Читайте также:
|
Срини определил меня на камбуз, под начало к пожилому повару — одноногому ханьчуйцу. По палубе Лао Цзя передвигался с помощью деревянного протеза, но на камбузе вешал деревяшку на крючок и ловко скакал на одной ноге в узком пространстве между рабочими столами. Протез у него был весь покрыт резьбой; летящие драконы охотились на инкрустированные в дерево черные жемчужины. Вбитые в переборки парусиновые петли на крюках помогали Лао Цзя не упасть во время волнения или шторма. По-моему, вначале он терпел меня только потому, что я была маленькой, гибкой и не путалась у него под ногами — точнее, под единственной ногой.
Я была очень рада, что попала на камбуз. Верхняя палуба меня пугала. Вокруг расстилались безбрежные горизонты, которые я хорошо запомнила — сначала по дому, потом по «Бегу фортуны». Когда я снова увидела вокруг себя водную гладь, то невольно пала духом. На улицах Медных Холмов были дома, деревья и люди. В океане не было ничего, кроме линии горизонта, которая простиралась куда ни посмотри.
Старик почти не говорил по-петрейски; только выкрикивал мне названия каких-то продуктов. Я же тогда еще не говорила по-ханьчуйски. Я никогда не слышала этого языка, пока мне не пришлось делить с Лао Цзя тесную корабельную кухню. Впрочем, он знал несколько слов на селю и потому мог общаться со Срини и со мной.
Запах, поднимавшийся от стоящих на плите горшков, для меня был запахом свободы. Сначала я под придирчивым взором Лао Цзя резала капусту и морковь. Вскоре он понял, что я не отрежу себе палец и не зарежу его во время шторма.
— Справишься, — сказал он на селю.
Единственное слово, брошенное мне стариком, стало первой настоящей похвалой, которую я получила в своей жизни.
— Благодарю, — ответила я.
Увидев, что я умею с первого взгляда и по запаху найти бутылочку с нужной пряностью, Лао Цзя очень обрадовался. На второй день после выхода в открытое море я приготовила вполне съедобный пирог с начинкой из свиного фарша с тмином и пюре из кресс-салата. Лао Цзя снова похвалил меня.
— Я попрошу Срини, чтобы тебя оставили здесь. Готовь! — Он расплылся в беззубой улыбке.
— Я еду в Селистан, — сказала я.
Он притворился, что плачет, содрал с себя синий полотняный колпак и прижал к груди, а потом стал молиться своим ханьчуйским богам. Помолившись, улыбнулся, похлопал меня по голове и велел работать дальше.
Готовить с ним было удовольствием. И еще приятнее было работать без чьего-то постоянного осуждающего взгляда. Я ничего не имела против тесноты, тупых ножей и незнакомых ингредиентов. Более того, еще через несколько дней Лао Цзя начал обучать меня азам ханьчуйской кухни. Как я поняла, ханьчуйцы нарезают пищу на мелкие кусочки, маринуют мясо, рыбу и овощи, а потом быстро обжаривают на раскаленной неглубокой сковороде, после чего сдабривают острыми соусами. Сложнее всего мне было смешивать различные пряности и жидкости, добиваясь нужного оттенка вкуса. Незнакомыми оказались и многие приправы и специи.
Я поняла, что госпожа Тирей привила мне настоящую любовь к учебе.
Гораздо сложнее оказалось найти мне место для сна.
— Ты не заплатила за каюту, — сурово сказал Срини после того, как я две ночи проспала на палубе. Мы с ним тогда в основном еще говорили по-петрейски.
Ко мне приставали матросы, я отбивалась от них ногами. В конце концов, боясь за себя, я проводила ночи без сна.
— Я не проститутка им на потребу! — Помня уроки госпожи Шерлиз, я провела рукой по своей почти плоской груди. — Я даже еще не выросла!
Срини почесал свой широкий черный подбородок, на миг напомнив мне Федеро.
— Я не могу поместить тебя в каюту просто так. Правда, ты действительно еще мала, чтобы торговать собой, — даже в уплату за проезд. — Срини нахмурился. — Не обижайся, но шрамы тебя уродуют. Если отрезать твою длинную гриву и одеть тебя в полотняные штаны, на тебя будут обращать меньше внимания.
Меня ни разу не стригли, берегли мою красоту — только подравнивали кончики волос. Правда, моя красота раньше принадлежала Управляющему. Вот почему я себя изуродовала.
— Я согласна, — ответила я на селю.
— А я тем временем переговорю с боцманом насчет ночной вахты на палубе. — Он улыбнулся. — Ты очень молода, но проделала большой путь.
— Мой путь у меня отобрали много лет назад.
Когда я попросила у Лао Цзя нож и объяснила, что собираюсь постричься, он возмутился.
— Нет, нет, красавица! — вскричал он. — Да и хороший нож портить не стоит!
Мне неприятно было объяснять, почему придется расстаться с волосами. И все же, как ни странно, старик меня понял.
— Я сам тебя постригу, — сказал он. — И сохраню волосы.
Хотя сама я собиралась сжечь волосы или выбросить их в море, я согласилась. Он наверняка пострижет меня лучше, чем я сама, ведь я ни разу в жизни не стриглась. Кроме того, я ведь не видела себя сзади.
Стричься решили здесь же, на камбузе. Ни к чему устраивать потеху для матросов и пассажиров. К тому же все скорее забудут о том, что я — девочка, если не будут свидетелями моего превращения. Лао Цзя достал большие ножницы.
— Для стрижки, — сказал он, а потом произнес какое-то незнакомое слово. Я молча кивнула.
Он заточил ножницы о крошечный оселок, который поворачивал вручную. В отличие от «Бега фортуны» с большим машинным отделением «Южная беглянка» передвигалась лишь силой ветра. Никакого электрооборудования здесь не было.
Лао Цзя усадил меня на складной стульчик, который он держал за прилавком, и приступил к делу. Щелкая ножницами, он больно дергал меня за волосы, и я чуть не расплакалась. Но я молчала, плотно сжав губы и полузакрыв глаза, боясь, что из меня вот-вот хлынут слезы.
Стрижка, как ни странно, оказалась для меня более мучительной, чем шрамы на щеках. Я задумалась — почему так? Шрамы на лице можно замазать глиной, румянами… Можно даже залечить их у врача или целителя. А вот волосы… Чтобы снова отрастить их до нужной длины, придется ждать целую жизнь!
Когда он закончил, голова у меня стала легче. Я никогда не задумывалась о том, какими тяжелыми были мои волосы, но шея казалась длинной и сильной.
— Спасибо! — сказала я на селю и повторила то же самое на ханьчуйском языке.
— Я сохраню, я сохраню.
— Да-да, сохраните.
Я переоделась в полотняную форму, которую принес мне Срини; свое изорванное черное трико и рубаху я надела вниз, как нижнее белье. Так как мои мягкие кожаные сапожки быстро истрепались бы на палубе, Срини подобрал мне и полотняные туфли, но мне было легче ходить босиком. Я наблюдала, как катятся волны и кружат птицы, когда ветер нес с собой влагу и словно ледяные пальцы охватывали череп. То и дело я ощупывала себе голову. Лао Цзя обкорнал меня не налысо, но почти под корень.
«Нужна шапка», — подумала я. На палубе я все-таки прослезилась, потому что голове теперь было холодно даже на солнце. И я решила украсть головной убор.
За свободу приходилось платить странными и неожиданными способами.
Вскоре капитан «Южной беглянки» заметил мою стряпню. Лао Цзя учил меня готовить по-ханьчуйски, а я взамен делилась своими кулинарными познаниями, особенно в области выпечки. Как я вскоре поняла, хлеб в ханьских странах подавали на стол нечасто, а десерты — и того реже. Мы вдвоем готовили роскошные ужины для капитана и пассажиров, но и жаркое и пироги для экипажа не забывали сдабривать разными пряностями.
Почти каждый день я узнавала что-то новое. В Медных Холмах чаще готовили дичь, чем рыбу; Лао Цзя учил меня управляться с дарами моря. Вскоре я уже умела определять свежесть рыбы, знала, где нужно искать червей и других паразитов, как осматривать внутренности, проверяя, здорова ли рыбина. Некоторых рыбин мы бросали за борт акулам. То, что Лао Цзя одобрял, резалось на тонкие ломтики и подавалось в сыром виде или жарилось вместе с овощами. Отдельные виды рыбы мы нарезали на толстые куски и жарили, как отбивные котлеты. Я научилась готовить легкие, но острые соусы, оттенявшие вкус и запах рыбы.
Я стряпала пудинги, пекла печенье, замораживала пюре из фруктов. Часто добавляла фрукты в компоты и салаты. Лао Цзя жарил смешанные блюда, готовил крошечные пампушки с рыбой и креветками и показывал мне, как правильно мариновать мясо. Оно должно было почти сгнить, но вкус у него получался дивным.
Срини каждый день наведывался на камбуз или подходил ко мне на палубе. Мы с ним говорили на селю. Он тревожился, потому что я почти забыла родной язык.
— Ты уже почти взрослая девушка, а говоришь с акцентом Каменного Берега и вставляешь в свою речь много странных слов.
Некоторые слова мне пришлось ему растолковывать.
— Мне самой грустно, что я так хорошо говорю по-петрейски, а на родном языке так плохо, — призналась я.
— Тогда мы будем с тобой разговаривать.
Срини рассказывал, что происходит на корабле, какую еду мы готовили в этот день или накануне, показывал на людей и рассказывал мне о них. А еще он поведал мне о Колесе, которое управляет жизнью всех селистанцев; люди верят, что Колесо определяет их судьбу и смысл жизни. Я впитывала его слова, как глиняный горшок впитывает воду. Родной язык оживал во мне. Ругая себя, я все же вынуждена была признать: родной отец вряд ли рассказал бы мне столько, сколько я узнала от Срини. Родные звуки проникали мне в самую душу, которая только и ждала пробуждения.
На «Беге фортуны» мы плыли несколько недель. Плавание могло продолжаться и дольше — все зависело от направления ветра. Кроме того, из рассказов Федеро я знала, что мне не нужно плыть в Калимпуру.
— Срини, — сказала я однажды, через неделю после того, как начались наши уроки, и через одиннадцать дней после того, как мы вышли из Медных Холмов. — Я хочу попросить тебя о помощи.
— В чем дело, Зелёная? — Он широко улыбнулся; приподнялись кончики его вислых усов. — Я сделал из тебя мальчика и везу через море. Я слишком бедный тульпа и на большее вряд ли способен.
Я засмеялась — в основном потому, что Срини хотел меня рассмешить.
— Я не хочу в Калимпуру.
— Правда? — Он перешел на петрейский язык. — Лао Цзя спрашивал, нельзя ли оставить тебя здесь помощницей кока. После вчерашних слив в меду могу сказать, что убедить капитана также будет нетрудно.
— Нет, нет. Я хочу сойти на берег в Малой Бхопуре. — Я ненадолго перешла на селю. — Мне нужно туда!
— В Малую Бхопуру? — переспросил он по-петрейски и снова почесал подбородок. — Понятия не имею, где находится этот порт. Туда не заходили корабли, на которых я служил, — там для них слишком мелко. Наверное, Малая Бхопура находится в провинции Бхопура?
— Как мне сказали, Малая Бхопура находится в тридцати лигах к востоку от Калимпуры. — Мне нужно было как-то достучаться до него, объяснить, что я должна попасть именно туда. — По-моему, мы будем проплывать мимо. Там есть небольшой порт, куда крестьяне привозят для торговли рис и овощи.
— Я всего лишь эконом, — уныло ответил Срини. — Веду учет грузов и пассажиров, но управляют кораблем капитан и его хозяин. После того как все назначены на должность, я не имею права голоса.
— Тогда, может быть, согласишься помочь мне по-другому? — Я снова перешла на родной язык. — Скажи мне, когда мы окажемся невдалеке от Малой Бхопуры. Я доплыву до берега.
— Плавать в этих водах?! Да морской дьявол от тебя и крошки не оставит!
— Рискну. Я должна попасть туда! — К моему удивлению, я сама себе поверила.
После моей просьбы мы шли в открытом море еще две недели. Ветра по большей части были благоприятными, хотя наше плавание было отмечено одним большим штормом и несколькими штормами поменьше. Однажды матросы выудили гигантского кальмара, которого сочли дурным предзнаменованием и тут же выкинули за борт, несмотря на мольбы Лао Цзя и мое острое любопытство.
Каждый день я старательно пришивала к своему шелку очередной узелок. Покидая чердак в Медных Холмах, я не взяла с собой колокольчиков, наверное, потому, что не надеялась пережить тот день. Хотя с тех событий минуло всего несколько дней, они уже стали далекими и неправдоподобными, как будто все происходило не со мной. Как будто я прочла обо всем в книге, и в центре событий была не я, а кто-то другой.
Как-то раз я вышла на палубу в промежутке между дневной вахтой и ужином. Дозорный выкрикнул что-то непонятное. Вскоре весь экипаж оживился; матросы столпились у правого борта.
Я подошла посмотреть. Через какое-то время я поняла, что линия горизонта в той стороне не такая, как повсюду.
«Земля», — подумала я. Восточная оконечность Селистана. Где-то за теми берегами лежит Бхопура. И отец. И Стойкий…
Когда Лао Цзя позвал меня вниз готовить ужин, я взмолилась, чтобы он оставил меня на палубе.
— Там мой дом! — сказала я. — Я не видела его с тех пор, как была очень маленькой. Я должна увидеть берег. — Под руководством Срини мой селю значительно улучшился.
— Сегодня ты должна приготовить картофельный суп с луком-пореем для капитанского стола, — проворчал старый кок.
— Клади меньше соли и никакого красного перца. Им понравится.
Он заковылял прочь, качая головой. Черноглазые драконы подмигивали мне с его деревянной ноги.
Я вглядывалась в далекий берег, как будто надеялась разглядеть Стойкого между высокими деревьями. Я всегда питала слабость к будущему; мне хотелось заглянуть вперед, в неведомое. Правда, тогда мое нетерпение оправдывалось неведением и растущей в душе надеждой. Где-то там, за деревьями, стоит хижина, в которой я родилась. Если вглядеться попристальней, я наверняка что-нибудь увижу, узнаю — пусть даже очертание знакомого дерева. Мне хотелось увидеть какой-нибудь знак, что родина радуется мне и приветствует меня.
К сожалению, стемнело еще до того, как берег перестал казаться тонкой линией на горизонте. Из камбуза поднимались приятные запахи; мне нечего было стыдиться. Я подставила лицо ночному ветерку и стала думать, сколько времени буду добираться от Малой Бхопуры до папиной фермы. В моих воспоминаниях то был долгий путь, но Федеро уверял, что пройти придется всего пару лиг.
Если придется, я готова была бежать по воде, лишь бы добраться до берега!
— Утром ты увидишь леса на побережье, — сказал Срини, подойдя ко мне сзади. — Здесь, на востоке, леса в основном пальмовые и сосновые. Сразу за берегом начинается гористая местность. Почва там соленая и каменистая, там ничего не растет, поэтому живут в горах одни разбойники.
Будучи девушкой практичной, я задумалась: раз там ничего не растет, кого же грабят эти разбойники?
— Малая Бхопура будет первым портом, мимо которого мы пройдем?
— Да. Я все устроил. Штурман подведет корабль как можно ближе к берегу. Здесь нет рифов, да и ветер благоприятный.
— Что скажет капитан Шилдс? — Я кормила капитана по крайней мере один раз в день на протяжении почти месяца, что провела на «Южной беглянке», но еще ни разу не видела его.
— Если повезет, он ничего не скажет. Если спросит, штурман ответит, что мы идем по курсу… Отчасти так оно и есть.
— Кто я такая для штурмана? — Еще один человек, чьего имени я не знала.
Срини улыбнулся:
— Женщина, которая готовит медовые сливы. Кроме того, штурман — мой любовник.
— Ясно…
Госпожа Шерлиз многое объясняла мне подробно, даже такие вещи, которые еще не могли меня интересовать. Она рассказала, что иногда мужчины любят мужчин. Любовь двух женщин я еще могла понять, но никак не могла взять в толк, как могут мужчины спать вместе, не ругаясь и не осыпая друг друга ударами. Теперь я понимаю, что такое мнение осталось у меня после жизни в доме Управляющего, но многим привычным мыслям за долгие годы предстояло стереться из памяти.
— Поблагодари его за меня, — тихо попросила я.
— Обязательно. — Срини вздохнул и перешел на селю: — Я пока не знаю, как ссадить тебя на берег, чтобы никто не заметил.
— Берег не так далеко. — Вблизи от дома я осмелела; мне казалось, что меня манит Стойкий, позвякивая своим деревянным колокольчиком. — Если надо, я добегу по воде — как богиня, что выходит из морской пены.
— Надо будет придумать, что купить на тамошнем рынке, — пробормотал Срини. — Я возьму тебя с собой на берег, чтобы ты помогла мне выбирать фрукты.
— Капитан рассердится, если я сбегу?
— Когда ему доложат, что помощник кока сбежал, он выругается — и все.
— Но ведь он ничего мне не платил.
Срини улыбнулся во мраке, освещаемом лишь звездным светом.
— Конечно не платил. Ведь я не просил тебя расписаться в судовой книге, верно?
Мы обнялись.
— Вперед, и побудь еще немного дочерью человеческой, если это позволяет поворот твоего Колеса.
— Да. — Я спустилась вниз уложить свои скудные пожитки и попрощаться с Лао Цзя.
Через два дня корабль подошел близко к берегу, а штурман разболелся. Он лежал не вставая, и его все время тошнило. Скоро всей команде стало известно, что эконом хочет высадиться на берег, чтобы купить какие-то редкие фрукты, которые выращивают только в Бхопуре. Только они способны быстро исцелить больного.
В борт «Южной беглянки» плескали волны. В этой части Селистана невысокие горы, поросшие кустарником, подходят почти вплотную к побережью. У их подножия растут пальмы. Порт, когда-то поразивший меня своим величием, теперь казался скопищем ветхих сараев. Здесь не было длинных пирсов, выходящих в воду; корабли причаливали прямо к берегу, а в город поднимались по бревенчатому настилу.
Хотя я попала в Малую Бхопуру во второй раз в жизни, я ничего не узнавала. Память стала двоиться, трескаться, как лак на старом мозаичном столе.
На берегу толпились чумазые дети; они махали руками, кричали и тыкали пальцами в «Южную беглянку». Мы подошли к берегу; загрохотали якорные цепи. Боцман приказал спустить на воду шлюпку.
Я сойду на берег и навсегда покину корабль! Бледнокожие гребцы ругались при каждом взмахе весел. Туго свернув свой расшитый колокольчиками шелк и положив его в парусиновую сумку, я оделась в подаренные ношеные парусиновые штаны и тельняшку. Предварительно я туго забинтовала себе грудь, чтобы меня не выдали растущие холмики.
Лао Цзя тронул меня за плечо, когда я приготовилась спускаться в плоскодонку, пляшущую вдоль борта.
— Погоди, — сказал он. — Я буду по тебе скучать! — Он что-то еще добавил на своем языке.
— Я тоже буду скучать по тебе. — Неожиданно для себя я расплылась в улыбке. — Я еду домой. Спасибо за уроки кулинарии!
— Пусть боги помогут тебе добраться туда, куда ты желаешь. — Лао Цзя нахмурился. — Если дома все окажется не так, как ты ожидала, пожалуйста, будь осторожна.
Я обняла его и спустилась по трапу. Мы пошли на веслах к берегу, подскакивая на волнах, — я не помнила, чтобы нас так качало, когда мы уплывали с моей родины. Дети с нетерпением ждали, когда шлюпка пристанет. Крича, они наперегонки с матросами бросились подтягивать нос к берегу. Мы со Срини сошли на песок, а помощник боцмана стал ругаться с детьми, которые не понимали его языка. Я же отлично понимала ругательства и насмешки и на селю, и на петрейском.
Распрощавшись со своим другом-экономом, я поднялась по ступенькам, делая вид, будто направляюсь на базар, за фруктами для Срини.
Городок оказался совсем маленьким и грязным. По одну сторону грунтовой дороги лепились кривобокие домишки, по другую — полуразвалившиеся навесы и палатки. Я зашагала к оживленному базару, как будто знала, куда идти, не останавливаясь у лотков с товаром, хотя лоточники и подзывали меня, цокая языками. Отчасти я выглядела как местная уроженка — темнокожая, с кое-как обстриженными волосами, — но одежда на мне была чужеземная.
«Я приспособлюсь к дому, — обещала себе я. — Папа и Стойкий примут меня, как бы я ни выглядела».
Конечно, я обманывала себя и даже тогда в глубине души понимала это. Но мне нужно было увидеть все собственными глазами, чтобы убедиться в своих подозрениях окончательно.
Вскоре я вспомнила грязный базарчик. Я уже шла здесь однажды… Я смогу найти нашу деревню! Танцовщица научила меня возвращаться по своим следам. И пусть разрыв между детскими воспоминаниями и сегодняшним днем составляет целое десятилетие.
Пройдя мимо последних строений и загонов, в которых блеяли овцы, я свернула на северо-запад. Дорога вела в гору. Ее я тоже запомнила… Подумать только, еще пара лиг — и я вернусь домой! Снова в объятиях отца, там, где мне место. Еще несколько фарлонгов, и я навсегда верну прежнюю жизнь.
Горная дорога оказалась пустынной — какой я ее и запомнила. Я искала глазами придорожную харчевню, где мы с Федеро закусывали более десяти лет назад, но так и не увидела ее.
Может, харчевня находилась в самом городке? Значит, я неверно оценила расстояние.
Там и сям горизонт пересекали деревянные изгороди. Из растений я видела низкорослые кустарники и колючие шарики. Хотя я могла назвать с сотню цветущих растений и трав Каменного Берега, я понятия не имела, как называются цветы и деревья у меня на родине. Я не знала их названий ни на одном языке. На тощих, заброшенных полях паслись такие же тощие, худосочные козы; они провожали меня подозрительными взглядами. Если не считать колючек и коз, я могла бы идти по Луне — настолько здесь было безлюдно.
Впереди в утреннем солнце высился горный хребет. Он казался темным, запыленным; солнце еще не взошло, и в горах лежали розовые, коричневые и багровые тени. По расположению теней я догадалась, что хребет простирается отсюда на северо-восток.
Проведя много лет в заточении, я радовалась разнообразию ландшафтов и тому, что могла бы нанести их на карту.
Сравнительно ровная дорога неуклонно поднималась в гору. Я вышла из Малой Бхопуры час назад, но вокруг ничего не менялось — пожалуй, только изгороди стали теснее, да коз стало немного больше.
И вдруг, еще через несколько шагов, я очутилась на гребне горы, и передо мной открылся совершенно другой вид. Я видела равнину, которая тянулась от подножия хребта до других, дальних гор. Вдали блестела серебристая лента реки; она лениво извивалась по громадному лоскутному одеялу, сотканному из неровных квадратов.
Рисовые чеки! Канавы! Деревни! Там, внизу, совсем близко, — мой дом! К моему удивлению, я поскользнулась на камешках и грузно плюхнулась на землю, больно ударившись ягодицами и бедрами. Еще больше я удивилась тому, что глаза мои наполнились слезами, как будто в них насыпали острого молотого перца.
Я сидела на дороге и рыдала в голос, как не рыдала с первых дней моего пленения. Родина лежала передо мной, как Поля Надежды перед Барзаком Освободителем в последней песни «Книги малых судеб». Я молода, жива и освободилась из рабства!
Я не понимала, почему плачу. Грудь сотрясали рыдания. Нос наполнился густой слизью; стало трудно дышать. Сердце мне стиснула непонятная тоска. Перед глазами все потемнело.
Я пыталась освободиться. Я никогда так не рыдала. Что я оплакивала так горько? Бабушку? Мать, которую я совсем не помнила? Госпожу Тирей?
Наконец я поняла. Я оплакивала девочку, которой я могла бы быть. Женщину, которой я никогда не стану. Моя тропа изломана — возможно, ее уже не выровнять. И все-таки я должна найти папу и Стойкого и постараться исправить все, что можно. Я понимала, что отец, скорее всего, не узнает меня, хотя до последнего времени отказывалась думать об этом.
Я лишь надеялась, что сама узнаю его.
Успокоиться мне удалось не сразу. Наконец я встала, отряхнула штаны и зашагала под гору. Река извивалась недалеко от основания крутого откоса — тогда я еще не очень хорошо могла судить о расстояниях, но даже для моего нетренированного глаза она была близка — и от перекрестка, откуда рукой подать до нашей хижины.
Если не смогу найти отца, то спрошу. Если не смогу спросить, буду идти, обойду все поля, пока не увижу папину хижину.
Конечно, самостоятельно найти свою хижину мне не удалось. Федеро не помнил, где она находилась. Как зовут отца, я не знала. Для меня он был просто «папой». Поэтому я решила спросить дорогу в деревушке — точнее, на перекрестке двух дорог, где лепилось несколько жалких лачуг.
К тому времени, как я добралась до перекрестка, река превратилась в плоскую, темную ленту. Солнце близилось к зениту и украло все серебро, зато опалило землю зноем. Я обливалась потом в плотной парусиновой рубахе, но, кроме нее да расшитого колокольчиками шелка, мне нечего было на себя надеть. Ну а шелк слишком короток и не прикроет мое тело.
Из первой глинобитной лачуги выскочила узкомордая белая собака, шелудивая сука, посеревшая от пыли. Она понюхала меня и грозно зарычала, но я посмотрела ей в глаза и произнесла несколько простых слов, которым научила меня госпожа Балнеа. Собаки в любой стране сразу понимают эти слова. Заскулив, белая сука стала чесаться — ее донимали блохи. Правда, глаза ее следили за мной, как за всякой добычей.
Посреди этого жалкого поселения играли дети — кривоногие, с раздутыми животами и отвисшими челюстями. Кожа у них была гораздо темнее моей, потому что ее постоянно опаляло солнце. Я видела, как торчат ребра на их худых грудках.
Неужели и я была такой же? Интересно, почему Федеро выделил меня?
Мне хотелось спросить, где папино поле, но спрашивать было не у кого. На порог соседней лачуги вышла плосколицая женщина, обернутая в расшитый колокольчиками шелк, и угрюмо уставилась на меня. Кожа у нее была не такой темной, как у детей, но она была такой же костлявой и мрачной.
«Наверное, они здесь все голодают», — подумала я.
Рисовые чеки за деревней были затоплены водой; над ее поверхностью пробивались маленькие зеленые ростки. Наверное, предыдущий урожай был плохим. Такое случается, если воды слишком много или слишком мало. Как-то я обнаружила среди книг госпожи Данаи пособие по рисоводству и очень обрадовалась, ведь рис выращивали на моей утраченной родине.
И вот я вернулась — и заново обрела свою родину!
Не останавливаясь, я кивнула женщине. Она не ответила, но продолжала глазеть, пока я не вышла из ее деревушки и не скрылась за поворотом. Я повернула направо, назад, к северу, повинуясь инстинкту, который был почти прихотью. С каждым шагом мои матросские ботинки поднимали тучи пыли. Солнце пекло мне голову — я вспомнила, что так же было и много лет назад. Только тогда солнце казалось мне другом, постоянным спутником, а сейчас стало врагом. Правую половину лица все больше жгло.
Как я ухитрилась отправиться в путь, не запасшись водой? Какая же я дура!
Я шла, окидывая взглядом отходящие от дороги тропки. Они вели к странным кирпичным сооружениям. Когда из одного такого сооружения, потягиваясь, вышел мужчина, я поняла, что здесь живут люди. Неужели папина хижина такая же низкая?
Рядом с нашей хижиной стоял воротный столб и росли банановые деревья; ее окружали густые заросли бугенвиллей. Здесь же среди рисовых полей стояли лишь убогие лачуги. Я посмотрела вперед, на линию деревьев, и сердце у меня забилось чаще.
Там?
С трудом удерживаясь, чтобы не побежать, я шагала по дороге. Похоже, все правильно. Я иду куда надо.
Пройдя тень под какими-то чахлыми пальмами, я посмотрела на ближайшие рисовые чеки. Они почти ничем не отличались от предыдущих. Сердце у меня окаменело.
Наконец я решила спросить дорогу. В придорожной канаве, под знакомым баобабом, мужчина вырезал куски илистого дерна. Я знала, что отцовская хижина уже совсем близко.
— Скажите, пожалуйста… — начала я.
Мужчина перестал тыкать в грязь своей мотыгой — точнее, палкой с заостренным концом — и молча уставился на меня.
— Я ищу поле, где хозяином владелец буйвола по кличке Стойкий.
Крестьянин пожал плечами и снова начал резать ил — наверное, он удобрит им свое поле. Я шла вперед и у всех встречных спрашивала про Стойкого. Наконец какой-то человек с тележкой, наполненной резаной соломой, показал мне вперед.
— Стойкий, говоришь? — спросил он. — Пятый поворот направо. Ты, наверное, ищешь ферму Пинарджи.
Пинарджи?! Имя… Я чуть не заплакала, но сложила вместе ладони и поклонилась.
— Спасибо вам.
— Не знаю, мальчик, что у тебя за дело, но поспеши!
— Да, конечно.
Вдумчиво считая, я нашла пятый поворот направо. Дрожа, я свернула с дороги. Впереди меня росли банановые деревья, а под ними я увидела пару глинобитных хижин. Ряд неровных пней торчал на том месте, где когда-то, наверное, росли мои бугенвиллеи. Их срубили на дрова?
Я шла медленно, все медленнее с каждым шагом. Хижины окружала грубая изгородь. Я-то помнила, что воротный столб был почти такой же высокий, как Федеро, но увидела лишь маленький и корявый столб, который как будто собрал тупоумный ребенок.
Потом я услышала цоканье деревянного колокольчика. Из-за хижины вышел Стойкий; он поднялся на ноги со своего места, где сидел, и внимательно посмотрел на меня. Я зашагала быстрее; глаза снова наполнились слезами. Буйвол фыркнул — раз, другой — и покачал головой. Колокольчик заклацал снова и снова.
Неужели он узнал меня, хотя прошло столько лет?! Воспоминания нахлынули на меня с новой силой.
Из хижины вышла женщина и тоже уставилась на меня. Она была худая, смуглая; на ней была лишь рубаха из грубого полотна, дважды обернутая вокруг нее и закинутая за плечо.
— Кто ты? — спросила она.
Я замерла на месте. Стойкий фыркнул. Набрав в грудь побольше воздуха, чтобы голос не дрожал, я ответила:
— Я дочь своего отца, которая наконец вернулась домой.
Она подошла, взяла меня за подбородок и медленно повернула лицо туда-сюда.
Дата добавления: 2015-09-10; просмотров: 84 | Поможем написать вашу работу | Нарушение авторских прав |