Читайте также:
|
Начало гегемонии кабардинской знати в регионе принято относить к XV веку, но из-за отсутствия конкретных данных эту версию нельзя ни подтвердить, ни опровергнуть. Сами кабардинские князья склонны были считать, что это могло произойти во времена Ивана Грозного [72]. В первом своде адатов, составленном Я. Шордановым на основе материалов XVI – первой четверти XIX в. [73], приводится перечень племен и народов, вовлеченных в орбиту политического влияния Кабарды: часть чеченцев (карабулаки), ингуши, осетины, балкаро-карачаевцы, абазины [74]. Наиболее сильные из обществ вынуждены были пойти на сближение, главным образом, по экономической необходимости: раз в год они выдавали по одному барану с каждого двора тому из кабардинских князей, на землях которых находились используемые ими сезонные пастбища. Такие общества были относительно независимы, но эту независимость приходилось отстаивать из века в век, зачастую с переменным успехом.
Но такой возможностью располагали не все, в ряде районов были общества с мизерным населением, недостаточным для гарантии безопасности в ту суровую эпоху. Их отношения с кабардинскими феодалами регулировались договором, который, конечно, трудно назвать равноправным, но который все-таки был взаимообязывающим: сверх обычной «дани» они облагались дополнительной податью, а князь присылал к ним своего представителя «для охранения их как от своих князей, так и от прочих народов» [75]. В прошении группы хуламцев на имя Начальника центра Кавказской линии кн. Эристова от 25 мая 1858г., говорится: «... во время же самовольственной жизни кабардинских князей стали иго свое распространять и на нас, тогда мы не найдя по малому количеству народонаселения других защит как прибегнуть под покровительство одного князя, просили князей Касаевых быть нашим защитником, которые прислали к нам из своих узденей Жараштиевых, которые берегя нас от всех хищников кабардинских, и за сей труд платили мы им по одной овце из двора,...» [76].
Наряду с тем, конечно, имели место и случаи вооруженного вторжения в то или иное из горских обществ. Как правило, они вызывали ожесточенное сопротивление.
В одном из документов говорится: «Кабардинцы утверждают, что чегемцы были народ сильный. <... > А черкесы... долго вели с ними войну, и в помощь кабардинцам пришел со своими войсками Шамхал Тарковский, властитель дагестанский. <... > В оную войну было побито много кабардинских узденей...» [77].
Не будет преувеличением считать, что степень воздействия «кабардинского фактора» варьировала не только в пространстве, но и во времени. При всей претенциозности информации (получаемой, как правило, только от одной из сторон), источники не могут скрыть ни фактов «отлогательства» соседей, ни потребности посторонней помощи в восстановлении статус-кво. В 1563 г. с помощью воеводы Плещеева Темрюк не только разоряет владения Пшеапшоко Кайтукина, но и переподчиняет себе его данников-горцев (сванов) [78]; в 1604 г. Айтек-Мурза просит Терского воеводу о содействии в покорении «отложившихся» тагаурцев [79]; в 1720 г. Асланбек Кайтукин сообщает Петру I о том, что «татары кабардинские (балкарцы; В. Б.)... от нас отложились» [80]; несколько позже крымский хан обещает кабардинским феодалам свою помощь в восстановлении их политического влияния в Осетии [81], а уже в самом начале XIX века царское правительство обещает вернуть в их подданство абазин – при условии, если эти феодалы проявят «верность и усердие свое к России» [82]. Столь трогательная забота правителей Крыма и России о Кабарде, конечно, не случайна, ибо сами кабардинские феодалы являлись их вассалами.
Кабардинские князья, - писал в 1811 г. генерал Дельпоццо – «ищут власти владеть всеми горскими народами... неправильно, потому что сия часть покорности оных им относится к силе и действию войска в тогдашнее время и покровительства им (кабардинским феодалам; В. Б.) от Всероссийских Государей; народы же сии суть Осетинцы, Балкарцы, Карачаевцы, Абазинцы, Ингушевцы и Карабулаки есть люди вольные, и хотя они с некоторых времен и платили им подати, но сие единственно последовало от вышеописанного предмета силы оружия Российского и покровительства им, Кабардинцам, данного,...» [83].
В приведенной констатации есть изрядная доля правды, а для полноты картины следует лишь добавить, что то же самое о своей роли в кабардино-горских отношениях могли бы сказать крымские ханы и шамхалы Тарковские.
Разумеется, случаи противостояния, отказа от выплаты дани и вооруженных конфликтов на этой почве были куда чаще, чем это отражено в источниках. Нельзя согласиться с мнением историков, считавших, что они характерны для периода, когда балкарцы уже присягнули на верность России [84]. В прошлом таких случаев было ничуть не меньше, и лучшее тому доказательство – официальные показания самих же кабардинских феодалов, относящиеся к первой половине XVIII века. В ноябре 1743 г. в Коллегии иностранных дел России от Магомета Атажукина и Альдигирея Гиляксанова были получены сведения о различных горских народах – в том числе и о пяти балкарских «волостях» (обществах), из которых только «некоторые... дают малую подать вышеописанному Магомету Кургокину и Арасланбеку Кайтукину для того, что оные, приезжая в Кабарду, покупают соль, также хлеба и рыбы по нескольку, а особливо в кабардинских угодьях, чрез несколько месяцев скот свой пасут, а когда у них в горах хлеб и трава родится довольная, и тогда оные соль покупают из Грузии и в горах, отъезжая в дальние места, достают воды и из оной варят и скоты свои из гор не выгоняют, и сами в Кабарду уже не ездят, и кабардинцев к себе не пускают, за что с ними бывают ссоры и драки» [85].
Источники часто оговаривают особое положение Малкара в отношениях балкарских обществ с феодалами Кабарды. Относительно многочисленное (по балкарским меркам) население, его сплоченность и умелая организация самозащиты заметно снижали уровень воздействия здесь внешнего фактора. Это общество – единственное из всех, относительно статуса которого источники дают противоречивые сведения. Родственные связи таубиев с Черкасским и Битемрюковым противоречат версии равнозначности их положения с положением тлокотлешей, а согласно Гюльденштедту, «Семейство Басиат в округе почитается княжеским, каковым признается оно и черкесами» [86]. То же самое следует из несколько громоздкой формулировки другого автора: «... не унижаемые в степени против кумыкских и кабардинских владельцев и всегда с ними в брачные союзы вступали как беки, подобно владельцам балкарского племени фамилии Басиатов» [87]. Насколько достоверна подобная информация в данном случае не столь уж и важно. Важно то, что подобного рода «ошибок» - если это ошибка – мы не встречаем в описании других «обществ» горного Кавказа. Далее. В указанном выше своде кабардинских адатов все горские племена и общества от чеченцев-карабулаков до абазин числятся как данники кабардинских князей. Единственное исключение составляет население Малкара: «С балкарцев никакой дани не получают, но только в случае кражи у кабардинцев лошадей платят штраф и наказываются за все проступки, наравне по правилам кабардинским» [88]. Хотя в своде обобщены записи правовых норм XVI-XVIII вв., приведенные сведения о Малкаре подразумевают какой-то более короткий промежуток времени. Какой именно, трудно сказать. Первые сведения о «ясачных людях» относятся к 1628-1629 годам, но после этого сколь-нибудь достоверная информация подобного рода не встречается вплоть до 1753 года. За десять лет до этого Атажукин и Гиляксанов сообщали, что малую подать Кабарде платят лишь некоторые из балкарских «волостей», и полагать, будто в число этих «некоторых» входила сильнейшая «волость» Малкар было бы абсурдом. Напротив, Вахушти Багратиони, побывавший в Малкаре в начале 20-х г. г. XVIII в., отметил не зависимость таубиев, а их «влиятельность» по сравнению со знатью других горских племен [89].
Как бы то ни было, но, в конечном счете, сугубо номинальный характер зависимости Малкара представляется совершенно бесспорным. Столь же закономерно и наличие вызванных этим обстоятельством двух противоположных тенденций: стремление других балкарских обществ свести свое фактическое положение до уровня Малкара, и напротив – попытки кабардинских феодалов покорить Малкар полностью и безоговорочно. Столкновение на этой почве было неизбежно, и, в конце концов, оно произошло.
Поход на Малкар был задуман Асланбеком Кайтукиным – одним из лидеров Большой Кабарды, колоритной личностью, оставившей заметный след в фольклоре не только кабардинцев, но и осетин, балкарцев, карачаевцев. О столкновении Кайтукина с горцами нам известно, главным образом, по устной традиции дигорцев и балкарцев.
Из балкарских вариантов предания наиболее обстоятельна версия Мисоста Абаева – прямого потомка Сосрана Абаева, под чьим руководством малкарцы противостояли Кайтукину. В самых общих чертах суть повествования сводится к тому, что задумав покончить с независимостью горцев, Кайтукин предпринимает поход на Малкар, полагая, что «если покорить его, то остальные сами сдадутся». В перспективности такого мероприятия его убедил верхнебалкарский феодал Айдебулов, оспаривавший у тогдашнего олия Сосрана Абаева должность верховного князя, и надеявшийся достичь своей цели с помощью Кайтукина. Вопреки расчетам, поход оказался неудачным. Убедившись в высокой боеспособности малкарцев и их твердой решимости отстаивать свободу, Кайтукин вынужден был вступить в переговоры. Стороны пришли к компромиссу: Кайтукин отказывается от притязаний на Малкар и даже предоставляет ему право безвозмездного пользования сезонными пастбищами «до берегов реки Терек»; Абаев же будто бы оплатил эту уступку согласием не препятствовать Кайтукину в его набегах на Холам и Безенги [90].
Интерпретация предания предполагает обращение к двум основным вопросам: об исторической достоверности описываемого события и его дате.
Достоверность самого события можно констатировать с полной уверенностью хотя бы потому, что столь популярное в народе предание никак не могло возникнуть «на пустом месте». Но главное все же не это. Важнее то, что о каком-то конфликте с горцами упоминается и в письмах самого Кайтукина. И хотя в интересующей нас части вся информация сводится буквально к одной-двум фразам, она существенно дополняет приведенные выше сведения устной традиции (поскольку, как я полагаю, в обоих источниках речь идет об одном и том же конфликте).
Рассмотрим этот момент несколько подробнее. Летом 1720 года в Кабарду вторгся Саадат-Гирей с огромным войском, состоявшим не только из татар, но также из темиргоевцев, бесленеевцев, казаков-некрасовцев и др. Вторжение состоялось по просьбе одного из кабардинских князей, хотя хан руководствовался и собственными планами: получить компенсацию за погибших в Кинжальской битве татар и переселить кабардинцев на Кубань. В Кабарде к хану примкнула группа местных феодалов.
Другая же во главе с Асланбеком Кайтукиным укрылась в «городке Черек» где-то неподалеку от Малкара («меж гор») и находилась там в осаде около трех лет. На протяжении всего этого времени городок подвергался нападениям не только татар (часть которых вскоре покинула Кабарду), но и местных противников князя.
В данном случае привлекает внимание то, что в числе противников оказались и балкарцы, которые до этого, как правило, вместе с кабардинцами воевали против татар. В августе 1720 г. Кайтукин в письме Петру I упоминает «татар кабардинских, которые от нас отложились, с ним (Саадат-Гиреем; В. Б.) заодно держат» [91]. Ю. Н. Асанов полагает, что под кабардинскими татарами имеются в виду карачаевцы, хотя не исключает, что это наименование могло относиться и к балкарцам [92]. Последнее явно предпочтительнее; едва ли князя могло обеспокоить «отложение» одних лишь карачаевцев, не составлявших тогда и половину населения Балкарии, и обитавших, к тому же, далеко на западе, в верховьях Кубани. Правомернее видеть в «татарах кабардинских» население всей сопредельной с Большой Кабардой высокогорной зоны от Баксана до Черека Балкарского.
Все это население выступило «заодно» с Саадат-Гиреем. Но под «отложившимися» автор письма мог подразумевать не всех, а лишь общества с самым малочисленным населением, которым для этого понадобилась благоприятная политическая ситуация. Что касается малкарцев, то они в такой ситуации вроде бы не нуждались. Это явствует не только из цитируемого выше свода кабардинских адатов, но еще из содержания песни, повествующей о походе Кайтукина на дигорцев, - походе, имевшем место незадолго до нашествия Саадат-Гирея [93]. В различных вариантах этой песни в качестве данников Кайтукина названы холамцы, безенгиевцы, чегемцы; малкарцы же в этом контексте не упоминаются вообще [94]. В конечном счете, изложенное можно суммировать в том смысле, что вторжение крымцев в 1720 г. послужило для указанных обществ как бы сигналом для того, чтобы прервать даннические отношения.
Но это не все. Быть заодно с Саадат-Гиреем означало еще и войну с Кайтукиным. В мае 1722 г. Кайтукин пишет Петру I: «Однако же татарские народы нас зело теснят и обижают, отчего в конечное разорение пришли,...» [95]. В данном случае термин «татарские» употребляется уже в более широком смысле «нерусские». Но то, что в числе прочих под таковыми здесь подразумеваются также и балкарцы (возможно, вместе с дигорцами), явствует из того, что кабардинские и крымские враги Кайтукина упоминаются в этом же письме отдельно от «татарских народов»: «Еще ж наипачи Куропгоков сын Мухамед и Ниятшаг денно и ночно беспокойно с крымскими татарами на нас нападают...» [96]. Впрочем, через некоторое время Кайтукин сам становится сторонником крымской ориентации.
Как видим, конфликт между Кайтукиным и балкарскими обществами действительно имел место, и это произошло в самом начале 20-х годов XVIII века. В этом устная традиция вполне достоверна. Но специфика подобного рода источников в том, что со временем они начинают испытывать довольно ощутимое влияние фольклорных жанров, что отражается как на расстановке акцентов, так и на характере информации в целом. Например, в предании ничего не сказано ни о крымцах, ни о противниках Кайтукина в самой Кабарде, зато есть такие заведомо фольклорные «штампы», как испытание горцами храбрости князя или же случайно подслушанный разговор, определивший его дальнейшие действия. В основе сюжета – только противостояние Малкара с Кайтукиным, ибо самым существенным для аудитории балкарских сказителей было именно это.
Согласно изложенной М. Абаевым версии, малкарцам удалось отклонить притязания князя, и это явилось главным итогом конфликта. По прошествии двух десятилетий источники действительно фиксируют статус-кво: данниками Кайтукина и Кургокина названы лишь «некоторые» из обществ – надо полагать, самые слабые, в число которых никак не могло входить Малкарское общество. Не исключено, что этим слабым обществам удалось облегчить свое положение хотя бы отчасти, поскольку в показаниях Атажукина и Гиляхсанова речь идет о «малой подати».
Однако, приблизительно с середины XVIII столетия отношения племен горной зоны (не только балкарцев) с кабардинской знатью ухудшаются вновь, и теперь уже надолго. Отныне все последующие десятилетия вплоть до первой четверти XIX века представляют один из самых драматичных периодов в истории Центрального Кавказа, когда кардинальное решение накопившихся противоречий этнополитического, социального и экономического характера стало исторической необходимостью, а неизбежность перемен, осознанная заинтересованными сторонами, придала этим противоречиям невиданную доселе остроту.
Здесь нет необходимости в обращении ко всем аспектам этой темы, выделим лишь несколько моментов.
В свое время на примере осетин Б. Скитский отметил, что в рассматриваемое время кабардинские князья «стали более требовательными к зависимым от них народам», стали «брать налоги неположенные», увеличивать нормы повинностей» [97]. Одновременно участились случаи феодального разбоя – набеги, грабеж, пленение людей, угон скота и т. д. Причину всех этих явлений автор видел в «новых экономических условиях», конкретнее – в развитии торговли. Последнее, быть может, действительно в отношении «требовательности» соседей. Но что касается случаев открытого разбоя, то, насколько позволяют проследить источники, они ставили своей целью пресечь попытки горцев к сближению с Россией в поисках политического покровительства.
Далее. Указанная политическая ориентация горцев также была обусловлена преимущественно экономическим фактором. Ведь за истекшие к тому времени 2-3 столетия население высокогорной зоны заметно возросло, соответственно возросло и число скотоводческих хозяйств, а следовательно и потребность в сенокосных и пастбищных угодьях. Объективно все это способствовало «актуализации потенциального стремления горцев к колонизации плоскости, огромного земельного фонда, на безраздельное владение которым претендовала черкесская по преимуществу аристократия» [98].
Третье, что представляется немаловажным в интересующем нас плане – это то, что всякого рода недоразумения и конфликты, неизбежные в охарактеризованной выше ситуации, никогда не перерастали в противостояние на межэтническом уровне. Недовольство горных племен вызывал не кабардинский народ, а ненасытная в своих претензиях наиболее реакционная часть кабардинской знати. В отношениях с соседями она всегда предпочитала тактику силового давления, и определенный предел этой агрессивности положила лишь начавшаяся Кавказская война: приходилось помнить, что горная зона – тыл Кабарды, значение которого резко возрастало в период военных действий.
Показателен в этом отношении инцидент 1787 года, когда часть балкарских таубиев изъявила желание принять российское подданство. Недовольная этим группа кабардинских феодалов отогнала у них скот, перекрыла доступ на равнину, и, как следует из контекста, произвольно увеличила размер дани. Тогда, усыпив их бдительность ложным перемирием, горцы совершили ответный набег, а затем перекрыли все доступы на свою территорию. Результат сказался незамедлительно: «и принуждены были сами кабардинцы просить у балкарцев вторичного миру», ибо – поясняет автор документа – до этого случая кабардинцы «всегда находили у них (у балкарцев; В. Б.) свое убежище и укрывательство имений» [99]. Стороны пришли к соглашению о соблюдении прежних – более приемлемых для горцев – норм «дани».
Последний из наиболее важных для нас моментов – это вопрос о позиции России в горско-кабардинских отношениях. Если исходить из таких «опорных» фактов, как безоговорочное признание Россией сюзеренитета Кабарды в XVI-XVII веках, официальное подтверждение этого же «права» царской грамотой 1771 г., и отмена даннических отношений А. П. Ермоловым только в 1822 году, то может создаться впечатление, будто эта позиция оставалась неизменной на протяжении всего «дороссийского» этапа истории горцев.
В действительности же дело обстояло несколько иначе. И главное, что важно выделить в контексте нашей темы – это то, что как раз в рассматриваемое нами время в политических планах России на Центральном Кавказе все более заметное место начинает занимать горная зона края, сопредельная с Кабардой. Традиционная тактика опоры на отдельных, наиболее влиятельных представителей местной знати как средство укрепления российского присутствия в регионе пока не исчерпала себя. Но теперь уже такую опору Россия видела не только в кабардинских феодалах; правительство стало поощрять прорусскую ориентацию и других лидеров – например, представителей Чечни, Ингушетии, Осетии.
На то имелось несколько причин, из которых можно выделить две. Во-первых, в связи с заключением в 1739 г. так называемого Белградского трактата России на какое-то время пришлось сменить районы и формы политической активности в регионе. По условиям трактата Кабарда являлась отныне нейтральной («барьерной») зоной между Россией и Турцией, стороны обязывались воздерживаться от распространения здесь своего политического влияния. В создавшейся ситуации России стало выгодно акцентировать иноэтничность горских народов, их отличие от собственно кабардинцев.
Во-вторых, в связи с развитием российской промышленности все большую актуальность приобретал вопрос о сырьевых ресурсах. Не последнее место в перспективах решения этого вопроса отводилась кавказским месторождениям, но в условиях нараставшего кабардино-горского противостояния правительство сочло нецелесообразным рассчитывать на посредничество Кабарды. Показательна в этом отношении докладная записка астраханского губернатора П. Кречетникова, настоятельно рекомендовавшего Екатерине Второй «обуздать» Кабарду, и проявить в отношениях с горцами «ласковое обхождение». Обратим внимание на мотивировку такой тактики: «От Большой Кабарды сильного и варварского притеснения сии народы (т. е. горцы; В. Б.)... принуждены себе сыскивать защищения... кое и надобно им подать...», а в результате «преобрящете на вечные времена все горы с их сокровищами» [100] (выделено мной; В. Б.).
Любопытно, однако, что задолго до этого, еще при жизни Петра I, по его распоряжению в Петербург были доставлены образцы свинцовой и серебряной руды из сопредельных с Кабардой горных районов. Политическая обстановка тех лет (нашествие Саадат-Гирея, междоусобицы в Кабарде и пр.) помешали продолжению изысканий, но вопрос о месторождениях поднимался и впоследствии. Причем в этой связи упоминаются и хозяева рудных залежей – «горские люди по сю сторону Сванетии» [101]. Под таковыми вне всякого сомнения подразумеваются балкарцы: осетины никогда не проживали «по сю сторону Сванетии», а в обозначении кабардинцев столь громоздким и витиеватым наименованием не было никакой необходимости – их название было в России хорошо известно. В данном случае некоторая неопределенность такого наименования связана с тем, что ни грузинское «басиани», ни русское «балкарцы» в тот период еще не подразумевали весь балкарский этнос.
Сведения о «горских людях» были получены от грузинского царя Вахтанга VI в 1725 году. Царь находился тогда в Петербурге, и на вопрос об отношении балкарцев к планам разработки рудных месторождений на их территории отвечал, что в целом они вполне лояльны к России: «А оне в горских местах, где нам будет потребно, городы дадут построить. А в них серебреные руды есть, и то может человек в дело производить. А которые горские люди жалованные будут, их можно в службу употребить» [102].
Но «в службу употребить» не удавалось ни тогда, ни в последующем. Наметив курс на сближение с горской знатью, правительство делало это крайне медленно и осторожно, стараясь избегать резких движений. Оно пока еще вынуждено было считаться с мнением кабардинских феодалов, относившихся к любым проявлениям этого курса крайне враждебно. В рескрипте Екатерины II генерал-поручику Медему от 30 апреля 1773 года подчеркивается: «Заслуживают призрение (покровительства; В. Б.) и ингушевцы такожде,... но пособствование им,... в соответствии оставаться долженствует с предосторожностями, чтоб сильнейшие пред ними околичные народы раздражены не были, а особливо кабардинский,...» [103].
Правда, те же ингуши, карабулаки или осетины все-таки располагали возможностью хотя бы спорадических контактов с русскими, а потому и процесс политического сближения сторон наметился в этой части региона относительно рано. Дело еще и в том, что указанные народы соседствовали с Малой Кабардой, где среди феодалов было немало сторонников российской ориентации, не только не препятствовавших, но порой даже содействовавших становлению горско-российских связей.
Труднее пришлось балкарцам и карачаевцам. Находясь вдали от опорных пунктов российского присутствия, плотно блокированные в отдаленных уголках труднодоступной высокогорной зоны, они еще долгое время оставались вне пределов досягаемости российского влияния. К тому же, из всех сопредельных с Кабардой народов они были самые малочисленные. А потому, лишенные той поддержки, которую Россия оказывала ингушам и осетинам, они были не в состоянии противостоять нажиму более сильных соседей.
Тем временем мощь российского присутствия в регионе продолжала возрастать стремительными темпами, а Крымско-Турецкий блок оказался не в состоянии противопоставить этому ничего адекватного. Данникам Кабарды это было наруку. В 1762 г. в российское подданство перешли карабулаки, в 1770-1774 гг. – ингуши и большая часть осетин.
Оставались еще дигорцы и балкарцы, карачаевцы и абазины, но время уже «работало» на них. В 1774 г. был заключен Кючюк-Кайнарджийский мирный договор, по условиям которого Турция отказалась от притязаний на Кабарду. Теперь уже в «кавказской политике» России ставка делается не столько на дипломатию, сколько на силу. Если в 1771 г. правительство официально санкционировало даннические отношения, то всего через 12 лет, в 1783 г. князь Потемкин заявил кабардинской знати столь же официально, что они могут требовать дань только с тех народов, которые еще не присягнули на верность России. Заявление интересно и в другом отношении. Если, например, в XVII столетии российские государи требовали у кабардинских князей присяги вместе с их вассалами всех рангов [104], то теперь последние должны были перейти в российское подданство самостоятельно, уже не как объект, а как субъект международного права. Правда, контроль за соблюдением предписания относительно дани был невозможен впредь до фактического присоединения Кабарды к России. Но, тем не менее, значение указанного заявления очевидно: оно подтолкнуло горцев к более решительным действиям.
Одно из первых обращений балкарцев к представителям царской администрации на Кавказе с просьбой о включении в состав России относится к 1781 г., когда, по словам офицера Л. Л. Штедера, дигорцы «и с ними балкарцы просили милости – быть под русской защитой и объявили себя как верноподданные» [105]. Обращение оказалось безрезультатным, Штедер отделался обещаниями. Зато заявление Потемкина послужило как бы сигналом для «бега с препятствиями» - обращения с такими просьбами стали следовать одно за другим. Как и следовало ожидать, в своих попытках к сближению с Россией горцам пришлось столкнуться с яростным противодействием Кабарды. Были перекрыты все выходы из ущелий, но посланцам горских обществ еще неоднократно (1783, 1787, 1794 гг.) удавалось прорываться через кабардинские заслоны и подавать повторные прошения.
На картах 90-х годов XVIII в. Балкария уже обозначена в составе российских владений [106], но это еще не было фактическим присоединением «обществ». По мнению Л. И. Лаврова, о таком присоединении не могло быть речи до тех пор, пока не был бы решен вопрос о Кабарде – промежуточной между Балкарией и Россией территории [107].
В самой же Кабарде правящие круги пытались не только покончить с пророссийской ориентацией соседей, но и более того, втянуть их в войну с Россией – втянуть не мытьем, так катаньем. Так, в мае 1795 г. двое представителей от Малкарского общества через священника Е. Николаева сообщали военной администрации края, что «кабардинцы скочевали нашего уезда в крепкие места, где уже и хижины себе делают, а нас притесняют и говорят сообщитеся де с нами воевать с Россиею, либо искореним...» [108]. Малкарцы ответили отказом: «ныне подданны мы России» [109]. Это усугубило конфронтацию, набеги участились, а надежды горцев на заступничество русских все еще оставались несбыточными.
Вопрос о союзе с горцами стал особенно актуален с начала XIX в., когда из-за эпидемии чумы и карательных экспедиций царских войск людские ресурсы Кабарды заметно убавились. Но именно последнее обстоятельство теперь уже исключало вовлечение горцев в войну посредством грубого нажима. В документе от 12 февраля 1910 г. говорится, что князья «теперь стараются со всеми своими неприятелями, народами осетинскими и балкарцами... во что бы то ни стало примириться и действовать совместно против России неприятельски» [110]. Правда, в целом из этой затеи ничего не вышло. В том виде, в каком этот план был задуман кабардинскими феодалами, он заведомо был обречен на провал. Дело в том, что они намеревались «действовать совместно» при сохранении прежних даннических отношений с соседями, психология баскака оказалась сильнее здравого смысла. Невероятно, но просьбами узаконить дань они донимали военную администрацию края даже тогда, когда российские войска сносили с лица земли десятки кабардинских аулов.
Ввиду отмеченного обстоятельства участие осетин и балкаро-карачаевцев в антиколониальной борьбе кабардинского народа носило только эпизодический характер, и, в общем, не оказало сколько-нибудь существенного влияния на ход событий.
Но какое-никакое, а все-таки участие имело место, причем, помимо все еще сохранявшейся экономической зависимости от Кабарды, на то имелись и другие – порой весьма любопытные – причины. Укажем здесь лишь на одну из них. Представителям военной администрации на Кавказе неоднократно приходилось сталкиваться со странной закономерностью: стоило только тому или иному из «обществ» заручиться поддержкой этой администрации (хотя бы только предварительным соглашением), как влияние местной знати среди своих подданных начинало стремительно падать. Крестьяне переставали повиноваться, уклонялись от выплаты подати и т. д. Дело в том, - поясняет современник, - что со времен средневековья горцы привыкли видеть в князьях своих покровителей и защитников, а раз община теперь переходит под защиту могущественной Российской империи, то, естественно, отпадает необходимость и в... собственных феодалах. Далее следуют примеры: «... в недавнее время осетины подняли вопрос подчиненности против своих ельдаров, дигорцы – против своих бадилатов, ногайцы – против своих мурз и султанов» [111]. Не готовые к такому обороту дела, некоторые представители знати видели выход в возврате к статус-кво и не прочь были «забыть» о своей присяге России.
В рассматриваемом здесь контексте для нас интереснее всего пример дигорцев, интереснее по той причине, что какое-то участие в этих событиях приняли и балкарцы. Оговорим сразу, что приведенная К. Ф. Сталем причина дигорского восстания 1781 г. была отнюдь не единственной. Дело еще и в том, что упоминавшиеся уже повышенные требования, которые кабардинские князья стали предъявлять к данникам, вызвали как бы цепную реакцию; вслед за князьями стали повышать размеры податей и горские феодалы [112]. И главным требованием восставших был возврат к прежним нормам, хотя наряду с тем раздавались и призывы к «полному уничтожению баделят» [113].
Дата добавления: 2015-09-09; просмотров: 32 | Поможем написать вашу работу | Нарушение авторских прав |