Читайте также: |
|
(Они вошли в бар. За столиком у окна сидела красивая женщина, над пустым бокалом, положив подбородок на сплетенные пальцы, и смотрела в окно. Дауге остановился и тяжело оперся на ближайший столик. В горле у него стало сухо и горько.)
ГРИША. - Что с вами, дядя Гриша? (встревоженно)
ДАУГЕ. (выпрямился, спокойно) - Это моя жена. Пойдем.
ГРИША. "Какая еще жена?" - (подумал с испугом) - Может быть, мне пойти подождать в машине?
ДАУГЕ. - Чепуха, чепуха. Пойдем. (Они подошли к столику) - Здравствуй, Маша. (Женщина подняла голову. Глаза ее расширились. Она медленно откинулась на спинку стула)
МАРИЯ. - Ты... не улетел?
ДАУГЕ. - Нет.
МАРИЯ. - Ты полетишь позже?
ДАУГЕ. - Нет. Я остаюсь. (Она продолжала глядеть на него широко раскрытыми глазами. Ресницы у нее были сильно накрашены)
МАРИЯ. - Что значит - остаешься? (недоверчиво)
ДАУГЕ. (взялся за спинку стула) - Можно нам посидеть с тобой? Это Гриша Быков. Сын Быкова.
(Тогда она улыбнулась Грише той самой привычно-обещающей ослепительной улыбкой, которую так ненавидел Дауге)
МАРИЯ. - Очень рада. Садитесь, мальчики. (Гриша и Дауге сели) Меня зовут Мария Сергеевна. (разглядывая Гришу) Я сестра Владимира Сергеевича Юрковского. (Гриша опустил глаза и слегка поклонился) Я знаю вашего отца. (перестала улыбаться) Я многим ему обязана, Григорий... Алексеевич. (Грише было неловко. ничего не понимал)
ДАУГЕ. (напряженным голосом) - Что ты будешь пить, Маша?
МАРИЯ. - Джеймо (ослепительно улыбаясь)
ДАУГЕ. - Это очень крепко? Впрочем, все равно. Гриша, принеси, пожалуйста, два джеймо. (Он смотрел на гладкие загорелые руки, на открытые плечи, на платье с чуть-чуть слишком глубоким вырезом. Она изумительно сохранилась. Он усмехнулся, медленно расстегнул плотный теплый плащ и стащил плотный теплый шлем с наушниками. У нее дрогнуло лицо. Он снова усмехнулся.) - Вот мы и встретились. А ты почему здесь? Ты ждешь кого-нибудь?
МАРИЯ. - Нет. Я никого не жду. Она посмотрела в окно, и он вдруг понял.
ДАУГЕ. (тихо) - Ты провожала. (Она кивнула) - Кого? Неужели нас?
МАРИЯ. - Да. (У него остановилось сердце.)
ДАУГЕ. - Меня? (Подошел Гриша и поставил на столик два потных ледяных бокала)
МАРИЯ. - Нет.
ДАУГЕ. - Володьку? (с горечью)
МАРИЯ. - Да. (Гриша тихонько ушел) - Какой милый мальчик. Сколько ему лет?
ДАУГЕ. - Восемнадцать.
МАРИЯ. - Неужели 18? Вот забавно! Ты знаешь, он совсем не похож на Быкова. Даже не рыжий.
ДАУГЕ. - Да, время идет. Вот я уже и не летаю.
МАРИЯ. - Почему? (равнодушно)
ДАУГЕ. - Здоровье. (Она быстро взглянула на него.)
МАРИЯ. - Да, ты неважно выглядишь. Скажи... - (помолчала) - А Быков тоже скоро перестанет летать?
ДАУГЕ. - Что? (с удивлением)
МАРИЯ. - Я не люблю, когда Володя уходит в рейс без Быкова, - (глядя в окно, опять помолчала) - Я очень боюсь за него. Ты ведь знаешь его.
ДАУГЕ. - А причем здесь Быков? (неприязненно)
М-Я. С Быковым безопасно (просто). Ну, а как твои дела,Григорий?Как-то странно,ты - и вдруг не летаешь.
ДАУГЕ. - Буду работать в институте.
МАРИЯ. - Работать... (покачала головой) - Работать... Посмотри, на что ты похож.
ДАУГЕ. (усмехнулся) - Зато ты совсем не изменилась. Замужем?
МАРИЯ. - С какой стати?
ДАУГЕ. - Я вот тоже так холостяком и остался.
МАРИЯ. - Не удивительно.
ДАУГЕ. - Почему?
МАРИЯ. - Ты не годишься в мужья.
ДАУГЕ. (неловко засмеялся) - Не нужно нападать на меня. Я просто хотел поговорить.
МАРИЯ. - Раньше ты умел говорить интересно.
ДАУГЕ. - А что, тебе уже скучно? Мы говорим всего пять минут.
МАРИЯ. - Нет, почему же? (вежливо) Я с удовольствием слушаю тебя. (Дауге мешал соломинкой в бокале) А Володю я провожаю всегда. (вынула соломинку, смяла и бросила) Он единственный близкий мне человек. (подняла бокал и отпила) Сумасшедший мир. Дурацкое время (устало). Люди совершенно разучились жить. Работа, работа, работа... Весь смысл жизни в работе. Все время чего-то ищут. Все время что-то строят. Зачем? Я не понимаю. Может быть, ты понимаешь, Григорий?
ДАУГЕ. - Понимаю.
МАРИЯ. - Ты всегда понимал мир, в котором ты живешь. И ты, и Володька, и этот скучный Быков. Ино- гда я думаю, что вы все просто ограниченные люди. Вы просто неспособны задать вопрос - "за- чем?" (отпила) Ты знаешь, недавно я познакомилась с одним школьным учителем. Он учит детей страшным вещам. Он учит их, что работать гораздо интереснее, чем развлекаться. И они верят ему. Ты понимаешь? Ведь это же страшно! Я говорила с его учениками. Мне показалось, что они презирают меня. За что? За то, что я хочу прожить свою единственную жизнь так, как мне хочется?
ДАУГЕ. Где уж тебе понять (подумал он). Где тебе понять, как неделями, месяцами с отчаянием бьешься в глухую стену, исхаживаешь десятки километров по кабинету или по пустыне, и кажется, что ты безмозглый слепой червяк, а потом наступает этот чудесный миг, когда открываешь, наконец, калитку в стене, и еще одна глухая стена позади, и ты снова бог, и вселенная снова у тебя на ладони. - Они тоже хотят прожить жизнь так, как им хочется. Но вам хочется разного.
МАРИЯ. (резко) - А что, если права я?
ДАУГЕ. - Нет. Правы они. Они не задают вопроса "зачем?".
МАРИЯ. - А может быть, они просто не могут широко мыслить?
ДАУГЕ. (усмехнулся. Что ты знаешь о широте мысли, подумал он. Терпеливо) - Ты пьешь холодную воду в жаркий день. И ты не спрашиваешь - "зачем?". Ты просто пьешь, и тебе хорошо...
МАРИЯ. - Да, мне хорошо. Вот и дайте мне пить мою холодную воду, а они пусть пьют свою!
ДАУГЕ. - Пусть (спокойно. с удивлением чувствовал, как уходит тоска). - Мы ведь не об этом говорим. Тебя интересует, кто прав. Так вот. Человек - это уже не животное. Природа дала ему разум. Разум этот неизбежно должен развиваться. А ты гасишь в себе разум. Искусственно гасишь. Ты всю жизнь посвятила этому. И есть еще много людей, которые гасят свой разум. Они называются мещанами.
МАРИЯ. - Спасибо.
ДАУГЕ. - Я не хотел тебя обидеть. Но мне показалось, что ты хочешь обидеть нас. Широта взглядов... Какая у вас может быть широта взглядов? (Она допила свой бокал)
МАРИЯ. - Ты очень красиво говоришь сегодня, (недобро усмехаясь) - все так мило объясняешь. Тогда будь добр, объясни мне, пожалуйста, еще одну вещь. Всю жизнь ты работал. Всю жизнь ты развивал свой разум, перешагивал через простые мирские удовольствия.
ДАУГЕ. - Я никогда не перешагивал через мирские удовольствия. Я даже был изрядным шалопаем.
МАРИЯ. - Не будем спорить. С моей точки зрения, ты перешагивал. А я всю жизнь гасила разум. Я всю жизнь занималась тем, что лелеяла свои низменные инстинкты. И кто же из нас счастливее т_е_п_е_р_ь?
ДАУГЕ. - Конечно, я. (Она откровенно оглядела его и засмеялась.)
МАРИЯ. - Нет. Я! В худшем случае мы оба одинаково несчастны. Бездарная кукушка - так меня, кажет- ся, называет Володя? - или трудолюбивый муравей - конец один: старость, одиночество, пустота. Я ничего не приобрела, а ты все потерял. В чем же разница?
ДАУГЕ. - Спроси у Гриши Быкова. (спокойно)
МАРИЯ. - О, _э_т_и! (пренебрежительно махнула рукой) Я знаю, что скажут они. Нет, меня интересует, что скажешь ты! И не сейчас, когда солнце и люди вокруг, а ночью, когда бессонница, и твои осто- чертевшие талмуды, и ненужные камни с ненужных планет, и молчащий телефон, и ничего, ничего впереди.
ДАУГЕ. - Да, это бывает. Это бывает со всеми. (Он вдруг представил себе молчащий телефон и ничего впереди, - флаконы с косметикой, мертвый блеск золотых украшений и беспощадное зеркало. Я свинья, с раскаянием подумал он. Самоуверенная и равнодушная свинья. Ведь она просит о помощи!) - Ты разрешишь мне прийти к тебе сегодня?
МАРИЯ. - Нет. (поднялась) - У меня сегодня гости.
ДАУГЕ. (отодвинул нетронутый бокал и тоже поднялся. Она взяла его под руку, и они вышли в вестибюль. Дауге изо всех сил старался не хромать) - Куда ты сейчас? (Она поправила волосы, которые совершенно не нужно было поправлять)
МАРИЯ. - Куда? Куда-нибудь. Ведь мне еще не пятьдесят и мой мир принадлежит пока мне. (спустились)
ДАУГЕ. - Я мог бы тебя подвезти.
МАРИЯ. - Спасибо, у меня своя машина. (натянул шлем, проверил, не дует ли в уши, и застегнул плащ) - Прощай, старичок.
ДАУГЕ. - Прощай (ласково улыбаясь). Извини, если я говорил жестоко... Ты мне очень помогла сегодня.
№2. ОБИТАЕМЫЙ ОСТРОВ. "РЫБА"
Максим проснулся и сразу почувствовал, что голова тяжелая. В комнате было душно. Опять ночью закрыли окно. Впрочем, и от растворенного окна толку мало - город слишком близко, днем видна над ним неподвижная бурая шапка отвратительных испарений. Он вскочил, распахнул окно, высунулся под моросящий дождик, глубоко вдохнул сырой воздух, закашлялся - в воздухе было полно лишнего, а дождевые капли оставляли на языке металлический привкус. Внизу блестела под окном мокрая листва, на высокой каменной ограде отсвечивало битое стекло. Из двух высоких труб, как всегда, лениво ползли и никли к земле толстые струи ядовитого дыма.
Душный мир. Неблагоприятный, болезненный мир. Весь он какой-то неуютный и тоскливый. Неблагополучный мир... Радиоактивная река, нелепый железный дракон, грязный воздух и неопрятные пассажиры в неуклюжей металлической коробке на колесах, испускающей сизые угарные дымы... Очень много злости, очень много страха, очень много раздражения... Они все здесь раздражены и подавлены, то раздражены, то подавлены. Часами они сидели и лежали вполне мирно, негромко беседуя, даже пересмеиваясь, и вдруг кто-нибудь начинал сварливо ворчать на соседа, сосед нервно огрызался, окружающие вместо того, чтобы успокоить их, ввязывались в ссору, скандал ширился, захватывал весь вагон, и вот уже все орут друг на друга, грозятся, толкаются, и кто-то лезет через головы, размахивая кулаками, и кого-то держат за шиворот, во весь голос плачут детишки, им раздраженно обрывают уши, а потом все постепенно стихает, все дуются друг на друга, разговаривают нехотя, отворачиваются... а иногда скандал превращается в нечто совершенно уж непристойное: глаза вылезают из орбит, лица идут красными пятнами, голоса поднимаются до истошного визга, и кто-то истерически хохочет, кто-то поет, кто-то молится, воздев над головой трясущиеся руки... Сумасшедший дом... А мимо окон меланхолично проплывают безрадостные серые поля, закопченные станции, убогие поселки, какие-то неубранные развалины, и тощие оборванные женщины провожают поезд запавшими тоскливыми глазами... Он втиснулся в душевую и несколько минут фыркал и растирался под тугим искусственным дождиком, таким же противным, как естественный, и вдобавок еще хлорированным.
Он вытерся продезинфицированным полотенцем и, всем недовольный - и этим мутным утром, и этим душным миром, и своим дурацким положением, и чрезмерно жирным завтраком, который ему предстоит сейчас съесть, - вернулся в комнату, чтобы прибрать постель.
Завтрак уже принесли, он дымился и вонял на столе. Рыба опять закрывала окно.
- Здравствуйте, - сказал ей Максим на местном языке. - Не надо. Окно.
- Здравствуйте, - ответила она, щелкая многочисленными задвижками. - Надо. Дождь. Плохо.
- Рыба, - сказал Максим по-русски. Собственно, ее звали Нолу, но Максим с самого начала окрестил ее Рыбой - за общее выражение лица и невозмутимость.
Она обернулась и посмотрела на него немигающими глазами. Затем, уже в который раз, приложила палец к кончику носа и сказала: "Женщина", потом ткнула в Максима пальцем: "Мужчина", потом - в сторону осточертевшего балахона, висящего на спинке стула: "Одежда. Надо!". Не могла она почему-то видеть мужчину просто в шортах. Надо было ей зачем-то, чтобы мужчина закутывался с ног до шеи.
Он принялся одеваться, а она застелила его постель, хотя Максим всегда говорил, что будет делать это сам, выдвинула на середину комнаты стол, который Максим всегда отодвигал к стене, решительно отвернула кран отопления, который Максим всегда заворачивал до упора, и все однообразные "не надо" Максима разбивались о ее не менее однообразные "надо".
Застегнув балахон у шеи на единственную сломанную пуговицу, Максим подошел к столу и поковырял завтрак двузубой вилкой. Произошел обычный диалог:
- Не хочу. Не надо.
- Надо. Еда. Завтрак.
- Не хочу завтрак. Невкусно.
- Надо завтрак. Вкусно.
- Рыба, - сказал ей Максим проникновенно. - Жестокий вы человек. Попади вы ко мне на Землю, я бы вдребезги разбился, но нашел бы вам еду по вкусу.
- Не понимаю, - с сожалением сказала она. - Что такое "рыба"?
С отвращением жуя жирный кусок, Максим взял бумагу и изобразил леща анфас. Она внимательно изучила рисунок и положила в карман халата.
Они прошли через несколько комнат, заставленных неуклюжей архаичной аппаратурой, спустились в гремящем и лязгающем лифте на первый этаж и оказались в обширном низком вестибюле. И снова пришлось ждать, пока пишутся какие-то бумаги, пока смешной человечек в нелепом головном уборе царапает что-то на розовых бланках, красноглазый незнакомец царапает что-то на зеленых бланках, а девица с оптическими усилителями на глазах делает на этих бланках лиловые оттиски, а потом все ме-няются бланками и оттисками, причем запутываются и кричат друг на друга, и хватаются за телефонн-ый аппарат, и наконец человечек в нелепом головном уборе забирает себе два зеленых и один розовый бланк, причем розовый бланк он рвет пополам и половину отдает девице, делающей оттиски, а шелуша-щийся незнакомец получает два розовых бланка, синюю толстую картонку и еще круглый металличес-кий жетон с выбитой на нем надписью. Только после этого уже успевший промокнуть Максим получает возможность сесть в нерационально длинный автомобиль по правую сторону от красноглазого, который раздражен, пыхтит и часто повторяет "массаракш".
Максим оглядел дверцу со своей стороны и поднял стекло. Красноглазый, не глядя на него, произнес длинную фразу, оказавшуюся совершенно непонятной.
- Не понимаю, - сказал Максим.
Красноглазый повернул к нему удивленное лицо, полез в карман, вытащил плоскую коробочку, набитую длинными белыми палочками, одну палочку сунул себе в рот, а остальные предложил Максиму. Коробочка была картонная, от нее остро пахло какими-то сухими растениями. Максим взял одну из палочек, откусил и сплюнул. Это была не еда.
- Не надо, - сказал он, возвращая коробочку красноглазому. - Невкусно.
Красноглазый, полуоткрыв рот, смотрел на него. Белая палочка прилипнув, висела у него на губе. Максим в соответствии с местными правилами прикоснулся пальцем к кончику своего носа и представился: "Максим". Красноглазый пробормотал что-то, в руке у него вдруг появился огонек, он погрузил в него конец белой палочки, и сейчас же автомобиль наполнился тошнотворным дымом.
- Массаракш! - вскричал Максим с негодованием и распахнул дверцу. - Не надо!
Он понял, что это за палочки. В вагоне, где они ехали с Гаем, почти все мужчины отравляли воздух точно таким же дымом. Они вдыхали какой-то наркотик - обычай, несомненно, вреднейший.
Незнакомец поспешно выбросил наркотическую палочку за окно и почему-то помахал ладонью перед своим лицом. Максим на всякий случай тоже помахал ладонью, а затем снова представился. Ока-залось, что красноглазого зовут Фанк. Минут пять они сидели благожелательно переглядываясь, и по-очереди, указывая друг другу на бесконечную колонну грузовиков, повторяли: "Массаракш".
№3. ТРУДНО БЫТЬ БОГОМ. ДЕТСТВО РУМАТЫ
АНКА. Тропинка вела вниз, и лес становился все темнее и темнее.
АНТОН. Здесь буйно росли папоротник и высокая сырая трава.
АНКА. Стволы сосен были покрыты мхом и белой пеной лишайников.
ПАШКА. Но сайва не шутит. Хриплый голос, в котором не было ничего человеческого, неожиданно проревел: - Стой! Бросай оружие - ты, благородный дон, и ты, дона!
АНТОН. Когда сайва спрашивает, надо успеть ответить. Точным движением Антон сшиб Анку в папоротники налево, а сам прыгнул в папоротники направо, покатился и залег за гнилым пнем.
АНКА. Хриплое эхо еще отдавалось в стволах сосен, а тропинка была уже пуста. Наступила тишина.
АНТОН. Антон, завалившись на бок, вертел колесико, натягивая тетиву. Хлопнул выстрел, на Антона посыпался какой-то мусор.
ПАШКА. Хриплый нечеловеческий голос сообщил: - Дон поражен в пятку! (Антон застонал и подтянул ногу.) - Да не в эту, в правую, - поправил голос.
АНКА. Было слышно, как Пашка хихикает. Антон осторожно выглянул из-за пня...
АНТОН.... но ничего не было видно в сумеречной зеленой каше.
АНКА. В этот момент раздался пронзительный свист и шум, как будто упало дерево.
ПАШКА. - Уау!.. (сдавленно заорал) - Пощады! Пощады! Не убивайте меня! (Антон сразу вскочил. Навстречу ему из папоротников, пятясь, вылез Пашка. Руки его были подняты над головой)
АНКА. - Тошка, ты видишь его?
АНТОН. - Как на ладони. (одобрительно) Не поворачиваться! Руки за голову!
ПАШКА. (покорно заложил руки за голову) - Я ничего не скажу.
АНКА. - Что полагается с ним делать, Тошка?
АНТОН. - Сейчас увидишь! (уселся на пень, положив арбалет на колени) - Имя! (рявкнул) -Тебя спрашивает сам Гекса Ируканский!
ПАШКА. Пашка изобразил спиной презрение и неповиновение.
АНТОН. Антон выстрелил. Тяжелая стрела с треском вонзилась в ветку над Пашкиной головой.
АНКА. - Ого!
ПАШКА. Меня зовут Бон Саранча (неох.) "И здесь он, по-видимому, ляжет - один из тех, кто были с ним".
АНТОН. Известный насильник и убийца. (пояснил) Но он никогда ничего не делает даром. Кто послал тебя?
ПАШКА. - Меня послал дон Сатарина Беспощадный (соврал).
АНТОН. (презрительно) - Вот эта рука оборвала нить зловонной жизни дона Сатарины два года назад в Урочище Тяжелых Мечей.
АНКА. - Давай я всажу в него стрелу?
ПАШКА. (поспешно) - Я совершенно забыл! В действительности меня послал Арата Красивый. Он обещал мне сто золотых за ваши головы.
АНТОН. (хлопнул себя по коленям) Вот брехун! Да разве станет Арата связываться с таким негодяем, как ты!
АНКА. - Можно я все-таки всажу в него стрелу? (кровожадно) (Антон демонически захохотал)
ПАШКА. - Между прочим, у тебя отстрелена правая пятка. Пора бы тебе истечь кровью.
АНТОН. - Дудки! Во-первых, я все время жую кору белого дерева, а во-вторых, две прекрасные варварки уже перевязали мне раны.
ПАШКА. Папоротники зашевелились, и Анка вышла на тропинку. На щеке ее была царапина, колени были вымазаны в земле и зелени.
АНКА. - Пора бросить его в болото. Когда враг не сдается, его уничтожают.
ПАШКА. (опустил руки) - Вообще-то ты играешь не по правилам. У тебя все время получается, что Гекса хороший человек.
АНТОН. - Много ты знаешь! Сайва не шутит, грязный наемник.
АНКА. (вернула Пашке карабин) - Вы что, всегда так палите друг в друга? (с завистью)
ПАШКА. (удивился) - А как же! Что, нам кричать: "Кх-кх! Пу-пу!" - что ли? В игре нужен элемент риска!
Дата добавления: 2015-09-11; просмотров: 87 | Поможем написать вашу работу | Нарушение авторских прав |
|