|
Читайте также: |
В то время, когда Док и Брехуня ссорились из‑за проблемы, которую ни тот, ни другой толком не понимал, Мак сидел в кабинете‑спальне Фауны. Сидел он вальяжно, держал в руке вазочку из венецианского стекла в виде бутона, полную виски; но на душе у него было смутно. Он рассказывал Фауне о трудностях, с какими давно не сталкивался.
– Ты не подумай, – говорил Мак, – что мы не умеем устраивать вечеринки. Вот, например, как дошла до нас весть, что Гай погиб, мы в его честь такой траурный вечер устроили! Лучше, чем родео в Салинасе! Жалко, самого Гая не было, – вот бы порадовался…
– Слышала я, после того траурного вечера трое вслед за Гаем отправились…
Мак пожал плечами:
– В наше время трудно обойтись без жертв… В общем, были у нас вечера… Но этот случай особый. У всех сердца пылают участием, все хотят сделать Доку подарок. К тому же намечается двойное событие! У нас в Ночлежке расставлены брачные силки! Чувствительная история! Уж так мы растроганы, так мы рады… Да вот беда, нет у нас приличной… – Мак замялся.
– Одежды? – подсказала Фауна.
– Вот‑вот. Должно же быть по одежке ясно, кто есть кто. Если лучшие друзья Дока будут одеты как бродяги, то как прикажете одеться бродягам?
– Понимаю, – кивнула Фауна. – Вы, поди, хотите быть при полном параде, в смокингах?
– Боже упаси, – сказал Мак. – Просто приличные штаны и пиджак из той же материи, да еще галстук. Кстати, без галстука вообще никого на вечер не пустим! Да чтоб настоящий был галстук, а не какая‑нибудь легкомысленная бабочка! Как‑никак серьезное, торжественное событие…
Фауна почесала карандашом макушку.
– Эх, старею я, – продолжал Мак. – Как знать, будут ли еще вечера на моем веку…
– Что делать, все стареем, – откликнулась Фауна и задумчиво постучала карандашом по зубам (она тоже мучалась с одной задачей и хотела просить у Мака совета). И вот эти две трудности столкнулись у нее в уме и родилось решение – торжествующий огонек зажегся в глазах. – Так, кажется, придумала!
– Ну‑ка, ну‑ка, – заинтересованно сказал Мак, – выкладывай. Только не части, а то я нынче соображаю плохо, всю ночь не спавши.
Фауна встала и взяла в руки палочку, которой управляла движением звезд, а также шлепала по выдающимся частям воспитанниц во время уроков красивой осанки. С этой палочкой ей легче думалось и говорилось.
– По такому случаю надо выпить, – сказала она и налила себе стопку.
Мак повертел в руках вазочку, посмотрел напиток на свет. От красного стекла бурое виски казалось зеленым.
– Слушай, чего я расскажу. Давным‑давно жила‑была королева, – начала Фауна. – Денег у нее – не счесть. Выбросить сотни две на домашний халат ничего для нее не стоило. А браслетов у нее было! Как все нанижет, рук не согнуть. Так ты знаешь, в чем она ходила на разные торжества – именины там, повешение или еще что‑нибудь?
– В чем? В исподнем? – спросил Мак.
– Нет, но почти угадал. Она одевалась дояркой! Она ведь как любила: помоют, почистят корову, а королева сядет на золотой стульчик и давай ее доить… Или вот тебе другой пример. Знаю я одну старуху, богачку – сливки общества. К ней на вечеринку так просто не прорвешься. Так она уже много лет на голове, знаешь, что носит? Драный платок! Хочешь высмотреть ее в толпе, глянь поверх голов – не видно драного платка, значит, ее нет.
Дрожащей рукой Мак поднес к губам стеклянный бутон.
– Я, кажется, начинаю догадываться… Ма…
– Верно! – воскликнула Фауна. – Маскарад! Ведь кто маскарад устраивает? Либо тот, кто с жиру бесится, либо тот, у кого ни гроша за душой!
По лицу Мака поползла улыбка.
– С твоего позволения!.. – сказал он, поднимая вазочку.
– Пей на здоровье, – сказала Фауна. – А маскарад, он, знаешь, еще чем хорош? Тем, что люди в сказочном костюме могут от будничной жизни отдохнуть…
– Все, – сказал Мак, глядя на Фауну с благоговением, – сдаюсь. Раньше говорили: если какая загвоздка, обращайтесь к Маку, Мак голова. А теперь я вижу, настоящая голова – это ты, Фауна. Как тебя осенило? Не иначе как божье произволение.
– Ты считаешь, мысль хорошая?
– Не то слово. По‑моему, любой корреспондент удавился бы, лишь бы на нашу вечеринку попасть.
– Теперь подумаем, какой будет маскарад.
– Как какой?
– Ну, нельзя же, чтоб все вырядились, кто во что горазд! Балаган получится, а не маскарад.
– Верно. Какие у тебя соображения?
– Может, «Свита Королевы фей»?
– Нет, – сказал Мак. – Это слишком туманно. Получится тот же разнобой.
– А что если «Белоснежка и семь гномов»?
– Хм, в этом что‑то есть. Помню, видел я такой фильм. Вообще‑то гномы на нас, бродяг, здорово похожи. Эльфа из Элена сделать трудно, а вот гном‑переросток из него, пожалуй, выйдет.
– Вот и мне показалось, что получится хорошо. Всем роли подберем.
– Ну вот и порешили… По‑моему, за это дело не грех и выпить.
– Ладно, за успех! Только не забудь сказать всем: пусть придумают себе костюм – или гнома, или принца, или принцессы. А то не пустим! Тише, не урони вазочку.
– Я думаю, Доку можно без костюма?
– Вот увидишь, он придет в костюме. И в галстуке. На что хочешь спорим.
27. О славнохлопотный денек! [ [6] ]
Стоит чему‑нибудь в Консервном Ряду случиться, новость распространяется со скоростью света, словно по волшебству. В пятницу, в девять часов одиннадцать с половиной минут, Фауна с Маком приняли свое замечательное решение насчет маскарада; в девять часов двенадцать минут волшебная служба оповещения заработала, а к девяти часам тридцати минутам все жители Консервного Ряда, за исключением тех, кто спал, или был пьян, или в отъезде, уже знали новость. Нашлась одна женщина, которая сказала: «Подумаешь, радость – маскарад… Да некоторым мужикам вообще никакого маскарадного костюма не надо!» (это зловредное замечание, впрочем, объяснялось тем, что она уже давно позабыла, как мужик выглядит). Однако все другие, узнав о маскараде, обрадовались как дети. Подумайте, сколько интересного ожидало обладателей лотерейных билетов: вечеринка в Королевской ночлежке; лотерея с призом – и с каким; великолепная помолвка, которая войдет в анналы Консервного Ряда; и, наконец, сам маскарад! Любое из этих событий было само по себе прекрасно. Вместе же они обещали вылиться в праздник сродни стихийному бедствию.
Фауна тоже не могла нарадоваться – маскарад устранял главную трудность. Фауна хотела видеть Сюзи в определенном наряде, но боялась, что Сюзи заупрямится. Теперь, слава богу, это будет ее маскарадный костюм. Чем, собственно, наряд Белоснежки отличается от подвенечного?
Найдутся скептики, скажут, что Фауна слишком много брала на себя. Устраивать брак, не сговорившись ни с одной из сторон, не спросив даже, хотят ли они быть вместе! Скептики, конечно, правы. Однако у Фауны имелось твердое, выношенное убеждение, что люди, во‑первых, сами не ведают, чего хотят, во‑вторых, не знают, как добиться счастья, и, в‑третьих, не видят, когда оно само плывет в руки. Кроме того, Фауна принадлежала к тому редкому типу людей, которые не просто обладают убеждениями, но и с полной ответственностью поступают согласно им. Она была уверена, что Док и Сюзи должны соединиться. И поскольку для осуществления счастья у них самих не хватало разумения и храбрости, Фауна готова была соединить их лично. А вдруг она ошибается, скажут критики; вдруг этот союз обречен на неудачу? Фауна ответила бы критикам так: «Можно подумать, Доку и Сюзи друг без друга живется счастливо. Так почему бы им не попробовать соединиться? Что они, в конце концов, от этого потеряют? Попытка не пытка. И потом, не зря же Док надел галстук!.. Если же я ошибаюсь, это моя вина, а не их. Ну, будут иногда поругиваться между собой. А скажите, в каких семьях не ругаются? Но ведь они зато кое‑что и приобретут!»
Если бы Фауне сказали, что люди должны хорошенько подумать перед столь ответственным шагом, Фауна бы ответила: «А вот я за них и подумаю сама! Я человек посторонний, значит, могу судить объективно».
А если бы ее обвинили в том, что она сует нос не в свое дело, она бы с легким сердцем промолвила: «Каюсь! Мое любимое занятие!» С Фауной вообще было трудно спорить: она соглашалась с любой критикой, а потом все равно действовала по своей задумке. Астрологией она занялась оттого, что поняла: люди не станут следовать дельному совету мудрого друга, зато с готовностью послушаются далеких звезд, – даром что ученые утверждают, будто звездам нет до смертных никакого дела. Дока, правда, астрологией не проймешь, остается воздействовать силой. На благодарность Фауна не рассчитывала, разве дождешься в наши дни благодарности?.. Док не слышал тоскующего голоса, который пел в его глубинах.
Фауна же из всех его голосов слышала только этот – он звучал для нее как набат, – и понимала главное: беды Дока – от одиночества…
С утра в субботу Фауна приказала девушкам принести к ней в спальный кабинет все платья, какие только у них найдутся. На кровати выросла довольно внушительная гора нарядов (правда, некоторые из платьев были таковы, что стоит в них показаться на улице – тут же загребут за бродяжничество).
Среди прочих пришла к Фауне и Мейбл. Надо заметить, что Мейбл была просто создана для своей нынешней профессии. В любом обществе и во всякую эпоху она быстро бы сориентировалась и стала тем, чем была. Дело здесь не в непреложности Судьбы, а скорее в некоторых свойствах натуры Мейбл. Где бы ни была рождена Мейбл – в лачуге или в замке, – натура все равно взяла бы свое… Мейбл позвала Фауну к себе в комнату, затворила дверь.
– Моя бабка была родом из Англии… – начав так, Мейбл выдвинула нижний ящик стола и достала пакет в оберточной бумаге, сплошь оклеенный широкими полосами липкой ленты, чтобы не проходил воздух. – Бабка это за– вещала матери, а мать мне, – говорила Мейбл, разрывая бумагу. – Да никому из нас это не понадобилось. – Мейбл развернула пакет, сняла несколько слоев папиросной бумаги, – и наконец извлекла на свет платье. Подвенечное платье из кипенно‑белого полотна, расшитое белыми же веточками и цветами. Шитье было такое тонкое и искусное, что цветы казались живыми. Лиф был облегающий, а юбка пышная‑препышная. Мейбл открыла какую‑то коробочку, вынула серебряный венец и положила на кровать рядом с платьем. – Я думаю, она их не испортит. Вот только платье не залила бы чем‑нибудь. Венец я почищу – вон как потускнел – чистое серебро!
Фауна на мгновение потеряла дар речи. Пальцы ее гладили дивную легкую ткань. Чтоб Фауна растрогалась – такое бывало раз в сто лет! Но именно это случилось с ней при виде платья.
– Господи! – проговорила она, задыхаясь от волнения. – Вот уж будет Белоснежка так Белоснежка! Еще немного, и я сама поверю в свои предсказания… Мейбл, я дарю тебе мои серьги из черного янтаря!
– Не надо.
– А я говорю – надо!
– Ну ладно, – согласилась Мейбл.
А Фауна уже прикидывала:
– Платье, пожалуй, будет впору.
– Не впору, так подгоним.
– Слушай, а ты сама замуж не хочешь? Я могу потом и тебя выдать.
– Спасибо, мне и так хорошо… Тут, кстати, еще и фата есть!
– Фата – это замечательно, но согласится ли Сюзи ее надеть? Вдруг поймет, куда мы клоним?..
– Да ничего она не поймет. Она, небось, и не знает, что такое фата…
Если б только люди относились к международным делам, к внутренней политике, даже просто к своей работе с такой же истовой заботой и вниманием, как к маскараду – о, тогда наш мир был бы верхом совершенства!.. Наружность Консервного Ряда была самая спокойная, однако внутри все бурлило…
В одном из углов Королевской ночлежки Уайти II с великим тщанием обучал маленького Джонни Карриага искусству прятанья билета в руке. Джонни одолжили у отца, Альберта Карриага, вернее, взяли напрокат, поскольку Альберт получил за использование своего первенца шестьдесят два цента, как раз на галлон вина. Джонни решили нарядить Купидоном. Костюм состоял из бумажных крылышек, лука со стрелами и колчана. Колчан был тайником для выигрышного лотерейного билета. Хотя почти весь Консервный Ряд знал, что лотерея обманная, соблюсти при обмане достоинство было вопросом принципа. Опасаясь, что Джонни использует стрелы по назначению, на них насадили резиновые присоски.
Уайти II вырезал из бумаги полоску точно такого размера, как лотерейный билет.
– Ну‑ка, Джонни, попробуй еще раз, – говорил Уайти II. – Нет, так не пойдет! Краешек видно. Смотри, как надо. Кромочку немножко загибаешь, вот так. Еще раз! Вот, теперь другое дело! Молодец! Теперь давай попробуем, как ты вынешь билет из колчана. Делаешь движение луком, чтоб все смотрели на эту руку, и говоришь…
– Знаю, я уже выучил! Я бог Купидон, красивый собой, пронзаю сердца беспощадной стрелой.
– Вот здорово! – восхитился Эдди. – Откуда только Мак эти стихи взял?
– Откуда, откуда… – передразнил Уайти II. – Сам сочинил! Ну вот, поднимаешь, значит, правой рукой лук, а левой в это время достаешь билет из колчана. Ну‑ка делай!..
– Я бог Купидон, красивый собой… – заверещал Джонни, одной рукой потрясая луком, другой – вытаскивая билет.
– Так, недурно. Однако придется еще потренироваться. Да не смотри ты на левую руку! Смотри на лук! Теперь суешь руку с билетом вот в этот кувшин, как будто роешься в других билетах. Только смотри свой билет не выпусти! Ну, тренируйся!
– Дядь, дай тридцать пять центов.
– Что?!
– Дай, а то расскажу.
– Слышь, Мак, – сказал Уайти II. – Мальчишка шантажирует!
– Ладно, дайте ему сколько просит, – отозвался Мак. – А потом я ему дам раза в два больше, или вообще ничего, смотря как будет работать.
– Только чур не мелочью! – сказал Джонни. – Meлочь можешь себе оставить.
– Ну и дети пошли! – изумился Эдди. – Никакого уважения к старшим. Да скажи я такое своему отцу…
– А твой отец тоже устраивал обманную лотерею? – спросил Джонни.
– Слушай, Джонни, – сказал Уайти II. – По‑моему, ты плохой мальчик. Знаешь, куда потом попадают все плохие мальчики?
– Знаю. Я там был, – сказал Джонни.
– Да дайте вы ему тридцать пять центов! – крякнул Мак.
Кто знает, какие чаяния и вожделения дремлют в душе любого из нас! За сломанным носом и недобрым глазом может скрываться самое нежное сердце, за позой, за мифами и символами Джо Элеганта – горячее желание быть человеком. Дайте людям возможность хотя бы на один вечер быть кем они хотят – и вы узнаете самые сокровенные тайны!
Тему «Белоснежка и семь гномов» для маскарада выбрали в какой‑то мере из‑за Элена. Уж больно подходила ему роль гнома‑переростка. Но когда Элен узнал всю сказку до конца и у него сложилось о ней самое ясное представление, на какое он был способен, он вдруг заявил, что желает быть Прекрасным принцем. Он уже представлял, как вышагивает в белых шелковых штанах по колено и в камзоле, поглаживая рукой эфес короткого меча.
Ему предлагали лучшие роли гномов – Ворчуна и Добряка. Однако Элен не хотел расставаться с мечтой. Или он нарядится Прекрасным принцем, или вообще не придет. На том и дружба врозь.
– Ладно, – сказал Мак, – поступай как знаешь. Хотел я тебе помочь с костюмом гнома, но Принца мне не осилить. Хочешь быть Принцем – сам ломай башку над костюмом…
– Ну и подумаешь, – сказал Элен, – обойдусь без твоей помощи. Ты, небось, сам хотел быть Прекрасным принцем. Завидно, вот и злишься.
– Ничего не завидно, – сказал Мак, – я буду деревом.
– Как это?
– А так. Где действие сказки происходит? В лесу. Вот я и буду деревом – чтоб не выделяться…
Элен вышел и уселся под кипарисом. Он был мрачен и немного испуган: мысли не приходили, а когда он пытался их искать и вроде бы находил, они с кудахтаньем разбегались. И все же решение Элена было непоколебимо. Нельзя подводить народ. Человеку, осужденному на президентство, не пристало рядиться в гнома… Поэтому спустя время Элен зашел с черного хода в «Медвежий стяг» и попросил Джо Элеганта помочь с костюмом.
– Поможем. В лучшем виде, – заверил Джо, зловредно улыбаясь.
По всему Консервному Ряду открывали чемоданы – запах нафталина тек на улицу с обеих сторон и густо стоял посередине. Во всяком доме сказочный сюжет переиначивали в расчете на свой гардероб. По негласному уговору никто не наряжался Белоснежкой.
Утром Док проснулся в Западной биологической на полу, ломило каждую косточку. Немного полежал, пытаясь найти ту часть, которая сильнее всего болела. Caмое обидное и противное было то, что вчера он сам, чуть ли не силком, в порыве пьяной щедрости уложил Брехуню на единственную койку. А может, виной не щедрость, а проклятая тяга к самопожертвованию, самоистязанию? Приподнявшись на ноющем локте, Док поглядел на Брехуню: тот сладко спал, похрапывал негромко и уютно; желтые волосы вокруг зеркально‑розовой макушки напоминли гало вокруг небесного светила.
– Подъем! – в ярости крикнул Док.
Глаза Брехуни открылись – тускло блеснули.
– А что на завтрак?
– На завтрак? Я думал, у порядочных людей бывает похмелье.
– Да, опохмелиться бы не мешало, – с достоинством произнес Брехуня. – Может, выпьем пивка?
– Что, голова болит?
– Болит.
– Суставы ломит?
– Ломит.
– Чувствуешь упадок сил из‑за пониженного давления?
– Чувствую. Я вообще чуть жив.
– Тогда я рад! – Док потер руки. – За пивом пойдешь ты!
Тусклые глаза отчаянно округлились.
– Плачу половину, только иди сам!
– Не пойду, – отрезал Док.
– А если я тебе одолжу твою долю?..
– Все равно не пойду.
– Ладно, подай мне брюки, – уныло промолвил Брехуня. Покопавшись в кармане, протянул Доку две монетки, в двадцать пять и в десять центов.
– Мало, – сказал Док.
– Господи! Сколько же тебе надо?
– Два доллара.
– Да ведь это на шесть бутылок!
– Вот и хорошо. Хоть раз выпью за твой счет!
Брехуня еще глубже запустил руку в карман брюк и вытащил две бумажки по одному доллару.
– Ладно, – вздохнул он, – придется списать на культурный отдых…
Док надел брюки и рубаху и отправился в лавку. Взяв пива, он не спешил домой. Быстро осушив одну бутылку, принялся смаковать другую, Джозеф‑Мария тем временем рассказывал ему о маскараде…
В лаборатории Док поставил четыре оставшихся бутылки на стол.
– А где сдача? – спросил Брехуня.
– Вот где, – Док похлопал себя по животу. К Доку начинало возвращаться хорошее настроение. Вид у Брехуни был ошарашенный. – Что, старая шельма, поддел я тебя? – спросил Док с ликованием. – Ты для меня загадка. Миллионер, а дрожишь над каждым центом, норовишь выпить на дармовщину. Отчего это так?
– Дай пива. А то я сейчас умру.
– Умирай, только подольше. Приятно смотреть, как ты умираешь… Так почему ты такой скупердяй?
– Моей вины тут нет! – принялся объяснять Брехуня. – Такое уж сейчас умонастроение. Можно это назвать американским умонастроением. Наши проклятые налоговые законы порождают новый тип психики. Я говорю не о психических расстройствах, а именно о новом психическом типе. Еще два‑три поколения – и мы произведем новый человеческий вид… Теперь можно пива?
– Нет.
– Если у человека водятся деньги, и он хочет что‑то купить, он уже не думает как простачок: «По карману ли мне это?» Он думает, как бы с помощью самой покупки убавить налоги. Вся нация обрекается на нечестность, потому что честность наказуема… Но в моем случае все гораздо страшнее… Дай, пожалуйста, бутылку, тогда доскажу…
– Нет уж, ты прежде доскажи.
– Не я составлял эти налоговые законы, – трясясь, сказал Брехуня. – Только отдельные индивиды способны творить, но закон не позволяет жертвовать деньги личностям. Группам, организациям – пожалуйста. Но что способны создавать группы? В лучшем случае бухгалтерские книги. Чтобы получить часть моих пожертвований, индивид должен примкнуть к какой‑то группе, потерять свою индивидуальность и способность к творчеству. Не я устанавливаю законы. И я ненавижу эти законы, которые душат щедрость и превращают благотворительность в бизнес. Как ни прискорбно, я вынужден поступать, как все. Знаю, тебе нужен микроскоп, но не могу тебе его подарить! Из‑за налогов микроскоп, который стоит четыре сотни, обойдется мне в тысячу двести долларов. Потому что если я подарю его какому‑нибудь институту, мне снизят налоги на тысячу шестьсот. Так что видишь, сколько я на тебе потеряю… Даже если тебе за научные изыскания присудят премию, ее почти всю съест налог! Ей‑богу, я не против налогов. Однако я принципиально против законов, из‑за которых благотворитель не может дарить от полноты сердца, а должен все время заниматься низменной бухгалтерией!.. А теперь дай мне пива, или я… – Брехуня был весь в испарине.
– Славная речь, – сказал Док. – Извольте, ваше пиво.
– А что у нас на завтрак?
– Бог его знает. Сегодня в Королевской ночлежке маскарад, «Белоснежка и семь гномов».
– Зачем это?
– Не знаю.
– Я буду рыжим гномом, – оживился Брехуня.
– Нет, ты больше похож на остывающую звезду. Волосы у тебя вокруг лысины – как гало…
Когда с пивом было покончено, они решили, что другого завтрака им и не надо. Док отправился в лавку и принес еще шесть бутылок пива, на этот раз – в порыве щедрости – своего, «богемского».
– Вот это я понимаю – пиво! – одобрил Брехуня. – Мексиканцы – великий и благородный народ. Сколько они всего нам дали – Пирамиду Солнца, и теперь еще вот это пиво. Немногие цивилизации могут похвастаться такими достижениями… Ты что‑то начинал мне вчера рассказывать про свою монографию, а потом переключился на какую‑то девчонку… Может быть, ты меня с ней познакомишь?
– Да, это будет очень занятная монография. В ней проводится мысль, что между эмоциональными реакциями цефалопод и человека существует некоторый параллелизм. Я собираюсь проследить патологические изменения при этих реакциях. Ты ведь знаешь, телесные покровы у осьминогов полупрозрачные. С помощью соответствующего оборудования можно, вероятно, наблюдать процесс этих изменений… А простые организмы и явления порой дают ключ к пониманию более сложных. Считали же, например, что dementia praecox [[7]] – чисто психическое явление. А потом оказалось, что у него есть физические симптомы…
– Ну и что же ты не пишешь свою монографию?
– Да как‑то не могу решиться. Только приступлю, сразу страх сковывает.
– А чего бояться? Не получится, так не получится. Что ты от этого теряешь?
– Да вроде ничего.
– А если получится, что это тебе даст?
– Не знаю…
Брехуня благожелательно посмотрел на Дока, потом спросил:
– Ты достаточно залил в себя пива? Не полезешь опять со мной воевать?
– Да когда я с тобой воевал?
– А вчера, забыл? Я, между прочим, до сих пор на тебя в обиде.
– Прошу прощения. Так что ты хотел сказать?
– Ты меня точно не будешь прерывать?
– Не буду.
– Хорошо. Знаешь, кого ты мне напоминаешь? Женщину. Женщину, у которой детей никогда не было, а слова, что младенцам говорят, она выучила… Чувствуется в тебе какая‑то незавершенность! Такое впечатление, что ты что‑то подавил в себе, чего‑то тебе не хватает. Питаешься хорошо, а какого‑то жизненного витамина недостает… И сыт, и голоден.
– Не представляю – чего мне может не хватать? Все у меня есть – свобода, покой, любимая работа…
– А вот есть ли у тебя… Помнится, вчера вечером на каждом слове у тебя всплывала девушка по имени Сюзи…
– Господи, да о чем ты говоришь! Ты хоть знаешь, кто такая Сюзи? Неграмотная бродяжка, проститутка. Я сходил с ней в ресторан, потому что Фауна попросила. Да, она мне показалась занятной… Ну, скажем, как новая разновидность осьминога – но не более. Сколько я тебя, знаю, Брехуня, ты всегда был дурак. А теперь ты еще и в романтики записался?
– Какая же это романтика? Твоя болезнь – это самый прозаический голод… Ты, наверное, оттого и не можешь обрести внутреннюю цельность, что никогда не отдавался целиком другому существу.
– Тьфу, какой заумный бред! – вскричал Док. – И зачем я тебя только приютил на свою голову?
– Тогда объясни, почему ты кипятишься?
– Что я тебе должен объяснить?
– Если мои слова бред, то почему ты кипятишься? Разве стал бы ты так яростно опровергать заведомую неправду?
– Знаешь, – сказал Док, – мне иногда кажется, что у тебя не все дома.
– Знаешь, – сказал Брехуня, – что я сейчас сделаю? Я куплю бутылку виски!
– Да не снится ли мне это?! – воскликнул Док.
28. Новый Кубла Хан, или видения во сне [ [8] ]
Мало кто помнил о том, что Королевская ночлежка, где так давно живут Мак с ребятами, обязана своим именем Элену. А между тем это именно он, охваченный ликованием по поводу обретения дома, придумал вдохновенное название, в котором соединилось обыденное с романтическим; название привилось, и пошла молва о Королевской ночлежке по всему штату. Ночлежка оправдывала свое имя; она не только служила ребятам штаб‑квартирой, но и бывала зачастую местом прямо‑таки сказочных событий.
Само по себе здание не слишком впечатляло: тесовые стены, толевая крыша без потолка; двадцать шагов в длину, десяток в ширину; два квадратных оконца и две двери, по одной на каждую сторону. В это простое помещение Мак и ребята поставили кое‑какие замечательные предметы, сам подбор которых говорил об оригинальности ума, предприимчивости и, в какой‑то мере, о незадачливости. Огромная чугунная плита посередине, в превосходном состоянии и напоминавшая видом Колизей, готова была поспорить с ним в долговечности. Рядом с печкой стояли напольные часы, в которых некогда жила собака, а теперь Эдди сказал, что это будет его гроб. Над каждой кроватью был устроен полог (легче сделать полог, чем починить крышу); кровать Гая содержалась в том порядке, в каком он ее оставил, уходя на войну: лоскутное стеганое одеяло сложено вдвое, видна серая холщовая простыня. На тумбочке – ящике из‑под яблок – книга Гая, «Правдивые рассказы об удивительных похождениях, в пустыне», раскрытая на шестьдесят второй странице рукой хозяина; а под ящиком, на черной бархатной тряпочке покоилось главное достояние коллекции Гая – набор шестерен от коробки передач «виллиса» выпуска 1914 года. На полочке над кроватью в красивом граненом стакане всегда стоял букетик цветов: покойник их любил (особенно цветки горчицы, сурепки и одного сорта георгин – он их ел). Никому не разрешалось ни сидеть, ни тем более спать на постели Гая. Пусть его имя в списках погибших и жена давно получила страховку, – когда‑нибудь он все же вернется, думали ребята.
Так вот, в Королевской ночлежке и прежде случались праздники, однако такого грандиозного, который вот‑вот должен был разразиться, не было никогда. Ночлежку заново побелили снаружи. Кровати сдвинули к стенам и убрали все стены сосновыми ветками, так что комната напоминала беседку. Плиту решили использовать в качестве бара, набив топку колотым льдом. Возле одной из дверей (не парадной) устроили небольшие подмостки: занавесом служила холстина, которой маляр закрывает мебель от краски, а ходом для актеров – дверь. Ведь, не считая самой лотереи, ожидалось еще представление… Сосновый шатер освещался китайскими фонариками; гирлянда таких же фонариков над узкоколейкой озаряла тропинку к дому… В общем, ребята постарались на славу и были собой довольны.
Мак придирчиво оглядел место будущего действа и произнес слова, которые у всех остались в памяти: «Страна волшебных грез!»
Джозеф‑Мария Ривас отрядил на вечер самую лучшую, можно сказать, призовую команду музыкантов – ансамбль «Мокрые спины» в первоначальном составе; две гитары, маракасы, трещотки, кастаньеты, гаитянский барабан и, наконец, контрабас размером с гребную шлюпку. Позже, в назначенный час, к ансамблю должен был примкнуть со своей трубой Какахуэте Ривас, пока же он тихо репетировал свое соло на морском берегу.
К вечеру ребята устали от приготовлений, но были довольны. По примеру Мака они все нарядились деревьями – хозяевам не следует выделяться. Одно их печалило: с ними не было Элена. Жажда стать Прекрасным принцем пересилила чувство товарищества. Никому ничего не сказав, Элен отдал себя в руки Джо Элеганта.
– Он ведь, чудила, застал меня врасплох, – уже в который раз оправдывался Мак перед ребятами. – Дурак дураком, а вон какой чувствительный! И чего я не сварганил ему какой‑нибудь королевский балахон! Мне без Элена как‑то не по себе – никто не мешается, не бубнит…
Обычно гости являются на маскарад робкие, трезвые и битый час не могут раскачаться, бродят потерянно. Консервный Ряд, однако, намного превосходит все известные культурные центры по той быстроте, с какой разгорается здесь веселье. Вечеринка должна была начаться ровно в девять вечера. Сигнал для гостей подаст Какахуэте – протрубит песенку «Свисти, чтоб спорилась работа…».
По меньшей мере часа за два до сигнала по всему Консервному Ряду – в кафе Могучей Иды, в «Медвежьем стяге», наконец, просто в частных домах – провели основательную застольную разминку. Так что праздник должен был грянуть сразу в полную силу. Мак с ребятами несли на себе тяжелейший груз ответственности, который помешал им размяться так, как требовала душа. Все же кое‑что они сумели перехватить и теперь ждали гостей, не сводя глаз с минутной стрелки будильника на плите.
«Медвежий стяг» утопал в мишуре. Свита Белоснежки состояла из самых популярных дам Монтерея (да что там Монтерея – всей этой части штата). Дамы облачились в полупрозрачные одеяния красного, желтого и зеленого цвета, в руке у каждой – бутылка виски, перевязанная лентой под цвет платья. Фауна нарядилась ведьмой. Это была ее собственная придумка. Кроме метлы, никакого костюма и не требовалось; однако чтобы выглядеть еще убедительнее, она соорудила островерхую черную шляпу и черный махровый балахон. Такой костюм хорош для сюрприза: когда наступит великий миг, Фауна сбросит балахон, вместо метлы возьмет волшебную палочку и предстанет в виде доброй тетушки‑феи.
Кафе Могучей Иды превратилось в страну гномов. Восемь Добряков, четыре Кашлюна, шесть Простаков и девятнадцать Ворчунов, сгрудившись у стойки, задушевно пели на два голоса песню «Страдная пора».
Джозеф‑Мария решил нарядиться вампиром Дракулой. Он не видел фильма про Белоснежку, но был уверен, что вампиры есть в любом кино.
Тем временем Док и Брехуня яростно и бестолково спорили о мозаичной болезни табака, все больше запутываясь… За прорывом плотины последовал форменный потоп: посреди комнаты, в мусорном ведре с колотым льдом покоились шесть бутылок, оставшихся от купленного Брехуней ящика шампанского!
Док и Брехуня начисто запамятовали, что будет какая то вечеринка. Труба Какахуэте пропела сигнал к сражению, но они его не слышали из‑за собственного ора. Весь цвет, вся молодость Консервного Ряда весело двинулась по озаренной китайскими фонариками тропинке к Ночлежке, а Док с Брехуней продолжали орать друг на друга…
Наконец Док сказал обычным, унылым голосом, который прозвучал оглушительно:
– Может, мне чем‑нибудь другим в жизни заняться? Вот взялся за проблему осьминогов, и ничего у меня не ладится. Может, уехать куда‑нибудь?
– Чушь, молодой человек! – сказал Брехуня. – Вы на пороге замечательной карьеры. Вас ждут почести.
– Почести меня не волнуют…
– Почем ты знаешь? У тебя же их сроду не было.
– Все равно, не пытайся меня удержать.
– Очень нужно. Ступай на все четыре стороны, ты у меня и так в глазах двоишься. Ты понимаешь, что ты оставил нас без обеда?
– Да я же купил целую гору котлет. И ты их все слопал – даже не дал разогреть.
– Все равно, мой юный друг, ты не имеешь права морить себя голодом…
На крыльцо взлетел Эдди, распахнул дверь:
– Док! Чего сидишь! Сейчас начнется! Лотерея!
Док выхватил изо льда бутылку шампанского и рявкнул:
– Брехуня, слушать мою команду! Сабли к бою!
Чуть ли не под руки поволокли они Брехуню по тропинке к Ночлежке.
А там уже полукругом стояли перед занавесом – только Дока и дожидались – гномы, звери, лесная нечисть…
– Ну, теперь, все в сборе, – сказал Мак и заглянул за занавес. – Как ты там, Джонни?
– Холодно, черт побери!.. – отвечал Джонни.
В этот миг вошел Элен с задранным носом и с гордым огнем в очах. С самого утра Джо Элегант трудился над его костюмом, стремясь отомстить всему человечеству.
Основу костюма составляла серая ночная рубаха, на которую были нашиты червы, бубны, пики и трефы. К солдатским ботинкам приделаны желтые помпончики. На шее и плечах красовался бумажный воротник, напоминавший колесо, на голове – картонный шлем с плюмажем. Рубаха подпоясана ремнем, на ремне длинные ножны. Правой рукой Элен гордо салютовал детской кавалерийской сабелькой.
Свою месть человечеству Джо запечатлел на одном определенном месте. Зад у рубахи был кругло вырезан, так что виднелась соответствующая часть Элена, разрисованная красными и синими кругами, под мишень.
От вида Элена захватывало дух. Элен не вертел головой по сторонам, не искал одобрения. Он и так чувствовал, что костюм удался – по наступившей тишине. Он лихо повел саблей – в пар‑р‑радное положение, вольн‑а! и сложил руки на эфесе. В горле у него сперло от волнения.
– Я… – вымолвил он хрипло. – Я Прекрасный принц. – Тут все разглядели, что щеки у него нарумянены, а ресницы густо накрашены. – Я защитник баб… то есть дам! – И он горделиво оглянулся по сторонам, ожидая аплодисментов – он знал, что заслужил их.
У Мака на глазах выступили слезы.
– Молодчина, Элен, – сказал он. – У тебя самый лучший костюм. Кто тебе помогал?
– Джо Элегант, – отвечал Элен. – Мировой парень.
Мак незаметно мигнул Уайти II.
– Прямо сейчас?.. – тихо спросил Уайти.
– Да, – так же тихо ответил Мак. – Душу вышиби из этого паршивца!
Элен повернулся к ним, смутно улавливая разговор, и важно объявил:
– Мистер Джо Элегант шлет наилучшие пожелания! Лично быть не может, уехал из города по делам! Так, кажись, все правильно передал, ничего не забыл…
– Ладно, мы его еще отблагодарим, пусть только вернется, – мрачно пообещал Мак.
Гости ошарашенно смотрели на Элена. Никто не смеялся, потому что Мак свирепо скалился и сжимал кулаки.
– Давайте дальше, чего застряли, – прорычала Могущая Ида.
Мак овладел собой, выскочил к занавесу и, повернувшись лицом к гостям, повел речь:
– Дорогие сограждане! У нас на Консервном Ряду живет один человек. Наш самый лучший друг! Уже много лет мы пользуемся его щедростью, не давая ничего взамен. И вот мы узнали, что нашему другу нужна одна штука и стоит она изрядно. Мы с огромным удовольствием разыграем в лотерею нашу собственную Королевскую ночлежку, а на вырученные деньги купим Доку микроскоп. Выручка составляет триста восемьдесят долларов! Прошу открыть занавес!
– Мак, ты с ума сошел! – вскричал Док.
– Молчи, – сказал Мак. – Занавес!
Холстину отдернули в сторону, и все увидели Джонни, в доспехах из алюминиевого листа на голом теле, с голубыми бумажными крыльями за спиной.
– Я бог Купидон! Я красивый собой! – завопил Джонни, потрясая луком. Выигрышный билет при этом выскользнул у него из ладошки и полетел на пол. Джонни мотнулся за билетом, голося: – Вонзаю сердца! Беспощадной стрелой! – Сцапал билет, повернулся к Маку: – А что теперь делать?
Мак махнул рукой, чертыхнулся, потом прокричал:
– О Купидон! Этот ли билет вытянула из кувшина твоя неподкупная рука?
– Этот! – отвечал Джонни, хотя к кувшину и близко не подходил.
– Давай сюда, гаденыш, – прошипел Мак, – билет, говорю, давай… Друзья мои! Уж не обманывают ли меня глаза? Какая приятная неожиданность! Да, так оно и есть. Друзья, я счастлив объявить вам, что Королевская ночлежка переходит в собственность Дока!
Хмель наполовину выскочил из Дока. Он придвинулся к Маку:
– Да ты рехнулся!
– Черта с два! – подмигнул Мак.
– Откуда ты узнал, что Ночлежка ваша? Я же вам этого не говорил.
– Погоди, как наша?
– Ли Чонг никому не сказал, только мне. Видно, боялся, что вы отколете что‑нибудь в этом роде…
– Так, давай отойдем в сторонку. – Мак потянул Дока за рукав.
Они вышли наружу и встали под китайскими фонариками. Док стрельнул шампанским и дал бутылку Маку. Мак сделал губы хоботком, втянул сверкающую пену.
– Повтори, Док, я не понял.
– Ли Чонг хотел, чтоб у вас с ребятами был дом. Он переписал его на ваше имя и внес налоги на десять лет вперед.
– Так чего же он нам не сказал?
– Боялся, заложите или продадите и останетесь без дома.
Мак был потрясен.
– Док, можно тебя попросить об одолжении? Не говори ничего ребятам.
– Конечно, не скажу.
– Дай честное слово.
– Честное слово. А теперь давай выпьем.
Мак вдруг расхохотался.
– Так ты нам сдашь Ночлежку, а, Док?
– Само собой.
– Только бы ребята ничего не прознали. А то они с меня шкуру спустят.
– А не проще ли забыть эту лотерею, как будто ее и не было?
– Нет уж, пусть будет все как есть! Ли Чонг поступил мудро. Разве можно за ребят поручиться? Да я бы и за себя не поручился…
С самого приезда Брехуни организм Дока работал на пределе. Питался Док никудышно, спал урывками, был постоянно на взводе и принимал в огромных количествах алкоголь. Лотерея вывела его из состояния пьяного дрейфа, но это была не трезвость, а лишь отдаленное ее подобие. В голове немного прояснилось, но зато в окружающем мире все подернулось фантастической дымкой. Док вернулся в Королевскую ночлежку; в мигающем свете фонариков отплясывают гномы, лесная нечисть, деревья и ни с чем не сообразный Элен. А может, это сон? Во всяком случае, происходящее плохо вплетается в ткань действительности. Под оглушительную музыку танцует Брехуня, прижимая к животу бледную брюнетку, как будто она – кишечная колика. Омерзительная картина. И настолько же фантастическая, как все остальное.
Человеку, непривычному к буйному веселью, от веселья в Ночлежке стало бы не по себе. Эдди вальсировал под звуки румбы, обнимая невидимую партнершу. Могучая Ида боролась в партере с Уайти II, то и дело открывая необозримые пространства своих розовых панталон. Вокруг борцов двигались стремительной змейкой гномы и звери, исполняя танец конга – три шага, подскок, три шага, подскок. Джонни Карриага расхулиганился: взобравшись на ящик, разил во все стороны стрелами. Одна из стрел Купидона вонзилась, вернее сказать, причмокнулась точно между лопатками миссис Альфред. Потом Джонни сшиб крылом китайский фонарик, от которого загорелись три гнома, и пришлось заливать их водой из чаши для пунша.
Мака с Доком втянуло в поток танцоров. Комната у Дока перед глазами начала медленно поворачиваться, а потом подыматься и опускаться, словно палуба корабля на донных волнах. В ушах стоял музыкальный рев и лязг. Элен выбивал ритм саблей на плите. Джонни тщательно прицелился и поразил его в самое яблочко мишени. Элен взвился в воздух и всей тяжестью рухнул на дверцу – из топки брызнула ледяная крошка… Кто‑то из гостей втиснулся в напольные часы и теперь никак не мог вылезти…
Снаружи казалось, что Королевская ночлежка дышит, всходит, будто хлеб на опаре…
Док сделал ладонь рупором и проорал в самое ухо Мака:
– А где Фауна с девчонками?
– Успеется, – прокричал Мак в ответ.
– Повтори, не понял!
– Успеется, придут! – И потише прибавил: – И вправду, поторопились бы, пока мы тут пожар не учинили.
– Что? – опять не понял Дож.
– Неважно, – махнул рукой Мак.
В это мгновение Уайти I, пробившись сквозь толпу к Маку, прокричал:
– Идут, Мак, идут!
Мак помчался к оркестру, взмахнул обеими руками, останавливая. Джонни пустил последнюю стрелу в контрабас, да так удачно, что вышиб один из ладов.
– Тихо! – яростно воскликнул Мак.
Музыка смолкла – на комнату обрушилась тишь. И тут для Дока началась самая фантастическая часть сна.
Нежно шепнула труба, приглушенная рукой виртуоза, и стала выводить – это сумасшествие какое‑то! – «Свадебный марш» из «Лоэнгрина»; Док изумленно вслушивался, а лукавая медь уже принялась шалить с мелодией, плавно скользнула в минор, сменила ритм – и полились сладостные стоны блюза… Танцоры стояли неподвижно и походили на чучел. Док разглядел, наконец, откуда льется музыка: в углу комнаты Какахуэте Ривас, прильнув к трубе, умягчает звук влажной губкой. [[9]]
Потом в этом сне отдернули заляпанный краской занавес и в дверь въехала ведьма верхом на помеле – Фауна.
Господи, подумал Док, рассказать кому‑нибудь, не поверят, подумают, что мне в психушку пора.
– У нас! сегодня! счастливое! событие! – пролаяла Фауна. Пошарила в толпе глазами. – Док, подойди сюда.
Док нерешительно двинулся к сцене.
Следом за Фауной вошли четыре девушки из «Медвежьего стяга» в ослепительных нарядах. Встали по две с каждой стороны двери, лицом друг к дружке, подняли руки с бутылками в лентах – получились воротца.
Фауна спешилась с метлы и, скинув черный балахон, оказалась в облегающем вечернем туалете из серебряной парчи. А помело у нее в руках чудесным образом превратилось в серебристую волшебную палочку, увенчанную золотой звездой. Фауна привстала на цыпочки, как будто готовилась лететь.
– Я твоя крестная фея! – крикнула она Доку. – А сейчас придет твоя невеста – Белоснежка!
В воротца из бутылок вошла преображенная Сюзи – в свадебном платье, в серебряном венце с фатой. Прелестная, юная и взволнованная. Пухлый рот чуть приоткрыт.
– Принимай свою суженую, Док! – воскликнула Фауна.
Док тряхнул головой, желая наконец проснуться. Ведь это все сон, наваждение – венец, фата, непорочность. Док вскрикнул:
– Что все это значит?
Бывает так, что два человека, стоя порознь, paзом проникают в мысли друг друга. Сюзи увидела лицо Дока – и прочла его мысли. От стыда и досады у Сюзи вспыхнула шея, густо покраснели щеки. Сюзи зажмурилась.
А Док понял страдание Сюзи, и все у него в душе перевернулось. И какой‑то чужой, но знакомый голос вдруг произнес:
– Крестная фея, я принимаю… свою… суженую…
Сюзи открыла глаза и посмотрела в глаза Доку. И тут же лицо ее почерствело, во взгляде сверкнуло ожесточение, пухлые губы строптиво сжались. Сюзи сняла венец с фатой, какое‑то мгновение глядела на них, потом тихонько положила на ящик из‑под яблок.
Безумная труба грянула «Свадебный марш» в ритме самбы, и пошла, побежала за ней гитара.
– Слушайте, вы, доброхоты, – сказала Сюзи, перекрывая музыку. – Я согласна жить с последним бродягой в канализационном люке и быть ему хорошей женой! Согласна выйти за подлеца и ему услуживать! Но за Дока ни за что не пойду! – Сказав так, Сюзи опрометью бросилась в дверь за сценой.
Фауна устремилась следом. С этой стороны Ночлежки тропинки не было. Сюзи очертя голову сбежала с откоса, Фауна – неуклюже за ней. На узкоколейке они остановились, посмотрели друг на друга.
– Ах ты чертова зазнайка! Почему это ты за Дока не пойдешь? – свирепо выкрикнула Фауна. – Почему?
– Я его люблю, – ответила Сюзи.
Дата добавления: 2015-09-09; просмотров: 73 | Поможем написать вашу работу | Нарушение авторских прав |