Читайте также:
|
Очевидно, что отсутствие национального языка является одним из наибо'
лее серьезных препятствий, которое необходимо преодолеть при создании
национальной идентичности. «Миф национального государства» — общее
представление о том, что мир естественным образом состоит из националь'
ных государств, — связан с предположением, что национальные языки пред'
ставляют собой изначальную данность. Независимо от трудностей, с кото'
рыми мы могли бы столкнуться при определении того, кто является «немца'
ми» (например, являются ли немцами дети турецких иммигрантов и кто из
эльзасцев французы, а кто — немцы), немецкий язык продолжает играть
важную роль в решении этой задачи. Гитлер пытался оправдать свои пер'
вые вторжения в соседние страны тем, что проживавшее в них немецко'
язычное население было неотъемлемой частью немецкой нации; и, как по'
казал Хаттон (Hutton, 1999), его политика притеснения и, в конечном ито'
ге, истребления евреев подкреплялась идеей о том, что, хотя их язык —
идиш — был разновидностью немецкого, евреи все же были расово неполно'
ценными, так как они не смогли сохранить свой «родной язык». Поэтому
они не принадлежали немецкому государству, а паразитировали на нем.
Л О Г О С 4 (4 9) 2 0 0 5 25
Но принадлежность богемского, австрийского, восточнопрусского диа'
лектов и идиш к «немецкому языку» не была предопределена заранее, и даже
лингвисты не имеют научного подтверждения этого. Дело в том, что «немец'
кий язык», как и любой другой национальный язык, представляет собой куль'
турную конструкцию. Своим возникновением он во многом обязан Мартину
Лютеру, который в своем переводе Библии стремился создать такую разно'
видность немецкого языка, которая смогла бы соединить в себе множество
диалектных групп, существовавших до конца XIX века в многочисленных ма'
лых и крупных государствах, весьма различавшихся в языковом отношении.
К тому же сама эта история культурно сконструирована, и хотя она соответст'
вует действительности, в ней присутствует значительное упрощение. Для со'
здания соответствующего «героического» мифа приходится игнорировать
или маргинализировать работу многих других людей по созданию «немецко'
го языка», а также то, что Лютеру ничего бы не удалось сделать без более ши'
роких культурных перемен, начавшихся в конце XV века, включая изобрете'
ние подвижного шрифта и зарождение националистических настроений, ко'
торые сделали возможным разрыв с римской религиозной монархией.
Прототипом современного национального языка был итальянский язык.
Удивительно, но Италии удалось стать политической нацией только к 1860
году, а окончательное объединение завершилось в 1870 году, за год до объе'
динения Германии. Менее удивительно, что именно политические разногла'
сия на итальянском полуострове привели к возникновению языкового и
культурного единства. В мире романских языков на протяжении тысячи лет,
прошедших от падения Римской империи до начала эпохи Возрождения,
слово «язык» означало «латынь», которая использовалась в официальных це'
лях и письме. Однако в неофициальном общении люди говорили на местных
диалектах, исторически связанных с латынью, хотя и весьма различавшихся
от селения к селению.
Никакого «итальянского языка» тогда не существовало. Возникновение и
осуществление его идеи восходит — героически и вновь лишь полумифичес'
ки — к Данте, автору «Божественной комедии». В трактате Данте «О народ'
ном красноречии» (около 1306 года), опубликованном только в 1529 году,
описывается процесс открытия, а не изобретения национального языка на'
ции, которой понадобилось пять с половиной веков для того, чтобы обрести
свое политическое существование.
Задача, как ее видел Данте, заключалась в открытии этого итальянского
народного языка и использовании его вместо латыни, официального языка
западного христианского мира:
Народной речью мы называем ту, к какой приучаются младенцы от тех, кто при них
находятся, как только они начинают разбираться в словах; или, короче говоря, на'
родной речью мы считаем ту, какую воспринимаем, подражая кормилице без всякой
указки (Данте, 1968. С. 270).
Он противопоставляет этому языку язык с «грамотой», под которым под'
разумевается официальный письменный язык, который мы теперь назвали
бы стандартным языком. И вновь для западного христианского мира этим
языком оказывается латынь — язык, на котором писал и сам Данте:
26 Джон Джозеф
Есть затем у нас и вторичная речь, которую римляне называли грамотой. Такая вот
вторичная речь имеется и у греков, да и у других народов, но не у всех; навыка в этой
речи достигают немногие потому, что мы ее выравниваем и научаемся ей со време'
нем и при усидчивости (Там же).
Слово «вторичная», на первый взгляд, кажется, имеет просто временн о е
значение, как если бы этот вид речи приобретался во вторую очередь. Но за'
тем Данте утверждает, что классический стандарт также вторичен по своей
знатности по отношению к народной речи:
Знатнее же из этих двух речей народная; и потому, что она первая входит в употреб'
ление у рода человеческого, и потому, что таковою пользуется весь мир, при всем ее
различии по выговорам и словам, и потому, что она для нас естественная, тогда как
вторичная речь скорее искусственная (Там же).
Латынь — это язык церкви, священный язык, и утверждение о том, что на'
родный язык знатнее, граничило с ересью. Но Данте противопоставляет «ес'
тественную» речь «искусственной», той, что создана искусством. Владение
искусством тогда считалось положительным качеством. Тем не менее искусст'
во, в конце концов, принадлежало человеку, а природа была божественной.
Данте рассматривает различные итальянские диалекты, чтобы опреде'
лить, какой из них лучше подходит для того, чтобы служить volgare illustre, яс'
ным и понятным народным языком, способным стать лучшим поэтическим
средством в общеитальянском контексте. По его мнению, ни один из сущест'
вующих диалектов не подходит для этой цели. Поэтому volgare illustre пред'
ставляет собой идеальный язык, который следует искать не ушами, а умом:
После охоты в лесных нагорьях и пастбищах Италии и не отыскав пантеры, которую
выслеживали мы, стараясь ее найти, проследим ее более разумно, дабы ту, которую
мы чуем всюду, но которая нигде не показывается, изловить, хорошенько опутав те'
нетами (Там же. С. 284).
Чтобы достичь этой цели, необходимо найти среди диалектов «основ'
ное», самый простой член в своем роде:
Всякий предмет измер и м в своем роде по тому, что он является в данном случае про'
стейшим. В силу этого в наших поступках, поскольку они разделяются на виды, следу'
ет находить тот признак, по какому их и надо измерять... Поскольку мы поступаем
как италийцы, у нас имеются известные простейшие признаки и обычаев, и одежды,
и речи, по которым измеряются и оцениваются поступки италийцев (Там же. С. 285).
Не уточняя, в чем состоят признаки итальянскости, Данте довольно нео'
жиданно заявляет, что теперь его поиски завершены:
А наиболее благородные из поступков италийцев не составляют собственности ника'
кого отдельного города Италии, а принадлежит им всем вместе: тут вот и можно те'
перь различить ту народную речь, за какой мы начали охотиться и которая ощутима
в любом городе и ни в одном из них не залегает (Там же. С. 295).
На самом деле Данте не показал, в чем же заключаются наиболее благо'
родные из поступков италийцев, общие для всех городов, которые, однако,
оказываются итогом длинной дедуктивной цепочки. Но Данте уверен, что
Л О Г О С 4 (4 9) 2 0 0 5 27
мы установили знаменитую народную речь, за которой охотились, сделав
вывод о том, что она не составляет собственности никакого отдельного го'
рода Италии, а принадлежит им всем вместе. Итак, существует действитель'
ный язык, который соответствует этому описанию: grammatica, латынь, но
она исключается по определению. Она недостаточно благородна, потому
что, будучи собственностью всех городов Италии, она не принадлежит всему
народу. Нам нужно нечто, что принадлежало бы всему народу, а не какому'то
отдельному городу; то, что делают все они, это все же не то, что делает каж'
дый из них.
Современному читателю все это кажется чем'то надуманным, попыткой
обнаружить понятный народный язык в том, что на самом деле было изобре'
тением Данте, скрывавшим свои тосканские истоки. Но даже этот изобре'
тенный язык не обладал бы ни одной из тех черт, которые требовал от него
Данте, — в нем не было бы ни оригинальности, ни общности, ни естествен'
ности, ни благородства. В таком случае с какой стати его можно было пред'
почесть латыни?
Данте переходит к описанию естественного элемента, который он не бу'
дет потом использовать в своем искусстве, так и не признав, что сам этот эле'
мент мог быть произведением искусства. Если grammatica искусственна, по'
тому что она представляет собой продукт человеческой истории, то volgare
illustre — это продукт анти истории. И общим для всех людей Италии является
то, что когда'то они были единым народом. Конечно, они были едины во
времена формирования латыни, но впоследствии из этого единства выросли
испанский, французский, окситанский и так далее. Пантера Данте поймана
в результате отмены истории, достаточно глубокой, чтобы достичь итальян'
ской исключительности. История — это то, что уничтожило общий итальян'
ский язык, и volgare illustre обнаруживается именно благодаря избавлению от
того, что история прибавила к каждому местному диалекту, как от чего'то на'
носного. По Данте, проблема истории может быть улажена, но не решена,
при помощи «грамоты», которая сама оказывается историческим продук'
том, — историческим в худшем смысле слова: искусственным, сознательным
искажением природы, грехом забвения. Историческое несходство языков —
это грех забвения, пассивное искажение природы вследствие неспособнос'
ти следовать основным знакам. Понятный народный язык Данте является
антиисторическим в своей противоположности диалектному многообразию
и классическому стандартному языку. Этот язык стремится создать альтерна'
тивную историю, то есть — неизбежно — глубоко мифическую, создавая об'
щенациональное единство под предлогом его повторного открытия и вос'
становления.
Дата добавления: 2015-09-10; просмотров: 134 | Поможем написать вашу работу | Нарушение авторских прав |