|
Читайте также: |
Коттедж в Уэльсе не назовешь отличным местом для летнего отдыха. Изначально предназначенный для овец, он был переделан под жилье где-то в семидесятых, когда искусство интерьера, похоже, переживало глубокий кризис. Линолеум на кухне мастера незатейливо бросили поверх нескольких слоев прежних покрытий; от его буро-оранжевой расцветки рябит в глазах и давление подскакивает. Ковер в комнате, искусственное чудовище со свалявшимся ворсом унылого болотного цвета, здорово выгорел в том месте, куда сквозь эркер (ладно, без прикрас: сквозь самое примитивное окно с заурядным стеклом, наводящим на мысли о витрине магазина) попадают лучи бессовестно скупого уэльского солнца. Вся сантехника темно-коричневая, что хотя бы избавляет от необходимости ее надраивать, а кирпичный камин смахивает на облепленную дурацкими узорчиками помесь улья с допотопной печью. Ну и наконец, оазис красоты – садик при коттедже. Агент по недвижимости расписал «буйство трав и цветов», но на деле это клочок земли, заросший сорняками и маками, чье «буйство» подпитывает благоухающий отстойник – дырявый, судя по слизистым потекам на стенках.
– Н-да… – протянул Стивен, в первый раз увидев эту лачугу, с приобретением которой, если откровенно, я дала маху. – Теперь мы по крайней мере знаем, как тяжела была жизнь первобытного человека.
Об уэльском коттедже я вспомнила в связи со звонком своего агента. Только я зря обрадовалась.
– Прошу прощения, миссис Марш, – сказал агент, – но у меня неважные новости. Позади вашего коттеджа кто-то незаконно вывалил целую кучу навоза. Кто и с какой целью, неизвестно, но мы не имеем права показывать недвижимость со всем этим добром в придачу. Хотелось бы, чтобы вы или ваш муж приехали и разобрались лично.
Куча навоза? Коровьего? Лошадиного? Овечьего? Навоз с козьей фермы, что смердит в двух шагах от моего коттеджа? Не с неба же он свалился. И что означает «незаконно»? А если «узаконить» конкретный навоз – коттедж можно продавать вместе с кучей?
– Ну и что за навоз? – поинтересовалась я у агента.
Оказалось, о природе дерьма никто понятия не имел, хотя об амбре поговаривали и парок над кучей наблюдали.
– Настоятельно советую вам решить эту проблему, – сказал агент Роберт, молодой человек с очаровательным, как наверняка считала его мама, заиканием. «Це-це-це-целая куча навоза», по его мнению, являлась непреодолимым препятствием для продажи коттеджа, а если жалобы дойдут до местных властей, то неприятностей не миновать. – Сезон подходит к концу, миссис Марш. Эти фе-фе-фекалии вам совершенно не на пользу.
Пообещав что-нибудь предпринять, я положила трубку и плюхнулась на пол рядом с Дэниэлом и Энди – они смотрели видеофильм о том, как из бумажных пакетов мастерить роботов. На экране – светлый стол с разложенными на нем необходимыми предметами: простой карандаш и несколько цветных, набор ярко-красных пуговиц, блестящая бумага, клей и, разумеется, бумажный пакет. Затем появились руки, в которых я моментально узнала руки Энди. Пока голос за кадром – голос Энди – объяснял каждое действие, руки на экране что-то резали, прилаживали, приклеивали, и в результате на свет появился вполне убедительный робот.
– Прежде всего роботу нужны глаза, – сказал голос. – Глазками у нас будут пуговицы. Берем клей…
Энди называл такие фильмы «игровым видео». Дэниэл быстрее запоминал увиденное по телевизору, и потому Энди записал на пленку то, чему хотел его научить.
– Ты когда успел? – спросила я.
– Пока ты была… Пока тебя не было.
Слово «похороны» с недавних пор под запретом. Меня насторожили игры Эмили, наслушавшейся разговоров о похоронах Бернарда. Микки-Маус у нее то умирал, то восставал из мертвых.
Фокус с «игровым видео» удался. Дэниэл смотрел, раскрыв рот, а в конце фильма обнаружил у себя за спиной тот самый светлый столик с теми же приготовленными к работе материалами!
– Глазками у нас будут пуговицы, – попугайчиком повторил Дэниэл слова «комментатора».
Энди механическое повторение не устроило:
– А какие мы возьмем пуговицы?
– Красные пуговицы, – ответил Дэниэл. – Красные пуговицы будут глазками.
– Супер! – сказал Энди.
Стоп. Секундочку. Хотелось бы кое-что прояснить. Я дернула Энди за рукав, он оглянулся, сияя от успеха своей задумки.
– Где ты взял видеокамеру, Энди?
Видеокамера – едва ли не единственная ценная вещь, которую я не продала. И хранила я ее в укромном месте, на случай грабежа.
– В твоем ящике с нижним бельем, – не моргнув глазом ответил Энди.
– А что конкретно тебе понадобилось в ящике с моим нижним бельем? Что ты вообще делал в моей спальне?
– Искал видеокамеру, – уморительно серьезно ответил Энди.
Виина принесла мне чашку чая.
– Я ему сказаля, Меляни, что у тебя точно быля видеокамера, но ты ее, наверное, продаля. Это я виновата.
Я перевела взгляд с Виины на Энди. Тот стоял с простодушным видом, подбрасывая на ладони детские пластмассовые ножницы.
– Мне все равно надо было узнать, – шепнул Энди, – что моя девочка предпочитает – чулочки или колготки?
Он отвернулся, с головой ушел в занятия с Дэниэлом, и оторвать его не представлялось возможности, хотя я безжалостно хлопала его по спине, дергала за футболку, даже забралась пальцами под ремень джинсов и оттянула резинку трусов, чтобы щелкнуть как следует.
Поздно ночью, едва мне наконец удалось уснуть, зазвонил телефон. Я потянулась к трубке, в полной уверенности, что это мой брат.
– Ларри, что за мировая катастрофа вынудила тебя позвонить сюда и расстаться с живыми деньгами?!
– Это не Ларри.
Точно. Это не Ларри. Это Стивен.
Я села на кровати, прижав колени к груди. Еще полгода назад я все бы отдала за ночной звонок Стивена. А сейчас даже не знала, что сказать.
– Тоскуешь по отцу?
– Угу. – И после паузы: – Ты его никогда не любила.
Я вздохнула.
– Сейчас у тебя самое трудное время. Постепенно будет все легче. После смерти мамы я постоянно набирала ее номер телефона и только потом вспоминала, что ее больше нет. Везде видела похожих на нее женщин. Но через несколько месяцев боль начала уходить, и через год я была более-менее в порядке.
– Теперь совсем не скучаешь по ней?
Я помолчала. Язык не поворачивался произносить такие страшные слова. Разве можно когда-нибудь привыкнуть к чему-то настолько страшному и бесповоротному, как смерть родителей? И все же мы привыкаем. Мне очень не хватало мамы, только когда я услышала диагноз Дэниэла. Никакой аутизм не помешал бы маме обожать Дэниэла.
– Боли нет, – сказала я в трубку. – Но я часто о ней думаю.
– А я часто думаю о Дэниэле. К такому не привыкаешь, верно?
Нет. К такому не привыкаешь. У Дэниэла бывали дни хорошие и плохие. Утром мы с Энди повели детей в городок аттракционов – и потеряли Дэниэла. Я снимала Эмили с качелей, а Энди отвечал на очередной телефонный SOS кого-то из мам аутистов. Поставив Эмили на землю, я оглянулась, не увидела Дэниэла и жестом попросила Энди помочь. Он обошел городок, но вернулся ни с чем. Через несколько минут я уже металась между качелями и песочницами с отчаянными криками «Дэниэл!». Энди подключил к поискам охранника. Вместе мы организовали поисковую группу из нескольких мам. Я описала им своего мальчика – карие глаза, светлые волосы, зеленые шорты, желтая футболка, – и волна тошноты подкатила к горлу от страшной мысли: то же самое придется повторять в полиции. Я разрыдалась, кинулась к Энди, но и ему нечем было меня утешить.
– Ты действительно считаешь, что он развивается, правда, Мелани?
Мне знакома и эта интонация, и чувства, что за ней скрываются. Я сама так часто задавала похожие вопросы, с замиранием сердца ожидая нужный ответ. Стивен хотел услышать от меня «да». Да, конечно, он развивается; с ним все будет хорошо, нет причин волноваться.
– Еще как развивается!
Я умолчала о вчерашней прогулке в детский городок и о том, что, когда Дэниэла наконец нашли, мы с Энди были близки к помешательству. Мой малыш забрался в пластмассовый тоннель – один из аттракционов городка – и что-то выстукивал палочкой по стенке. Десяток людей надрывались, выкрикивая его имя, а он не только не отозвался, но и не заметил, похоже.
Когда Стивен отключился, я набрала номер Энди. На звонок далеко за полночь он, конечно, не ответил – я услышала только просьбу оставить сообщение на автоответчике.
Я и оставила.
– Просто думала о тебе. Решила сказать «пока». Спокойной ночи.
Энди проводил у нас почти все вечера, заезжая сразу после работы. Возникал на пороге все в тех же драных джинсах, футболке и кроссовках – рюкзак через плечо, волосы во все стороны и неизменная улыбка.
Эмили в восторге от новой игры: она привязывала шнурки от его обуви к ножкам кухонного стула, Энди притворялся, что не заметил этого, вставал, делал шаг – и с потешным изумлением растягивался на полу.
Дэниэл, едва завидев Энди, тащил ему паровозики и просил, как мы его научили: «Давай играть!»
Мы все сроднились с Энди, и это здорово.
– Не так уж плох, – оценила Виина.
Ничего более положительного в адрес мужчин я от нее не слышала.
Когда дети заснули, трое взрослых завели речь о религии – или вокруг религии, поскольку из меня не велик знаток.
– Мы не были истово верующими. Правда, папа был иудей, зато мама – атеистка, – сказала я.
– Неужели не возникало проблем из-за разницы во взглядах? – удивился Энди. – У меня на родине поубивали бы друг друга на этой почве.
– Представь себе, никаких проблем. Их позиции странным образом уживались. После папиной смерти мама сделала единственную уступку иудаизму: она отвергала все, что с евреями точно не связано. Хотя и религии отца она нас не учила. Собственно, и не могла: сама почти ничего не знала. Если мама видела в чьем-то саду статую Девы Марии, что в наших краях не редкость, она говорила что-нибудь неодобрительное. А еврейскую Пасху, Песах, или Хануку не отмечала, но непременно сообщала нам, что настал праздник. Кажется, однажды она купила нам ханукальный волчок – дрейдел, только не объяснила, как с ним играть.
– А у нас соблюдали пост, – сказал Энди. – Каждый должен был от чего-нибудь отказаться.
– И от чего вы отказывались? – поинтересовалась у него Виина.
– Ни от чего. Какого черта?
– То есть католик вы чисто номинальный? – с бесстрастным видом уточнила Виина. И обратилась ко мне: – А родители твоей мамы тоже были атеистами?
– Квакерами.
– Ква-ке-ры? Странное слово. Как паралитики.
– Квакеры стараются хорошо относиться к людям.
– Индусы хорошо относятся к людям, – сказала Виина. – Ко всем, кроме мусульман.
– Ага. И к коровам они тоже хорошо относятся, – вставил Энди.
– Вы что-нибудь знаете об индуизме? – Судя по ее взгляду, подобная мысль Виине казалась абсурдной.
– Кроме их любви к коровам? Ничего.
– А во что верите?
Виина была убеждена, что в Бога верят только необразованные люди. Можно даже сказать, идиоты. И утверждала, что эти люди гораздо счастливее таких, как она. «Блаженные», – отзывалась Виина о верующих.
Энди вспыхнул, но вызов принял.
– Верую в Отца, Сына и Святого Духа. В Божий промысел верю. Но не в Папу Римского. Папа может поцеловать меня в задницу.
Виина снова повернулась ко мне:
– А ты что скажешь, Меляни? Тоже готова предльожить свою задницу для поцелюя религиозным лидерам мира?
Я мотнула головой, как будто отказывалась от чашки чая.
– Мне и так хорошо.
– Папу она тоже терпеть не может, – сообщил Энди Виине, незаметно подмигнув мне. – Сама сказала, по секрету.
– У нас уже и секреты имеются? – уронила Виина.
Несколько дней спустя, перед самым ужином, я услышала голос Стивена на автоответчике.
– Перезвони мне, Мелани, как можно скорее, – произнес он официальным тоном.
Так, так, все ясно. Агент по недвижимости наябедничал, что я ничего не предпринимаю в отношении кучи навоза, препятствующей продаже коттеджа. Стивен представления не имел о моих коварных планах, зато теперь он в курсе и наверняка жаждет поделиться собственным мнением на этот счет.
– Сегодня трубку не снимаем! – объявила я. Мы готовились к ужину в саду, таскали тарелки, ложки-вилки, бокалы. Даже Дэниэл пришел не с пустыми руками: торжественно принес соломинку для сока. – Кажется, Стивена поставили в известность насчет дерьмовой ситуации.
– Дерьмовой ситуации? – недоуменно повторила Виина.
– Я ослышался – или кто-то произнес «дерьмо»? – уточнил Энди.
Дата добавления: 2015-09-10; просмотров: 66 | Поможем написать вашу работу | Нарушение авторских прав |