наоборот, в лучших своих проявлениях оно морально безупречно. Это поведение высоконравственных людей, идеалистов, альтруистов, приносящих свои личные интересы в жертву общему благу и справедливости.

Следует, однако, сделать одну очень существенную оговорку. Сказанное выше представляет собой идеальную модель гражданского неповиновения, которую стремились воплотить лучшие его представители, выступающие с открытым забралом и жертвующие собой.

На практике часто встречается нечто иное. Гражданское сопротивление используется как средство агитации и мобилизации на начальных, подготовительных фазах борьбы, затем, когда условия созревают, от него переходят к традиционным формам и методам, включающим насилие или имеющим насильственную подоплеку. Именно такой позиции придерживается американский исследователь Дж. Шарп в монографии «Политика ненасильственного действия», содержащей описание многих его разновидностей ([15]). (Дж. Шарп приезжал в Москву, чтобы поделиться своими наблюдениями с членами организации «Живое кольцо», созданной защитниками Белого дома во время августовского путча 1991 г.) Для Шарпа ненасильственные действия – своего рода «политическое джиу-джитсу», он подходит к ним формально, абстрагируясь от намерений и убеждений их участников. В связи с этим он отнюдь не исключает хитрости, конспирации, обращения к насилию, не видя в этом никакой измены принципам. В традициях макиавеллистской школы Шарп оценивает ненасильственные действия исключительно по результатам, по эффективности.

Гражданское неповиновение – форма протеста, выходящая за рамки принятой в государстве законности. В то же время оно безусловно предпочтительнее насильственных методов борьбы. Коль скоро коллизии и конфликты в обществе неизбежны, следует признать ненасильственные способы их решения разумными и оптимальными. Гражданское неповиновение – нечто среднее между насильственной революцией и легальными действиями. Это важный элемент культуры мира, развитию которой придают особое значение гуманистически настроенные люди, особенно в связи с насильственными катаклизмами XX в. и мощью современного оружия. Вот почему мыслители и общественные деятели разных направлений, за исключением тоталитаристских и откровенно охранительных, обращаются к идее гражданского неповиновения. Среди них не только столпы ненасилия Махатма Ганди и М.Л. Кинг, не только несколько эксцентричный в своей общественной деятельности лорд Б. Рассел, но и русский юрист и философ, монархист И.А. Ильин, левый лейборист Г. Ласки, либералы К. Поппер и Дж. Роле, идеолог «новых левых» Г. Маркузе и многие другие.

Гарольд Ласки написал очерк «Опасность повиновения». Он утверждает, что западная цивилизация обязана своими традициями «экспериментам с табу», т.е. нарушением запретов. Ласки видит опасность в том, что «общепринятое становится непогрешимым», что инерции честных людей противостоит активность подлецов. Долг гражданина, полагает Ласки, действовать по велению собственной совести, так как то, против чего он восстает, – всего лишь поступки и мнения людей, которые могут ошибаться, как и он: человек не связан слепой преданностью ни с церковью, ни с государством. Ласки цитирует слова одного из родоначальников современного гражданского неповиновения Г.Д. Торо: при несправедливом правительстве место честного человека в тюрьме ([16]).

Существует мнение, что неповиновение, в том числе гражданское, допустимо только в условиях тирании, а демократия делает его бессмысленным, так как создает условия для исправления несправедливости в рамках закона. Иными словами, политическая обязанность гражданина в рамках демократической системы объявляется безусловной, неограниченной. А. Бозанкет еще в начале века отверг этот взгляд. В упомянутой выше главе III «Философской теории государства», озаглавленной «Парадокс политической обязанности», он пишет: «Когда мы сталкиваемся с любой формой абсолютно деспотического правления, мы имеем дело не столько с парадоксом, сколько с дефектом (политической обязанности. – О.М.), ибо хотя правительство и может существовать в такой форме, позволительно усомниться, насколько подлинная политическая обязанность может возникнуть при такой системе». И наоборот, самоуправление, к которому, по словам Бозанкета, «стремились мысли и чувства зрелых обществ как в древности, так и в современности», рассматривается как «подлинный источник и основание политической обязанности» ([17]).

Все современные сторонники гражданского неповиновения солидарны с Бозанкетом в том, что самоуправление или демократия представляет собой питательную среду для политической обязанности как живого и противоречивого процесса отношений между личностью, группой, обществом и государством, в котором наряду с согласием, сотрудничеством возникают коллизии, решаемые иногда путем компромисса, а иногда и путем конфликта, противостояния, неповиновения.

Б. Рассел мотивировал необходимость гражданского сопротивления (ради запрещения атомного оружия) срочностью проблемы, которая не может быть отложена до наступления конституционных сроков смены правительства. Другие настаивали на обращении к гражданскому сопротивлению для защиты прав и интересов личности, меньшинства, не получающих удовлетворения при данной расстановке сил в демократическом обществе. Вот почему Роле рассматривает «концепцию гражданского неповиновения как часть теории свободного правительства, а само гражданское неповиновение как законную форму политического действия при либеральной демократии» ([18]).

Для либеральных теоретиков (в том числе для Дж. Ролса) характерно сужение понятия «гражданское неповиновение». Оно сводится к индивидуальным актам и рассматривается как средство привлечения внимания к проблеме, демонстрации готовности пойти во имя ее решения на определенное самопожертвование. Роле сравнивает гражданское неповиновение с публичной речью с целью пробудить чувство справедливости и полагает, что оно непригодно для решения крупных социальных проблем ([19]). Ряд авторов, например К. Пэйтмэн, либеральная интерпретация не устраивает, они склонны относиться к гражданскому неповиновению как к мощному орудию социального преобразования.

Как бы то ни было, поскольку право на сопротивление тирании и угнетению по- прежнему признается, гражданское неповиновение представляется его наиболее оправданной и благотворной формой. Конечно, имеется в виду, что прибегать к нему следует только после того, как исчерпаны все возможности действий в рамках закона. При этих условиях гражданское неповиновение следует признать естественным правом гражданина.

Возможно ли широкое применение гражданского неповиновения в современной России? Ситуация в этом отношении крайне противоречива. С одной стороны, изобилие поводов для протеста, социальное неблагополучие, несправедливость, массовое недовольство, беспомощность, халатность и своекорыстие власти создают для гражданского сопротивления питательную почву, и оно возникает в спонтанных формах. Голодовки и забастовки, перекрытие транспортных артерий, рабочий, залезший на водонапорную башню в знак протеста против того, что ему не платят заработную плату, – что это, как не формы гражданского сопротивления, используемого подчас, может быть, бессознательно?

Но, с другой стороны, – целая батарея факторов, препятствующих осознанному и последовательному применению этой формы борьбы.

Гражданское неповиновение – благородное оружие, требующее высокого этического уровня, убежденности, принципиальности, честности, идеалов. А мы переживаем этап крайнего нравственного развращения и вырождения, одичания народа, поглощенного материальными интересами. Значительная часть населения обречена на суровую борьбу за выживание и готова ради этого прибегнуть к воровству – поневоле или по призванию.

Гражданское неповиновение – акция символическая. Она невозможна без людей- символов, духовных вождей, властителей дум, героев, способных на самопожертвование. Их не видно на российской политической сцене. Академик Сахаров мог претендовать на эту роль, других кандидатов нет. Некоторые широко известные «демократы» перестроечной поры скрываются от следственных органов, обвиняющих их во взяточничестве и должностных преступлениях, и жертвовать своими интересами не намерены. У них психология и поведение казнокрадов, а не борцов за справедливость.

Гражданское неповиновение предполагает режим законности и уважение к закону. Ни того, ни другого нет сейчас в нашей стране. Нарушения законов сплошь и рядом не влекут наказания из-за бездействия, беспомощности и коррумпированности власти. России нужен в настоящее время прежде всего твердый порядок, а не гражданское неповиновение. Как это ни парадоксально, полицейский порядок представляет собой своеобразную предпосылку для гражданского сопротивления, ибо без этого порядка акт неповиновения не может быть поднят на политический уровень.

В столь неблагоприятной атмосфере гражданское неповиновение скорее всего может применяться и простыми гражданами, и заметными общественными деятелями как «политическое джиу-джитсу», а не как принципиально избранный метод давления.

И тем не менее постановка проблемы политической обязанности и гражданского неповиновения приобретает у нас не только теоретический, но и пропагандистский, воспитательный интерес. Потенциальная угроза массированного насилия делает ее чрезвычайно актуальной.

Осознание этой проблемы

- способствует воспитанию гражданственности, чувства свободы, ответственности и собственного достоинства;

- привлекает внимание к несовершенству социальной, политической и правовой системы, к несправедливости, неравенству;

- выявляет обязанности государства, что чрезвычайно важно, когда государство их не выполняет, а следовательно, народ пребывает как бы в «полугосударственном состоянии» ([20]), сочетающем худшие свойства анархии и деспотии;

- позволяет использовать нравственные и мирные способы решения социально- политических коллизий, превращает протест в средство совершенствования демократии, все еще далекой от идеала не только в России, но и на Западе.

Не случайно к этой проблеме обращались многие выдающиеся политические деятели и мыслители. Пора привлечь к ней внимание российской общественности и, в частности, найти для нее место в курсах теории государства и права, конституционного права ([21]), прав человека.

[1] Заведующий кафедрой теории государства и права МГЮА, доктор юридических наук, профессор.

[2] Plamenyz J. Consent, freedom and political obligation. Oxford, 1968; Flatman R.E. Political obligation. New York, 1972; Pate-man C. The problem of political obligation. New York, 1979; Simmens A. J. Moral principles and political obligation. Prince-ton, New Jersey, 1979.

[3] См.: The Blackwell Encyclopedia of Political Thought. New York,1987. P.378.

[4] Scruton K.A. Dictionary of Political Thought. London, 1982. P. 359.

[5] Pateman С. The Problem of Political Obligation. Chichester, New York, 1979. P. 5, 177.

[6] См.: Поппер К. Открытое общество и его враги. М., 1992. Т. I. C. 91, 216-217.

[7] См.: Laski H.J. The Danger of Obedience and Other Essays. New-York-London, 1930. P. 1.

[8] Dictionnaire de la pensee politique. Hommes et idees. Paris, 1989. P.312.

[9] Платон. Соч., Т. I. M., 1971. С. 101.

[10] См.: Flatman R.E. Political Obligation. New-York, 1972. P. 286.

[11] Rawls J. A Theory of Justice. New-York, 1972. P. 9.

[12] Гессен С.И. Избр. соч. М., 1999. С. 181.

[13] Гоббс Т. Избр. произв. В 2-х т. Т. 1. М., 1965. С. 376.

[14] См.: Rawls J. A Theory of Justice. P. 114, 116, 344.

[15] См.: Sharp J. The politics of non-violent action. Boston, 1979.

[16] См.: Laski H.J. The Dangers of Obedience and other Essays. New-York-London, 1930. P. 1-27.

[17] Bozanqket B. The Philosophical Theory of the State. London, 1925. P.50-51.

[18] Rawls J. A Theory of Justice. P. 385.

[19] Ibid. P. 372-373.

[20] В отрицательном смысле, в отличие от известной марксистской оценки Парижской Коммуны как «полугосударства», что воспринималось как высшая похвала и показатель подлинного демократизма.

[21] Впервые в отечественной литературе право на сопротивление нашло отражение в: Конституционное право зарубежных стран / Под ред. Б.А. Страшуна. М., 1996. Т. 1-2. С.149.