Главная страница | Контакты | Случайная страница Автомобили Астрономия Биология География Дом и сад Другие языки Другое Информатика История Культура Литература Логика Математика Медицина Металлургия Механика Образование Охрана труда Педагогика Политика Право Психология Религия Риторика Социология Спорт Строительство Технология Туризм Физика Философия Финансы Химия Черчение Экология Экономика Электроника

Ренан и спор между Кедури и Геллнером

Во второй половине XIX века во Франции произошли события, которые по'

ставили ее в положение, схожее с тем, в котором находились немцы семью де'

сятилетиями ранее. В 1863—1871 годах Пруссия во главе с Отто фон Бисмар'

ком объединила немецкую нацию под своей гегемонией после победоносных

войн против Дании, Австрии и Франции. Кульминация Франко'прусской вой'

ны с осадой Парижа в 1870—1871 годах была для современного национализма

во многих отношениях определяющей: она завершилась провозглашением

Германской империи — современной Германии, какой мы ее знаем, — и аннек'

сией этой империей территорий Эльзаса и Лотарингии, которые неодно'

кратно переходили то под власть Франции, то под власть Германии, где мест'

ные диалекты были немецкими, но в политическом отношении население це'

ликом было на стороне Франции. Париж продолжил сопротивляться новой

Германской империи даже после того, как остальная Франция сдалась, и в те'

чение двух месяцев находился под властью Коммуны, свободно организован'

ного пролетарского «коммунистического» правительства, которое в конеч'

ном итоге было подавлено новым французским национальным временным

правительством, созданным по соглашению с Пруссией.

Воздействие этих событий на дух Франции сравнимо с воздействием по'

бед Наполеона на немцев в начале XIX века, которое привело, среди прочего,

к появлению сочинений Фихте о национализме. Рассуждения Фихте о языке,

определяющем нацию, естественно, стали основным оправданием герман'

ской аннексии Эльзаса и Лотарингии. Этот образ мысли оказал настолько

сильное влияние на современную европейскую идею национализма, что даже

французы, которые искренне считали, что Эльзас и Лотарингия должны

быть французскими, не могли найти явного опровержения языкового аргу'

мента. И, наконец, лингвист Эрнест Ренан предложил в ответ новую идею на'

ционализма, и именно она стала основой вильсоновских принципов, опреде'

ливших пересмотр политической карты мира в Версале в 1919 году.

Поворотным пунктом принято считать лекцию Ренана «Что такое на'

ция?», прочитанную в 1882 году. Концепция нации Ренана восходила к ро'

мантической идее об общей вme (слово, обозначающее и «дух» и «душу»), что

было довольно предсказуемо, так как его подход к языку, сознанию и расе

36 Джон Джозеф

сложился в 1840'х годах под влиянием Гердера. Но Ренан преодолевает ро'

мантизм, выделяя составляющие этой вme, а именно — наследие воспомина'

ний и желание сохранить это наследие:

Нация — это душа, духовный принцип. На самом деле эта душа, этот духовный принцип,

состоит из двух частей. Одна — это прошлое, другая — это настоящее. Одна — это общая

собственность богатого наследия воспоминаний; другая — это современное согласие,

желание жить вместе, желание сохранить полученное наследство (Renan, 1882. Р. 26).

Иными словами, нация существует в умах — воспоминаниях и воле — лю'

дей, из которых она состоит. К этой идее обратился Андерсон в своем опре'

делении нации как «воображаемого политического сообщества». Отмечен'

ное Ренаном «наследие воспоминаний» определило будущие философские и

научные попытки анализа национальной идентичности. Другой составляю'

щей, коллективной «воле» людей, удалось оказать серьезное воздействие на

политику, начиная с Версаля, и она до сих пор остается общепризнанным ос'

нованием законности политической нации.

Ренан неожиданно оказался в центре первого крупного современного спо'

ра о национализме, который произошел между двумя еврейскими учеными

после окончания Второй мировой войны. Кедури вырос в Ираке, стране, ис'

кусственно созданной Британией; после создания нового государства Изра'

иль он ненадолго поселился в нем, а затем продолжил свою научную деятель'

ность в Лондоне. Эрнест Геллнер, как и Ганс Кон, эмигрировал из нацистской

Германии, правда, не в Америку, а в Лондон. Геллнер и Кедури стали друзьями,

и оба они признавали, что каждый из них сыграл важную роль в изложении

двух по своей сути противоположных представлений о природе национализ'

ма, представлений, отражавших различия в их жизненном опыте.

Между ними были два основных расхождения. Первое заключалось в том,

что, по Геллнеру, представление Кедури о национализме как о «доктрине, ко'

торая была изобретена в Европе в начале XIX века», превращает его из ре'

зультата естественного, необходимого, всеобщего исторического развития,

каким он, как считалось, был, в нечто «совершенно случайное, несуществен'

ное изобретение, побочный продукт случайной совокупности мыслителей в

особой исторической обстановке» (Gellner, 1997. Р. 10). Геллнер считал за'

слугой Кедури свое пробуждение из «догматического сна»: «Пока я не про'

чел его книгу, я придерживался представления (или, по крайней мере, не со'

мневался в его обоснованности) о “естественности” национализма» (Ibid.).

Но, соглашаясь с мыслью Кедури о том, что нации не являются неизбежной

исторической судьбой всего человечества, Геллнер отвергал следующий вы'

вод о том, что национализм представляет собой всего лишь идеологическую

случайность, которая никогда бы не возникла, если бы Кант и Фихте не на'

писали того, что они написали:

Национализм не является ни общезначимым и необходимым, ни второстепенным и

случайным плодом праздных щелкоперов и легковерных читателей. Он представля'

ет собой неизбежное следствие или коррелят определенных социальных условий.

Поэтому национализм вовсе не случаен: его причины глубоки и важны, он на самом

деле является нашей судьбой, а не какой'то случайной болезнью, которой нас зарази'

ли писаки конца эпохи Просвещения. Но, с другой стороны, глубокие причины, вы'

Л О Г О С 4 (4 9) 2 0 0 5 37

зывающие его, встречаются не везде, а потому национализм не является судьбой все'

го человечества. Он оказывается весьма вероятной судьбой одних народов, но вряд

ли ему удастся стать судьбой многих других. Наша задача состоит в том, чтобы выде'

лить различия, которые разделяют народы, тяготеющие к национализму, и народы,

стойкие к нему (Gellner, 1997. Р. 10–11).

Не считая биографическое объяснение универсальным, все же без тру'

да можно понять, насколько насущной казалась эта задача тому, кто поте'

рял своих родственников во время геноцида, организованного фанатич'

ным националистическим режимом, и что такому человеку идея национа'

лизма как простой идеологической абстракции могла казаться совершенно

неубедительной.

Во всяком случае, Геллнер приступил к решению задачи, которую он оп'

ределил для себя сам. Одним из наиболее заметных факторов при создании

народов, тяготеющих к национализму, было, по его мнению, отмеченное

еще Фихте наличие общего языка. В результате, современные исследователи

национализма и национальной идентичности склоны были вслед за Геллне'

ром считать язык основным фактором. Распространению этой тенденции

способствовал общий «постструктуралистский» настрой, при котором все со'

циальные структуры рассматривались как языковые конструкции. Предло'

женная Кедури альтернатива — превращение языка из изначальной связую'

щей силы нации в одно из идеологических общих мест националистической

риторики — встретила благожелательный отклик у тех же постструктуралис'

тов, опасавшихся эссенциалистского придания определяющего значения

языку или какому'то другому фактору4.

Второе расхождение между Геллнером и Кедури было связано с тем, что у

последнего было кантианское понимание нации, построенное по образцу

38 Джон Джозеф

4 Геллнер (Gellner, 1964, Ch. 7) утверждал, что национализм лучше считать следствием неравно'

мерного развития модернизации, ставшего причиной серьезных экономических и социаль'

ных сдвигов, разрушения традиционного образа жизни и переселения людей из деревни в

город. Традиционные деревенские и племенные структуры, на которых покоилась социаль'

ная организация, перестали работать и должны были быть заменены, а в городском контек'

сте заменой им мог стать язык и основанная на языке культура, особенно печатная. Совре'

менное государственное образование возникло благодаря печатному слову и стало институ'

том создания новых социальных иерархий, основанных на грамотности и языковых

стандартах. Но новые иерархии порождали и новые противоречия, так как люди боролись

за сохранение старых привилегий при новом режиме. Этнические объединения приобрели

новое значение в этой борьбе, и из этого нового этнического сознания развились национа'

листические движения, «изобретавшие» нации там, где их на самом деле не существовало.

В более поздних работах Геллнер (Gellner, 1973; Геллнер, 1991) пересмотрел свою теорию с

учетом некоторых обстоятельств, которые она была не в состоянии объяснить. Одно из них

было связано с определяющим значением, которое он придавал языку: можно было предпо'

ложить, что при отсутствии общепризнанного национального языка возникновение нацио'

нализма было невозможно, несмотря на множество свидетельств обратного, например, в

арабоязычном мире и испаноязычной Латинской Америке (а также англоязычном мире,

где, несмотря на использование одного языка, по'прежнему существуют американцы, канад'

цы и другие нации). Кроме того, присутствие различных языков не мешало созданию отно'

сительно устойчивых наций, как в случае Швейцарии. Поэтому позднее Геллнер стал прида'

вать особое значение не языку, а институциональной структуре государственной системы

образования и ее роли в определении и поддержании культуры, в которой национализм как

политический принцип присутствует и осуществляется самыми разными способами.

романтического идеала личности. По Геллнеру, строение нации всецело со'

циально. В подтверждение этого он приводил известное высказывание Рена'

на о том, что «жизнь нации — это, да простят мне такое сравнение, ежеднев'

ный плебисцит» (Renan, 1882. Р. 271), а также его описание ментального ус'

тройства нации, основанного не только на общих воспоминаниях, как

принято считать, но и на общем забывании, отказе замечать различия между

группами, образующими нацию, а также забывании того времени, когда они

не были единой нацией.

По иронии судьбы Ренана сегодня помнят за его модернистские по виду

высказывания, хотя, как отмечалось ранее, он был одним из тех лингвистиче'

ских мыслителей XX века, которые наиболее полно развили эссенциалист'

ское представление о языке. В своей знаменитой ранней работе о происхож'

дении языка Ренан развивал идеи немецкого романтизма, изложенные Гум'

больдтом, о том, что структура языков должна полностью существовать уже

в момент их создания (Renan, 1858. Р. 105–106). По мнению Ренана, перво'

бытный человек создавал свой язык так же легко, как и ребенок (Ibid. Р. 98),

не прилагая при этом волевых усилий, но позволяя языку стихийно и естест'

венно развиваться в соответствии с его физическими и умственными спо'

собностями (Ibid. Р. 92–93). Вообще взгляды Ренана были близки к взглядам

Гердера, но он отвергал идею Гердера о том, что мысль была ключом к проис'

хождению языка, и возвращался к эпикурейской идее языка, исходящего из

тела, точнее, из этнического тела. Подобно Фихте и Гумбольдту, Ренан счи'

тал, что «сознание каждого человека тесно связано с его языком» (Renan,

1858. Р. 190).